Не учитывать всех замыслов и возможных угроз, тяжкими тучами нависших над гарнизоном, способен только глупец. Лукин понимал, что генерал не Бог, и в любом случае станет прикрывать в первую очередь себя, а всех остальных – по ситуации. И потому решения придётся принимать самостоятельно, а если надо, то и круговую оборону держать: от чужих и от своих.
Некие люди предложили новому начальнику гарнизона дружбу, он сделал вид, что не понял предложения. Скоро почувствовал, а потом и просчитал организованное, не стихийное, а именно организованное и продуманное сопротивление. Второе явление не заставило себя долго ждать, и делегация «деловых», но не служащих в гарнизоне людей попыталась найти общие интересы в кабинете полковника Лукина. Предлагали всё конкретно, без «понтов», «паровозов» и угроз: мол, мы берём на себя решение снабжения гарнизона, обещаем продуктовые пайки и своевременные бонусы, типа зарплаты, личному составу, а вы, драгоценный наш герой и полковник, заслуженный человек, живёте спокойно и не мешаете нашим промысловикам на ниве пожинания и процветания. Результат этой встречи был предсказуем, поскольку после категорического отказа полковника уже на следующий день, возле выхода из магазина, прижали его дочь к пристеночку и предложили совсем юной девушке передать папе, чтобы тот ещё разик и хорошенько всё раскидал в башке и приставил свой слюнявый палец к ветру, и прикинул, на какой берег он способен его вынести вместе с семьёй, котом и хомячком.
Разъярённый Лукин построил весь гарнизон на плацу.
Он приехал, когда солдаты уже истомились в строю, вышел из служебной безукоризненно чистой чёрной «Волги» в полевой форме, с планкой наград на груди, а на ремне надменно висела кобура с «Макарычем». После доклада начальника штаба в наступившей тишине он произнёс громко и внятно:
– В моей жизни существуют две важные вещи: присяга и семья. Служить будете все, и как положено. Тем, кто будет «дурковать», психушку подберу быстро! Это я вам обещаю, – полковник указал на «кичу» и хоздвор, на его побагровевшем лице проступили бруснички пота. – Вчера напугали мою дочь и предложили мне не видеть воровства и предательства! Слушайте сюда! Я знаю вас. Но если, если хотя бы единый волос падёт с головы моих детей и жены и, не дай Бог, кто прикоснётся к семье любого честного офицера, обещаю – враз поймёт, кто я и на что я готов, защищая тех, кто мне дорог: я расстреляю вас собственной рукой, вот здесь, у этой стены! – Лукин ловким и отработанным движением выхватил пистолет из кобуры и выстрелил в бетонную стену. – Вот вам, моя метка! И свидетелями моего слова станете вы все! – Продолжая говорить, Лукин опустил в кобуру «Макара», не глядя, привычным движением застегнул её. – Потом я сяду в тюрьму. Но мне будет легко, потому что ты, грязь из-под ногтей, будешь уже гнить в сырой глине. А теперь! А теперь, вольно!
И вдруг, не от выстрела, а от тихого и уже спокойного «вольно», стая ворон сорвалась с тополей и чёрной тучей метнулась прочь. – Падаль, – сказал им вслед Лукин, провожая взглядом улетающую шумную стаю, и, оглядев ровный строй солдат и офицеров, спросил:
– Какие претензии к службе? – Казалось, что недоумение сжало плац со всех сторон. – Опять нет жалоб и предложений?! Или это гарнизон трусов?!
– Еда плохая!
– Масла уже полгода нет!
Выкрики, будто новая чёрная стая поднялась над плацем, она металась из стороны в сторону, будто волною раскачивала и искажала идеально ровную разметку и строй солдат. Снабжение действительно было отвратительным, полковник несокрушимо, смотрел перед собой и понимал обоснованную правду претензий. Снабжением в округе с недавних пор занялась коммерческая фирма, и принадлежала она сыну… разговоров было много, но хозяина доподлинно никто не знал, только догадывались.
– Сахара нет! Два месяца уже чай без сахара!
– Сахар? – вдруг оскалился Лукин. – Сахар? Сахар пьют москвичи и пидорасы. Хорошо, я найду вам несколько мешков сахара! Будете пить чай с сахаром!
Лукин поднял руку, требуя внимания.
– Надеюсь, что зам по тылу, начальник столовой и даже хлеборезы слышат претензии солдат, и уверен, что через двое суток наведут порядок, а я проверю. – Лукин обернулся к названным лицам и спросил: – Я верно надеюсь, товарищи?
