На следующий день, в воскресенье, меня больше ничего не терзало. Я решил не думать о странном мире тех людей-фиников. Так я их называл, потому что кожа их была такой же усохшей, как и у финика, а по цвету – не намного светлее. Из головы я все выбросил очень просто. Достаточно было сказать себе: «аквапарк!» Согласен, обычному человеку слово «аквапарк» не затмит сумасшествия, олицетворенного в образе странного незнакомца. Но у меня получалось – с легкостью, потому что со среды мы с коллегами на работе начали выполнять заказ по проектированию аквапарка. Что касается лично меня, то мне выпало составлять схемы водоснабжения, то есть, самое важное.
Проектировать такой сложный объект, как гидротруба с последовательным сливом и водоворотом (гигантское подобие унитаза), мне доселе не приходилось, и я взялся за литературу. Порыскав в интернете, я убедился в необходимости идти в библиотеку. Одно из двух: либо я не умел пользоваться поисковыми системами, либо инженерных схем аквапарка там действительно не было.
После завтрака мы с женой отправились за продуктами в супермаркет и на рынок. Как и большинство мужей, которые ходят с женами за покупками, я занял активную подчинённую позицию, то есть молча и с благоговением в глазах выполнял поручения, вроде «посмотри, сколько фасоль стоит на том стеллаже», «поищи хлеб с нормальным сроком годности», «возьми сыр, который мы смотрели, а этот – отнеси», «понюхай, свежее?» и всё в таком духе. А после обеда я пошел в библиотеку, набрал инженерной литературы по водоснабжению, водным парообразующим и разбрызгивательным установкам, сантехнике и коммуникациям, стал внимательно читать и конспектировать.
В читальном зале кроме меня сидел еще седой, толстый, примерно моей комплекции, мужчина с усами и в футболке с надписью «Dolse&Capana», листающий большущую подвязку газет. Я вспомнил, как в студенчестве, когда часто ходил в библиотеку, поскольку интернета дома еще не было, я нередко встречал там именно таких вот мужиков со стопками газет или журналов. Тогда, кстати, как и сейчас, для меня было большой загадкой, что они, черт возьми, ищут в этих архивах. Может, одна газета набирает себе из журналистов только однотипных толстоватых и седеющих мужиков? Не уверен. Впрочем, попыток установить истину я не предпринимал. Пусть себе читают. Во всяком случае, они ведь не творят ничего плохого.
Так я погрузился в миры вычислений и схем, и лишь только иногда в моей голове проплывало два образа: один – этот мужик с газетами, сидевший через стол от меня, а другой – тысячелистник, пробивающийся сквозь трещины в бетоне. Впрочем, они мне не очень мешали, точно радио с назойливой песней, играющее где-то на фоне всего. Набрав достаточно информации для того, чтобы завтра продуктивно поработать, я пошел домой с чувством выполненного долга и папкой подмышкой.
Когда я шел на середине пути до дома, начался дождь, от которого я вынужденно закрывался несчастной папкой. В подъезде своего дома проверил записи. Немного подтекли, но в целом, читаемо. Сам я промок изрядно: вообще, не знаю, зачем папкой прикрывался. Наверное, как-то рефлекторно. Жена раздела меня и развесила рубашку, куртку, брюки и трусы в ванной, а меня обернула полотенцем, после чего отвела в спальню, и мы занялись любовью. Давно не было так хорошо, как в эти минуты. Мы лежали в обнимку и расслабленными взглядами скользили по потолку. Целостных мыслей в своей голове я не находил. Так, плавали только обломки, которые периодически всплывали в сознании, но надолго не задерживались и тонули. Попив чаю с печеньем, мы немного посмотрели какой-то безымянный фильм по телевизору и легли спать.
