Гала проснулась поздно. Она никак не могла понять, сколько времени проспала. Наверное, полжизни. И не понимала, почему все тихо: не кричит истошно Фуксия, не сигналят машины за окнами, не топают по коридорам чьи-нибудь ноги. И тут она вспомнила свой побег из города и встречу со странным незнакомцем в лесу.
Она поспешила открыть глаза. Было темно, огонь в очаге не горел, а через завешанный полог в проеме пещеры узкой полоской пробивался солнечный свет. Гала вскочила и наткнулась на раскинутые на полу свои старые растоптанные тапки. Она быстро натянула их на ноги и поспешила наружу.
Полуденное солнце, светившее по-весеннему ярко, сперва ослепило ее. Она не заметила стоявшего в двух шагах от нее самого хозяина пещеры.
И он ее увидел не сразу. Ему было не до того. Охваченный разными заботами по хозяйству, он встал по привычке рано и, свистнув своего преданного приятеля волка, направился с ним на утиную охоту. Наскоро подстрелив пару птиц на пруду, он для начала разжег костер тут же на берегу пруда, потом натаскал воды в огромную бочку и наколол дрова. И только после этого принялся потрошить дичь. Вспомнив, что не взял из пещеры свой любимый острый нож, пошел за ним и тут только столкнулся у порога со своей проснувшейся незнакомкой.
Маленький серый комочек стоял в растерянности перед ним, щурясь от солнца, в нелепом дырявом платке, в стоптанных тапках, со спутанными волосами и перепачканным грязью лицом. Юноша пришел в умиление и невольно улыбнулся.
– Ну, как спала, красавица? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил он.
– Как королева, – недолго думая, ответила Гала, окончательно разомкнув глаза.
И тут поняла, что этот первый в ее жизни сладкий сон был поистине королевский. На теплой козьей шкуре в окружении благоуханных еловых зарослей она проспала бог знает сколько времени, навсегда расставшись с прошлой усталостью.
Глядя в глаза заботливого незнакомца, она ответила ему той же спокойной доброй улыбкой.
– А что ваше королевское высочество предпочитает на завтрак? – любезно осведомился он.
Гала замялась.
– Да… капусту, а можно кильку в томате… – неуверенно произнесла она, не надеясь на столь затейливое угощение, и услышала предательское урчание в животе.
Однако бывалого охотника не смутили королевские причуды гостьи, и он невозмутимо ответил:
– К сожалению, капусты у меня не найдется. Зато могу предложить дикий ревень. А вместо кильки, пожалуй, подойдет карась или карп в пруду. Только сегодня лучше будет начать с жареной утки. Я ее мигом приготовлю. А ты…
Он еще раз с сожалением и едва заметной улыбкой посмотрел на нее с ног до головы.
– Ты пока умойся в ручье, а я займусь едой.
Он скрылся в пещере, а Гала направилась к весело плескавшемуся ручью. Чистая студеная вода окончательно смыла с нее прежние страхи и придала ей бодрости и сил. Только одно удручало ее и лишало уверенности в себе – вконец изношенное платье, вернее то, что от него осталось, и не менее жалкая шаль на плечах. Но что делать? Гала неловко пригладила сбившиеся волосы, оправила обрывки платья и направилась на манящий запах жареной дичи.
Нет, были все-таки сладкие моменты в ее нескладной жизни. И она спешила ими насладиться. А радушный молодой хозяин, казалось, только и желал, чтобы незваная гостья осталась всем довольна. Да и ее внешний вид будто вовсе не волновал его, будто перед ним была обыкновенная девчонка, только что нагрянувшая из далекого города. Да и сам он чувствовал себя в своей незатейливой волчьей шкуре не менее уверенно, чем какой-нибудь король в дорогой королевской мантии.
Они вдвоем сидели у пруда на сваленном бурей дереве – он повыше, она пониже – непринужденно болтали ногами и живо разговаривали, словно старые приятели. Рядом жарко искрился костер, чуть поодаль дремал пригретый солнцем сытый лесной волк. Уже целиком были съедены утки, наскоро пожаренные лепешки из дикого риса и выпита не одна глиняная плошка прозрачной сладкой родниковой воды. А они все сидели, как давние знакомые после долгой разлуки, и не могли наговориться.
– А ты откуда взялась в лесу ночью одна? – первым поинтересовался юноша.
– Я сбежала из дома, – искренне-простодушно ответила Гала.
– Что, поссорилась с родителями?
