Здесь нету времени и хода мысли. Нет света, а вместе с ним и воли. Здесь нету низа или верха, ни права нет, ни лева. Сплошная, простирающаяся, кажется, до самого края мира пустота. И Холод, конечно холод. Тот самый, что пронизывает существо до самых недр. Здесь тишина, что оглушает звоном, и темнота, что заслоняет глаз.
Тут одно тело, застывшее в бездонной клоаке. Лишь тело, не душа. Душа отступила куда-то на задний план. Поспешно скрылась, вжимаясь в тесный уголок, и ныне, уливаясь слезами, плачет. Она наблюдает оттуда за плотью скованной толщами проклятой воды. Воплощённые руки потонувших здесь некогда мертвецов тянут его вниз. Незримые и неощутимые, но такие же реальные, как он сам. Хватка их сильна и болезненна, но тело противится. Оно, дрожа и млея пред злобной силой, сворачивается в кокон. В зародыш, обречённый не на жизнь. И тёмный мир стал этому зародышу утробой.
Бездна стучится ему под веки, кричит, что хочет быть внутри. Поёт на ухо, поглаживает щёки до безумия ледяной, безжизненной рукой. Кожа покрывается мурашками, а веки – кристально чистыми слезами, что в мгновение вбирают в себя чёрные уста. Тёмная кровь желает сделать его тело лептой, что заплатили сотни тысяч до него. Она стремится внутрь, чтобы изменить его природу, прикрыв свой проклятый ритуал ласками темноты. Тело борется, противится, сжимается всё сильнее, но сдаётся. Отпускается на чужую волю и разводит руки. Темнота нежно открывает его рот и заполняет всё изнутри собой. Каждый уголок, каждую излучину. Свет на кронах затухает. Зародыш тонет в темноте.
«Боль!»
Грудь взорвалась страданием. Сильный удар трезвости, непомерный с предыдущими. Он расколачивает о себя голову Томаса, заставляя открыть глаза и посмотреть, где он находится. Заставляет его опомниться, понять, что мотор ещё колотится, а извилины выдают мысли. Томас, следуя боли, озирается, но ничего не видит. Кругом тёмные пустые дали. Кругом Бездна.
«Страх!» – теперь его очередь.
Томас бросается во все стороны, вскидывает головой, ищет что-то, за что можно схватиться. Он паникует, мечется, дрожит, не может осознаться, а боль всё хлещет по груди волнами. Остатки воздуха с напором покидают разрывающееся на все четыре стороны тело.
Искра далеко над головой. Всего секунду, но этого достаточно. В такой необъятной темноте она словно солнце. Кроны желтеют, Томас устремляется всем существом к свечению. В буйном спазме он рвёт руки вверх и вниз, двигается с места. Гребок, ещё один, и вот он, надрывая мышцы, взмывает вверх.
Грудь рвётся на части, а он всё гребёт. Кислород кончается, как и силы, а он всё гребёт. Мысли исходят на панику, а он всё гребёт. Не замечает, как онемело тело. Обделяет вниманием, как шум с краёв глаз льётся к середине. Единственно, что остаётся важным, – это искорка, что медленно скрывается за сужающимися границами обзора.
Он вырывается на поверхность. Взлетает, взрывая зеркальную гладь пеной. Томас зависает на мгновение в воздухе, откидывается навзничь и падает на воду, словно на бетонный пол. Лёгкие растягиваются, изгибая до предела грудную клетку. Сердце, срываясь с места, разносит кровь во все онемевшие участки плоти. Томас жадно хватает ртом воздух.
Вода летит во все стороны от его беснующихся рук. В диких спазмах, обуревавших всё его ослабевшее тело, Томас колотит руками во все стороны. Он панически беспокоит воду, возвращая себе почти покинувшую его душу. И вот уже горячая кровь отливает от висков, а горло уменьшает глотки кислорода. Томас, замерший спиной на воде, наконец открывает глаза, чтобы, лицезрев всю ту же черноту, разочарованным закрыть их наподольше, провалиться в сон, более похожий на обморок.
Он не спал. Томас проваливался в варево, но, как только терял равновесие на воде, возвращался обратно. Где-то десяток раз, пока не выдохся, и прекратил попытки. Неумолимое желание сна донимало голову, но разум стоял на своём. Если Томас уснёт, то умрёт.
