Уже за завтраком все знали, что он уехал. Когда я шел к столу, мальчишки перешептывались и провожали меня взглядами, не унимаясь, даже пока я ел. Я жевал и глотал, хоть хлеб и падал в желудок камнем. Мне хотелось сбежать из дворца, хотелось воздуха.
По высохшей земле я отправился в оливковую рощицу. Я смутно размышлял, не нужно ли мне теперь, когда он уехал, вернуться к мальчишкам. Смутно гадал, заметит ли кто-то, вернусь я или нет. И смутно надеялся, что заметят. «Ну, выпорите меня», – думал я.
Я чуял запах моря. Он был везде, у меня в волосах, на одежде, в липкой влаге пота. Даже тут, в рощице, среди земли и лиственной прели, меня настигла нездоровая солоноватая гниль. На миг желудок скрутило, и я привалился к струпчатому стволу. Грубая кора царапнула по лбу, привела в чувство. Скрыться бы от этого запаха, думал я.
Я пошел на север, в сторону дворцовой дороги – пыльной ленты, выглаженной колесами телег и лошадиными копытами. Почти сразу за воротами она раздваивалась. Одна ее половина уходила на юго-запад, через луга, валуны и низкие холмы – этим путем сюда приехал я, три года назад. Вторая половина дороги, извиваясь, вела на север, к горе Отрис, и дальше, к горе Пелион. Я пробежался по ней взглядом. Дорога огибала поросшие лесом предгорья, а затем скрывалась среди деревьев.
С летнего неба на меня обрушивалось жаркое, немилосердное солнце, словно желая загнать меня обратно во дворец. Но я все не уходил. Говорят, они красивые, наши горы – кипарисы и грушевые деревья, льдистые ручьи. Там будет тень, прохлада. И не будет ни ослепительных пляжей, ни сверкания моря.
Можно ведь уйти. Внезапная, очень заманчивая мысль. Я вышел на дорогу, думая только сбежать подальше от моря. Но передо мной открылся путь, ведущий к горам. К Ахиллу. Моя грудь резко вздымалась и опадала, будто я старался дышать в такт мыслям. У меня и вещей-то не было, ни хитона, ни сандалия – все принадлежало Пелею. Даже в дорогу собираться не надо.
Только материнская лира, лежавшая в сундуке в одном из дворцовых покоев, удерживала меня. Я помешкал, раздумывая, не стоит ли вернуться и забрать ее. Но был уже полдень. Времени на дорогу оставалось всего-то до вечера, потом меня хватятся – льстил я себе – и пошлют погоню. Я оглянулся на дворец – никого. Стражники куда-то ушли. Сейчас. Если уходить, то сейчас.
Я побежал. Прочь от дворца, по дороге, ведущей в лес, обжигая стопы о выжженную солнцем землю. Я клялся, что буду все свои мысли держать при себе, только бы еще хоть раз его увидеть. Теперь-то я знал, чем заплачу за несдержанность. От боли в ногах, от дыхания, взрезавшего грудь, я чувствовал себя лучше, яснее. И потому я все бежал.
Капли пота скользили по груди, падали на дорогу. Я становился все грязнее и грязнее. Пыль и обрывки листвы липли к икрам. В мире не осталось ничего, кроме шлепанья ног и пыльного отрезка дороги впереди.
Наконец – через час? два? – я больше не мог бежать. Я сложился пополам от боли, яркое полуденное солнце пошло черной рябью, и меня оглушило звоном крови в ушах. По обеим сторонам дороги теперь густо росли деревья, дворец Пелея остался далеко позади. Справа от меня возвышалась гора Отрис, а сразу за ней – Пелион. Уставившись на ее вершину, я попытался прикинуть, далеко ли еще до нее. Десять тысяч шагов? Пятнадцать? Я пошел дальше.