– Нет… – она на миг запнулась и виновато опустила голову вниз. – Нет у меня родителей.
На несколько минут повисло тягостное молчание.
– Вот как… А я ведь тоже сирота, – приглушенным голосом задумчиво произнес собеседник.
Гала понимающе кивнула и вновь уронила голову на грудь.
Так и сидели бы они, погруженные в свои мысли, если не желание незнакомца во что бы то ни стало рассеять накатившуюся грусть.
– Так от кого же ты сбежала? Расскажи, жутко интересно.
Девушка подняла голову, и взгляд ее оживился.
– От Фуксии, – откровенно ответила она.
– От кого? От чего? От функции?
– Нет же! От Фуксии. Фуксия – это цветок в горшке, а вообще-то это имя моей хозяйки. Она злющая-презлющая… Вот. А вчера, понимаешь, вчера я совсем случайно, я вовсе этого не хотела, так само получилось… Честно! Ты мне веришь? Словом, я уронила фуксию на Фуксию.
– Ха-ха-ха! – безудержно расхохотался юноша, а с ним захохотал весь лес, отзываясь звонким эхом. – Цветок на цветок или горшок на цветок? Нет, хозяйку на горшок! Ха-ха-ха!
Наконец он успокоился, вытер набежавшую слезу и продолжил:
– А как же тебя звать, красавица?
Гала смутилась, снова услышав в свой адрес комплимент, но, глядя на своего хохочущего слушателя, сама не удержалась и ответила сквозь накативший на нее смех:
– Га… га… – пыталась выдавить она, держась за живот, – Га… Галанта… ха-ха… А можно Гала..
Однако незнакомец не нашел ничего веселого в ее имени и стал, напротив, серьезен и задумчив. Медленно растягивая слова, будто разговаривая с самим собой, он произнес:
– Га-лан-та… Странное имя. Га-ла… Что-то оно мне напоминает, не пойму что…
Гала тоже задумалась и осторожно поинтересовалась:
– А твое какое имя?
– Алаг, – спокойно и просто ответил он.
– Алаг, Алаг… – повторила она. – И мне твое имя кажется знакомым, – девушка вопросительно пожала своими хрупкими плечами и вновь спросила: – А ты сам как оказался в лесу?
– Я тоже сбежал от своего опекуна генерала Олдафона.
– Как, как ты сказал? Генерала Олдафона? Я это имя слышала уже где-то… Да, в доме Фуксии. Странно получается… – Гала призадумалась, а потом уверенно продолжила. – Ну, ну, и что же?
И Алаг поведал ей свою историю. Еще в раннем детстве он лишился родителей. О матери он не знал ничего, а об отце слышал, что тот был военным и служил за границей. Там же он и погиб бесславно во время военного переворота. Это была темная история. А после Алаг был взят на воспитание полковником Олдафоном, который вовсе не заботился о нем, а все больше проводил время на смотрах и парадах. Его как раз только и произвели в генералы, наградили наградами за боевые заслуги, проявленные в подавлении экстремистского выступления в далекой республике Тиньдам.
– Какой? – Гала заметно заволновалась. – Ты говоришь, Тиньдам? Там служил и мой отец.
Но Алаг пропустил мимо ушей Галину реплику и продолжал рассказывать по-армейски четко, строго по порядку, как будто рапортовал своему командиру о проведенной военной операции. Да, именно в эту страну был дислоцирован гвардейский полк особого назначения для обеспечения безопасности на время проведения важнейших межправительственных переговоров. Но им так и не суждено было состояться из-за вспыхнувшего антиправительственного бунта. Вот тут-то и отличился непонятно какими заслугами его будущий благодетель.
Алаг встал с бревна и нервно зашагал взад-вперед.
– Ну а такой важной особе, как генерал, не дело заниматься воспитанием какого-то сироты. Поначалу я жил в огромном ведомственном доме под одной крышей с его адъютантами и ничего, кроме однообразных солдатских будней и грубого армейского юмора, не видел и не слышал. А когда подрос, был поскорее определен в кадетское училище, так сказать, с глаз долой из сердца вон. Но это дело оказалось мне по душе, да и обстановка благоволила моим успехам. Вскоре меня заметили…
Алаг затушил костер, снял с крюка огромный котел с бурлящей водой, поставил на камень остужать. И продолжал:
– И вот год тому назад… да, да, год назад наш корпус должен был встречать правительственную делегацию из этого самого Тиньдама. Там только что произошла смена власти, и на новую возлагались большие надежды. Предстоящие переговоры имели цель наладить прерванные много лет назад экономические отношения между нашими странами. А основной упор делался на торговые связи в плане поставок сырья для целого ряда швейных и текстильных фабрик. Их строительство идет у нас в городе полным ходом.
