Нельзя сказать, что было тихо – вовсе нет: Митька слышал и слабый гул ветра, и голоса других мальчишек, но уши как будто скребло от неполноценности звуков, словно чего-то в них не хватало. Чего, Митька понять не мог, и мысль его, так и не оформившись, расплавилась на солнце.
Жара стояла такая, что хоть в воду лезь. Под тенью деревянного забора спала уставшая псина, и если б не вздымающийся бок, было бы непонятно, жива она вообще или нет. В нескольких шагах от неё пролегала узкая, некогда асфальтированная дорога, разбитая до такого состояния, словно кто-то целый месяц с утра до вечера специально молотил её тяжёлой кувалдой. Последний дождь прошёл пару дней назад, но, несмотря на это, лужиц или даже сырой грязи не нашлось ни в одной ямке.
Позабытые всеми велосипеды лежали прямо у обочины, в траве.
В такую погоду самое то покататься с ветерком, развеяться. Только вместо этого мальчишки кучей собрались у облупленной ограды в тени вишнёвого дерева и глазели в телефон. Поснимав от жары футболки и майки, худые и грязные, они сгустились вокруг владельца телефона, таращась на экран, и время от времени клянчили: «Ну дай тоже другим поиграть!»
Двое из мальчишек – Митька и Витька – в деревне новички. Они перебрались сюда вместе с батей чуть менее месяца назад, и ещё не успели ни с кем как следует подружиться.
Витька стоял на цыпочках, опираясь рукой на некрашеный забор, и изо всех сил пытался разглядеть через макушки остальных то самое захватывающее действо, от которого все сыпали подсказками вразнобой: «Слева!», «Да нет же, вон там в углу! Надо сдвинуть ящик!», «Дай я! Дай мне попробовать!». Но с Витькиного угла экран сильно отсвечивал, и мальчик видел лишь большой прямоугольный блик, отчего интрига только возрастала: «Одним бы глазком!..»
А вот Митька – его старший брат – уже потерял интерес ко всеобщей суматохе. Он отделился от ватаги, поднял свой велик, вывел его на дорогу и оглянулся.
Подумаешь – телефон! Спросить Митьку, так лучше бы все сели на велосипеды да поехали дальше. Нормально же катались, пока этот, с телефоном, не вышел! Митька, конечно, сперва тоже был не против «привал» устроить, но что-то уж очень затянулось. И чего там такого может на экране происходить?
Ему, как и Витьке, тоже не удалось толком взглянуть, а просить поиграть не стал из принципа. Этот, с телефоном, время от времени делился с кем-нибудь из ребят своей игрой. Правда, ненадолго. Но ни с Митькой, ни с Витькой не поделился бы всё равно. Хоть проси, хоть не проси: за них с братом тут в деревне никто не поручится. Никто их толком не знает, а потому им везде – шиш! Это Митька уже хорошо выучил.
– Вить, да поехали уже, – позвал он брата. – Ну их!
– Да… Да, сейчас, – отвечал Витька, не поворачивая головы. – Посмотреть бы хоть разок.
Митька смолчал. Думал было обозлиться сперва, но чего с восьмилетки взять? Ему – Митьке – если честно, и самому, может быть, хотелось узнать, какие игры на телефонах бывают. У них-то с братом, ни телефонов, ни планшетов нет. Один смартфон только у бати, но тот трогать нельзя, да и без игр он всё равно.
Спросил бы Митька у местных разрешения поиграть, но только если б знал, что жадничать не станут. А с жадинами общаться ему совсем нет резона, но и без брата уезжать тоже не хорошо. Если только…
Митька развернул велик, запрыгнул на сидушку и поехал, но не кататься, а домой – за рогаткой.
Тихозёрка – деревня маленькая, всего за пару дней Митька разобрался, где здесь что, а уж за целый месяц, как они сюда перебрались, выучил каждую кочку, вот и до дома добрался мигом, самым коротким путём.
