Сегодня вязкое серое утро. Упрямый дождь моросит уже третий час, окуная мою душу в ужасающую тоску. Я начинаю нервничать, беспокоиться, а этого мне категорически нельзя. Иначе они увидят. Тогда будет очередной укол, погружающий меня в аморфное овощное состояние, при котором я ничего не соображаю. А я пока ещё хочу думать. Я хочу вспоминать.
Или не так. Воспоминания сами накрывают меня, принося нестерпимую боль. Но я не боюсь этой боли. Я наслаждаюсь ею, понимая, что она приближает меня к неминуемой гибели. Не так уж и много мне осталось. Поэтому я хочу использовать последние дни жизни, чтобы передать, как же так получилось, что я сижу в этой больничной палате, смотрю сквозь решётки на мокрую озябшую листву старых клёнов и плачу вместе с дождём.
В этих стенах всегда грустно. Я нахожусь здесь уже третий год и понимаю, что пора выбираться. Связанным меня привезли и бросили на койку, вколов лошадиную дозу успокоительного. Повыв немного, я затих и погрузился в лихорадочный сон. Но и во сне я видел ЕЁ зелёные глаза, которые прожигали меня до самого сердца. Они не молили о пощаде, они меня жалели. Потом я очнулся и попытался встать, но верёвки удержали меня на кровати. Угрожающего вида мужик в медицинском халате грубо прижал мою руку и вновь сделал мне болезненный укол. И я опять увидел ЕЁ глаза. Господи, как я любил их. Я люблю их и сейчас, когда она так далеко от меня. Но ничего… Скоро мы будем с ней вместе…
Эти пытки продолжались целый месяц. Я сделался вялым, безвольным, неспособным ни на какое сопротивление. Но мозг мой ещё работал. Я чувствовал, что в жизни что-то не доделано и надо как-то это исправить. Сумасшедшая палата была одиночной, и мне не с кем было поговорить, посоветоваться, излить свои страдания. Медперсонал механически выполнял свою работу и уходил, оставляя меня наедине с тяжёлыми мыслями за крепкой железной дверью, запиравшейся снаружи на засов. Старый доктор, изредка навещавший меня в палате, невнятно бормотал, что лекарства делают своё дело и мне скоро станет легче. Я не верил ему. Я и не способен был тогда на такие чувства. Овощи молчат. Я только мог мычать или вяло ругаться, вытирая слюни с подбородка после насильно всыпанных мне таблеток. Слёзы отчаяния катились по моим щекам и падали на белую рубашку без пуговиц.
Я никому в этом безумном мире не был нужен. После заключения экспертизы, отправившей меня на лечение в эту психбольницу, жизнь для меня закончилась. Все родные и близкие отвернулись от меня.
Зачем же я живу? Я и сам этого не пойму. Но остатки сознания заставляют меня это писать. Я стал покорен санитарам, и они ослабили за мной контроль. Я научился прятать таблетки за щёку и выплёвывал их, когда мои мучители покидали мою каморку. Я пробую думать, если так можно сказать. О чём? О НЕЙ, чёрт возьми! Ах, как я любил ЕЁ! Я дышал только ею, я жил только для неё, я всегда хотел, чтобы она была счастлива. И, горе мне, я не мог ей этого дать. Ей всегда нужно было что-то большое, а достигнутое становилось для неё неинтересным. Какая-то постоянная жажда неизвестного, неизведанного, постоянная неудовлетворённость окружающим миром жили в ней.
Я вам расскажу о ней всё. Собственно, только это и удерживает меня от последнего шага. Потом я уйду. Я знаю, что она ждёт меня там. Когда она уходила, она плакала и шептала: «Прости». Я тоже хочу сказать ей это. Потом. Не сейчас. Эта история не должна уйти вместе со мной. Она не была обычным человеком и достойна, чтобы память о ней осталась на земле. Быть может, когда-нибудь люди прочтут это и поплачут над нашими непутёвыми судьбами. Но мы были счастливы!!!
Идут. Я слышу эти ужасные шаги с топотом звонких каблуков по кафельному полу. Наверное, доктор специально носит такую обувь, стук от которой буквально ввинчивается в головы больных и пульсирует там раздирающим эхом. Сейчас мне опять дадут горсть таблеток и стакан воды. Попробую обмануть, иначе опять несколько дней прострации. А мне надо спешить.
