Ожерелье княжны Гальшки - читать онлайн

© Мартинович А. А., 2022

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2022

Сангушко целовал ее страстно и обнимал так крепко, что у Гальшки перехватило дыхание. Казалось, еще одно мгновение – и она, погружаясь в неведомую пропасть, потеряет сознание. Однако не оттолкнула от себя Дмитрия и не пыталась сопротивляться – не хватало сил.

Приятно кружилась голова. Сознание наполнялось легким хмелем, и хотелось на волне необъяснимого чувства, с каждой минутой разгоравшегося все сильнее, опускаться, падая в неизвестность. А еще хотелось, чтобы не исчезала та томная сладость, которую она испытала, увидев его. Гальшка впервые в жизни услышала признание в любви и теперь готова была идти за Сангушко хоть на край света. И воспринимала его как самого близкого и дорогого человека. Ей необходимо было постоянно ощущать его присутствие: видеть такие милые, выразительные глаза, наполненные неизменной заботой и нежностью, жадные, приоткрытые для поцелуев губы и вглядываться в строгие черты лица, которые не портил глубокий шрам от нанесенной в бою раны.

А Дмитрий, поняв, что Гальшка уже не может противиться, стал целовать ее еще крепче, прижимая к себе. Дыхание их постепенно учащалось, комната наполнялась прерывистыми звуками, переходящими в стоны. Они задыхались от переполнявших чувств, не подвластных их воле. Сангушко, ощущая податливость Гальшки, становился все смелее и наглее, давая волю рукам, которые, коснувшись ее талии, опускались еще ниже.

Голова совсем обессилевшей княжны запрокинулась, уста, жаждущие новых поцелуев, раскрылись, и Дмитрий, не удержавшись, впился в них своими губами. Дыхание Гальшки то обрывалось, то усиливалось, и это еще больше волновало Сангушко. Он гладил колено княжны рукой, уверенно направляя ее вверх. Еще мгновение – и Гальшка, подавшись ближе, сама прижалась к его телу так, словно приросла.

– Дима! Милый, Димочка! – шептала она, не отдавая отчета своим поступкам.

Он ощутил прикосновение упругой груди, уловил, как трепещет сердце Гальшки, и подхватил княжну на руки.

Гальшка сначала ничего не поняла. Продолжала страстно прижиматься к нему, но, не ощутив под ногами пола, спохватилась, попыталась вырваться.

– Не надо! Только не здесь…

Сангушко не обращал внимания на ее слова. Во всяком случае, никак не реагировал. Уверенно понес княжну на медвежий мех, разосланный в углу. Гальшка продолжала вырываться, но Дмитрий вместе с ней упал на это ложе, будто специально подготовленное для того, чтобы они могли отдаться любви. Он не сомневался, что все, чего желали оба, свершится. И это бы произошло… Но внезапно Гальшка воспротивилась, начала удаляться, отползая от него.

– Не надо, Димочка! Только не сейчас, – она уже не просила, а умоляла его, готовая расплакаться.

Однако Сангушко не слышал ее мольбы, находясь в плену всепоглощающей страсти, уже не отдавал отчета своим действиям.

– Димочка, еще кто-нибудь войдет, – Гальшка шептала тихо, покорно, не имея сил сопротивляться.

Совсем ослабевшая, она лежала на медвежьем меху, согнув ноги в коленях.

– Не надо, не на…

Дверь внезапно заскрипела. Что-то за ней загремело…

Еще мгновение, и она раскрылась…

«Все могут короли, все могут короли! И судьбы всей земли вершат они порой, но, что ни говори, жениться по любви не может ни один, ни один король», – слова этой популярной современной песни, конечно же, король польский и великий князь литовский Сигизмунд, вошедший в историю как Сигизмунд І Старый, знать не мог. По той простой причине, что тогда этой песни не было, как и многих других, ей подобных.

Звучали иные песни – застольные, свадебные, рекрутские… И танцы были не такие, как теперь, ибо жил Сигизмунд І Старый во второй половине XV – первой половине XVІ ст. Но и тогда любили так же самоотверженно, как и сегодня. А может, и сильнее. Во всяком случае, нередко доходило до поединков рыцарских, когда с соперником встречались один на один, и не совсем честных, когда того, кто переходил дорогу, просто-напросто убивали из-за угла.

Сигизмунд не мог позволить себе ни первого, ни второго. Королям негоже драться на шпагах, как обычным смертным. И уж совсем не к лицу подстерегать своего соперника темной ночью, чтобы убить без свидетелей. Можно сделать так, что и овцы сыты, и сено целое: нанять убийцу – и за хорошее вознаграждение тот быстро и своевременно выполнит задание.