Батя сидел в гостевой комнате, распахнув все окна, и красил своего коршуна. Чучело. Митька тихо прошмыгнул к лестнице, ведущей наверх, в их с братом комнату на мансарде. Батя не обратил на него внимания, хоть и заметил: слух у него, как у собаки. Но он – не мама, загонять из-за пропущенного обеда не станет. А мама не с ними теперь. Она умерла.
Рогатка отыскалась быстро, хоть для этого и пришлось перевернуть коробку с игрушками. С тех пор, как мамы не стало, начались частые переезды. Митька с братом хранили игрушки в большой общей коробке и почти их не трогали, чтоб не растерять. В любой момент батя мог дать команду грузиться и переезжать, и если игрушки разбросаны, то собирать их будет уже некогда, а значит, они останутся – батя ждать не привык.
Митька на секунду забыл о ребятах, велосипедах и телефоне. На пол вывалилось столько классных вещей! Он уже и не помнил про свой чёрный пистолет с пластмассовыми пульками или резинового динозавра, который умеет плеваться набранной в брюхо водой. И клёвые гоночные болиды, как в «Формуле». Но рогатка… Рогатка лучше всего годилась, чтобы поставить на место того индюка с телефоном, она ведь гораздо круче! У неё жгут сделан из серого резинового бинта, поэтому стреляет она получше иного лука! А бинт Митьке батя выдал, и не просто, а сам предложил, когда тот собирался взять «палец» от резиновой перчатки: «Хорошему делу – хорошие материалы нужны».
Рогатка произвела впечатление на мальчишек. Когда Митька вернулся под вишневое дерево, ему стоило только громко, чтобы все услышали, позвать брата пострелять, и всё внимание тотчас устремилось к нему. А после демонстрационного выстрела у глупого телефона и вовсе не осталось никаких шансов.
«А дай потрогать?!», «А дай посмотреть?», «А можно мне?».
– Поедемте за деревню подальше, – великодушно предложил Митька.
И тут же с ним заспорили:
– А чего ехать? Давай тут!
И следом слева и справа:
– И правда, давай тут!
– Нельзя тут! – отрезал владелец рогатки.
– Чего это «нельзя»?
Тогда уже Витька подхватил:
– Конечно, нельзя тут. Вдруг ещё глаз кому-нибудь выбьете!
Митька улыбнулся. Это он хорошо про рогатку вспомнил – брат сразу оживился.
Но ребята продолжили выпрашивать:
– А сам-то тут стрелял!
– Ну так я умею! А вы кто-нибудь умеете?
И, не дожидаясь ответа, Митька с братом запрыгнули на велики, а в спины им последовало: «Я умею, дай мне!», «Кто умеет? Ты умеешь?!», «Я!», «И я! Я тоже умею!», «Чего ты умеешь? Не рассказывай!», «Умею! Мы с папкой тоже рогатку делали в том году и даже получше этой!».
Мальчишки повскакивали на велики, и галдёж не прекращался до самой окраины деревни.
По пути им не попалось ни одной жестяной банки, по которой можно было пострелять, и сперва это даже расстроило Митьку. Но когда прибыли на место, и рогатка пошла по кругу, оказалось, что лучшее, чего могли добиться с ней тихозёрские – запустить камень метров на пять. И это из такой-то рогатки! С кожаной великолепной пяткой из куска ремня! Никто не мог попасть и по толстенному дереву, какие там банки.
– Да вы только зря жгут растягиваете!
– А сам-то что можешь?..
Раздражённый Митька отнял рогатку, поднял с земли камешек и огляделся в поисках мишени:
– Да вон хоть вьюрка подобью! Хотите?
И он прищурился, прикидывая расстояние до кедровой ветви, нависшей над головами ребят, где сидела маленькая птичка.
– Да ладно! Гонишь?! – прокатилось недоверие среди мальчишек.
– А вот легко!
Митька вложил камень в пятку и поднял рогатку, одновременно натягивая жгут.
– Не надо! – вдруг попросил Витька.
Что-то ёкнуло. Митька ослабил натяжение и удивлённо взглянул на брата. Тот стоял совсем близко, отчего казался ещё меньше ростом, чем был.