Главный врач разрешил мне писать. Он дал мне бумагу и карандаши, только сказал, чтобы я не показывал мою исповедь санитарам. Они выбросят, а этого никак нельзя допустить. Его зовут Пётр Васильевич Улыбышев. Эта фамилия ему очень подходит. Он всегда улыбается, и каждому хочется ему о себе поведать всё. Доктор стар, но физически очень крепок. Его ласковый голос обволакивает и проникает в самые глубины души. Он сказал мне, что опубликует мой рассказ. Я ему верю. У меня нет возможности ему не верить. Санитары, здоровенные молодые парни с цепкими пальцами, от которых на моём ослабевшем теле остаются синяки, очень злые. Я их боюсь и невольно съёживаюсь при каждом их появлении. Доктор запретил санитарам трогать мои записи, но я на всякий случай всегда прячу рукопись под матрац. Потом Пётр Васильевич это прочтёт и скажет, чтобы я писал дальше.
Я сижу на кровати, застеленной серой измятой простынёй, и с детской надеждой смотрю на открывающуюся дверь, будто сейчас оттуда придёт моё спасение. Входит доктор в сопровождении санитаров. Он останавливается напротив меня и приветствует тихим спокойным голосом.
– Доброе утро, Майкл. Как вы спали сегодня?
Улыбышев внимательно смотрит в мои глаза, стараясь вывернуть мою душу наизнанку и прочесть всё самое сокровенное. Я не отвожу глаз, я тоже его читаю, хотя он и не подозревает об этом.
– Спасибо, – говорю я, с интересом прислушиваясь к своему слабому хриплому голосу. – Мне немного лучше.
В это время санитары обходят комнату, заглядывая во все уголки. Вдруг я что-то замыслил и готовлю ужасное? Потом один из них подходит ко мне и протягивает таблетки. Я с безразличием тяну руку и беру их у него. Сопротивляться бесполезно. Ещё слишком живы в памяти минуты боли, причинённые мне его грубыми руками.
Я заталкиваю таблетки за щёку и делаю два глотка из стакана, поданного мне санитаром. Теперь надо, чтобы они быстрее ушли и таблетки не растворились во рту.
– Молодец! – злым голосом хвалит меня рыжий санитар.
– Идите. Подождите меня в коридоре, – говорит санитарам доктор и молча ждёт, когда закроется за ними дверь. У нас есть с доктором тайна, и мы в неё старательно играем.
– Вы что-нибудь ещё написали? – говорит доктор мне, нетерпеливо поглядывая на матрац.
– Да, Пётр Васильевич, – называю я его по имени и вижу, как ему это нравится. – Сейчас покажу.
Я поднимаю матрац и достаю листки, исписанные неровным сбивающимся почерком. Доктор забирает их у меня и подносит к своим глазам, прикрытым массивными очками.
– Голубчик, у вас здорово получается. Вы – талант. Пишите ещё, – небрежно произносит он в пугающей меня палате и уходит, унося исписанные листки с собой и оставляя меня один на один с моей непрекращающейся болью.
И я пишу. Пишу. Пишу. И плачу… Мне хочется к ней прикоснуться, целовать её пальцы, слушать её дыхание, гладить русые непослушные волосы… Где ты, Хельга? Где ты, душа моя?..
В притенённом массивными зелёными шторами небольшом кабинете за столом, обтянутым коричневой кожей, сидел человек лет семидесяти и внимательно читал беспорядочно написанные обрывки, морща высокий лоб и шевеля густыми седыми бровями.
– Прелестно. Великолепно. То, что надо, – изредка негромко произносил он, перевёртывая очередную страницу. – Это будет сенсация. Немного доработки, и – шедевр готов.
Пётр Васильевич сразу понял, кто к нему угодил в больницу три года назад. Это было громкое дело, о котором впоследствии долго судачили на каждом углу. Пациент, имеющий неординарную историю и могущий её пересказать, – удивительная удача. И доктор уже представлял, какую славу получит он, опубликовав исповедь больного. Конечно, нужно будет кое-что поправить, изменить имена, но разве это так важно? Свет будет потрясён и взбудоражен. В беседах с Майклом доктор сумел внушить последнему, что мир должен знать о Хельге и об их сумасшедшей любви. Внушил так, что Майкл уже думал, будто подобная мысль принадлежит именно ему.
– Док, вы правда это опубликуете? – спросил однажды Майкл, отдавая написанное Улыбышеву.
Руки Майкл тряслись, глаза лихорадочно блестели, пальцы безудержно перебирали исписанные мелким почерком измятые листки, извлечённые из-под матраца.
– Конечно, Майкл, – произнёс доктор, внимательно оглядывая больного поверх стёкол массивных очков, спущенных на бледный нос. – Только не показывай это санитарам. Они выбросят всё. Они выбросят твою память, память твоей любимой Хельги.
Майкл задрожал всем телом и вскинул руки к лицу. Мысль о том, что кто-то грязными ногами растопчет его любовь, была настолько ужасна, что он беззвучно заплакал, изогнув губы в безобразной гримасе.
– Доктор, – Майкл сделал шаг вперёд и взял Улыбышева за руки, – помогите мне. Она должна жить.