Но разговор не об этом, а о любви – всепоглощающей, до того возбуждающей, что король, как мальчишка, у которого под губой наконец появился первый, едва заметный пушок, не находит себе места, пытаясь любой ценой добиться встречи со своей единственной.

А Сигизмунд, надо сказать, в любви был мастак. В юношестве не за одной юбкой бегал и каждый раз был готов умирать от страсти, потому что всегда находил представительниц прекрасной половины, ни в чем ему не отказывавших. Когда стал видным, солидным мужчиной, о котором знали далеко за пределами страны, не остепенился. По-прежнему умел любить и, как до этого, легко и быстро находил тех, кто любил его.

Беда в том, что любовницы Сигизмунда, с которыми он встречался в расцвете сил, не принадлежали к высшему сословию, чтобы идти с ними под венец. Да и сам прекрасно понимал, кто и чего стоит, поэтому не спешил, зная: новую любовь несложно найти, а корона одна, и если случайно свалится с головы, вряд ли удастся ее надеть снова.

Однако это продолжалось только до того времени, пока на жизненном пути любвеобильного короля не встретилась Катажина Костелецкая. Увидел впервые ее Сигизмунд и… Впрочем, зачем долго рассказывать об этом. Вы же и сами, видимо, хоть однажды влюблялись так, что сразу теряли голову. Подобное произошло и с Сигизмундом, после этой встречи он стал совершать необдуманные поступки. Доходило до того, что мог забросить все государственные дела и поспешить в замок, где жила его единственная. Конечно, короля можно было понять. И многие понимали, поэтому с сочувствием относились к его очередному увлечению. Особенно мужчины, которые не отказывались от любовных похождений.

Правда, все было бы ничего, если бы не одно маленькое и вместе с тем существенное «но». Катажина Костелецкая была женщиной замужней. И если ее муж, человек уважаемый, до поры до времени не догадывался, что ему наставлены рога (ничего не поделаешь, таков удел мужей, обо всем узнавать в последнюю очередь), то в замке Вавель, где размещалась королевская резиденция, только ленивый не обсуждал пикантные подробности любовной связи Костелецкой и короля. А вскоре эта новость дошла и до Кракова.

Как раз в тот момент Сигизмунд и убедился, что все могут короли, кроме одного: жениться по любви. Переживания его, как и чувства, были настолько сильными, что будь король поэтом, обязательно написал бы об этом песню. И, опередив время, стал бы основателем эстрадного жанра в Польше и Беларуси. Правда, Сигизмунд, как известно, поэтом не был, поэтому оставалось напевать самому себе нечто подобное, когда на душе становилось немыслимо тяжело от волнений, а сердцу было больно от убеждения, что из сложившейся ситуации не видится выхода.

Дело в том, что к этому времени у Сигизмунда уже была на примете невеста. Не важно, что не сам он ее выбрал. Главное, что она как нельзя лучше подходила для того, чтобы в будущем называться королевой.

Венгерка Барбара и богатством могла похвастаться, и происходила из знатного рода. Чем не пара Сигизмунду – достойному продолжателю династии Ягеллонов: он был сыном Казимира ІV Ягеллончика и внуком прославившегося Ягайлы.

Отказаться от Барбары он, конечно, не мог, хотя особенной любовью к ней не пылал. Не мог жить Сигизмунд без Катажины Костелецкой. Трудно сказать, что сделал бы в похожей ситуации простой смертный. Да и немыслимо представить себе это, потому что с подобным встречались, встречаются (да и будут встречаться!) многие, и у каждого человека своя голова на плечах. Однако король один на всю Польшу, а поскольку он еще и великий князь литовский, то и на Беларусь.

И Сигизмунд поступил так, как поступил бы на его месте настоящий король. В его, Сигизмунда, понимании. Он пошел под венец с Барбарой Заполья, дав Катажине честное королевское слово, что ее по-прежнему будет любить.

Костелецкой, несомненно, одного честного слова было мало, но, будучи женщиной умной, она решила, что в таком положении, в котором она оказалась, лучше и дальше иметь короля-любовника, чем видеть рядом надоевшего, как горькая редька, мужа, который обо всем начал догадываться. От него всего можно ожидать. Ведь король, если возникнет необходимость, в обиду не даст. Может и заступником стать, потому что для него нет причин скрывать свои отношения с ней, ибо все о них давно знают.

В результате Барбара Заполья стала королевой польской и великой княгиней литовской, а Катажина Костелецкая осталась любовницей Сигизмунда. И обе не сказать чтобы слишком обижались друг на друга.

Супруга находила счастье в том, чтобы хранить семейный очаг, тем более вскоре родилась дочка, названная Ядвигой, а потом и вторая, которой дали имя Анна.