Томас с трудом приоткрывает глаз, за ним другой. Размытый образ чего-то тёмно-серого встречает его взгляд. Глаза покрыты дымкой. Томас медленно моргает, после ещё раз, третий, четвёртый. С каждым медленным смыканием и размыканием серая, расплывчатая фигура получала больше черт, постепенно превращаясь в осмысленный образ, пока наконец не предстала перед Томасом во всей красе. Поседевший локон волос, упавший на лицо.
Томас всматривается в него, не переставая моргать, будто считая то бельмом на глазу. Этот локон пугает. Не так, как раньше. Вызывает не животный страх, а скорее глубоко душевный. Локон словно эпитафия ко всему пережитому, и было бы странно, если бы его не было, вот только некий оттенок жалости вкупе со всё продолжающимся испугом ознаменуют горечь по утраченной молодой черноте волос. Томас продолжал бы смотреть в эти слипшиеся от тёмной пакости седые волосинки и дальше, если бы не почувствовал знакомую грудную боль с переходящим в область живота давлением.
Томас медленно переваливает глаза вниз. Шея приподнимается, отчего нижняя часть погружается на пару сантиметров в воду. Среди разорванных лохмотьев, что когда-то были его кофтой, Томас наблюдает комок чего-то неопределённого. Такого, что должно было бы испугать поболее, чем поседевшие волосинки. Вот только Томас смотрел с удивлением и усталостью, а не с уместным в таком положении вещей ужасом. Полускованным правым глазом и обвалившимися куда-то ниже, ближе к скулам, бровями.
Комок медленно приподнимается, всё больше открываясь перед Томасом. Разворачивается, вальяжно выводя голову из прижатого к собственному телу состояния. Комок замирает по направлению к лицу Томаса. Мгновение – и на чёрной голове загораются две яркие зелёные сферы. Томас устало выдыхает и отбрасывает голову обратно в воду.
Кошка выпрямляется. Она чуть отходит, вынимая окровавленные ногти из рваного месива в груди. Находит место посередине живота и останавливается, поминутно оглядываясь, видимо в страхе свалиться.
Глория пропадает из внимания Томаса. Усталый, он обделил её дальнейшим интересом, не желая разбираться, как она пережила всё то же самое, что и он. Томас обратил свою и без того полную роящимися в панике тараканами голову во что-то менее приятное, но более важное. Решения. Опять этот проклятый порочный круг.
Тучи вопросов. Они всё разрастаются и уже подобны буре. Были и такие, что спокойно выбивали почву из-под ног. Но он без тени сожаления парировал их и отбрасывал в сторону. И, возможно, только отчасти это было правильно. Что толку верещать по тому, что не способен изменить. Это было бы неизменной правдой если бы только не всплывало одно «но». Что же Томас всё-таки способен сейчас изменить? Что способен человек, находясь в бесконечной тёмной пустоте, до краёв наполненной гниющей чёрной водой? Там, где нету волн, а как следствие, и ветра. Где солнце или луна, или звёзды, или любое другое мало-мальски яркое природное светило, казалось, насильно были потушены. На что теперь способен Томас?
Он носом выпускает мощный напор пара и устало встряхивает головой. Томас даёт себе ответ на этот злосчастный риторический вопрос. Сейчас он способен найти свет, что лёгким одеялом ложится на водную плоскость вокруг. Томас снова делает над собой усилие и поднимает голову. Глаза в размытости теряют всякий фокус, но Томас, собравшись, возвращает его на место. Концентрирует взгляд на чём-то ярком и наконец улавливает линии, что собираются в образ буя. Стальной цилиндр метра три высотой на большущем поддоне. Яркий ореол света окружил его вершину и бликами ложился на зеркальную плоскость вокруг. Эта странная картина рождала тёплое чувство в груди. Будто из всей чёрной и холодной пустоты только тут осталось упоминание о «хорошем». Один-единственный его осколок, крохотный, но оттого не менее тёплый.