– Да, да, – взволнованно подтвердила Гала и тоже вскочила со своего места. – Я помню, помню! Нам должны были организовать большие поставки шелка, кашемира и хлопка очень высокого качества. Фуксия сделала огромные заказы…
Алаг улыбнулся, и девушка, сконфузившись, замолчала. А он закивал ей в ответ и поведал, что на том самом правительственном саммите он находился в почетном карауле президентского полка на дворцовой площади. А их, будущих блестящих офицеров, под громкие звуки военного марша выпустили на передний край в парадных кадетских мундирах с алыми погонами, золотыми аксельбантами и начищенными саблями наперевес.
– И только к ковровой дорожке перед дворцом стал медленно подъезжать кортеж черных автомобилей с группой делегатов из Тиньдама, как в один момент на площадь ворвался, пробив ограждения, бронетранспортер. На нем были люди в масках, у одного из них в руках черный флаг с белым крестом.
– Это он, он! – опять воскликнула, не сдержавшись, Гала. – Флаг запрещенной группировки боевиков.
– Да, – подтвердил рассказчик, немало удивившись ее осведомленности, и продолжил: – Боевики передавали его друг другу, размахивали из стороны в сторону, палили в воздух из автоматов и кричали: «Долой президента! Долой мэра! Долой Боеслава!».
– Что? – Гала выронила из рук глиняную плошку, и та разбилась о камень. Но девушка этого не заметила. – Что, что ты сказал? Повтори.
– Долой прези…
– Нет, нет же! Имя! Чье имя ты назвал?
– Боеслав… Наверное, это их национальный герой, наверное, он сражался за свободу Тиньдама.
Гала решительно замотала головой и тихо, едва слышно произнесла:
– Это он, мой отец. Я его никогда даже и не видела.
Она снова села на бревно и безвольно свесила вниз руки. Алаг тоже загрустил.
– И я ведь тоже никогда не знал своего отца. Олдафон говорил, что он был трусом и сдался бунтовщикам, которые его и убили.
Тягостное молчание повисло в воздухе.
Гала встрепенулась первая:
– Так чем же закончился этот маневр с бронетранспортером?
– Ах, да! Это была диверсия. Чтобы сорвать план мирных переговоров, группа экстремистов проникла через оцепление прямо на площадь президентского дворца. Следствие потом доказало, что они готовы были стрелять и в делегатов, и в мэра.
– В Миродара?
– В него.
– Ну, ну, что же дальше? – от нетерпения Гала стала дергать Алага за руку.
– А дальше я выскочил вперед на своем Кумире…
– На чем?
– На своем рысаке, его зовут Кумиром. Значит, рванул я резко вперед и срубил саблей древко флага, потом выбил автомат у одного из боевиков.
– Ты же герой!
– Да куда там… Тут же подоспела охрана, полиция. Диверсантов задержали, а меня…
– Наградили?
– Если бы! Сначала меня срочно вызвали в мэрию. Я был уверен, что сам Миродар меня и поздравит, и поблагодарит. Но по пути меня перехватил военный патруль и доставил прямо в штаб к моему благодетелю – Олдафону. Тот кричал, топал ногами, брызгал слюной. Кажется, готов был лопнуть от накипевшей в нем злобы. Он говорил, что я еще мальчишка и лезу не в свои дела. «Если тебе не дорога твоя жизнь, – вопил он, – то я, я дорожу своею». После бурного нравоучения он велел отправить меня на перевоспитание в карцер.
– Куда?
– В карцер, военную тюрьму.
– И ты сидел в тюрьме? – глаза у Галы сделались огромными, как два пруда, вроде того, из которого Алаг черпал воду.
– Как бы не так! Я сбежал от конвоя еще по дороге и прямиком сюда.
– Вот молодец! – Гала захлопала в ладоши и подпрыгнула на бревне так резко, что сухая кора отскочила от ствола и попала волку в морду. Он встал, жалобно завыл и поплелся к пещере досматривать прерванный сон.