Шли часы. Ослабевшие ноги подкашивались, заплетались. Солнце уж давно миновало зенит и теперь скатывалось в западную часть неба. Стемнеет часа через четыре, может, пять, а до вершины по-прежнему было еще далеко. Тут я понял, что не доберусь до Пелиона даже к ночи. У меня не было ни еды, ни воды, ни надежды найти пристанище. У меня не было ничего, кроме сандалий и промокшего от пота хитона.
Теперь я понимал, что не догоню Ахилла. Он уже давно сошел с дороги, спешился и начал пеший подъем в гору. Опытный следопыт осмотрел бы придорожный лесок, нашел бы примятый или сломанный папоротник, который указал бы ему, куда направился Ахилл. Но я не был опытным следопытом, и придорожный кустарник везде казался мне одинаковым. В ушах стоял глухой перезвон: жужжание цикад, пронзительные птичьи вопли, мое собственное хриплое дыхание. В животе ныло, как бывает от голода или отчаяния.
И было еще кое-что. Еле слышный звук, почти недоступный уху. Но я его уловил и весь похолодел, несмотря на жару. Я знал, что это за звук. Кто-то старался остаться незамеченным, пробираясь по лесу украдкой. Один неверный шажок, и дрогнул всего-то какой-нибудь листочек, но я услышал.
Я весь обратился в слух, страх подкатил к горлу. Откуда этот звук раздался? Я оглядел перелесок по обеим сторонам дороги. Я боялся пошевелиться, любой звук тотчас же разлетится по предгорьям. Бежал я, даже не думая об опасности, но теперь мысли о ней так и роились в голове: Пелей послал воинов в погоню за мной, или это сама Фетида, ее белые, холодные, как песок, руки хватают меня за горло. Или разбойники. Я знал, что они часто подкарауливают путников на дорогах, и припомнил рассказы о похищенных мальчиках, которые умирали в неволе от дурного обращения. Я стиснул кулаки так, что побелели костяшки, пытаясь не дышать, не двигаться, ничем себя не выдать. Я заметил густой куст цветущего белоголовника, за которым можно было укрыться. Давай. Беги!
Сбоку, среди деревьев что-то шевельнулось, и я обернулся. Поздно. Что-то – кто-то – набросился на меня со спины, толкнул. Под весом чужого тела я рухнул на землю, лицом вниз. Я закрыл глаза в ожидании удара ножом.
А дальше – ничего. Тишина, чьи-то колени придавили меня к земле. Спустя несколько мгновений я сообразил, что колени не такие уж и тяжелые и удерживают меня так, чтобы не причинить боли.
– Патрокл.
Пат-рокл.
Я замер.
Нападавший убрал колени, осторожно перевернул меня. Надо мной склонился Ахилл.
– Я надеялся, что ты придешь, – сказал он.
Желудок у меня свело, сразу и от тревоги, и от облегчения. Я вбирал его в себя – яркие волосы, уголки рта, мягко рвущиеся кверху. Я так сильно обрадовался, что не смел даже дышать. Не знаю, что я бы тогда сказал ему. Прости, наверное. А может, и что-то еще. Я раскрыл рот.
– Мальчик ранен? – раздался низкий голос позади нас.
Ахилл обернулся. Он заслонял собой говорящего, и с моего места были видны только ноги его лошади – темно-рыжие, с запыленными щетками.
Голос продолжал – размеренно, неторопливо:
– Полагаю, Ахилл Пелид, я поэтому так тебя и не дождался у себя на горе?
Я с трудом понимал, что происходит. Ахилл не пошел к Хирону. Он ждал, здесь. Ждал меня.
– Приветствую тебя, наставник Хирон, и прошу меня простить. Да, именно поэтому я и не пришел.
Он говорил с ним голосом царевича.
– Ясно.
Мне хотелось, чтобы Ахилл встал. Я чувствовал себя глупо, лежа под ним в пыли. Кроме того, мне было страшно. В голосе Хирона я не услышал гнева, но и доброты – тоже. Говорил он ровно, серьезно и бесстрастно.
– Встань, – сказал он.
Ахилл медленно встал.