В душе засияло желание. Вся природа Томаса, как и тогда, в глубине, устремилась к свету. Он захотел туда, чего бы это ни стоило. Томас часто дышит, наполняясь силами и решимостью. Прогоняет через голову, что возможно сделать с Глорией, и не находит ничего лучше, чем поставить её на голову. Томас тянется к кошке, берёт её под бока и поднимает. Из-за всей этой водной гимнастики равновесие нарушилось, но опущенные в воду ноги быстро вернули его под контроль Томаса. Глория приземлилась на голову, ногтями плотно войдя в кожу. Она утвердилась посередине черепа, оставив ещё несколько достаточно болезненных ссадин. Тёплые потоки крови текли по затылку Томаса и скоро поглощались чёрной водой. Онемевшей от холода коже они кажутся кипятком, медленно льющимся на голову. Томас не стал выказывать кошке свою озлобленность, не видел в этом смысла, но она обуревала его голову и даже преподнесла его сознанию пару неблагочестивых идей. Он постарался подавить их идеей, что главенствовала над его желанием сейчас. Томас лишь скорее хотел достичь свечения, точно в нём сошлись бы все возможные решения и ответы.
Выдохнув, Томас трогается с места. Медленно, без резких движений, загребая назад массы воды, они плывут вперёд. Чуть вздрагивая от каждого гребка, Глория старается не шевелиться, как бы осознанно не желая причинять боль, и в конечном итоге она всё же привыкает к темпу. Томас набирает скорость, и вот они уже достаточно быстрым ходом пересекают гладь. Буй становится ближе, а свет его всё ярче и теплее.
Томас чувствует, как по застывшим в воде жилам струится кровь. Это странное, слегка покалывающее, но приятное чувство напоминает ему, что, несмотря на пережитое, он всё ещё жив. Напоминает, что могло быть куда хуже. И пусть эта мысль не особо радует, она всё же придаёт какой-то да тонус.
Они пересекают отрезок примерно в треть пути. Томас ощущает, как Глория двигается на голове. Ранее – как вкопанная, теперь же поминутно вскидывает лапой в воздух, каждый раз больно царапая кожу головы. Томас чувствует, как кошка переваливается куда-то за спину. Слышится грозное шипение. Томасу больно, и он хочет выругаться на животное, но вдруг слышит проносящийся сквозь грозный голос животного цокот. Он доносится из-за спины, и его источник явно становится всё ближе. Томас решает посмотреть, хотя и до безумия боится, всё же считает это необходимым. Голова сворачивает на плечо, край взора улавливает то самое, что заставляет кошку биться в страхе. Лишь краешек. Размытый, непонятный образ, и Томас рвётся во весь опор вперёд. Загребает с безумной силой, не жалея тела и рвущейся кожи головы. Он, заходясь дыханием, в буквальном смысле пролетает оставшиеся метры до буя. Дистанция всё меньше, звук всё ближе. Томас более не позволяет себе оборачиваться, ведь понимает, что случится, если он различит что-то более, чем черты силуэта с красными бусинками в тусклом свете.
Вот они уже у буя. Томас поднимает с головы Глорию и уверенным броском закидывает её на металлический поддон, после чего рывком поднимается сам. Он озирается вокруг в поисках хоть чего-то для защиты, но не успевает. Всплеск воды, громкий, как выстрел из пушки. Томас вжимается всем телом в стальную конструкцию и крепко жмурит оба глаза. Он не знает, чего ждать, но осознаёт, что смотреть на это не будет. Томас чувствует болотное дыхание на коже, чувствует пар исходящий от тела существа. Оно уже совсем близко. Но чудище вдруг медлит.
Сердце заходится диким стуком. Эта тварь хочет сильнее напугать. Хочет из жертвы выдавить пронизывающий уши, жалобный крик. Иной причины невозможно отыскать. Пульс отдаётся в ушнах, оттого Томас не слышит, как начал скрежетать механизм за его спиной. Лихорадка не позволяет ощутить, как завертелись шестерёнки в глубинах этого большого стального аппарата. Зажмуренные глаза не позволяют увидеть, как световая заслонка выскакивает вверх и свет вокруг вспыхивает ярко-зелёным цветом. Кожа на чудище шипит, как от ожога кислотой. Томас открывает глаза лишь в тот момент, когда испуганный и покрытый кровавой шипучей пеной монстр скрывается в недоступной для глаза темноте.
Томас мгновение проводит недвижимо в страхе перед возможным продолжением. В то же мгновение, как заслонка позади падает и свет возвращает жёлтые оттенки, тело Томаса обмякает, расплываясь по поддону. Глория, вздрагивая, выходит из укрытия. Она теснится под рукой Томаса и крепко прижимается к нему. Вдвоём они лежат там в кругу света, посреди бесконечных чёрных вод и пустыми от ужаса глазами смотрят в не менее пустые дали.