Катажина же счастье познала по-своему: ей хватало тех редких встреч, которые мог позволить себе Сигизмунд. Они, будучи не такими частыми, становились еще более радостными и желанными.

А король должен был любить на два фронта. И, нужно сказать, что с обязанностями мужа и любовника справлялся превосходно. Поговаривали, у него еще были женщины, кроме Барбары и Катажины. И те тоже не обижались. Сигизмунд был настоящим королем, и его внимания хватало на всех. Постепенно даже начал забывать, что женился не по любви.

Надо же было случиться, что Катажина и Барбара забеременели почти одновременно. Для Сигизмунда это стало такой неожиданностью, что поначалу он даже растерялся немного, а потом успокоился. Чего было волноваться, если обе женщины его по-прежнему любили. К тому же к этому времени мужа Костелецкой уже не было в живых. А что о разговорах, то разговоры стихнут вскоре, а любовь останется.

Даже в самом страшном сне король представить не мог, что вскоре не радоваться придется, а плакать. Барбара во время родов умерла. И когда ему сообщили об этом, понял, что все-таки ее любил. Сразу на сердце стало немыслимо тяжело, даже хотелось рыдать. И Сигизмунд заплакал бы, если бы не был королем. Многие не поймут, посчитают подобное проявление чувств обычной слабостью, а ведь король не должен быть слабым.

Однако после похорон жены Сигизмунд стал сам не свой. Как ни крепился, это удавалось ему с большим трудом. Переживания в связи с неожиданной утратой были настолько сильными, что на некоторое время он забыл о Катажине, а когда вспомнил, начал усиленно считать дни. Получалось, что вскоре ему вновь быть отцом. А что еще не стал, был уверен, в ином случае обязательно сообщили бы те, кому особенно доверял. А пока молчат. Значит, слишком беспокоиться не стоит: время родов не пришло. Родит Катажина – нужно проведать, твердо решил для себя. Неважно, кто на свет появится: мальчик или девочка. Хотя и хотелось мальчика.

Родилась девочка. Сообщили королю об этом уже на второй день.

Еще через несколько дней поехал Сигизмунд к Костелецкой. Таиться не собирался. С утра сообщил, что отлучится недалеко, а куда, ни для кого уже не было секретом. Выбрался в дорогу только с кучером. Не побоялся, что кто-либо может напасть. Но охрана свое дело хорошо знала, поехала за ним на некотором расстоянии. Мало что может случиться в дороге, да и неизвестно, как поведет себя Костелецкая.

Поступки женщины после родов часто бывают непредсказуемыми, а тут перед ней появится не просто любовник – король. К нему должно быть и отношение соответствующее.

Знал или не знал Сигизмунд, что охрана все же следует за ним, не так важно. Ехал в глубоком раздумье. Было жаль Барбару, которая так неожиданно ушла в иной мир. Жалел и Катажину, на которой не мог жениться. А еще беспокоился, как примет она. Очень не хотелось, чтобы дала от ворот поворот. Все-таки не терпится повидать свою кровиночку.

У королей немало незаконнорожденных детей появляется на свет, но не каждый король может увидеться с ними. Общество во всем виновато, а точнее, у общества имеется своя мораль, а у королей – собственные нравственные устои. Вся беда в том, что общество не может относиться к этим устоям с пониманием.

Когда Сигизмунд, оставив вблизи замка карету, направился к знакомому мостку, за которым высились мощные стены, сердце его учащенно забилось. Вынужден был даже остановиться на минуту, чтобы хоть немного унять волнение. Точно магнитом тянуло к той, с которой тайком не раз делил ложе любви и о которой часто вспоминал, даже когда исполнял супружеские обязанности.

Вот и заветная дверь, открывал ее неоднократно, наведываясь сюда.

Привычно постучал.

– Кто там? – послышался голос.

Сигизмунд даже не обратил внимания, знакомый он или нет, на одном дыхании выпалил:

– Король.

– Король? – переспросили за дверью.

По тому, каким тоном это было сказано, понял, что о его возможном появлении в замке прислуга знает. Также осведомлена она и о другом. Катажина, ожидая его приезда, все же, видимо, окончательно не решила для себя, как в таком случае поступить, поэтому и попросила, чтобы сразу дверь не открывали, а сначала сообщили ей.

И в самом деле тот же голос, несколько виноватый, ответил:

– Доложу княгине.

Промолчал, хотя подобный ответ его задел за живое. Слуга сомневается, впускать ли в замок короля, неоднократно бывавшего здесь. Но вынужден был успокоиться, ведь слуга ни в чем не виноват, выполняет приказ хозяйки. Понимал, что если попытается предъявлять претензии, то может и вовсе уехать ни с чем.