Не сожмись у меня горло от ужаса, я бы закричал. Вместо этого я издал полузадушенный писк и попытался отползти подальше.
Мускулистые лошадиные ноги перерастали в плоть – в не менее мускулистый мужской торс. Я во все глаза глядел на это невероятное сопряжение лошади с человеком, гладкой кожи с лоснящейся рыжей шкурой.
Стоявший подле меня Ахилл склонил голову.
– Наставник Кентавр, – сказал он. – Прости, что я задержался. Я дожидался своего спутника.
Он встал на колени, перепачкав чистый хитон в пыли.
– Покорно прошу меня простить. Я давно хотел стать твоим учеником.
Лицо этого мужа – кентавра – было столь же серьезно, как и его голос. Он был уже в летах, с аккуратно подстриженной черной бородкой.
Он оглядел Ахилла.
– Не нужно преклонять предо мной колени, Пелид. Но твоя учтивость мне нравится. И кто же он, твой спутник, который заставил ждать нас обоих?
Ахилл обернулся ко мне, протянул руку. Я ухватился за нее, пошатываясь, поднялся.
– Это Патрокл.
Наступило молчание, и я понял, что настал мой черед говорить.
– Господин, – сказал я и поклонился.
– Я не господин, Патрокл Менетид.
Заслышав имя отца, я резко вскинул голову.
– Я кентавр, наставник мужей. Меня зовут Хирон.
Я сглотнул, кивнул. Спросить, откуда он знает мое имя, я не осмелился.
Он осмотрел меня с ног до головы.
– По-моему, вы слишком утомились. Вам обоим хорошо бы поесть и утолить жажду. До моего дома на Пелионе путь далекий, пешком вам его не осилить. Значит, придется изыскать другие средства.
Он развернулся, и я, глядя, как движутся его четыре ноги, изо всех сил старался не разевать рта.
– Поедете на мне верхом, – сказал кентавр. – Обычно при первом знакомстве я такого не предлагаю. Но нужно делать и исключения. – Он помолчал. – Вас ведь, наверное, обучали езде на лошадях?
Мы быстро закивали.
– Какая незадача. Позабудьте все, чему вас учили. Я не люблю, когда мне стискивают бока или когда меня дергают за гриву. Тот, кто сядет впереди, обхватит меня за пояс, а другой пусть держится за первого. Как поймете, что падаете, кричите.
Мы с Ахиллом быстро переглянулись. Он шагнул вперед:
– А как мне?..
– Я опущусь на колени.
Лошадиные ноги подогнулись, он опустился в пыль. Его широкая спина чуть блестела от пота.
– Обопрись на мою руку, – велел кентавр.
Держась за его руку, Ахилл уселся.
Настала моя очередь. Хорошо хоть не придется сидеть впереди, там, где кожа переходит в рыжую шкуру. Хирон протянул мне руку. Рука у него была большая, мускулистая, покрытая густыми черными волосами – ничего общего с цветом его лошадиной части. Сидеть было неудобно, мне с трудом удалось обхватить ногами широкую спину.
– Теперь я встану, – сказал Хирон.
Двигался он плавно, но я все равно вцепился в Ахилла. Ростом Хирон был вполовину выше обычной лошади, и ноги у меня болтались так высоко от земли, что голова кружилась. Ахилл слегка приобнял Хирона за торс.
– Будешь еле держаться, свалишься, – сказал кентавр.
Мокрыми от пота пальцами я цеплялся за грудь Ахилла. Я боялся разжать их даже на мгновение. Шел кентавр не так ровно, как лошадь, да и дорога была ухабистой. Я опасно елозил по скользкой, потной шкуре.
Никакой тропинки я не видел, но Хирон шел уверенным ходом, не сбавляя шагу, и мы стремительно пробирались сквозь деревья к вершине. Если мне случалось из-за тряски ненароком ударить кентавра пяткой в бок, я всякий раз вздрагивал.
Во время пути Хирон – таким же ровным голосом – рассказывал о том, что нас окружало.
Вон гора Отрис.
