Около моей хижины стоял камень, высокий серый камень. У него было выражение дружеского расположения ко мне; казалось, он смотрел на меня, когда я проходил мимо него, и узнавал меня. Я охотно направлял свой путь мимо этого камня, когда я утром выходил из дому, точно я оставлял там доброго друга, который будет дожидаться моего возвращения.
И там наверху, в лесу, начиналась охота. Иногда я что-нибудь убивал, иногда ничего…
За островами лежало море в тяжелом покое. Я много раз стоял и смотрел на него с горных хребтов, когда я взбирался высоко, высоко; в тихие дни корабли почти не подвигались вперед; случалось, я видел в течение трех дней один и тот же парус, маленький и белый, как чайка на воде. Но временами, когда налетал ветер, дальние горы почти исчезали, поднималась непогода, буря с юго-запада, – зрелище, при котором я присутствовал, как зритель. Всё стояло в тумане, земля и небо сливались в одно, море вздымалось в беспорядочной воздушной пляске, образовывая людей, лошадей и развевающиеся знамена. Я стоял под защитой скалы и думал о всевозможных вещах; моя душа была напряжена. Бог знает, думал я, что мне нынче придется увидать, и в каком виде откроется море теперь перед моими глазами? Быть может, увижу я сейчас недра мозга земли; увижу, как там идет работа, как всё там находится в кипении!
Эзоп был неспокоен, временами он поднимал морду и нюхал воздух, страдая от непогоды, и чуткие его ноги дрожали; так как я с ним не разговаривал, он улегся между моих ног и уставился, как и я, на море. И ни одного возгласа, ни одного человеческого слова нигде не было слышно, ничего, только глухой шум вокруг моей головы. Далеко в море стояла скала, она стояла одна; когда море набрасывалось на нее, она выдвигалась каким-то сумасшедшим винтом, нет, скорее представала как морской бог, который приподнимался весь мокрый из воды и смотрел на мир и фыркал так, что волосы и борода становились колесом вокруг его головы. И вот он опять нырял в кипящий прибой.
И в самый разгар бури показался с моря маленький, черный, как уголь, пароход…. Когда я вечером отправился к пристани, маленький, черный, как уголь, пароход уже находился в гавани; это быль почтовый пароход.
Много народу собралось на набережной посмотреть на редкого гостя; я заметил, что у всех без исключения были голубые глаза, конечно со всем разнообразием оттенков. Молодая девушка в белом шерстяном платке стояла поодаль; у нее были очень темные волосы, и белый шерстяной платок резко выделялся на ее волосах. Она с любопытством смотрела на меня, на мою кожаную куртку, на мое ружье; когда я с ней заговорил, она смутилась и отвернула голову в сторону. Я сказал: ты всегда должна носить белый шерстяной платок, это идет к тебе.
В это время подошел к ней широкоплечий человек в исландской рубашке, он называл ее Евой. Это была, очевидно, его дочь.
Я знал широкоплечего человека, это был кузнец, местный кузнец. Несколько дней тому назад он ввинтил в одно из моих ружей новую капсюльку…
А дождь и ветер делали свое дело и согнали весь снег. В течение нескольких дней над землею веяло враждебным и холодным настроением, ломились сгнившие ветки, и вороны собирались в стаи и кричали. Это продолжалось недолго, солнце было близко, как-то раз утром оно взошло из-за леса. Нежная полоса пронизала меня сверху до низу, когда восходило солнце; и я вскинул ружье на плечи в безмолвной радости.