Минуты, проведенные у двери, показались вечностью. Наконец с той стороны послышались шаги. По тому, какими быстрыми и уверенными они были, Сигизмунд уже не сомневался, что Катажина желает его видеть.

Дверь открылась, и молодой слуга вытянулся перед ним:

– Извините, Ваше Величество. Но так приказала княгиня.

Он наклонился и жестом пригласил входить:

– Проходите, пожалуйста.

Ни слова не сказав, Сигизмунд решительно направился туда, где находилась заветная комната, в которой они с княгиней неоднократно встречались. И очень удивился, когда слуга остановил его:

– Не туда, Ваше Величество.

Увидев растерянность короля, уточнил:

– Княгиня, чтобы никто не мешал оставаться наедине с дочерью, выбрала для себя другие покои.

– Понятно, – произнес Сигизмунд, изумившись тому, что вступил в разговор со слугой. Еще подумал: «Не иначе, как от волнения», – но больше ему не сказал ни слова, да и тот молчал, пока не подошли к угловой комнате.

– Сюда, – сказал слуга и, выполнив свою миссию, откланялся.

Сигизмунд нерешительно постучал, но так и не услышал ответ, потому что внезапно заплакал ребенок. Повторять, однако, не стал, открыл дверь.

Катажина, видимо, все же слышала стук. Во всяком случае, его приход ожидала, встала с кровати с девочкой на руках и пошла к нему навстречу.

– Вот и отец появился.

Он так и не понял, было это сказано с укором или все же с радостью, что решил навестить ее. Но успел заметить, что Катажина воодушевлена его приходом. Однако потянулся не к ней, чтобы привычно обнять, ощутив, каким податливым становится при этом ее тело, а к ребенку.

Девочка сначала успокоилась, а потом снова заплакала. Костелецкая, медленно покачивая ребенка на руках, тихо сказала:

– Папа, доченька, пришел, наш папа.

Сигизмунд понял, что княжна на него нисколько не обижается, да и, собственно говоря, на что было обижаться, ведь никогда ей золотых гор не обещал. Девочка, как ни странно, после ее слов замолчала, только внимательно посмотрела на него.

– Прости, – спохватилась она, – я и забыла… – Прими мои искренние соболезнования в связи со смертью… – немного подумала, но не сказала «жены». – В связи со смертью Барбары.

– Все мы смертные, – уклончиво ответил он, и по тому, как это прозвучало, нетрудно было заметить, что об умершей супруге он думает меньше всего.

Костелецкая также об этом догадалась:

– Новую ищешь?

– Зачем ты так?

– А затем, что я всегда была, есть и буду для тебя чужой.

Катажина заплакала.

Упреков ему хотелось меньше всего, поэтому решил сразу все расставить по своим местам:

– Ты же все знаешь…

– Не пара я тебе? – Костелецкая продолжала плакать, а девочка, на удивление, при этом молчала, только поочередно смотрела то на мать, то на Сигизмунда.

– Зачем говорить о том, что нам обоим и так хорошо известно? – в ином случае он бы рассердился, но при этой встрече было не до того, чтобы выяснять отношения.

Катажина внезапно перестала ронять слезы, но продолжила в том же духе:

– Ну и нашел себе королеву?

В ее голосе послышалась неприкрытая ирония, однако Сигизмунд не обратил внимания на то, каким тоном это было сказано.

– Я пришел увидеть дочь…

– А все же, кто теперь станет твоей женой? – не сдавалась Костелецкая. – Из Московии возьмешь? Может, землячку Барбары подыщешь? Или полька на уме?

– Полька у меня одна.

– Вот именно – одна я, – слову «одна» она придала особый смысл: – Одной и останусь.

Сигизмунд все больше убеждался, что разговор нужно переводить на другую тему, иначе могут начаться взаимные упреки, а это закончится ссорой:

– Лучше бы сказала, как дочь назвала.

– А никак!

– Почему? – удивился он.

Костелецкая вытерла слезы:

– Какой же ты недогадливый! А еще король…

Она внимательно посмотрела на него, будто бы изучая:

– Я же люблю тебя, несмотря ни на что. Поэтому и хочу, чтобы имя нашей дочери придумал сам.

– Я?

– Ты!

Сигизмунд изумленно посмотрел на нее. Оказывается, он плохо знает Катажину. Стало приятно, что выбор имени для дочери она отдала на его усмотрение. Ошеломленный таким предложением, не знал, как и поступить. Почему-то в памяти возникли только два имени: Барбара и Катажина. Но понимал, что оба вряд ли подходят.