Тут, на северной стороне, кипарисы гуще растут, сами видите.
Этот ручей впадает в реку Апидан, что течет через всю Фтию.
Ахилл, изогнувшись, улыбаясь во весь рот, обернулся ко мне.
Мы взбирались все выше и выше, и кентавр, помахивая густым черным хвостом, отгонял от нас мух.
Хирон резко остановился, и меня рывком прижало к спине Ахилла. Лес поредел, и мы оказались в рощице, с одного боку подпертой скалистым взгорьем. Еще не вершина, но мы были от нее недалеко, и над нами сияло голубое небо.
– Добрались.
Хирон снова опустился на колени, и мы слезли с него, слегка пошатываясь.
Мы очутились перед входом в пещеру. Но это слишком грубое для нее название, потому что стены ее были не из темного камня, а из бледно-розового кварца.
– Входите, – велел кентавр.
Проем в камне был до того высок, что даже Хирону не пришлось наклоняться, чтобы войти. Мы пошли за ним и, оказавшись внутри, заморгали – там царил сумрак, но от кварцевых стен было куда светлее, чем мы ожидали. В одном конце пещеры бил небольшой источник, который, казалось, просачивался прямиком в камень.
По стенам висели предметы, которых я прежде не видел: странные приспособления из бронзы. На потолке нарисованные точки и линии складывались в созвездия и движения небесных тел. На выдолбленных в стенах полках стояли десятки глиняных горшочков, испещренных косыми пометками. В одном углу висели лиры и флейты, а рядом с ними были сложены разные инструменты и кухонная утварь.
Постель была всего одна – человеческих размеров ложе, устланное звериными шкурами и приготовленное для Ахилла. Ложа кентавра я так и не увидел. Возможно, он не спал вовсе.
– Садитесь же, – сказал он.
Внутри стояла приятная прохлада – то, что нужно после палящего солнца, и я с благодарностью повалился на подушку, указанную Хироном. Он наполнил две чаши из источника и подал нам. Вода была пресной, свежей. Пока я пил, Хирон возвышался над нами.
– Завтра будешь валиться с ног, – сказал он мне. – Но если поешь, будет не так плохо.
Над костерком в дальнем конце пещеры побулькивала густая похлебка с крупными кусками мяса и овощей, и Хирон разлил нам ее по мискам. Было и сладкое, круглые красные ягоды, которые он держал в выдолбленном камне. Я набросился на еду – удивительно, до чего я проголодался. То и дело я поглядывал на Ахилла, и по мне пробегало пьянящее облегчение. И все-таки я сбежал.
Осмелев, я указал на развешанные по стенам бронзовые инструменты:
– А это что?
Хирон сидел напротив, подогнув лошадиные ноги.
– Это для хирургии, – сказал он.
– Хирургии? – Такого слова я не знал.
– Для врачевания. Вечно я забываю, как невежественны люди внизу. – Говорил он ровно и спокойно, как о чем-то бесспорном. – Иногда нужно отнять конечность. Вот этими режут, этими – сшивают. Иногда спасти целое можно только усечением части.
Он смотрел, как я разглядываю инструменты, изучаю острые, зубчатые края.
– А ты хочешь обучиться врачеванию?
Я покраснел.
– Я совсем в этом не разбираюсь.
– Ты ответил не на тот вопрос, что я задал.
– Прости, наставник Хирон.
Мне не хотелось его сердить. Он меня отошлет.
– Нечего тут просить прощения. Отвечай, и все.
Я ответил, чуть запинаясь:
– Да. Хочу. Это ведь полезно, да?
– Весьма полезно, – согласился Хирон.
Он поглядел на слушавшего наш разговор Ахилла:
– А ты, Пелид? Думаешь ли ты, что врачевание полезно?
– Конечно, – ответил Ахилл. – Но прошу, не зови меня Пелидом. Здесь я… Я просто Ахилл.
Что-то промелькнуло в темных глазах Хирона. Искорка, которую легко можно было принять за смех.