* * *
На следующее утро я хорошо поработал. Мерно и последовательно, после чего пошел на обед в кафе поблизости. И вот, за картофелем по-деревенски с горчичным соусом, меня настигло внезапное чувство необъяснимой тревоги, а перед глазами будто бы ожили белоснежные головы цветов тысячелистника. Они покачивались на ветру, и еще где-то рядом я слышал, как бьется на ветру кусок ткани: «плуп-плуп…». Так я сидел, вилка с картофелиной застыла у раскрытого рта. Обрывки воспоминаний, которые я не мог никак усвоить или понять, плавали в мозгу, как непереваренный ужин в желудке. Меня даже начало мутить. К горлу подкатила тошнота, но я с ней справился. Отставил в сторону тарелку с тремя кусочками картошки, запил кока-колой, вышел из кафе и побрел в сторону работы. Именно побрел, в том самом, недавно знакомом мне состоянии то ли оцепенения, то ли ступора, будто снова выпил той суспензии. Маленький всполох в памяти, – лицо Скрипуна (уже совсем не напоминавшее Сигала, что-то от Сигала в его образе отвалилось с появлением летающего трупа), – словно то было воспоминание о старом сне, который забылся и вот, внезапно мелькнул, как мелькает в толпе человек со шрамом на весь лоб, который на секунду кажется знакомым. То были впечатления, выбросить или усвоить которые я был совершенно не в состоянии. Они мучили меня, потом я их игнорировал, повторяя про себя, например, «аквапарк, аквапарк!», и они затихали, но затем, когда я совсем о них забывал, картинка, как фотовспышка, мерцала перед моими глазами все сильнее и сильнее. После обеда я снова работал, да еще и с таким сосредоточием и усердием, как никогда до этого. Домой я пришел вовремя. Всполохи в памяти начинали раздражать меня, мешали смотреть фильм.
– Что с тобой опять? – спросила жена.
– А что со мной? – не понял я.
– Чего ты бесишься? Каналы, как сумасшедший листаешь, фыркаешь… Я даже не успеваю понять, что за передача идет. Давай, на фильм переключи. Реклама уже закончилась.
– Да не знаю. Из-за работы, наверное, переживаю. Боюсь не успеть, – соврал я и переключил на фильм.
«Что-то я жене стал много врать, – подумал я, – но как тут объяснить? Начнутся вопросы, которым не будет конца, а я и сам ни черта не понимаю. Еще только больше запутаюсь и жену запутаю. А „проблемы на работе“ – нечто интуитивно понятное и вопросов у большинства людей не вызывает». Я вздохнул.
Ночью я ворочался в постели. Меня страшно раздражало то, что со мной произошло. А если и не произошло на самом деле, то все равно дико бесило то, что мне померещилось. Я много раз представлял, как кулаком, со всего маху бью этому Ивану Родионовичу по морде, а затем, еще сильнее, по морде летающего трупа Асафи, и воображал, как от удара у них обоих отлетают не зубы, не капли крови, а хлопья темной сушеной кожи. «Ух, как бы я врезал им сейчас!» – думал я. И чем больше я злился, тем сильнее в воображении мой кулак мутузил этих уродов. И чем дольше я бил их, тем больше злился. В конце концов, мой пульс начал зашкаливать, пот потек со лба. Я встал и пошел в ванную. Там, в зеркале, я увидел разгоряченного пыхтящего толстяка с раздутыми ноздрями и желчным выражением лица.
– Так не пойдет, – сказал я ему, затем умылся, вздохнул глубоко три раза, сходил в кухню, съел кусок ветчины, а потом еще один кусок помазал майонезом и тоже отправил в рот, прожевывая по пути, я вернулся в постель, проглотил и вскоре уснул.
Во вторник утром я продолжил работу над проектированием коммуникаций аквапарка и, незаметно для себя, до обеда закончил и сдал свою часть работы, но вопреки моему ожиданию, мне не дали премии, и даже не отпустили домой пораньше. «Черт побери, – думал я, – надо было дождаться дедлайна! Как делают все мои коллеги, нормальные люди, – всё время не работать, играть в „Города и герои“ по сети, трепаться да чаёк пить, а в последние двое суток до сдачи проекта сидеть и выдавливать из себя все соки». Наверное, все дело в том, что если ты делаешь сложнейшую работу намного раньше, то она воспринимается начальством как сущая пустяковина, не достойная внимания. Хотя, за такую же по сложности работу, которую я делал не два с половиной дня, а две недели, мне выдали премию в двадцать процентов от зарплаты! Не повторяйте моих ошибок, уважаемый Читатель, говорю я Вам от обиды, больше ленитесь!