– Конечно, друг мой. Я полностью на твоей стороне. Пиши. Я сделаю, как ты пожелаешь. Только не нарушай режим. Иначе всё испортишь.
– Конечно, доктор. Я сделаю, как вы говорите.
Улыбышев по пустому белому коридору, длинному, словно безысходность, проводил Майкла до палаты. Он тихонько пожал слабую руку пациента и закрыл за ним тяжёлую дубовую дверь на замок.
В дверной глазок доктор видел, что Майкл сразу прошёл к привинченной к полу тумбочке и тотчас принялся лихорадочно писать, на секунды устремляя затуманенный взгляд в стены, будто там что-то пытался увидеть. Майкл писал и всхлипывал, изредка вытирая слёзы с измождённого лица.
– Прекрасно, – усмехнулся доктор и прошёл в свой кабинет. Он придумал интересный подход к пациенту, который чувствовал его расположение и выполнял его волю.
Власть над пациентами – вот что лежало в основе призвания Улыбышева. Ему нравилось, что никто в этом доме не мог ему возразить. Если поначалу и находились такие пациенты, не желающие подчиняться давно заведённым здесь правилам, то их ждало суровое наказание. Сначала их как детей пеленали в смирительную рубашку бесстрастные и хорошо обученные санитары. Потом несчастных заталкивали в небольшую душевую кабину и включали ледяной дождь, от которого некуда было укрыться. Эта экзекуция могла продолжаться довольно долго, пока больной не становился покорным. Затем несчастному вкалывали психотропные вещества, и мозг его окутывало туманом, в котором напрочь отсутствовали всякие мысли. Если больной на следующий день ещё сопротивлялся, то все процедуры повторялись до, как любил шутить доктор, полного выздоровления. А потом эти люди, потерявшие всякую способность соображать, просто доживали свои дни, отгороженные от остального мира.
Так что Майклу крупно повезло, что доктор заинтересовался его историей и оставил ему способность вспоминать и жить прошлым.
Громкий процесс привёл Майкла в это заведение. Он был виноват и не отрицал этого. В зале суда он то сидел в клетке, немного раскачиваясь и тихо шепча что-то непослушными губами, то вскакивал и просил судью расстрелять его. Он знал, что смертная казнь давно отменена, и его пугала перспектива жить с грузом содеянного оставшуюся жизнь. В воспалённых глазах стояла такая смесь необузданных чувств, что судья вынужден был объявить перерыв в деле и назначить подсудимому психиатрическую экспертизу. Вот так Майкл и попал в психушку.
Майкл Гротов родился в Ленинграде в семье успешного дипломата, много работавшего за границей в командировках. Майкл был единственным ребёнком у родителей. Ввиду особенностей работы отец часто оставлял семейство дома одних и пропадал месяцами. Мать Майкла, красивая статная женщина, вполне осознававшая свою красоту, в отсутствие мужа развлекалась на полную катушку, а Майкл жил с бабушкой. Вот и рос ребёнок сиротой при живых родителях. Нет, они, конечно, любили его и на людях всячески это подчёркивали это. Отец привозил дорогие подарки, каких не было у многих его сверстников. Мать в редкие минуты меланхолии прижимала Майкла к высокой упругой груди, гладила по голове, приговаривая:
– Мой дорогой сын! Я люблю тебя!
Потом она ссылалась на головную боль и провожала Майкла гулять. Впрочем, меланхолия эта была наигранной. Тотчас у неё появлялись срочные дела и возникала потребность куда-то срочно бежать. А Майкла вновь ожидали скучные дни в бабушкиной квартире, походы с ней за крупой в магазины и игра на небольшой детской площадке во дворе.
Вскоре ребёнок дорос до поступления в школу. На семейном совете Майклу объявили, что учиться он будет в закрытом интернате в Москве, и мальчику оставалось только подчиниться родительскому решению. Отцу он возразить не мог, а мать всё равно ничем не поможет.
Так Майкл попал в кадетский корпус, где жизнь потекла строго по правилам, по которым ребёнок жить не хотел. В нём всё внутри поднималось против распорядка, мешавшего ему жить, против воспитателей, которые наказывали за нарушение этого распорядка, и против всей системы, которую он не мог принять. Но, парадоксально, Майкл был одним из лучших учеников этого заведения – настолько он уже тогда мог скрывать свои чувства.