Предложить Барбара – Костелецкая обидится, поняв, что он никак не может забыть о своей умершей жене и таким образом хочет увековечить ее память. Назвать Катажиной? В данном случае это вряд ли уместно.

– Что-то долго думаешь, – прервала молчание она.

– Чтобы не ошибиться.

– Как назовешь, так и будет.

– А если Беата? – неожиданно предложил он.

Думал, что Костелецкая не согласится, но та не возразила:

– Беата, так Беата.

Правда, все же заинтересовалась:

– А как полностью оно будет звучать?

– Беатриса.

– Чудесно!

Катажина согласилась так быстро, что Сигизмунд поинтересовался:

– Неужели тебе все равно, почему я решил так назвать нашу девочку?

– В самом деле, почему?

– А потому, – объяснил Сигизмунд, – что Беата происходит от латинского слова «беанус».

– Куда нам это знать! – чувствовалось, что говорит она искренне, не пытаясь иронизировать.

– «Беанус» переводится как «благословенный», а проще говоря – «счастливый».

– Ты хочешь, чтобы наша дочь была счастливой? – обрадовалась Катажина.

– А ты против?

Костелецкая прижала девочку к себе:

– Будь счастлива, доченька! А наш папа никогда тебя не забудет. Правду я говорю? – обратилась к Сигизмунду.

– Ты еще сомневаешься?

В это мгновение он чувствовал себя счастливым как никогда. Иначе и быть не могло. Хоть короли и не могут жениться по любви, никто и никогда не сможет запретить им испить полную чашу счастья.

У Константина Острожского давно сложились не просто приятельские, а дружеские отношения с Юрием Радзивиллом. Несмотря на почти двадцатилетнюю разницу в возрасте, князья всегда легко находили общий язык. Константин Иванович был великим гетманом Великого Княжества Литовского, что само по себе свидетельствовало о его авторитете. Сближению их способствовало и то, что оба прославились на ратном поприще. В княжестве трудно было найти людей более смелых и решительных: когда сражались с врагом – будь то татары или москвитяне, – им почти всегда сопутствовал успех. Хотя Острожскому и довелось семь лет провести в плену, все же у обоих количество побед исчислялось не одним десятком, и они по-прежнему продолжали громить тех, кто пытался диктовать свои правила их родной стране.

Правда, Константин Иванович неизменно выступал ревностным защитником православия, чего нельзя было сказать о Юрии Радзивилле, придерживающемся католической веры. Более того, каждый из них стремился найти как можно больше единомышленников. Но когда дело касалось защиты Отечества, то оба забывали о собственных взглядах ради общего дела.

Так случилось, когда пришло время дать очередной отпор московским захватчикам. Битва под Оршей, состоявшаяся в сентябре 1514 года, принесла Острожскому, командовавшему объединенным войском ВКЛ, заслуженную славу. Его успех во многом был предопределен благодаря высокому боевому мастерству князя Юрия, легкая конница которого действовала на левом фланге.

Оршанская битва еще больше их сблизила. По ее окончании Константин Иванович неоднократно наведывался к своему товарищу. Но так случалось, что Юрий Радзивилл у него никогда не гостил. Вот и решил Острожский пригласить его к себе, да не одного, а с семьей. А повлияло на приглашение не только желание в узком дружеском кругу поговорить о делах, была и другая, не менее важная причина.

Из-за ратных дел Острожский женился только в пятидесятилетнем возрасте, взяв себе в жены дочь князя Семена Гольшанского и Софьи Збаражской. Татьяна была намного моложе мужа, но это не помешало им стать по-настоящему счастливыми. А когда родился первенец – произошло это за четыре года до Оршанской битвы, – родители от счастья были на седьмом небе. Поскольку мальчик увидел свет в день святого Ильи, то и назвали его Ильей.

Через десять лет после свадьбы Константина Ивановича нашел свое семейное счастье и Юрий Радзивилл. Правда, первый раз женился он значительно раньше, но супруга вскоре умерла, так и не подарив ему детей. А вот вторая – Барбара, дочь галицкого каштеляна Павла Кола, – родила двух девочек. Сначала Анну, а потом Барбару.

Острожский, желая счастья своему единственному наследнику, да и беспокоясь, чтобы в случае чего богатство не перешло неведомо кому, решил, что Илью нужно заранее помолвить с кем-нибудь из сестер. Хотелось быть в родстве со своим боевым побратимом, а поскольку Радзивилл – человек далеко не бедный, то и приумножить состояние наследника. Ранние помолвки, как известно, в то время практиковались часто.

