Поезд твой браслетиком лег на запястье,
осенью этой славно так быть одной,
бьется в бутиках раскупленной счастье,
запонкой мерцая золотой.
Дым очков приятен. Возбуждает…
Броситься к ногам твоим готов,
кислым остроумием блистая,
всякий вероятный полубог.
Ты не плачешь. Слезы – те же виски
и горит горит твоя щека,
нервы – дрянь, совсем они провисли
Леской неумехи рыбака.
Здесь давно испуг энд передышка,
вперемешку грусть или печаль,
видно где-то увлеклась ты слишком
потеряв, как запонку, себя.
И не надо здесь Ямал буравить,
псами бешенными желваки кидая зря,
просто Аня – стерва из Огайо,
что дырявит шпилькой облака.
Просто осень леденит ладони,
вЕтрит губы и кидает в никуда
письма опустевшего зимовья,
где напрасно ты его ждала.
По плечи забросав цветами
весной имею вам сказать:
пред вами крыльями трещать
вовеки не устанем.
Она, как улитка, пряталась от него в лабиринте высотных зданий, комнат, офисов. Её постоянно приходилось выковыривать из этого мира вещей. Из всех этих перегородок, машинных салонов, норковых шубок, белья от «Тиффани»…
И даже потом мир вещей не оставлял его в покое, напоминая о ней запахом дорогих возбуждающих бальзамов и элексиров, уколом брильянтовой броши, или запутанной золотой цепочкой.
Он ненавидел этот мир и жутко бесился от своей немочи как то помешать этому, просто повлиять на события.
А мир вещей не оставался в долгу и дьявольски утончённо мстил ему, напоминая о минутах их близости шёлковой вуалькой, или знакомым ароматом в толпе.
Девушка в кирзе и телогрейке,
обычная советская кокетка,
на бетоне ли, на веялке
строит глазки, выполняет пятилетку.
Но вот закончен этап убогий
пришли другие времена
настала эра длинноногих
и независимых весьма.
Преодорлев все неприятные моменты,
семейные скинув оковы
она на ниве менеджмента
рвёт в офисе своём подковы.
И всё же они – отдельней
им много пришлось пережить
в харизме фотомоделей
печать пятилеток сквозит.
Весной хорошо суперменить
В большом супермаркете судеб,
Где лучшая вещь – это ты.
Чтоб шёлк твоих кос и кожи шёлк
Волной электрической по телу шёл.
По телу шёл, струился глубоко
Вибрировал медовой струной
И шар тяжёлый и золотой
Налился и треснул сбоку.
Ночь ванили, руна ли…
лампами расцвечена
клоны что ли мне подсунули?
идентификацию женщины.
Клон – акулья голова,
а надо ль начинать всё снова?
Она и так танцует в облаках
свою бесконечную босонову.
Она и так бессовестно горда
и ежедневно потерять рискую
ту, что в ощущеньях мне дана,
как знак того, что я ещё
существую.
Ночь ванили, руна ли…
участь моя переменчива
и на кой господь мне подсунул
идентификацию женщины?
Окружающих укор неласков:
«Идиёт, ты только посмотри!…
Ён чужую штуку «баксов»
всю истратил, сволочь, на цветы».
А может взаправду, шизею?
Процесс перегонный во мне
я точно немного хмелею,
когда вдруг мыслишкой к тебе.
Я точно на что-то надеюсь,
хотя вот поди ж ты подчас
зубной вдруг пастишкою бреюсь
и путаю тормоз и газ.
Опять вдруг вчера очень поздно,
досягнув своей хрипотцы,
напрямки домогался к звёздам
всё читая эти вот стишки.
а потом голодный, но счастливый,
в дрань-сандалинах шагая,
всё спешил не замечая ливней
и простуды треклятой не замечая…