Карьера военного Майкла не прельщала, поэтому, успешно закончив кадетку, он, вопреки родительским наставлениям, решил поступать в гражданский институт. У него хватило знаний и воли, чтобы подготовиться к экзаменам и поступить в Московский институт нефти и газа. Причём отца о помощи он не просил, так как тот был не согласен с его выбором профессии, по поводу чего они даже поссорились. Учёба в институте давалась ему легко. Обладая прекрасной памятью, он не утруждал себя бесконечным заучиванием параграфов. Всё свободное время он развлекался, навёрстывая то, что упустил в кадетке, когда был на строгом режиме. Он брал от жизни всё, так как деньгами отец его снабжал регулярно, уже смирившись с выбором сына. Вечеринки, дискотеки, девушки и вино – такая жизнь ему нравилась. Впрочем, он не бросался с головой в омут праздной жизни, понимая, что образование превыше.
Друзья спрашивали у него:
– Майкл, как ты успеваешь и гулять, и хорошо учиться?
– Это просто. Моему мозгу нужны встряски. Тогда он лучше работает, – шутил Майкл.
После окончания института он сам себе удивлялся, как смог благополучно закончить учёбу и не пропасть в бесконечных приключениях. Майкл по знакомству отца устроился в головной офис крупной нефтегазовой компании и остался в Москве. Престижная работа позволяла ему регулярно выезжать в краткосрочные командировки за рубеж. Майкл не любил сидеть на одном месте, а подобные поездки опять же были наполнены новыми знакомствами и случайными связями. Так продолжалось до его встречи с Хельгой.
Они познакомились на вечеринке у институтского товарища Майкла. Он пошёл туда исключительно развеять скуку. В последнее время жизнь его текла как-то однообразно, размеренно и неинтересно, без потрясений. Дома и улицы надоели, природа не вдохновляла, а окружающие люди казались притворными и неинтересными. Он совсем недавно расстался с девушкой, с которой ему и двух месяцев хватило, чтобы понять – это не его. Точнее, это она бросила Майкла, назвав бесперспективным, хотя многие девушки на её месте так бы не поступили. Видимо, ей чего-то не хватало в Майкле. Он нисколько не огорчился и даже обрадовался, так как их взаимоотношения уже тяготили его.
От этой вечеринки Гротов тоже ничего особенного не ожидал, бесцельно слоняясь среди гостей по просторной квартире с бокалом белого вина в руке. Знакомые и не очень ребята веселились вовсю. Звучала громкая музыка дискотек, и в большой комнате были танцы. В другой комнате на креслах и диване сидели парочки и оживлённо болтали. Майкл прошёл к ним и остановился посреди комнаты, отыскивая глазами свободное местечко, чтобы присесть.
– А вот сюда садись, – пригласила его одна из девушек, вставая с углового дивана у окна. – Я пойду танцевать.
– Спасибо, – поблагодарил её Майкл и повернулся к девушке, сидевшей с нею рядом. – Вы позволите, мадемуазель?
Ему хотелось развлечься и произвести впечатление. С чуть заметной улыбкой, оживившей его лицо, Майкл галантно поклонился девушке, посмотрел в её глаза и – пропал. Перед ним сидело хрупкое изящное создание с золотыми волосами, спадавшими густыми локонами на плечи. Её прелестный чуть с горбинкой нос придавал красивому лицу оттенок аристократичности. А её зелёные глаза как бы заманивали в омут, влекли в неведомое, обещая что-то доселе неизвестное, и Майкл в них утонул. При всём том девушка заметно стеснялась, сжимала тонкие хрупкие ладошки на коленях, не зная, куда их деть. Одета она была в платье чуть выше колен, облегавшее и подчёркивавшее небольшую грудь.
– Садитесь, – ещё глубже отодвинулась девушка, вжимаясь в диван.
– Добрый вечер, – учтиво произнёс Майкл, поставил бокал на журнальный столик и присел на диван рядом с незнакомкой.
– Добрый вечер, – эхом ответила она.
Компания гостей лишь на время отвлеклась на Майкла и вновь переключилась на анекдоты.
– Меня зовут Майкл, – представился Гротов девушке. – И давай сразу на ты. Как тебя зовут?
– Хельга, – негромко ответила девушка. Она из-под длинных ресниц быстро взглянула на Майкла и тут же отвела глаза. Его напор ей понравился. Да и сам он, обладавший приятным лицом, правильной речью и спортивной фигурой, привлекал к себе.
– Хель-га, – протяжно произнёс Майкл, наслаждаясь звучанием слова. – Какое прекрасное имя! Ты случайно не датская принцесса?
– Может быть, – улыбнулась девушка так, что Гротову показалось, будто в комнате стало светлее. – А ты не американец?
– Сто процентов русский. Просто родители какое-то время жили в Англии, вот и назвали так.
– Тебе идёт это имя.
– Ага. Особенно с отчеством хорошо. Майкл Христофорович! У нас ведь в семье все оригиналы. Дед был путешественником и назвал отца в честь Христофора Колумба.
– Твой отец тоже открыл Америку? – рассмеялась Хельга.
– Он много чего открыл, – ответил Майкл. – Я тебе потом расскажу. А пока пойдём потанцуем.