– Не надо, – повторил Витька чуть тише и смущённо отвёл глаза в сторону. – Батя и так уж столько зверей перегубил. – Теперь он говорил совсем себе под нос, и слышать его мог только брат. – Не хватало, чтобы и ты…
Руки у Митьки опустились.
– Ну и чего? – нетерпение собравшихся мальчишек быстро переросло в коллективное недовольство. – Понятно всё! Такие только языком и чешут!
Митька замер, глядя на брата. Но Витька не посмотрел на него в ответ и ничего не сказал. Он молча отвернулся куда-то к лесу.
– Ну и хвастун! – выкрикнул один из тихозёрских. – Баба!
Несколько секунд Митька ещё надеялся встретиться с братом глазами, но тот не поворачивался. Вьюрок улетать не спешил и даже не чирикал. Ребятня улюлюкала.
Сглотнув ком в горле, Митька натянул жгут и, зажмурив один глаз, глянул на вьюрка через рогатину. Птичка сидела ровно, словно маленькое чучелко.
Мальчишки притихли.
Митька задержал дыхание, подтянул пятку рогатки до самой щеки. Стрельнул.
Камень мелькнул над головой птички и беззвучно скрылся в лесу. Он пролетел совсем близко, но всё же не задел ни единого пёрышка.
Митька выдохнул. Опустил рогатку.
Секунда и вьюрок рухнул вниз.
– Ого! – закричали мальчишки хором.
Они бросились к месту в траве, куда свалилась несчастная птица, и встали в круг.
Митька оцепенел. Он прокручивал в голове момент выстрела: чётко видел, куда кладёт камень, видел, как тот полетел. Он знал… Он не мог! Что это?
Медленно, боязливо Митька перевёл взгляд на брата. Тот по-прежнему стоял, уставившись в невидимые глубины леса.
– Попал! – ликовали тихозёрские. – Ну ты даёшь! С первого раза!
Митька не знал, чего хочет больше: чтобы Витька, наконец, взглянул на него, или чтобы стоял лицом к лесу вечно.
И тут брат обернулся. Насупившийся, хмурый. Большие голубые глаза покраснели. Кажется, вот-вот проскочат слезинки.
Но всё же Витька держал себя в руках. Зыркнул недобро из-подо лба, резким движением утёр нос и пошагал широкими шагами.
– Погоди, Вить, это не я, – очнулся Митька.
Брат протопал мимо него толкнув так сильно, как только мог.
– Это не я! – крикнул Митька ему в спину.
Но тот не обернулся.
* * *
Ночь. Митька тайком возвращается туда, где сбил вьюрка. Вернее, не сбивал. Он хлюпает босыми ногами по воде, не разбирая в темноте, где можно пройти посуху. Кругом болото. Болото, которого не было ещё днём. В этом Митька уверен.
Холодный воздух несёт с окраины деревни чей-то грустный плач. Он звучит слегка мелодично, будто колыбельная.
Митька не обращает внимания и на это. Он находит кедр, на котором сидел вьюрок. Кедр высох. Вся хвоя его опала, ветки торчат голые, как обглоданные кости: болото вытянуло из дерева все соки. Митька знает, что где-то тут, в траве, лежит убитая птичка. Где-то тут. Где-то под ногами.
Наклоняется, всматривается. Тут луна выплывает из-за облака, и её бледный, голубоватый свет лучом падает на тело вьюрка. Красивые перья, раскрытый клювик. Если бы птичка не лежала на спине, разбросав крылья, она бы выглядела совсем как живая.
– Попал! Ну ты даёшь! – торжественно и звонко, как ручей, кричит кто-то из-за спины. – С первого раза!
Митька резко оборачивается.
Никого. Деревня далеко. Днём казалось, что она ближе, но сейчас оттуда, где стоит Митька, нельзя разглядеть и самых крайних домов. По спине пробегает лёгкая дрожь.
Издали всё ещё доносится плач. Горький. Аж сердце съёживается.
Митька вновь смотрит на вьюрка. В гнилом птичьем глазу копошатся черви. Полуразложившийся скелет почти увяз в болоте. Митька и сам чувствует, как тонет во влажной жиже.