О том, что Острожский неслучайно пригласил его к себе, князь Юрий догадывался, потому что и сам был не прочь породниться с Константином Ивановичем. А если одну из дочек помолвить с Ильей не удастся, то само посещение Острога – резиденции побратима, о которой столько слышал, – вызывало радость. Не однажды ему рассказывали, что по роскоши убранства она может соперничать даже с Вавельским замком короля. К тому же князь очень щедро встречал каждого, кто приезжал к нему.

Получив приглашение, Радзивилл решил визит не откладывать. Жена, узнав о предстоящей поездке, испытала неописуемую радость. Понять ее можно: живя в достатке, она была лишена возможности общаться с людьми своего круга. Правда, князь Юрий часто давал у себя балы и организовывал другие празднества, приглашая на них близких и знакомых, но она от наездов гостей не всегда оставалась довольна. Ей не хватало ярких впечатлений, которые, несомненно, теперь можно будет получить в Остроге.

Больше всего обрадовались, конечно, дети. Они места себе не находили, узнав, что предстоит неблизкая дорога. А когда девочки узнали, что у Острожских есть сын, совсем утратили покой: носились по комнатам, что-то щебетали друг другу, примеряли наряды. Глядя на них, княгиня только улыбалась. Князь Юрий, напротив, хоть и любил дочек, но его раздражала их не по годам сильная увлеченность нарядами. Дошло до того, что, теряя самообладание, решительно заявил:

– Не успокоитесь – поездки не видать.

Младшая испугалась:

– Папочка, прости…

Анна же, наоборот, проявила упрямство, будто от нее зависело, быть или не быть поездке:

– Поедем!

Раньше ему подобная решительность нравилась, и в разговорах с женой даже противопоставлял Анну и Барбару. Зачастую не в пользу младшей, которая росла слишком тихой и неприметной. Теперь, видя, что Анна ведет себя слишком самоуверенно, поскольку понимает, что он просто стращает их, взорвался, закричал, чем испугал дочерей и супругу.

Неизвестно, чем бы это закончилось, но младшая дочь бросилась к нему, подскочила, едва не повисла у него на шее:

– Папочка…

И князь Юрий обмяк, прижал ее к себе:

– Поедем, обязательно поедем…

Не отпустил Барбару от себя даже после того, как та успокоилась.

В какое-то мгновение на него будто озарение нашло. Понял, что в глубине души любит ее даже больше, чем Анну. Просто Анна из-за своей бойкости чаще оказывается на виду, а Барбара рядом с ней находится в тени. А ведь она, а не Анна, обладает тем чувством сердечности и душевности, которое с годами может перерасти в чуткость, способность к большой и самоотверженной любви.

В дорогу собрались поутру, едва заря провела первые светлые полосы на небе. Можно было выехать и позже, но он очень любил это время, когда ночь постепенно передает свои права дню. В такой момент появляется ощущение, будто рождаешься на свет заново, и все, что предстоит сделать, обязательно будет успешным, ибо приступаешь к нему с великим желанием и чистыми помыслами. А они у князя Юрия всегда были светлыми. Даже когда приходилось браться за оружие. Делал это не потому, что очень хотел, а потому, что нужно было. Убежденный в правоте своего дела, громил врага беспощадно, пользовался авторитетом товарищей по оружию. Да и вниманием короля не был обделен. За глаза многие его иначе, как Геркулес, не называли.

Теперь же Юрий Радзивилл ехал как отец, которому хотелось счастья для своих детей. Спешил к тому, кто также, будучи прославленным полководцем, в это время мечтал не о новых победах, а о том, чтобы судьба единственного сына сложилась как можно лучше.

Не могла не догадываться о цели поездки и Барбара, хоть муж и не посвятил ее в то, что стало причиной приглашения в Острог. Да разве обманешь женскую душу, особенно, если это душа матери.

Только Анне с Барбарой не было ни до чего дела. О чем-то оживленно шептали друг другу, а чаще выглядывали из кареты, с удивлением рассматривая красоту окрестных пейзажей. Не скрывали своего восхищения и князь Юрий с женой.

Дорога, занявшая несколько дней, нисколько не утомила, потому что каждый час путешествия приносили новые впечатления. По мере приближения к Острогу виды становились все более впечатляющими. Вековые лесные чащи старались взять в свои объятия дорогу, равнины сменялись возвышенностями, а вскоре показалась и река Вилия. Значит, Острог уже был близко.

Настроение взрослых передалось и детям. Первая засуетилась Анна.

– Скоро приедем? – допытывалась она у матери.

Княгиня Барбара вместо ответа спросила:

– Илью быстрее хочешь увидеть?

Анна не по-детски вспыхнула:

– Нужен он мне!

– Почему ты так?

– А потому, что он мне никто.

– И давно так решила?

– Это Барбара его любит!

Эти слова обескуражили княгиню:

– Вы что за него замуж собрались?