– Ой, не хочется что-то, – замялась девушка.
– Пойдём-пойдём. – Майкл настойчиво потянул её за руку и повёл танцевать.
Звучала медленная музыка, и в полумраке топталось несколько пар. Оказалось, что танцует Хельга плохо, скованно, но музыку чувствует. Тогда Майкл не нагло, но крепко прижал её к себе и уверенно повёл в танце, взволнованно чувствуя своей грудью упругие прелести девушки. Его это волновало. Они танцевали долго, непринуждённо болтая, словно были знакомы тысячу лет. Стеснительная скромная Хельга сама от себя не ожидала, что сможет так непринуждённо общаться с парнем, которого знает всего полчаса. Аромат её лёгких французских духов дурманил голову Майкла, добавляясь к выпитому им вину. Он был очарован.
– Давай убежим отсюда, – предложил Майкл. – Никто не заметит, а мы погуляем по городу. Я покажу тебе отличное место. Не бойся.
Майкл сам боялся, что девушка откажется и то очарование, овладевшее им сегодня, пропадёт бесследно.
– А давай, – неожиданно легко согласилась Хельга, доверяя этому парню. – Я люблю гулять.
Они, ни с кем не прощаясь, покинули квартиру и вышли на улицу. Стояла тёплая летняя ночь, овеянная сумраком романтизма.
– Куда пойдём? – спросила девушка, перебирая в руках ремешок маленькой бежевой сумочки.
– Тут есть один дом. С крыши открывается фантастический вид. Смелее. – Майкл несильно потянул её за руку.
– Я не боюсь, – доверчиво ответила Хельга.
Они дворами прошли к девятиэтажному дому, поднялись по подъездной лестнице на верхний этаж и через дверцу выбрались на крышу. Перед ними как на ладони ночными разноцветными огнями сиял старый город. У Хельги от восторга перехватило дыхание.
– Какая красота! – воскликнула она.
Внизу суетились люди, проносились маленькие машины, а здесь было так спокойно. Небо низко нависало над головой, и казалось – протяни руку, и сможешь ухватить звёзды.
Майкл придерживал Хельгу за талию, касаясь щекой её ароматных щекочущих волос. Он уже был влюблён. Какая прекрасная ночь!
С того памятного дня жизнь Майкла заиграла буйными красками. Влюблённому человеку интересно жить. Он воспринимает всё происходящее вокруг в радужном цвете, а если сталкивается в чём-либо с негативом, то тотчас старается абстрагироваться от него и вернуться к источнику своего вдохновения. Вот так было и с Майклом. Он теперь жил своей Хельгой, каждый раз торопя минуты расставаний, чтобы вновь быть с нею рядом и чувствовать тепло её сердца. Майкл по утрам вставал с её именем на устах и засыпал с мыслью о скорой встрече. Они много времени проводили по вечерам вместе: ходили в кино или бесцельно бродили по старым улицам и паркам, наслаждаясь друг другом. Часто они посещали различные музеи (и здесь их увлечения полностью совпали) и гуляли по полупустым залам, рассматривая экспонаты. Майклу безумно нравилось стоять перед какой-либо картиной позади Хельги, немного наклонившись к её волосам, и легко целовать их под неодобрительные взгляды пожилых смотрительниц музейных залов. Молодость не чувствует границ, молодости можно всё!
Наслаждение – один из двигателей эволюции. Вернее, не оно само, а стремление к нему. Ради наслаждения человек способен на многое. А уж преступление это будет, банальность или подвиг – выбирает каждый сам.
Майкл видел ответное чувство Хельги. Ах, как она замирала, когда он, уединившись с нею где-нибудь, быстро-быстро целовал её шею, чуть касаясь губами пульсирующей под кожей сонной артерии! Девушка откидывала голову, дыхание её становилось учащённым и прерывистым, тело расслаблялось, а тонкими пальцами она теребила волосы Майкла, прижимая его голову к себе.
Он хотел её безумно, как никого и никогда в жизни. До неё у него случались связи с женщинами, но теперь он полагал, что это было всё не то, не так и напрасно, разве что для опыта.
Майкл иногда приглашал Хельгу в свою квартиру. Длинными осенними вечерами они пили сваренный Майклом душистый эфиопский кофе и смотрели фильмы на большом телевизоре. Не в силах противостоять желанию, Майкл прижимал девушку к себе и ненастойчиво пытался продвинуться в интимных ласках дальше. Он прекрасно запомнил тот момент, когда Хельга позволила ему увидеть свою грудь. О, это было настоящее чудо! Майкл, целуя девушку, расстегнул её рубашку, в глубине души опасаясь получить от Хельги отпор. Но она молчала, и Майкл воспринял это как знак к продолжению. Он ловко расстегнул её бюстгальтер и высвободил на волю два великолепных полушария с торчащими от возбуждения коричневыми сосками.