А Алаг закончил свой рассказ. Он поведал о том, как сумел пройти болота, дикие заросли, как сбился с пути, а потом повстречал старую добрую колдунью, немного сумасшедшую, как ему показалось. Она-то и подсказала ему, как выйти к этой чудесной поляне, а заодно и предсказала: «Ты выйдешь отсюда лишь тогда, когда совершишь настоящий подвиг».
– Вот это да! – Гала всплеснула руками, вспомнив свою вчерашнюю встречу со старухой пророчицей.
– И вот год, как я живу здесь без подвигов, без наград, без славы. Здесь нет ни людей, ни машин, ни казарм. Здесь нет ни военной подготовки, ни служебной карьеры, словом, нет ничего лишнего. Зато здесь есть все – воздух, вода, деревья, звери. Все самое простое, дикое и прекрасное. Посмотри!
И тут только Гала оторвала свой взгляд от разгоревшихся в волнении глаз рассказчика и посмотрела вокруг.
Широкая ровная поляна, защищенная могучими елями с раскинувшимися по сторонам пушистыми лапами, нежно освещалась послеполуденным весенним солнцем. В его лучах отчетливо были видны и старый, но крепкий дуб с толстым стволом и ветвями, и узкие, едва заметные тропинки, ускользающие в глушь лесных дебрей, и темный пруд с мелкой волнующейся рябью, отражающий бездонное синее небо, нежные пушистые облака и острую вершину скалы, питающей его своим игривым родником.
Гала даже зажмурилась от удовольствия.
– Хорошо-то как! Я и не знала вовсе, что так бывает, то есть, что так мало надо, чтобы было так хорошо.
Алаг заулыбался. Вдруг девушка быстро вскочила на ноги и, спотыкаясь, попятилась назад. Глаза ее были полны страха и отчаяния.
– Стой, Клов! – резко скомандовал Алаг. – Это свои, понял?
Серый хищник, насытившись одиночеством, решил было вернуться в общество своего хозяина, но встретив на своем пути чужака, принял свирепый вид и обнажил крепкие острые клыки. Видно, волчий дух был в нем сильнее короткой волчьей памяти. Голос хозяина заставил его застыть на месте. Однако Гала все еще дрожала и не могла поверить в перемену нрава дикого животного.
– Не бойся, он с тобой должен подружиться. Дай ему свою лапу, тьфу ты, руку.
Гала не шевелилась, а волк, улегшись на серое брюхо, пополз к ее ногам и осторожно положил на них свою добрую волчью пасть, как бы прося прощения за свою невольную свирепость.
– Вот и подружились, – весело заключил Алаг. – Гала и Клов будут жить только в мире.
Гала уверенно закивала и, окончательно успокоившись, села на бревно.
– А Клов – это его имя?
– Да, я так назвал его, когда он был еще совсем малышом.
И Алаг рассказал историю своей дружбы с лесным хищником. Это случилось в скором времени после поселения в чаще отчаянного беглеца. Однажды на охоте ему встретилась умирающая волчица, придавленная прямо по хребту сваленным бурей деревом. Рядом с ней беспомощно пищало маленькое серое существо. Сердце охотника дрогнуло: ему невыносимо было видеть чужое сиротство. Он взял волчонка к себе в пещеру и стал откармливать его молоком диких коз, которые водились на местных скалах. А из шкуры погибшей волчицы сам смастерил себе немудреную одежку, в которой ходит и по сей день.
Алаг провел рукой по гладкому жесткому меху своего благородного наряда и гордо поднял голову. А Гала, напротив, вся сжалась, спрятала голову в плечи, а ноги в грязных тапках поджала под себя.
– Да, дела… – грустно заметил юноша и замолчал, погрузившись в раздумье. А Гала молча ждала, не поднимая головы. – Вот что, – наконец решил Алаг, – давай сделаем так. Ты пока перемой ложки, плошки. Вода в котле, зола в костре. Вот тебе мочалка лыковая, потрешь, помоешь, а сушить на суки развесишь да на камни разложишь. А я…
Он не успел договорить, увлеченный пришедшей ему на ум идеей, и скрылся в недрах пещеры. Клов – за ним.
«Что он удумал?» – Гала только пожала своими худенькими плечами и принялась за уборку. Она с особым старанием выполнила эту привычную для нее работу, а еще натаскала воды в бочку, собрала аккуратно в поленницу наколотые Алагом дрова и сложила стопкой огромные корзины для ловли рыбы, давно просохшие на теплой земле. «Что бы еще сделать полезного и нужного?» – она огляделась по сторонам и увидала двух друзей – Алага и Клова.
