Сегодня ушли Соколовы.
Ранним утром вышли из калитки с рюкзаками за плечами как-то воровато огляделись.
И ушли.
Я наблюдал из-за занавески. Они, возможно, догадывались…
Теперь еще одним пустым домом в поселке больше. Он небольшой, дом Соколовых, но красивый, обшитый желтым сайдингом. Печка, дрова, вода из колодца. Все для жизни.
А они ушли.
Теперь дом начнет свое долгое путешествие в небытие. Как дома Оноприенко, Гусаковых, Ладогиных, Фейзманов… И других… Ушедших.
Умирание дома – это скрежет разросшейся облепихи по оконному стеклу, это глухие удары перезрелых слив по земле, это скрип половиц под невидимыми ногами, это отряды муравьев, торопящихся возвести муравейник прямо на крыльце, это паутина в комнатах, такая густая, что, кажется, в ней может запутаться человек.
Дальше – больше. На стенах появляются трещины, дерево зеленеет от плесени. Превратившийся в труху дверной створ не в силах держать гвозди петель, отпускает их. Петли срываются. Дверь, скособочившись, отворяет черноту, сырую и холодную, и боязно входить в эту черноту. Боязно, но не всем. Вот уже в заброшенном доме поселился какой-то пес, пегий, хромой, со слезящимися глазами. Что он ест, как проводит осенние ночки – Бог весть, но к дому теперь лучше не подходить.