– Какая прелесть! Они великолепны! – воскликнул Майкл и принялся возбуждённо их целовать.
Хельга издала лёгкий стон, но тотчас опомнилась, легонько отстранив голову Майкла.
– Нет, не надо. Ещё не время, – нежно произнесла она и привела одежду в порядок.
– Я понимаю, Эля. – Майкл встал с дивана, стараясь скрыть охватившее его возбуждение. – Ты извини. Я увлёкся. И ты права. Надо подождать.
Даже это мучительное ожидание доставляло ему удовольствие. Он с улыбкой вспоминал времена, когда был ещё глупым юнцом и мечтал обладать какой-нибудь принцессой, целуя по ночам подушку. А сейчас у него в руках был настоящий бриллиант. Она обязательно станет его женщиной. Он подождёт.
Этот момент вскоре настал. Приближался день рождения Майкла, и он пригласил Хельгу к себе отпраздновать такое важное событие. Готовить Майкл не любил, поэтому решил обойтись лёгкими закусками. Он купил хорошую нарезку из колбасы и сыра, баночку любимых Хельгой кипрских оливок, мандарины, коробку конфет и бутылку полусухого Каберне Совиньон.
И вот она, вся сияющая небесной красотой, у него на пороге.
– Привет. – Девушка чмокнула Майкла в щёку и рассмеялась. – Я замёрзла, пока шла к тебе.
– Я сейчас тебя согрею, – ответил Майкл. – Проходи, дорогая. Давай пальто.
Майкл был вне себя от счастья. В такой день должно случиться волшебство.
Он повесил пальто девушки на вешалку в прихожей и проводил её в комнату, приобняв за плечи. В гостиной горел ночник, а из ноутбука доносился чарующий голос Шарля Азнавура. Ах, как он пел свою знаменитую «Падает снег»!
– У меня для тебя подарок. Мне нравится этот аромат. – Хельга вручила Майклу подарочный пакетик с коробочкой мужских духов от Диора. – С днём рождения!
– Я тронут. – Майкл с благодарной улыбкой поцеловал Хельгу в губы. – Я сейчас же их опробую.
Майкл открыл флакон и два раза брызнул себе на волосы изысканным ароматом.
– Ну вот, теперь я точно тебе понравлюсь.
– Ты и так мне нравишься. А это так, мелочь. – Девушка небрежно махнула рукой.
Майкл откупорил бутылку и разлил вино по бокалам.
– Эля, я хочу выпить этот божественный напиток за такое же божество. За тебя!
– Нет-нет! Постой, – воспротивилась она. – Сегодня твой день, и первый тост должен быть за тебя.
– Ну, ладно. Уговорила, – с притворным согласием произнёс Майкл. – Тогда слушаю.
– Я хочу, чтобы у тебя в жизни всё было хорошо!
– Чтобы это сбылось, в моей жизни всегда должна быть ты.
Они звякнули бокалами и выпили до дна, чтобы, по примете, мечты сбывались.
– Хорошее вино, – похвалила Хельга. – Умеешь ты ухаживать.
– Всё ради тебя, милая, – улыбнулся Майкл. – На, скушай конфетку.
– Может, позже? Пойдём танцевать, – позвала его Хельга, поднимаясь из-за стола.
Они плотно прильнули друг к другу, чувствуя обоюдное тепло и желание, и медленно поплыли по комнате в такт плавной музыке. Майкл гладил Хельгу по спине, исподволь пробираясь под мягкую ткань её кофточки. Она не сопротивлялась, всё теснее прижимаясь к нему. Её прерывистое дыхание кружило ему голову. Майкл принялся страстно целовать девушку в губы, шепча ей извечно-нежные слова.
– Эля, я тебя люблю! Ты самая лучшая девочка на земле!
Она, блаженно прикрыв глаза дрожащими ресницами, отвечала на поцелуи Майкла, уже приняв для себя окончательное решение. Вдруг Майкл резко поднял её на руки и понёс в соседнюю комнату. Осторожно опустив Хельгу на кровать, он лёг рядом и продолжил поцелуи, медленно расстёгивая на ней кофточку.
– Я сама, – остановила его Хельга. – Это подарок для тебя. Только отвернись.
Девушка стыдилась показывать свою наготу, и Майкл понял это. Он повернулся боком и принялся торопливо стаскивать с себя одежду, краем глаза наблюдая за Хельгой в зеркало на стене. Картина потрясающая! Она не сразу это заметила, от волнения неловко стягивая колготки.
– Ах ты обманщик! – воскликнула она, встретившись с Майклом взглядом в зеркале. – Ты обещал!
– Брось, Эля. Иди же сюда! – позвал Майкл и потянулся к ней.