В руках молодого человека была маленькая белая шубка из козьего меха, в зубах волка – сапожки, такие же белые и теплые, тоже из козьего меха. Гала сразу заметила, что работа была выполнена настоящим мастером – аккуратно и качественно. Она только ахнула. А через минуту стояла над своим отражением в воде и не могла оторвать от него восхищенного взгляда. Такой красивой она себя никогда раньше не видела да и не подозревала, что когда-нибудь сможет так здорово выглядеть. Маленькая шубка, узко приталенная, сидела как влитая на тонкой девичьей фигурке. Белый мех играл в лучах солнца и тонко подчеркивал красоту ее ослепительно черных волос. Даже волк, повернув набок голову, смотрел восхищенно на это новое лесное чудо.
– А ты ведь у нас красавица, – подтвердил мысль сам Алаг и даже присел на землю, любуясь и своей работой, и ее неожиданным результатом.
Гала никак не могла поверить этому счастью, так неожиданно свалившемуся на нее. Она готова была хоть всю жизнь слушать хвалебные слова о себе. Но Алагу было недосуг долго болтать с подругой. Быстро опомнившись, он встал, резко повернулся, снял с ветки лук с колчаном, свистнул Клова и уверенно двинулся в дальний угол поляны, к узкой тропинке, ведущей в лесную глушь.
– Я на охоту, – бросил он Гале вслед. Потом на миг замедлил шаг, остановился и более добродушно добавил: – Вернусь поздно. А ты уж, будь добра, натаскай дрова в пещеру, а то очаг уже пустой. Еще посмотри в пруду сети, вон там, где колышки. Видишь? Навари на ужин ухи, если сможешь. В общем, сообрази чего-нибудь.
– Я соображу! – весело отозвалась Гала, понимая, что сделает все возможное, что будет стараться изо всех сил и покажет, на что способна.
– Никак не могу сообразить, куда подевалась эта паршивая девчонка, – стоя перед большим, во весь рост зеркалом и разглядывая на своем опухшем от пересыпа лице толстую черную родинку, изливала в телефонную трубку свои жалобы раздосадованная Фуксия. – Только вы сможете, только вы ее найдете. Вы единственный, на кого я могу положиться.
Фуфу понравилось то выражение лица и та интонация убедительного отчаяния, с которым она произнесла эту драматическую реплику.
– Будет сделано! – последовал ответ в трубке. – Я прикажу поднять гарнизон. Отдельные группы поиска прочешут квадрат за квадратом. О результатах доложу вам лично.
Грубый мужской голос умолк. Фуксия же только успела открыть рот, чтобы выразить чувство признательности, и закатить глаза в пылу нежности и восторга, как равнодушный телефон уже посылал ей короткие противные гудки. Она так и стояла с открытым ртом, сделав глубокий вдох и забыв выдохнуть.
– Далась мне эта канитель, тысяча холостых! – выругался на том конце провода маленький толстый мужчина в генеральской форме. – С этими детьми одни неприятности. Надо быстрее капитулировать.
Он вытер платком свою круглую лысую голову, сидевшую, как у снеговика, прямо на пузатом торсе без всякого намека на наличие шеи, и с удовольствием развалился в большом кожаном кресле. Оно издало привычный тяжкий скрип и умолкло, не вызвав к себе жалости. Толстый генерал только что неплохо пообедал жирным супом с приличной мозговой костью, свиными отбивными под пряным соусом, парой пирожков с телячьими почками, пирожным со взбитыми сливками и еще бог знает чем и теперь не намерен был тревожить ни осоловелый неподвижный мозг, ни натруженный трапезой желудок, изредка издававший короткие отрыжки, ни кожаное кресло, взвалившее на себя столь солидный груз.