«Опрометчиво поступил, олух», – укорял я себя, уходя на обед в расстроенных чувствах. Стоя перед пешеходным переходом в ожидании зеленого цвета, я заметил в облаках темную точку. Я поначалу старался ее не замечать, но всё равно, когда, наконец, загорелся зеленый, я перебежал дорогу и повернул не в кафе, как обычно, а в противоположную сторону. Быстрым шагом я добрался до какого-то двора жилого дома и скрылся под козырьком подъезда. Так я постоял некоторое время, озираясь по сторонам. В это время дня во дворе почти никого не было. Только через дом, в помойке ковырялся какой-то бродяга в грязном зимнем пуховике, да две собаки неспешно прошли мимо меня справа-налево. Успокоившись, я решил выдвигаться, направился за угол дома, и там стоял он! Меня охватило холодным потом с головы до ног.
– Что Вам нужно? – дрожащим голосом проблеял я.
– У нас не получилось позвонить Вам в субботу. Мы Вам сегодня вечером позвоним, – говорил Иван Родионович, стоя ровно, почти по стойке смирно, в том же костюме и в той же шляпе-федо́ре.
Указательным пальцем он медленно коснулся шляпы, а затем также неспешно опустил руку.
– Оставьте меня в покое! – еще более слабым голосом потребовал я, – Вы не представляете, что Вы со мной делаете! Прекратите!
– Но мы же с Вами договорились, – проскрипел Иван Родионович.
– Да. Но только на словах. Я ничего не подписывал.
– Тогда так. – Иван Родионович нисколько не изменился в лице, достал из-за полы пиджака клочок желтой бумажки, огрызком карандаша сосредоточенно нацарапал что-то на бумажке и протянул мне. Не знаю, почему я в тот момент не развернулся и не ушел. А ведь мог бы! Я только с презрением взглянул на бумажку, затем в глаза Скрипуну. Его глаза ни о чем мне не сказали, и я взял ее. На ней было написано: «Башня волшебника – 20:00, четверг». Также через черту были написаны цифры, которые обозначали сумму в деньгах, обещанную мне за работу. Я скажу Вам, сумма эта, даже начерканная кривыми цифрами на замусоленном клочке, выглядела так внушительно, что я моментально оценил ее даже не в «десять лет безбедной жизни», а в целых «тридцать лет безбедной жизни». Я рассеянно поднял глаза от листка, чувствуя, что Скрипун уже исчез, как то бывает в фильмах про загадочных незнакомцев, но нет: Иван Родионович так и стоял напротив меня: живой, из сушеной плоти и крови. Впрочем, в том, что он из крови, я не был уверен.
– И это всё за два объекта, Борис Степанович.
Мы постояли так друг напротив друга еще несколько времени. Я в ступоре глядел Скрипуну на пуговицу пиджака, которая, похоже, была деревянной, как и остальные.
– Что же, я буду Вас ждать. – Он обошел меня и зашагал во двор. Я высунулся из-за угла и увидел, как Скрипун вошел в подъезд с приоткрытой дверью. Мне ничего не оставалось, кроме как выйти обратно на улицу, к людям. Уже стоя перед «зеброй» в обратном направлении, я интуитивно обернулся. С крыши того дома, в подъезд которого Скрипун вошел, он взлетел, сидя на Асафи и стал быстро отдаляться.
Я, ошарашенный, вернулся на работу и до самого вечера ни черта не делал. Только пил чай и ел печенье.
– Дай еще раз взглянуть, как там коммуникации, – попросил меня коллега.
С набитым ртом я, конечно, попытался объяснить, но тут же понял, что так не очень хорошо выгляжу, прожевал, проглотил. Коллега терпеливо ждал.
Запив чаем, я сказал:
– Мой проект уже сдан. Возьми копии у Начала.
Мой коллега завистливо хмыкнул:
– Хм, повезло же тебе с проектом.