Нагими телами они сплелись в страстных объятиях. Вихрь пламенного безумия стремительно закружил влюблённых. Майкл целовал девушку в губы, щёки, шею, спускаясь всё ниже и ниже. О, какие у Хельги груди! Он припал к её соскам, игриво лаская их языком поочерёдно. Девушка прикрыла глаза, отдаваясь наслаждению и позволяя Майклу делать всё. Он спустился к её гладко выбритому лону и с упоением впился в него губами.
Она застонала, потянула его за плечи вверх и прошептала:
– Войди в меня. Ну же!
А он давно уже был готов. Медленно Майкл стал входить в неё и вдруг почувствовал преграду. Хельга напрягла бёдра, испуганно отодвигаясь от него на спине по кровати.
– Ты девочка?! – удивился и обрадовался Майкл. – Это так здорово, Эля! Милая! Родная! Не бойся. Я сделаю это аккуратно.
Майкл шептал ей нежные слова и гладил руками её бёдра и груди, осыпая тело поцелуями. Когда она вновь расслабилась, Майкл осторожно, но настойчиво вошёл в неё. Хельга вскрикнула и крепко прижала его к себе. Вот и всё! Она стала женщиной. Хельга прислушалась к себе. Было немного больно, и в то же время хотелось продолжать. Ей хотелось любить и быть любимой. Это так естественно.
– Это лучшая ночь в моей жизни, – произнесла Хельга, уже отвечая всем телом на ласки Майкла.
С того памятного дня в их жизнь добавился секс, которому они уделяли много времени. Майкл уже не вспоминал свои старые связи, а Хельга открыла для себя новую страницу. В крепких мускулистых руках Майкла она забывала обо всём, плывя по волнам удовольствия.
Гротов, этот безумно влюблённый эгоист, и здесь находил место для удовлетворения своего завышенного «Я». В глубине души ему льстило, что он обладает девушкой и духовно, и физически, тем самым имея над нею некоторую власть. Она во многом зависела от его мнения, подчиняясь его воле. Ей просто так было легче жить. Он принимал решения, а она соглашалась с ним.
Майкл неплохо зарабатывал в крупном промышленном центре, был перспективным специалистом и мог обеспечить Хельге достойную жизнь. Она своим острым цепким умом понимала это хорошо. Майкл через знакомых устроил её специалистом в городское казначейство. Новая работа, новые знакомства и заботы позволяли не думать о человеческих проблемах и полностью отдаваться светлой жизни. В счастии мы не замечаем вокруг ничего!
Майкл однажды предложил Хельге жить вместе.
– Понимаешь, Эля, я хочу просыпаться утром с тобой, пить кофе и вместе уходить на работу с мыслью, что вечером мы снова будем вдвоём.
Что интересно, он не позвал её замуж, но её это и не волновало. Они и так уже жили полноценной сексуальной жизнью, каждый раз узнавая друг о друге всё больше и открывая новые интимные тайны. Её просто тянуло к нему. Возможно, она наслаждалось теми теплом и лаской, которые недополучила в детстве от отца.
В Москву девушка приехала из Липецка для учёбы в финансовом университете. Во время обучения, чтобы как-то сводить концы с концами, ей приходилось работать по вечерам в кафе официанткой. Окончив университет, Хельга по объявлению устроилась работать бухгалтером в небольшую строительную фирму. А сейчас Майкл взял на себя заботу о ней, и Хельга была этому рада.
Ей нравилось внимание Майкла, с которым он готов был забыть о себе, только бы ей было хорошо. Девушка давно была самостоятельной, поэтому её сомнение было недолгим.
– Я согласна, – просто ответила она, улыбнувшись. – Надеюсь, ты не будешь меня обижать.
– Ну что ты, глупенькая. – Майкл крепко прижал девушку к груди в знак благодарности. – Я тебя на руках носить буду!
Хельга на следующий день переехала к Майклу, забрав со съёмной квартиры скромные пожитки, и началась у них семейная жизнь. А вскоре Хельга забеременела. Майкл прыгал до потолка от счастья, когда она, забавно смущаясь, сообщила ему об этом. Он схватил Хельгу на руки и закружил по комнате, смеясь от необычного чувства в груди. Он станет отцом! Этот холодный прельщённый циник, ещё недавно смотревший свысока на мир усталыми глазами, будто переродился и стал другим человеком. Куда подевалась его напыщенная самоуверенность, полная тщеславия и самолюбования? Воистину, любовь меняет людей, делает их добрее и милосерднее. Жаль, что лишь на время.
– Осторожнее, Майкл! – воскликнула Хельга. – Теперь я не одна.
Майкл бережно усадил её в кресло, потом подбежал к окну, широко распахнул створки и громко-громко закричал:
– Хельга! Я люблю тебя!