Но сон не шел к нему. Представив перед собой разъяренное лицо тетушки Фуксии, забрасывающей его непрерывной канонадой громкой выразительной брани, генерал благоразумно решил предпринять самый решительный маневр, на который был способен, и спасти себя от неминуемого скандала. Вялой рукой он дотянулся до телефонной трубки и толстым пальцем довольно ловко набрал знакомый номер начальника полиции:
– Олдафон говорит. Здравия желаю! Не хотел вас тревожить, господин полицейский, ать-два, по такому пустяку, но дело может принять дурной оборот, кругом, раз-два…
Он крепко выругался и изложил суть происходящего. Из трубки послышался такой же глухой ленивый бас:
– Да, сегодня ночью патруль обнаружил в районе стройки похожее по вашему описанию лицо. К сожалению, оно скрылось в пригородном лесу. Чтобы начать поиски, нужно возбудить дело, потом кидать силы… Алло, вы меня слышите? Так вот, тот лес нехороший. Я бы вам не советовал туда соваться. Тьфу, ты! Уже храпит, сонный боров. Ему и забот нет, а я занят тут по горло. Чуть что, сразу полиция, полиция…
– Опять эта полиция. Разъездилась туда-сюда, – посетовала продавщица из цветочного ларька Незабудка своей соседке, тоже цветочнице. – Что-то, видно, случилось… Ловят кого-то, прямо страсть.
– Да ну тебя. Выдумаешь, – успокоила подруга по имени Василинка. – Будто не знаешь, скоро выборы мэра, вот патрули и наводят порядок. А ты бы лучше за покупателями следила. Вон к тебе кто-то наведывается.
И действительно, представительного вида дама в пышном парике, усеянном розовыми цветами, по-хозяйски настойчиво требовала взглядом и жестами внимания к своей персоне.
– Послушай, милочка, – начала она с порога. – Как там тебя? Одуванчик? Ах, да, Незабудка. Мне нужно с десяток крокусов, столько же гиацинтов и гербер, только самых свежих. А то я знаю вас. Все норовите какую-нибудь дрянь спихнуть. Да, и это еще… как его?
Дама крутила вокруг своей респектабельной головы пухлыми пальцами, унизанными бриллиантами, и пыталась вспомнить.
– Хризантемы? – попыталась подсказать продавщица.
– Во-во, они. Тоже самые лучшие.
Незабудка бережно отбирала цветок за цветком и осторожно, даже ласково укладывала их на упаковочный лист.
– А что ваша помощница Галанта не пришла, госпожа Фуксия? – ненароком обронила она.
– Если бы! – в гневе фыркнула разборчивая покупательница и так раздраженно тряхнула головой, что несколько бутонов фуксии слетели на землю. – Эта паршивая девчонка сбежала из дома, где ее грели, опекали, руга… ну… и все такое. Видите ли, ее обидели. Она сама обидит кого хочешь. Меня чуть не убила насмерть. А все прикидывается невинной букашкой. А может, милочка, ты что-нибудь слыхала о ней?
– Не… нет… – неуверенно замотала головой Незабудка. – Хотя, впрочем… Я слышала сегодня ночью стуки в дверь, думала, что хулиганит кто-то. Так это, наверное, она и была, да?
Фуксия пожала своими толстыми плечами, взяла в охапку цветы и, припомнив что-то, спросила:
– А этот ваш профессор, ботаник… Как его? Фикус…
– Плантус, – поправила Незабудка.
– Ну да. Он-то, наверняка, знает, где она шляется. Или сам пригрел у себя эту пигалицу.
– Нет, нет. Это исключено. Еще неделю назад профессор уехал на Крайний Восток за семенами редких сортов левкои и самшита. Приедет не раньше выборов. А может, ему что-нибудь передать?
Но Фуксия не ответила. Расстроенная, она заплатила за покупку вдвое больше нужного и ушла не попрощавшись, бормоча себе под нос что-то бессвязное. Букет цветов волоком тащился в ее опущенных руках, поднимая дорожную пыль.
Теперь ей в ее же доме было пусто и неуютно, будто вывезли оттуда всю мебель и все вещи. Конечно, Фуксия и сама могла бы заботиться о себе и о своем комфорте, лишь отдавая нужные указания своим работницам. Но гневно кричать и срывать свое недовольство на безответном существе было уже невозможно. У Фуксии просто почва уходила из-под ног, голова шла кругом и не желала ничего соображать.
– Нет, надо что-то делать, что-то предпринимать, – настойчиво стучало под ее взъерошенным париком, и мысли расползались в разные стороны, как перепуганные клопы.
Наконец ей удалось ухватиться за одну из них и не упускать до тех пор, пока та не раскрыла ей свой секрет. Это была не самая блестящая, но единственно возможная в сложившейся ситуации идея госпожи Фуксии. Теперь сигнал о помощи она решила подать довольно слабовольному и нерешительному, но пронырливому и услужливому знакомому – министру Рококандру.