Вдруг за щиколотку его хватает когтистая птичья лапа.
Митька кричит, дёргает ногой и падает спиной в воду. Огромное озеро стеной смыкается перед его лицом, и в тот же миг разливается по влажной от пота простыне.
Отчаянно барахтаясь, Митька гулко и больно стукается локтем о стену рядом с кроватью.
– Уй!
Прижал руку к груди.
На улице кто-то есть.
Тени обступили Митьку со всех сторон, но не напали.
В ушах ещё стоят отдалённые звуки плача, но на улице тихо. Даже птицы не поют: спят.
Холодно: «бултыхаясь в воде», Митька сбросил одеяло на пол.
Подождал, пока глаза привыкнут к темноте, а после сел в кровати. Сердце ещё колотилось.
Повернул голову к кровати брата. В ночном полумраке силуэт Витьки легко было разглядеть на фоне светлой стены.
Спит. Звук удара о стену не потревожил его.
Митька опустил ноги на пол. Попытался отдышаться. Лёгкие соглашались только на короткие вдохи.
На улице кто-то есть.
Митька уверен в этом. Сквозь сон он слышал, как за окном кто-то плакал. Может быть, этот плач его и разбудил.
Однако теперь, когда он полностью проснулся, душила тишина. Почудилось?
Наверное, почудилось. Лечь спать?
Митьке внезапно захотелось разбудить младшего брата, чтобы тот его успокоил, но так нельзя. Это он – старший. Это ему нужно защищать Витьку и успокаивать, если что.
На улице кто-то есть. Или да, или нет.
Он встал, направился к окну – пора проверить!..
Не почудилось: растущее прямо перед домом деревце загораживало обзор, но Митька сразу заметил её фигуру. Одинокую. Стройную, как берёза. В белом. Отсюда не видать, но Митька отчего-то был уверен – это та самая сорочка, её любимая. Ма… Нет!.. Чёрные волнистые волосы падали ниже плеч. Мама?!
Подступила тошнота.
Женщина в белом не могла быть его мамой: мама утонула. Утопилась.
Батя объяснял им с братом, что это был несчастный случай, но Митька же не глупый. Он сразу понял: мама не выдержала предательства. Батиного предательства! Иначе откуда появилась эта его «тётя Алина»? Сразу после трагедии. С круглым, как мячик, животом. Беременная. Сразу беременная. Так быстро не бывает. Митька специально проверял в книжках.
Он не рассказывал об этом брату. Витька ещё мал, ему только восемь, он не готов. Вот доживёт до своих одиннадцати и сам всё поймёт.
В голове на миг помутнело. Митька упёрся руками в подоконник и постоял так немного.
Прошло. Снова взглянул на брата. Может всё-таки разбудить? Вот он обрадуется, когда увидит маму! Если только это и впрямь она…
Митька вглядывается в образ за окном. Теперь он как будто видит дальше и лучше. Теперь как будто удаётся, невзирая на темноту, разглядеть изгиб её бровей и даже добрые голубые глаза.
Мама поманила его на улицу. Мурашки поползли по спине. Что она здесь делает? Они ведь уехали из родной деревни, где всё и случилось. И из следующей тоже. И потом… Митька уверен, что и отсюда скоро уедут.
Мама поманила его снова.
Он не помнил, как вышел во двор.
Небо. Холод.
Мамы не оказалось на прежнем месте.
Темно. Свет в домах не горит.
Вернуться и попытаться заснуть?
Митька почувствовал, как она продолжает смотреть. Но откуда?
Вышел за калитку, встал посреди дороги и огляделся.
Она ждала в конце улицы. Вся в белом. Да, это та самая сорочка: теперь точно видно. И черты лица. Те самые, мамины. Но ведь это не она?..
Мама снова поманила его за собой. Он не знал: идти или не идти? Пошёл.
Перед глазами всё поплыло. Медленно и тошнотворно.
Митька брёл как во сне, то проваливаясь в темноту, то выныривая. Мама всё время шла далеко впереди. Всё время манила за собой. Он следовал. Сам не зная зачем. Хотелось вернуться. Но он продолжал идти.