У них всё могло бы сложиться хорошо, как у многих тысяч людей, осчастливленных новой зародившейся жизнью. Могло бы…
Хельга была на седьмом месяце беременности. Ребёнок развивался правильно и уже толкался ножками в живот, напоминая о себе.
– Мальчик у вас, – сказал ей на приёме внимательный доктор. – Вон, какой активный! Побольше гуляйте, и всё будет отлично.
Хельга, возвращаясь из поликлиники, не спеша шла домой через пешеходный переход и даже не успела увидеть, как старая десятка на скорости ударила её в бок, отбросив на асфальт. Хельга сильно ударилась головой и отключилась. Очнулась она в светлой большой палате с капельницей в руке на узкой больничной койке. Рядом на стуле сидел бледный Майкл, гладил её ладонь и смотрел на неё глазами, в которых стояли боль и слёзы.
– Что со мной случилось? – слабым голосом спросила она, морща лоб в попытке вспомнить произошедшее.
– Авария, – односложно ответил Майкл.
И тут Хельгу обожгла страшная мысль. Она с ужасом посмотрела на свой плоский живот, всё поняла и заплакала.
Сегодня за старым решетчатым окном особенно тоскливо. Ветер с противным злым дождём стучит в тонко вздрагивающие стёкла и в бессилии слезами отчаяния стекает вниз, оставляя взгляду размытость и неопределённость. В такую погоду психи в соседних палатах волнуются, поддаваясь порывистости неистового дождя. Мне тоже неспокойно и одиноко, но выручают воспоминания. Я ложусь на кровать, отворачиваюсь к стенке, закрываю глаза и вижу.
Однажды в первый месяц нашей сумасшедшей любви мы решили сбежать от надоевших стен, от всех наших родных и знакомых, чтобы полностью раствориться в нашем чувстве. Я взял билеты на автобус, и мы отправились в соседний городок Платов, расположенный всего в часе езды от нашего дома. Это происходило в декабре. Неожиданно ударили морозы, но обилие снега вокруг смягчало ощущение холода. Да мы и не чувствовали его.
Уже в автобусе, где было совсем мало пассажиров, я начал приставать к Хельге. Мы сидели на предпоследнем ряду, а на соседних местах никого не было. В головах у нас шумело игривое шампанское, которым мы тогда порой излишне увлекались, поэтому на посторонних людей внимание нами обращалось постольку-поскольку. Хельга сидела у окна, откинувшись на высокую спинку сиденья, а я склонился над ней, шептал ей всякие глупости, покусывал легонько мочку её изящного ушка, запустив руки под её одежду. Ей нравилась пикантность и острота ситуации. Она чуть постанывала, но звук работающего мотора заглушал эти стоны и нашу возню. Я готов был взять её прямо здесь, до того во мне всё подчинялось необузданному желанию.
Бросьте в нас камни за нашу молодость! Да, возможно, мы и переступали какие-то границы приличия, но разве можно осуждать любовь? Людская мораль бывает лжива. Те, кто в обществе определяет эти границы приличия, зачастую сами живут в тяжких грехах, порицаемых ими в других людях. Просто они тщательно скрывают свою натуру от посторонних глаз.
Ну а нам с Хельгой скрывать было нечего. Распалённые, мы еле дождались, когда автобус прибудет на заснеженную станцию, и сразу на такси отправились в отель. Правда, я всё же заскочил в магазин, набрал шампанского и кое-какой закуски.
Ввалившись в номер, мы прямо у двери бросили пакеты на пол и, целуясь и смеясь, принялись срывать одежду друг с друга. А потом была любовь! Просто море страстной любви. Мы три дня не выходили из номера и открывали дверь лишь для того, чтобы забрать заказанную по телефону в ресторане еду. Мы любили неистово, что доступно только молодости. Нас с неудержимой силой тянуло друг к другу, и, слившись в объятиях, мы становились одним целым, обретая гармонию и счастье.
Я будил Хельгу среди ночи ласками, поглаживая её шелковистое тело:
– Эля, я хочу тебя!
Она, сонная и нагая, прижималась ко мне, и вновь и вновь мы сливались в экстазе.
Наконец, уставшие и довольные, на четвёртый день мы вернулись домой, так и не посмотрев город. Город, в котором жила всепоглощающая любовь.
– Ах, Эля, если бы хоть что-нибудь можно было вернуть, – простонал я, переворачиваясь на кровати. – Я бы дорого за это отдал.
Только вот вернуть-то уже ничего нельзя. Я сломал нашу любовь. Я убил её!
Боль накрыла меня с головой. Я вцепился в решётку спинки железной кровати и заплакал. Слёзы ручьями катились по щекам, дождь потоками стекал по стёклам, жизнь секундами стекала в никуда…