– И эта хамка, эта дармоедка пренебрегла моим радушием! – вопила она в трубку телефона. – Срочно! Быстро! Сейчас же! Верните мне ее, иначе…
Что бы случилось, если бы было иначе, она сама не знала. Фуксия в изнеможении рухнула в кресло, разбудив пружины, ответившие ей жалобным скрипом. Она была не в силах поправить даже съехавший набекрень парик с помятыми фуксиями. Так и сидела она, утомленная и омраченная, опустив голову, в большой гардеробной среди манекенов в вызывающе ярких и дорогих нарядах и дулась на весь мир, как мышь на сыр.
А в это время маленький серый мышонок, недавний возмутитель хозяйского спокойствия, совершенно наглым образом грыз подол розового шелкового платья и с нескрываемым любопытством наблюдал за почти равнодушным видом обезоруженной домовладелицы. Никаких признаков грозного настроения не отметилось на ее опечаленном лице. Только пухлая рука как-то вяло и машинально стянула с ноги туфлю и бросила в мыша. Тот ехидно пикнул и ловко отскочил прочь. А удар пришелся на большое настенное зеркало, которое не замедлило разбиться и отразить в своих осколках искаженное злобой Фуксино лицо.
Зато лицо Алага, отраженное в гладкой поверхности небольшой речушки, теряющейся среди скал, было исполнено доброты и самого благодушного настроения. Он сидел в зарослях ракитника и подкарауливал стаю косуль, приходивших сюда на водопой. Свободная от всяких мыслей голова наполнялась воспоминаниями, грустными и радостными одновременно.
До своего побега в лес он жил все время среди людей, был маленькой частицей большого общества, называемого кадетским корпусом, и при этом не ощущал себя самим собой, не имел ни собственной воли, ни собственных желаний. Вся его жизнь принадлежала предписанному военным законом режиму, невыполнение которого было сурово наказуемо.
Большая ослепительно белая доска с безукоризненно ровными четкими буквами висела посередине широкого плаца и неизменно твердо гласила, что день у воспитанников начинается точно в шесть утра с построения и зарядки. И каждое утро было до последней мелочи похоже на все другие. Одинаково стриженные, умытые, подтянутые, в чистой выглаженной форме, как на одно лицо, кадеты строем шли на завтрак, потом на учебу, на строевую… И ничего никогда не менялось. Только рос сам Алаг, и крепло в нем сознание собственного назначения.
Брошенный еще ребенком в поток военной жизни, он ясно отдавал себе отчет, что призван не посрамить честь мундира и стать настоящим воякой. И если большинство курсантов тяготилось муштрой и физической подготовкой, то Алаг, напротив, подвергал себя в полной мере самой суровой закалке и больше других проводил время на спортивной площадке и стрельбах. Из всех дисциплин лучше всего ему давались фехтование и верховая езда. С каждым годом он становился сильнее, выносливее, серьезнее, и многие наставники пророчили ему быструю военную карьеру.
Однако он сам или не прислушивался к их словам, или попросту не хотел им верить. Ведь исполняя все предписанные ему обязанности, он не видел перед собой главного – конечной цели, ради которой стоят все его усилия.
И в то же время, как истинный служака, Алаг предпочитал не терзаться лишними раздумьями, продолжая терпеливо тянуть свою лямку. Своего опекуна Олдафона он уже не видел несколько лет и своей семьей считал круг ребят-сослуживцев. Нравом он был добродушным, по-военному неприхотливым и даже беспечным. Он не знал цену собственным вещам и удовольствиям, всегда готов был помочь выполнить за другого задание по математике, выйти вне очереди в наряд на всю ночь или отдать свой завтрак голодному товарищу. А на недоуменные вопросы приятелей неизменно отвечал:
– А это просто так.
Потому-то и прилепилось прочно к нему в корпусе прозвище «Алаг-просто-так». А он в ответ лишь простодушно улыбался и снова спешил делать добрые дела, не ведя им счет.
И вот этому простому и, как ему казалось, правильному существованию пришел конец, когда Олдафон незаслуженно отправил его в карцер. Конечно, военный человек не должен задумываться над полученным приказом и уж тем более сметь отклоняться от его выполнения. Но глубоко сидевшая в Алаге глухая ненависть к несправедливости достигла своего предела и вылилась в протест, который никто да и он сам от себя не ожидал. Совершив дерзкий побег, он тем самым полностью порвал связь со своим прежним привычным и незыблемым, как казалось, миром и сделался частью другого, дикого, необжитого, с его суровыми правилами и законами.