От этого замечания я тут же рассвирепел. Вы только представьте, Вы все свое рабочее и свободное время посвящаете проекту, и тут на тебе: ни премии, ни даже похвалы от Начала, да еще и коллеги-гоблины зубоскалят и говорят, что мне повезло! То есть, случайное стечение обстоятельств!
– Что? Повезло! Да работать надо, а не *** пинать! Я проект с воскресенья начал, ни с кем не болтал. Сидел и усердно делал. А Вы трепитесь о всякой чепухе круглыми днями, как бабьё о тряпках, а как речь о работе – так «не сейчас, не сейчас, сначала кофе, покурить, кофе, покурить! Ах, Васильич, как же не хочется работать! Да, Серёга, в лом сегодня совсем что-то!» Я тоже иногда так не хочу работать! Но работаю же! Бесит просто, как я тут надрываюсь, хочу все сделать, как надо! Полностью, с головой погружаюсь в работу. А вот спорим, что хотя у Вас части проекта и полегче, – я яростно потыкал пальцами в сторону каждого из коллег, – только и делай, что из шаблонных элементов и собирай, но премию дадут кому-то из вас, кто в последний момент сдавать будет, потный и напряженный, потому что едва уложился. Уже за один взъерошенный вид премию выпишут мгновенно! Не мне! Потому что я раньше закончил, а это, извините, не убедительно! – Последние несколько слов я и вовсе прокричал. Не ждал я от себя такого.
– Мы ни хрена не делаем, что-ли, по-твоему? – спросил один.
– Да ладно. Хорошо, – почти испуганно забормотал другой, и услужливо объявил, – тоже пойдем и будем работать. А ты можешь еще наши бутерброды съесть, не стесняйся, печенье-то уже кончается.
«Вот же сволочь! Знает, что мне ответить!» – хотел было крикнуть я, но закрылся, отвел взгляд, допил чай, и стал собираться домой. Меня разбирала странная злоба. Хотелось кому-нибудь врезать. Чертов Скрипун, да будет проклят он и его летающий окоченелый труп! – подумал я, но вслух проклятье произносить не стал. На всякий случай.
Домой я пришел уже не такой разозленный. Вся моя агрессия выветрилась, и на смену ей пришло какое-то грустное полузабытье. Жены еще не было дома. Я сел на диван, достал затасканную бумажку и, держа её в руках, стал на нее пялиться. «Башня волшебника – 20:00, четверг». Ох уж мне эта «Башня волшебника». Название кафе такое махровое, почище «Натали», или «Ирина», или «Рандеву», или вообще «Тайная заводь». Если бы я не был в нем недавно, я бы подумал, что это кафе представляет собой апогей отечественной дизайнерской мысли девяностых годов: деревянные тяжелые стулья; зеленый линолеум на полу; массивные рамы на окнах; какие-то пошлые искусственные цветы, прикрывающие трещины в стенах; сигаретный дым коромыслом; в замызганном меню с кожаной обложкой салаты «мужской каприз», «столичный», горячее «мясо по-французски», два вида пива, одного самого противного и дешевого, какое только можно вообразить и другого – чуть дороже, но еще более противного и с кислинкой; официантки – сорокалетние женщины с истошными лицами, потасканные жизнью; конечно, в углу такого кафе обязательно должна стоять, например, облезлая гипсокартонная статуя застывшего в кататонии волшебника с выпученными глазами, чтобы хоть что-то оправдывало название. «Да, – подумал я в заключение своего представления, – когда-нибудь и по таким кафе будет ностальгия».
Однако настоящая «Башня волшебника» резко отличалась от такого представления, она была довольно странной, как и все, что связано с этим скрипучим типом.
Я глубоко вздохнул и перевел взгляд на сумму, которую он мне написал. Сами цифры ютились на тесной бумажке, как прохожие, не имеющие ко мне отношения, беспристрастнее некуда. Но вот чувства они вызывали спутанные и сильные. Возникал вопрос: если это вся работа, то почему так много? Есть опасности? В чем? Сумма и окунала меня в море тревоги с головой и радовала, отчего всё внутри меня замирало и опускалось куда-то на дно – аж до кончиков пальцев на ногах.