– Почему я? – не сдавалась Анна.

Барбара же, будто бы застигнутая за чем-то недозволенным, опустила глаза, и ее лицо постепенно заливалось краской. Внезапно заплакала и бросилась на сестру с кулаками.

– Успокойтесь! – вмешался князь Юрий. – А то высажу обеих.

– Так я и испугалась, – Анна показала сестре язык. – У-у-у-у.

Младшая никак не отреагировала на это, а только, посапывая, начала вытирать ладонью заплаканные глаза. И вдруг обратилась к матери:

– Мама! Красота-то какая!

В этом не по-детски прозвучавшем восхищении чувствовалось столько искренности, что Барбара, а следом и князь Юрий улыбнулись.

– Смотрите, смотрите, – Барбара готова была выскочить из кареты и бежать, бежать…

Впереди на возвышенности, опускаясь к самому берегу Вилии, виднелся необыкновенной красоты замок, а среди деревьев, окружавших его, белели главы церкви.

– Богоявленская, – пояснила княгиня Барбара.

Чувствовалось, что она восхищается православным храмом, пожалуй, больше, чем самим замком, хоть ни первого, ни второго по-настоящему еще не могла видеть.

Реакция жены не прошла незамеченной для князя Юрия. Обычно рассудительный и тактичный, не удержался:

– Смотрю, а ты уже знаешь, какая церковь на территории Острожского замка!

Княгиня поняла, что это сказано вовсе не случайно. Между ними часто возникали ссоры, когда разговор заходил о том, какую веру – католическую или православную – прививать детям. Барбара старалась, чтобы они воспитывались в православном духе, потому что сама принадлежала к этой конфессии. Муж, наоборот, будучи католиком, надеялся со временем перетянуть дочек на свою сторону. Желая породниться с Острожским, он не собирался отступать от своих намерений. Княгиня Барбара в том, чтобы отдать одну из дочерей замуж за Илью, видела возможность осуществления собственных планов. Став взрослым, постарается добиться, чтобы и жена придерживалась той же веры, как и он.

Князь Юрий внимательно смотрел на жену, ожидая ответа. Княгиня, выдержав некоторую паузу, улыбнулась:

– Неужели ты думаешь, что меня ничего не интересует?

– А почему-то церковь сразу заметила.

– Был бы костел, и им бы полюбовалась…

Он промолчал.

Вскоре их радостно встречал Острожский с супругой. Константин Иванович, лично провожая гостей в отведенные им хоромы, интересовался, как живется. Князь Юрий, в свою очередь, задал вопрос:

– А сам-то? – спросил не только из вежливости. Было интересно узнать, как идут дела у боевого побратима.

– Старею, брат…

Трудно было понять, в самом ли деле Константин Иванович жалуется на возраст или говорит это только для вида. Пожалуй, правильным было последнее.

Крепко сложенная фигура Острожского выдавала в нем человека, для которого прожитые годы были не в тягость. И хотя хозяин Острога немного сутулился, по живому блеску его пытливых глаз чувствовалось, что он не утратил былой бодрости, да и пожатие руки, как заметил князь Юрий, по-прежнему было крепким, чуть не до хруста в пальцах.

– Старость, конечно, не в радость, – рассудительно начал он, – но что-то не вижу рядом старика.

– Ты мне это брось, Юрий, – нарочно повысил голос Острожский. – С какого времени начал врать?

Князь Юрий нисколько не обиделся за подобный упрек, потому как видел, что сказано это не всерьез:

– Не гневи Бога, Константин. Я насколько моложе тебя, а не всегда могу, как ты, похвастаться, здоровьем. – Увидев Илью, который разглядывал незнакомых людей, засмеялся: – Молодцом нужно быть, чтобы такой сын появился.

На Илью в самом деле было приятно смотреть. Он уже из угловатого мальчика превратился в рослого подростка.

Хотя прозвучало это несколько грубовато, но Острожскому понравилось:

– С тебя, молодого, пример беру.

– Я что, – улыбнулся князь Юрий, – бракодел. На дочек только и способен, а сын никак не получается.

– Так моего бери.

Князь Юрий догадался, куда клонит Константин Иванович. От предчувствия того, что вскоре услышит, теперь уже не сомневался об одной из главных причин приглашения его в Острог. На сердце как-то сразу стало легко. Значит, не ошибся в своих догадках.

– А что, надоел, озорник? – решил продолжать игру.

– Надоел – не надоел, а в хорошие руки охотно отдал бы, – продолжал Острожский уклончиво.

– Я согласен, – неожиданно заявил гость.