По своей природной привычке он быстро усвоил новые порядки, внеся в сложившуюся обстановку свои и вскоре незаметно слился с лесом и его обитателями, как будто жил здесь всю жизнь.
А теперь в этот мир, принадлежавший безраздельно только ему одному, явилось неожиданно еще одно существо, о котором он теперь должен заботиться как радушный хозяин. Это и взволновало, и обрадовало его, и вселило в него новые, не ведомые ранее чувства.
– Цок-цок… – звонкий стук копыт вдруг прервал ход его мыслей.
Алаг насторожился и тихонько выглянул из-за кустов. Несколько косуль деловито пронеслись мимо, спеша на водопой. В легком облаке пыли он присмотрел одну, самую красивую, на его взгляд, и, вскинув лук, прицелился. Осторожно, чтобы не спугнуть всю стаю, он точным прицелом выпустил стрелу. И через мгновение длинноногая средних лет красавица лежала у его ног со стрелой в шее. Как опытный охотник, он не стал извлекать ее из раны, чтобы не дать растечься еще не запекшейся крови, и, взвалив с особой бережностью добычу себе на плечи, отправился домой.
Счастливый и усталый, он вернулся в пещеру довольно поздно и сперва не смог понять, что произошло. Он стоял на пороге вместе с верным Кловом и недоуменно глядел по сторонам. «Туда ли я попал?» – первая мысль, пришедшая ему в голову, заставила усомниться в истинности собственной догадки.
Но как бы то ни было, это была его, Алага, пещера, но… совсем-совсем другая. Чудеса начались еще у порога. Сам вход внутрь жилища был освобожден от привычной потертой шкуры, а вместо нее игриво украшен мелкими разноцветными камешками и ракушками, нанизанными на сухие водоросли. Такие же причудливые бусы были протянуты и над факелами в углах пещеры. Кроме того, десятки маленьких живых огоньков задорно резвились в глиняных плошках, уставленных вдоль стен жилища и под самым потолком.
«Как на присяге,» – подумал Алаг и сделал нерешительный шаг вперед. Тут он почувствовал вместо привычной рыхлой мякоти постеленных под ноги шкур твердую гладь нового покрытия – аккуратно сплетенных из камыша циновок. Алаг непроизвольно вытер обутые в самодельные меховые сапоги ноги и прошел дальше. А дальше он увидел, что пол в глубине пещеры оставался убран звериными шкурами, но сосем по-другому: из кусочков меха разных цветов и размеров был собран удивительно красивый орнамент, как на дорогих старинных коврах.
Забыв про тяжелую ношу, Алаг проходил все дальше и дальше, не уставая поражаться увиденному. Он обратил внимание, что на всех деревянных чурбаках и каменных выступах, служивших столами и полками, покоились аккуратно сотканные из сушеных трав скатерти и салфетки с вплетенными в них сушеными цветами и ягодами. А на них горделиво красовались сосновые и можжевеловые ветки в изящных вазочках из пихтовой коры. Вся утварь стройными рядами высилась на полке над самым очагом, а в котле на огне бурлила уха, манившая аппетитным ароматом.
– Вот это да! – обронил Алаг и тут только заметил в углу маленькую Галу в белой меховой шубке, скромно улыбавшуюся ему тихой доброй улыбкой.
Тогда только он скинул с плеч свою добычу, быстрым шагом подошел к девушке и крепко пожал ей обе руки. От этого она смутилась и опустила вниз голову.
– Неужели ты все сама? Какая же ты мастерица!
– А Фуксия говорила, что я дуреха и ни на что не гожусь.
– Пусть лучше позавидует тебе эта Фуксия, если сама хоть на что-то способна.
Гала с благодарностью посмотрела в ясные правдивые глаза своего нового друга. А он еще крепче пожал ей ее маленькие руки.
– Ой, а это что такое?
Он ткнул ногой кучу мусора возле лежанки.
– А это… – Гала смутилась, – это мои вещи. Я их после постираю.
– И это одежда? Тут только дырки. Даже Клову на подстилку не пойдет.
Он решительно метнул тряпки в огонь. Гала только ахнуть успела. А Алаг успокоил:
– Не расстраивайся. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Правда, Клов?
Волк в ответ поднял вверх голову и утвердительно завыл.
После ужина Алаг разделал тушу убитой им косули и отдал волку на съеденье самые крупные кости. Гала повесила сушить просоленные куски мяса. А оставшуюся шкуру Алаг принялся тут же выделывать.