Суммы этой хватило бы на квартиру, на дачу, на машину, да еще потом пожить лет двадцать. К сожалению, только в таких простых вещах я мог тогда измерить эту сумму. Помыслить эти цифры в иных категориях я не мог, поскольку никогда не располагал средствами большими, чем я скопил за год на наш отпуск за границей, и которые лежали сейчас в конверте, спрятанном в сохранном, на мой взгляд, месте – в тумбочке под телевизором. Денег, которые предложил мне Скрипун, хватит, по меньшей мере, на двести таких же отпусков. От подобных астрономических расчетов у меня заболела голова. Я бросил бумажку на журнальный стол в груду чеков и газет, отклонился назад и уронил голову на спинку дивана.
«Да, вот так на… – подумал я, не в состоянии думать иначе, – с другой стороны, что же стоит за этими цифрами? Тысячелистники, летающие трупы? Этот их неведомый мне пион стрептоногии? Еще что-то похлеще? Да и откуда вообще у этих людей такие деньги?» Я вздохнул. Осмыслить всё это не было никакой возможности.
Так, в быстро улетучивающихся и мерцающих мыслях я просидел еще минут двадцать. Головная боль прошла, и я твердо решил бросить любое размышление на этот счёт, включил телевизор и стал внимательно наблюдать за всем, что показывали. У меня получалось.
* * *
Так или иначе, а той ночью я спал еще хуже. Жена бросила всяческие попытки меня успокоить, отвернулась к стене и через пару минут засопела. Я лежал и разглядывал тени от предметов в комнате, создаваемые единственным источником света – мерзкими зелеными электронными цифрами на часах, которые показывали 01:42. Так, глядя попеременно то на часы, то на тени, я нередко лежал и в детстве. Правда, в детстве я уходил в забытье уже через пять минут такого занятия. Сейчас этого не происходило, а тени не вызывали в воображении никаких загадочных образов, потому что я твердо знал, какие вещи их отбрасывают, а что касается часов, то я хотел кинуть в них чем-нибудь тяжелым и разбить в дребезги, чтобы они не светили так противно, и чтобы цифры на них не сменялись так быстро.
Что же мне, все-таки, делать? Идти или не идти в эту «Башню волшебника» послезавтра? Я задавал себе один и тот же вопрос, казалось, бесконечно, и также бесконечно не давал на него ответа. В конце концов, я решил прекратить мучения и мысленно жёстко отчитал самого себя: «Ну что ты там забыл?! Какого чёрта тебе там понадобилось?! Неужели ты не видишь, что это – обман и что лучше и гораздо надежнее тебе было бы связаться с целым табором цыган! Да, деньги! А где хоть одна единственная гарантия, что ты получишь хотя бы небольшую сумму? Ты когда в последний раз видел, чтобы людям столько платили за работу? Какую жуткую чушь ты себе придумал! А если и вовсе твое воображение разыгрывает с тобой злую шутку? Никто, кроме тебя Скрипуна не видел! Никто, кроме тебя не может подтвердить его существования. Хотя и есть твой сосед, но разве он скажет, что за тип звонил ему на домашний, когда хотел услышать тебя? Странно, не правда ли? Так что, возможно, тебе стоит попить что-нибудь для нервов и не забивать себе голову, чертов ты псих! Совсем с катушек слетел. Лучше подумай о жене, о том, как вы с ней полетите на острова. Там ты отдохнешь, приведешь голову в порядок, расслабишься, наконец. А потом с новыми силами примешься искать новую работу».
Монолог закончился, а в голове еще прокручивалась последняя фраза, точно эхо в горах: «искать новую работу».
«Да, так я и сделаю», – вздохнул я и через минут двадцать уснул.
