«Курят на лестнице, законы им не писаны! Фу, занавески провоняли – от лестницы всё. На последнем этаже дышать нечем: дым теплый, поднимается с дыханием вверх… А курят на втором, сами-то свежим воздухом дышат. Искурили мой воздух, а у меня легкие больные… И диван провонял куревом, и подушка! Никуда от них не деться… Жабу грудную я из-за них получила! В следующий раз как увижу, что курят, вызову участкового, пусть оштрафует. Малолетки! Думают, своих детей народили – и можно всё! А одна-то – старая дура, уже волосы седые, а туда же: к молодым! О душе бы своей подумала: курить – чертям кадить. Вот сейчас я размахайку накину и посмотрю, кто там курит!»
Изольда Матвеевна сунула руки в обширные проёмы жилетки. Потом подошла к двери и посмотрела в глазок: на лестничной площадке никого.
«Окна надо раскрыть нараспашку, а то понаставили на лестнице стеклопакеты… Мертвые это окна, не дышат. А мне свежего воздуху не хватает».
Изольда Матвеевна вышла на лестничную площадку.
«Ну-ка, что у нас здесь? Три банки окурков. Вонища-то какая! Сами, небось, не чувствуют. Носы у них, что ли, заложены? Из трех квартир курят на нашем, последнем этаже! Ироды! Задушили уже совершенно! У меня грудная жаба, а им плевать! Жалко, что участковый такой ленивый. Сел бы в засаду в моей квартире и нюхал, когда курить выйдут. Курят в трех квартирах – три тысячи штрафа в карман. И со мной бы поделился. Я ему предлагала, а он не хочет. Три тысячи за день, шутка ли? Люди у станка стоят или лопатой в снегопад машут за сто рублей в час. А я бы его чаем угостила. День бы посидел, два посидел – и сделали бы мы план целому милицейскому отделению».
Изольда Матвеевна взяла одну банку с окурками и принюхалась.
«Это от семьдесят девятой квартиры окурки – водой залиты. Вот привычка: свой гадюшник водой заливать! Ну, ничего, мы еще посмотрим, кто кого… Где-то у них тут детская колясочка стояла. Мальчик грудной, такой хорошенький! А родители – аспиды. Хоть бы ради младенчика не курили! Вот я их вонючие окурки им в колясочку и вылью, прямо под беленькую подушечку. Пусть сами понюхают, а то законы для них не писаны…»
Изольда Матвеевна вылила банку с окурками в детскую коляску, стоящую на лестнице.
«А эта банка от семьдесят шестой квартиры, она и пахнет, как семьдесят шестая квартира – помойкой. Мужик тут ейный курит на старости лет. Лучше бы мылись чаще, а то задохнуться можно от соседушек этих. А у меня жаба грудная… Чей это тут велосипед стоит? Девчонки ихней? Сейчас соображу… В цепь можно запихать. Ладненько так, окурочек к окурочку. Пусть потом выковыривает, когда девчонка евоная покататься захочет. Небось, задумается о здоровье малолетних. Я-то видела, что девчонка порченная, как и родители: только соску вынула изо рта, а уже с мальчишками за углом целуется! Так ей и надо. Эх, старость не радость… поработаешь тут внаклонку!»
Удовлетворенная своей работой, Изольда Матвеевна обратила взор на третью банку с окурками.
«А это чья? Из семьдесят четвертой квартиры, небось? Тоже водичкой залита. Вот я водичку-то вонючую им под дверь и вылью, пусть думают, что чья-то собачка метит. На семьдесят шестую подумают, у них собачка. Вот вам озеро под дверь!»
Изольда Матвеевна потерла руки и, тяжело ступая, стала спускаться этажом ниже, по пути открыв нараспашку лестничное окно между этажами.
На четвертом этаже оказалась всего одна банка с окурками.
«Это ж они ко мне на пятый этаж ходят курить, ироды! Дома им не курится! Специально, чтобы мне досадить! Сколько раз я им говорила, что мне нельзя, что у меня грудная жаба – им все равно. Ничего-о-о! Сколько здесь окурков в банке? Шестнадцать, два с помадой. Губы они красят! Я в их возрасте не красила губы и не курила. Ничего лишнего себе не позволяла. Война была. Ничего, я им устрою войну! Великую отечественную! Я им их вонючие окурки в замочные скважины запихаю! По четыре окурка на одну скважину. Пусть-ка теперь попробуют ключом дверь закрыть!»
Изольда Матвеевна оглядела свой труд: из всех замочных скважин на лестничной площадке четвертого этажа выглядывали окурки.
«Все руки провоняли от этой гадости! Фу-у-у, вонища! Да чтоб я еще хоть одну гадость в руку взяла! Но надо. Я научу вас законы уважать! Я вам покажу, как над старыми людьми издеваться!»
Изольда Матвеевна спустилась еще ниже, попутно открыв окно. На третьем этаже проклятых банок не было, но на полу лестничной площадки лежало три окурка, тоже отмеченных губной помадой.
«Три – не десять. Фитюльки какие-то курили. Заезжие, наверное: в гости к кому-нибудь приходили. Так уж и быть, прощу. Но на полу валяться негоже! Вот пусть хозяева за своими гостями и убирают, раз свиней в гости пригласили!»
Изольда Матвеевна осмотрела четыре двери, выходящие на лестничную площадку. Три были металлические, глухие, без единой щели, и не внушали никакой надежды осуществить ее замысел. Одна дверь была бедненькой: деревянной, обшитой по краям дерматином, с обширной щелью снизу. Изольда Матвеевна подтолкнула три одиноких окурка ногой к щели, вынула из седых волос невидимку и пропихнула ею окурки внутрь квартиры. После чего, пыхтя и отдуваясь, спустилась на второй этаж, попутно открыв нараспашку третье лестничное окно.