Митька не очнулся, даже когда ноги намокли.
Вода затекла под штанины пижамы, рубашка надулась пузырём вокруг живота, а потом земля ушла из-под ног.
Вода везде.
«Как я здесь оказался?!» – пронеслось в голове.
Руки сами собой вытянулись в стороны. Захлопали. Ноги непослушно задрыгали во все стороны. Ясность ума вернулась, но ненадолго. Следом накатила паника. Нужно выбираться. Где берег?
Снизу за щиколотку схватила чья-то рука. Лапа. Птичья – он чувствует когти.
Сердце защемило от страха.
Ночь. Небо. Холод. Вода. Кругом вода.
Чёрная.
Лапа не тянет вниз, только держит на месте. Не даёт уплыть. Этого хватает. Лёд сковал мышцы. Вторую ногу больно. Судорога. Митька дёргает ногой. Не проходит.
Руки бьют по воде. Шея быстро устаёт. Сейчас надломится. Вверх-вниз. Он то проваливается, то выныривает. Вверх-вниз. Он – поплавок.
Ему удалось поднять рот над взбесившейся водой. Судорожный вдох. Жадный. Последний? Новая попытка. Новый глоток воздуха. Последний? Каждый раз как будто последний. Скоро. Страшно. Умрёт? Он умрёт? То есть насовсем?
Волны бьют по лицу.
Кругом вода. Ледяная вода.
Больно. Ногу сводит. Больно!!! Другую не пускают когти. Держат. Даже вниз не тянут, просто держат. Это не она. Он ведь и сразу понял, что не она. Зачем пошёл за ней?
Митька лягается. Нельзя переставать бороться. Сбросит: сейчас он её сбросит. Обязательно. Пожалуйста.
Помогите. Кто-нибудь. Вдруг кто-то рядом. В темноте! Закричать бы! Никак!.. Он еле успевает вдохнуть. Не крикнуть.
Митька умеет плавать. Умеет. Сейчас он уплотнит воду, сейчас вытолкнет себя. Силой воли. Вверх-вниз. Вода накатывает на лицо. Он выныривает, чёлка падает на глаза. Ничего не видно. Не важно! Выплыть!
Он не плывёт. Лишь скачет в воде. Бьёт её руками.
А Витька там остался. Так и будет думать, что это Митька убил ту птицу. Объяснить бы всё… И батя там. Батю жалко: Митька ведь так и не сказал ему, что прощает его. За всё прощает.
Митька выталкивает себя наружу на миг. Вдох. Крикнуть!.. Не успел!
Когти не отпускают. Зачем она это делает? Пусти! Кто-нибудь!
Берег тонет во тьме.
Озеро как будто растёт. Поднимается. Больше. Лицо опять захлестнуло. Нужен вдох. Мысли спутались. Стёрлись. Давно уже. Дышать.
На секунду Митьке показалось, что он снова почувствовал воздух кожей лица. Но ещё рано. Нос и рот под водой. Ещё рано!
Вдох.
Это не он вдохнул, это кто-то вместо него.
Боль. Вода врывается внутрь жидким пламенем. Проливается огненным дождём в лёгкие. Её не сплюнуть. Как ни старайся, не сплюнуть – только ещё больше глотаешь. Больше воды. Больше огня. Больше. Затылок звенит. Череп трещит. Грудь разрывается. Ничего не видно. Ничего не слышно. Пожалуйста, хватит!
Милосердные воды смыкаются перед лицом и боль уходит. Боль отрезана водой. Боль там, снаружи. Вода превращается в преграду, в мутное стекло. Сквозь неё видно чёрное небо и бледно-жёлтую луну. Безразличную. Спокойную. Митьке хочется к ней прикоснуться, но рука совсем обмякла, и луна тихо поплыла в сторону.
Больше нет огня внутри. Больше нет льда вокруг.
Ночь. Небо. Вода. Луна. Тишина. И безмятежность. Всё равно.
Уже всё равно. Уже не страшно. Больше нет.