Утром, когда я проснулся, еще лежа в постели, я мысленно повторил себе отдельные фрагменты из вчерашнего монолога, которые вспомнил: «…надежнее связаться с табором цыган… гарантий нет… воображение разыгрывает с тобой злую шутку… попить что-нибудь для нервов… искать новую работу…» И правда, работка-то моя так себе. Вокруг одни нытики и снобы. Садятся за стол и начинают друг другу жаловаться за чашкой чая, а заканчивают через пару часов за четвертой. Иногда потом еще и в бар вместе идут, и там продолжают, только уже за алкоголем. Если же есть шанс, что в офис войдет кто-то из администрации, они также садятся и треплются, только каждый за свой стол, отчего им приходится говорить громче, а я всё это слушаю. Ясное дело, что меня в такой компании ценить не будут! К тому же, интересный заказ появляется раз в год. В основном, это какие-то унылые расчеты, легкие, но объемные и поэтому ужасно скучные. Да разве ж это работа?
Я чихнул, будто в нос что-то попало, и почесался. Затем встал, собрался, позавтракал с женой, и мы с ней разошлись по делам. Закончив работу в семь часов, я побрёл домой. Именно побрёл, поскольку сильно устал: работы добавилось, надо было переделать схемы коммуникаций по указаниям главного инженера. Вечно этот болван проверяет всё в последний момент. Вот так бесславно и прошел день, а ночью я сразу провалился в сон – сказался недосып.
Вечером четверга, после автобуса, я пошел домой почему-то не как обычно, по главной улице, а дворами. Сначала я зашел в магазин, купил пару журналов для себя и жены, а после магазина я решил сократить путь и двинулся в обход супермаркета, где мы с женой в это воскресенье затаривались продуктами. Я совершенно забыл, что на том пути – бывшая водонапорная башня. Проходя мимо нее, я остановился и посмотрел в её сторону. На месте пустыря вокруг нее сделали парковку, достаточно условную, прямо на песке, потому что асфальта не положили. Оби́тая темной перекрученной тканью, она возвышалась над автомобилями, а также над растущими на ее фоне деревьями. Я взглянул на часы. 19:35. «Черт бы меня побрал, – подумал я, вздохнул и, еще постояв некоторое время в нерешительности, добавил, – ну раз уж сама судьба привела меня сюда, то будь что будет, а я должен узнать, что это за люди такие, которые живут в старом здании рудника или зернохранилища, да и вообще, что у них там происходит. Иначе эта загадка будет мучать меня, пока я не отойду в мир иной. И вот, в ином мире, кто-то спросит меня: „что же это были за существа?“ И что я им отвечу? „Не знаю“? Лучше уж узнать. А если я действительно сошел с ума, и всё мне это только кажется, то хуже не будет!»
– Хуже не будет, – сказал я вслух сомневающимся тоном, двигаясь в сторону «башни волшебника», по пути прибавив, – наверное, не будет.
* * *
Не решившись снова подняться на лифте, я, задыхаясь, взошел по лестнице в зал и сел за свободный столик – у арфы. Отдышавшись, я стал рассматривать её. Старая арфа, если не сказать древняя, со следами ржавчины и белыми разводами, но с новыми струнами, в 2/3 моего роста. Рельефные узоры на ней изображали цветы и львов с крыльями. Ко мне подошла официантка, принесла тетрадку-меню и стакан воды. Меню я открывать не стал, а воды выпил с полстакана. Затем поднял его на свет. Никаких пятен или отпечатков пальцев, кроме своих, я не обнаружил, и вернул стакан на стол. Конечно, я опасался, что меня чем-нибудь отравят. Просто очень хотелось пить, и нигде не было видно моего собеседника, так что я подумал, что не рискую. Отдышавшись, я вовсе собрался уходить, как вдруг, незаметно, предо мной встал знакомый костюм, деревянные пуговицы уставились на меня своими зрачками-дырками. Я поднял глаза и увидел Скрипуна, уже без шляпы – она оказалась висящей на стуле напротив меня. На голове у него, вопреки моим ожиданиям, росли густые короткие волосы.
– Здравствуйте, Борис Степанович, – прозвучал его низкий и хриплый голос, совершенно безэмоциональный. Из под тяжелых полуприкрытых век глядело два черных невыразительных глаза.
Я встал, мы пожали друг другу руки. Его ладонь оказалась сухой, с шелушащейся кожей, а пожатие – слабым, но уверенным. Моя ладонь, с точностью до наоборот, ощущалась мокрой, пухлой, а пожатие – сильным, но кратковременным и неубедительным.