«Товарищи» молча и согласно стояли рядком и рассматривали рябой асфальт утоптанного плаца.
– В таком случае, честь имею, – произнёс полковник и направился к своей «Волжанке».
На том и закончилось внеплановое построение гарнизона. И при чём тут были москвичи, и при чём здесь москвичи вообще? Он бы и сам затруднился ответить, – к слову пришлось, – нужно было разрядить обстановку, как «Макара» в глухую и тупую стенку. Ну, считают люди, что вся дрянь в их жизни прописана в Москве, – кушайте, коль масла нет, и тем более, если считаете, что вы ни при чём, и что вы бедные и несчастные, а других не меньших придурков мнят богатыми и тоже ни в чём не виноватыми! Валяй, круши жизнь тех, кто тебе не нравится – богатых или бедных, по своему вкусу! Врагов внешних можешь подтянуть, а после с ними же задумчиво дискутировать. А ещё есть въедливые и внутренние предатели. Возможно, и с ними «в войнушку поиграться». И тогда богатые сделаются богаче, враги – сильнее, а ты как был нищебродом и дебилом, так и останешься, потому что не понял главного, что вся проблема твоей жизни в самом тебе, в твоём глупом равнодушии, и безделии, и нежелании честно работать и счастливо жить.
После построения, будто бы случайно, несколько офицеров собрались возле кулинарии.
– Ну что, мужики, доигрались, – сказал один старлей, вжадную втягивая пиво. – Отец народов пришёл. Сейчас же всё порешает и всех порешит.
– А сколько можно терпеть? Правильно! Лучше понятный всем режим Сталина, чем бардак!
– Сталин – не Сталин, а полковник прямо-таки по-настоящему крут. Может, он родственник Сталину? – задумался какой-то капитан.
– Умница, – отозвался старлей, – он племянник Берии, только фамилию сменил и кошек любит, как самых близких родственников. У нас даже дырявая стена плача сегодня появилась по безвременно ушедшему порядку.
– Но он не диктатор, понимаете, он просто сегодня сорвался, психанул, с кем не бывает. Он бьётся и орёт, и «Макаром» машет, и врезать готов. У него злость-то не диктаторская. А как по-другому разговаривать, если по-другому не понимают? И Сталин не был диктатором, но порол жестоко, но по-отцовски. А если бы не порол, то и страны бы не было. А кого-то и к стенке ставил, и ведь правильно ставил! Предатель должен стоять у стенки! Альтернативы у полкана нет, потому что мы и правда забурели.
– Слышь, капитан, твоя задача – детей сохранить, а не к стенке их ставить, – разозлился старлей, – в противном случае с бабами и Сталиным воевать будешь.
– А он не детей к стенке ставить собирается, он не про детей говорил, он нашу сволоту к стенке обещал поставить.
– Я у себя в роте эксперимент однажды провёл, решил стать добрым командиром. Ребята, я потом роту собрать не мог. Вообще перестали что-либо понимать! – улыбнулся вдруг другой старший лейтенант.
– Русский человек без звездюлей, как без пряников, ну никак служить не может.
– Да не нужно ему «звездюлей», – возразил вдруг старлей, – а обыденного и понятного товарищества и правды русский человек хочет.
– А ведь зря Лукин на Сокола наехал, Сашка самую суть говорил, – выпрыгнул вдруг кто-то.
– Мужики, наехал, переехал или гранатками закидал – это всё пустое, – отозвался Соколов. – У нас есть ребята, у нас есть мы, ну, и присяга, на крайняк. Остальное всё «до лампадки»!
– Когда я учился, – вступил сивый от седины майор, – у нас старенький полковник преподавал, насмотрится, бывало, на наши подвиги и успехи, и говорит: «Если начнётся война – лучше сразу сдавайтесь, не так позорно будет. А если ядрёный взрыв случится, то всем и сразу накрываться простынёй и ползти в сторону кладбища». Это я о качестве нашей службы, ребята. К слову вспомнил.
– Согласен, – рубанул рукой Соколов, – но, должен признаться, мне с таким «полканом» было бы очень надёжно в любой переделке-перетруске. Не сдаст и не отступит никогда и ни при каких обстоятельствах. Он просто нормальный мужик.
Вот такие разговоры. А чай с того самого дня в гарнизоне привыкли пить без сахара.