– Будь по-твоему. Не хочешь ли и ты о чем-то спросить?
– Вот об этом. – Ахилл указал на музыкальные инструменты: лиры, флейты и семиструнную кифару. – Играешь ли ты на них?
Во взгляде Хирона ничего не дрогнуло.
– Играю.
– И я тоже, – сказал Ахилл. – Говорят, ты обучал Геракла и Ясона, хоть оба они и толстопалы. Правда ли это?
– Правда.
На миг я словно бы очутился в другом мире: он знал Геракла и Ясона. Знал их еще детьми.
– Научи и меня тоже, вот чего я хочу.
Суровое лицо Хирона смягчилось.
– Поэтому тебя и прислали сюда. Чтобы я обучил тебя всему, что знаю сам.
На закате Хирон провел нас по горам возле пещеры. Показал, где логова у горных львов и где течет неспешная, прогретая солнцем речка, в которой можно плавать.
– Если хочешь, можешь искупаться.
Он сказал это, глядя на меня. Я и позабыл, какой я чумазый, весь в поту и дорожной пыли. Я провел рукой по голове, нащупал песок в волосах.
– Я тоже окунусь, – сказал Ахилл.
Он стянул хитон, и миг спустя я последовал его примеру. В глубине вода была холодной, но то была приятная прохлада. А Хирон с берега продолжал учить нас:
– Эти вот гольцы, видите? А это – окунь. Вон там – сырть, дальше к югу она уже не водится. Ее легко узнать – рот кверху и брюшко серебристое.
Любую неловкость, которая могла бы возникнуть между мной и Ахиллом, сглаживали слова Хирона, вплетавшиеся в звук журчащей по камням воды. Было что-то в его лице – твердом, спокойном и донельзя всесильном, – от чего мы снова вернулись в детство, когда весь мир сводился к игре и предвкушению ужина. Рядом с ним все произошедшее тогда на берегу вспоминалось с трудом. Рядом с его мощью даже наши тела и те как будто уменьшились. И с чего это мы взяли, что выросли?
Мы вышли из воды невинными и чистыми, вертя мокрыми головами, чтобы поймать последние лучи солнца. Стоя на коленях у воды, я скреб камнями хитон, чтобы отчистить его от пота и грязи. Пока не высохнет, придется ходить голышом, но я и не думал смущаться – таково было влияние Хирона.
Отжатые досуха хитоны мы перекинули через плечо и вместе с Хироном вернулись в пещеру. Изредка тот останавливался, показывая нам следы зайцев, коростелей, ланей. Он сказал, что мы будем на них охотиться и еще – научимся читать следы. Мы слушали, наперебой задавая вопросы. Во дворце из наставников был один угрюмый преподаватель игры на лире да сам Пелей, вечно засыпавший на полуслове. Мы ничего не знали ни о жизни в лесу, ни о других умениях, о которых рассказывал Хирон. Я вспомнил о висевших на стенах предметах, о травах и инструментах для врачевания.
«Для хирургии» – вот как он сказал.
В пещеру мы вернулись почти затемно. Хирон дал нам простые задания – собрать хворост, разжечь костер в прогалине у входа в пещеру. Когда пламя занялось, мы не спешили уходить – воздух стал заметно холоднее, и мы радовались теплу огня. Наши отяжелевшие от трудов тела охватила приятная усталость, наши ноги и руки уютно переплелись. Мы говорили о том, куда пойдем завтра, но вяло, нега делала наши слова неспешными, неповоротливыми. На ужин снова была похлебка и тонкие лепешки, которые Хирон выпекал на бронзовых листах. На сладкое – ягоды и горный мед.
Пламя угасало, и я сомкнул веки в полудреме. Мне было тепло, я лежал на мягком мхе и листьях. Не верилось, что утром я проснулся во дворце Пелея. И эта полянка, и мерцающие стены пещеры казались не в пример живее блекло-белого дворца.
Раздался голос Хирона, и я вздрогнул.
– Твоя мать, Ахилл, просила кое-что передать.