«Ироды, селедку иваси едят! Целая здоровенная банка окурков и зажигалочка сбоку припасена. Ну-ка, ну-ка, посмотрим, залиты ли окурки водичкой. Зажигалка-то как раз кстати. Нет, нету водички – сухие. Как ее зажигать-то, эту окаянную зажигалку? Газа нет, что ли? А может, кремень испортился? А, тут и спички припасены! Сейчас посмотрим, каким свежим воздухом вы все будете дышать! Бумажку надо… Вот в кармане у меня квитанция за квартиру где-то затесалась… где же она, окаянная? Фу, дым-то какой вонючий! Надо потрясти жестянку, чтобы хорошенько схватилось. Вот сейчас потлеет, а потом разгорится».
Довольная своей проделкой Изольда Матвеевна спустилась наконец на первый этаж, попутно открыв лестничное окно между первым и вторым этажом. Внизу было всего две квартиры, почтовые ящики и электрический щиток. А еще на полу стояла жестяная банка из-под зеленого горошка, доверху наполненная окурками.
«Вот я вам покурю! По всем почтовым ящикам сейчас ваши окурки рассую, чтобы все знали, кто нас травит своими папиросами!.. Ой, зачем я себе-то насыпала? Ну, и хорошо, для конспирации: всего два окурка попало. Пусть вызывают участкового. Мне воздуха не хватает, а им все равно. Власть, называется! Помню, у нас в молодости был участковый – настоящий человек, он бы их прижал. А этот, молодой – пипка, ничего из себя не представляет».
Изольда Матвеевна с трудом поднялась обратно на пятый этаж и, усталая, но довольная, легла спать.
***
Разбудил ее звонок в дверь. Она накинула жилетку прямо поверх ночной рубашки и заглянула в глазок: перед дверью стоял молодой участковый. На улице и на лестнице слышался неясный гул. Временами оттуда доносилось:
– Да сдать в дурдом эту сумасшедшую старуху!
Изольда Матвеевна довольно ухмыльнулась и прокричала:
– Чего надо? Сплю я, сплю!
– Переговорить надо, Изольда Матвеевна. Открывайте.
Хозяйка перекрестилась и повернула ключ в двери. Вид у нее был очень довольный.
– Свидетелей ищем, Изольда Матвеевна. Не слышали ли вы что-нибудь подозрительное сегодня ночью? – участковый топтался в дверях.
– Слышала, как соседи выходили курить на всех этажах. Всю ночь курили. А дым-то ко мне идет, наверх, с теплым воздухом. Что-то случилось?
– Пожарных вызывали, смотрите, машина стоит во дворе. Жилконтору вызывали: ночью был мороз, и лестничные батареи лопнули от перепада температур. Хулиганил кто-то всю ночь на лестнице. А вы ничего не слышали?
– Вот те крест, не слышала. Сплю как младенец. А отчего пожар? Напились, небось, и дебоширили?
– Кто-то поджег пепельницу на лестнице. Кстати, вот и ваша обгоревшая квитанция оттуда.
– Мало ли, – ощетинилась Изольда Матвеевна, – воруют всё, вот и вытащили из почтового ящика…
– Изольда Матвеевна, вынужден предупредить, что соседи написали на вас заявления. Особенно те, которым вы испортили детскую коляску… Я даже не знаю, как не дать делу ход. Весь подъезд на вас ополчился.
– Я спала всю ночь как младенец, – твёрдо сказала хозяйка, сурово глядя на участкового поверх очков. – И хулигану этому я очень благодарна. Надеюсь, он отстоит моё право на свежий воздух, записанное в Конституции.
Изольда Матвеевна, встав на табуреточку, вытащила с полки советскую Конституцию и, держа книжицу перед собой, стала наступать на участкового:
– Подите вон из моей частной собственности! Я вас к ответу призову за нарушение моих законных границ!
– По какой конституции здесь ваши законные границы?
– По американской!
– Значит, признательные показания давать не намерены?
– Диверсант какой-то ночью ходил по лестнице, а не я!
И металлическая дверь захлопнулась перед носом участкового.
***
«Доведут до греха! Всем миром на меня ополчились… Эта фифетка – тоже мне, колясочку ей, видите ли, испортили! А ты пойди постирай ее, душенька! Любишь кататься, люби и саночки возить – любишь курить, люби и колясочку стирать!.. Доведут до греха, свят-свят-свят! Где у меня папиросочка? Пять лет назад, когда бросала, спрятала я пачку «Примы»… вот только где? Запамятовала! Неужто за комодом?»
Изольда Матвеевна поднатужилась и отодвинула комод от стенки.
«Нет, за комодом ничего. А! Вспомнила! Я ее в целлофановый пакетик запаяла горячими ножницами и в унитазный бачок кинула – чтоб доставать было противно. Интересно, сохранились ли мои папиросочки?»
Изольда Матвеевна приподняла крышку бачка и пошарила внутри.
«Вот они, родимые, целехонькие! Нынче, говорят, такую «Приму» уже не выпускают… Сейчас я соседей через вентиляцию дымом задушу и душу отведу. Одна папироска осталась. Одна! Думала, что перед смертью ее выкурю».
Изольда Матвеевна неловко прикурила папиросу и выпустила облако вонючего дыма в вентиляционное отверстие.
«Нагрешила, нагрешила-а-а!» – эхом отдалось в голове.