– Так вот ты какая! Покажись! Дай мне посмотреть на тебя, – с восторженной гордостью говорит Мария Александровна, любуясь изящной фигуркой и прелестным личиком дочери.
– Ах, что я! Вот вы – прелесть, мама! Если бы вы только знали, какая вы прелесть! – лепечет Лика, любящим взором лаская мать, – и подумать только: я – ваша дочка, – добавляет она с наивным детским простодушием.
И действительно, в своем радостном порыве и без того моложавая Мария Александровна кажется старшей сестрой своей дочери. Сияющие глаза Карской ласково встречают горящий взгляд Лики.
– О-о! наконец-то, моя деточка, я дождалась тебя!.. – шепчет она нежно, прижимая к себе девушку.
Новый град поцелуев служит ей ответом.
– Как ты узнала меня? – все с тою же сияющей радостной улыбкой, помолчав минуту, спрашивает она дочь, когда обе они, крепко прижавшись друг к другу, движутся к выходу вокзала.
– А ваш портрет, мама! Я с ним не расставалась ни на минуту… – серьезно, без улыбки отвечает Лика и ее глаза загораются каким-то новым, тихим, глубоким светом.
– Милая девочка! – ласково шепчет ей Карская, – я думала, что ты не узнаешь меня, и потому написала, что буду ждать у колокола.
– Ах, этого и не надо было! – горячо возразила Лика, – я, как вышла из вагона, оглянула толпу и вдруг увидела: такая молодая, красивая… Чудная… ну значит, моя мама!
И она нежно поднесла руку матери к своим губам.
– Лика, mon enfant,[1] а твои вещи? – вдруг спохватилась Мария Александровна, – я ведь не взяла выездного с собою, никого не взяла… хотела первая увидеть мою девочку, одна увидеть без посторонних свидетелей, да! Я даже petit papa[2] не позволила тебя встретить… Он цветы прислал… там, в карете.
– Ах, мамочка! – и Лика покраснела от удовольствия и смущения.
Румянец удивительно шел к ее милому личику. Марии Александровне казалось, что она грезит во сне, видя свою дочь такой прелестной. Она так боялась, так страшно боялась этой встречи. Оставив дочь десятилетней девочкой, она имела о ней весьма смутное понятие и далеко не ожидала найти в ней такое доброе, отзывчивое сердце и эту любовь и ласку к себе. А оказалось совсем иное. Нет, положительно, Лика прелестна. И Карская с нескрываемым восхищением следила, как молодая девушка позвала носильщика, передала ему квитанцию от багажа, вручила свой адрес и, приказав доставить вещи как можно скорее, снова обернулась с тою же счастливой улыбкой к матери.
– Откуда у тебя этот навык, крошка? – изумленно обратилась к ней Мария Александровна.
– О, это – метода тети Зины! – засмеялась Лика, – ведь моя тетя Зина не терпит беспомощности, и разгильдяйства!
– Но неужели ты ехала одна, Лика?
– От Вены одна, эта австриячка Готенбург довезла меня до своего города, а там мы расстались. Что же вы беспокоитесь, мамочка? Ведь я не маленькая! – с истинно детской гордостью заключила Лика.
– Ты – прелесть! – улыбнулась Мария Александровна, с трудом удерживаясь от желания расцеловать это чудное личико, – однако, едем, малютка, пора!
Они вышли на перрон вокзала: Кровный рысак под английской упряжью с крохотной впряженной в ней кареткой-купе ждал их у крыльца.
С легкостью птички Лика прыгнула в купе и тихо ахнула: великолепный букет белых роз слал ей свой душистый привет из угла кареты.
– Ах, какая роскошь! – прошептала молодая девушка, погружая в цветы свое заалевшее личико.
Но не один букет этот, – все радовало и волновало ее сегодня: и серые петербургские улицы, и частые пешеходы, и встречные экипажи, и самые здания, так мало похожие на те венцы человеческого творчества, которые приходилось встречать Лике в Европе. Ведь это было свое русское, родное! Это была родина. Это – Русь… Русь с ее колокольными звонами, с ее снежными сугробами, с ее троечными бубенцами и истинно православным радушием, мягкостью и весельем, это – Русь родная, святая, дивная Русь!
Глаза Лики увлажнились. Она опустила окно каретки и с наслаждением пила свежесть августовского утра. И ее глаза блестели, губы улыбались. Она – дома. Она у себя – дома! В своей белой, родной, студеной стране, которую, несмотря на долгие восемь лет, помнила так хорошо, так свято!
– Какое счастье! Какое счастье! Мамочка! – неожиданно вырвалось из груди молодой девушки горячим порывом.