У сидевшего рядом Ахилла напряглись мускулы на руке. У меня сжалось горло.
– И?.. Что она сказала? – Он говорил ровно, тщательно подбирая слова.
– Сказала, если Менетид-изгнанник последует за тобой, я должен не допустить вашей встречи.
Я рывком сел, дрему как рукой сняло.
Голос Ахилла беззаботно прозвенел в темноте:
– А она сказала почему?
– Нет.
Я закрыл глаза. По крайней мере, Хирон не узнает, что произошло тогда на берегу, я не опозорюсь перед ним. Но это было слабое утешение.
Хирон продолжал:
– Я полагаю, ты знал ее волю. Не люблю, когда меня обманывают.
Хорошо, что в темноте не было видно, как я покраснел. Голос кентавра стал куда строже.
Я откашлялся, в горле пересохло, голос вдруг перестал мне повиноваться.
– Прости, – сказал я. – Ахилл ни в чем не виноват. Я пришел по собственной воле. Он не знал, что я приду. Я не думал… – Я осекся. – Я надеялся, она не заметит.
– Глупо было так думать. – Лицо Хирона скрывала глубокая тень.
– Хирон… – храбро начал было Ахилл.
Кентавр вскинул руку:
– Так уж вышло, что эту весть от нее я получил нынче утром, когда вас тут еще не было. Так что хоть вы и поступили глупо, но обмануть меня – не обманули.
– Ты все знал? – Это сказал Ахилл. У меня бы духу не хватило говорить так смело. – И все уже решил? Ты не выполнишь ее приказ?
В голосе Хирона послышалось грозное недовольство:
– Она богиня, Ахилл, а кроме того – твоя мать. Ее желания так мало тебя заботят?
– Я почитаю ее, Хирон. Но тут она ошибается. – Он так крепко сжал кулаки, что вздувшиеся жилы были видны даже в полумраке.
– И в чем же она ошибается, Пелид?
Я глядел на него сквозь тьму, в животе все так и сжималось. Я не знал, что он ответит.
– Ей кажется, что… – на миг он замешкался, и я почти перестал дышать, – что раз он смертен, то недостоин быть моим спутником.
– А ты думаешь, достоин? – спросил Хирон.
В его голосе не было ни единого намека на то, какого ответа он ждет.
– Да.
Щеки у меня запылали. Ахилл, вскинув подбородок, выпалил это слово без всяких колебаний.
– Ясно. – Кентавр поглядел на меня: – Что скажешь, Патрокл? Достоин ли ты этого?
Я сглотнул.
– Я не знаю, достоин ли. Но я хочу остаться. – Я замолчал, снова сглотнул. – Прошу тебя.
Наступила тишина. Затем Хирон сказал:
– Когда я привез вас сюда, то еще не решил, как поступить. Фетида везде видит изъяны, и что-то из этого и впрямь можно счесть изъяном, а что-то – нет.
Я снова ничего не мог прочесть в его голосе. Во мне поочередно вспыхивали то надежда, то отчаяние.
– Но она молода, и ее роду свойственны предрассудки. Я старше и льщу себе тем, что лучше разбираюсь в людях. Пусть Патрокл остается твоим спутником, я не возражаю.
Мое тело вдруг показалось мне полым, облегчение пронеслось по нему как буря.
– Она будет недовольна, но мне не впервые противостоять гневу богов. – Он помолчал. – А меж тем уже поздно, и вам пора спать.
– Благодарю тебя, наставник Хирон.
Ахилл говорил бойко, искренне. Мы встали, но я замешкался.
– А можно… – Я дернул рукой в сторону Хирона.
Ахилл все понял и скрылся в пещере.
Я повернулся к кентавру:
– Я уйду, если тебе будет грозить беда.
Наступило долгое молчание, мне даже показалось, что он не услышал. Но наконец он ответил:
– Не стоит отдавать без боя то, чего ты достиг сегодня.
На этом он пожелал мне доброй ночи, и я вошел в пещеру вслед за Ахиллом.