И Острожский понял, что и его товарищ обо всем догады-вается, но вида не подал:

– Поживем – увидим. Размещайтесь с дороги, – сказал, приведя их в комнаты, соединенные друг с другом, которые обычно предоставлялись самым уважаемым гостям, – а потом слуга позовет вас.

Радзивилл был удивлен убранством. Он и сам не жалел денег, чтобы обустроить свой дом, но то, что увидел здесь, не шло ни в какое сравнение.

На стенах, на полу находились ковры персидской работы, а на стенах, где их не было, висели картины и гобелены. Да и мебель была такой, что оставалось только позавидовать.

Первыми по-настоящему ощутили все прелести обстановки Анна с Барбарой. Они то усаживались в роскошные кресла, утопая в них, то кувыркались на полу.

– Перестаньте, – покрикивала на них мать, но делала это как-то нехотя, ибо также была в восхищении.

Еще больше все изумились, попав через некоторое время в зал, где был накрыт огромный обеденный стол. Но не столько он удивил князя Юрия, сколько то, что ему предложили необычное кресло.

У себя дома он, как, впрочем, и многие другие князья, использовал для сиденья сундуки или скамьи. Такие кресла хоть и выглядели красиво – вертикальная спинка их украшалась замысловатой резьбой, но создавали неудобства. Гладкое дощатое сиденье было жестким, нижний ящик мешал ногам, сама же спинка не позволяла опираться на нее.

У кресла же, которое предложил Острожский, имелось три ножки, а сиденье напоминало треугольник, два угла которого находились по бокам, третий – за спиной. Подлокотники были высокими, а над ними верхними краями возвышались передние ножки.

Видя удивления гостя, Константин Иванович пояснил:

– Это почетное кресло.

– Почетное?

– Для самых дорогих гостей.

Услышанное задело самолюбие князя Юрия. Ему стало так приятно, будто елей потек по сердцу.

– Специально в Англии купил, – продолжал Острожский. – Да что это мы заговорились? – спохватился он. – Княгиня Барбара, девочки рассаживайтесь!

За стол гостей стала приглашать и Татьяна Семеновна.

Когда все расселись, Константин Иванович первым произнес тост. Второй провозгласил князь Юрий, после чего началась непринужденная беседа. Девочкам, правда, вскоре за столом стало скучно, и они начали играть на полу.

Илья сначала стеснялся Анны и Барбары, чувствовал себя неуверенно, но вскоре осмелел и, подбегая то к одной, то к другой, заигрывал с ними.

Наконец Острожский не удержался:

– И которая из них тебе больше нравится?

От вопроса, заданного в лоб, подросток растерялся. На выручку пришла княгиня Барбара:

– Да обе, наверное.

Ей, как и любой матери, нравилось, что дочки растут красивыми.

– Обе, – согласился Илья.

– А в жены которую взял бы? – поинтересовался князь Юрий.

– Обеих.

– Так не бывает, сынок, – Острожскому, как и всем взрослым, нравилась непосредственность Ильи.

– Бывает.

– Разве что у мусульман.

– А я хуже их?

– Ты лучше, но у нас, христиан, так не принято. Жена должна быть одна. А ты молодец, настоящий мужчина, – похвалил его Константин Иванович и обратился к гостям: – А почему бы и в самом деле не помолвить Илью с кем-либо из ваших дочек?

Анна и Барбара, поняв, о чем идет разговор, неожиданно осмелели и начали перебивать друг друга:

– Со мной!

– Со мной!

– Вы что, сговорились? – изумленно посмотрела на дочек княгиня Барбара.

– Сговорились!

– Сговорились!

Было видно, что они, как до этого и Илья, все, что происходило, восприняли как игру. Поэтому Острожский обратился к князю Юрию:

– А ты как на это смотришь?

– Я согласен.

– И я, – поддержала его княгиня Барбара.

Татьяна Семеновна при этом не промолвила ни слова. Чувствовалось, что они с мужем все заранее обговорили.

– И с кем помолвим Илью? – продолжал Острожский.

– Как и всегда в таких случаях, – сказал князь Юрий. – Конечно же, со старшей.

Не успел никто ничего ответить, а Илья решительно заявил:

– С Барбарой!

Все посмотрели в его сторону. Илья выдержал этот взгляд.

– Люблю Барбару, – сказал он по-взрослому, будто все давно решил для себя и только поджидал момент, чтобы признаться.

После этого не отходил от нее. И не только во время обеда, а и в остальные дни. Константин Иванович предложил гостям задержаться, с чем те охотно согласились, потому что им в Остроге понравилось.

Через несколько дней Острожский с князем Юрием собрались на охоту.

– Еще никто от меня без добычи не возвращался, – заявил он, когда все были готовы.

На это Радзивилл ничего не ответил, только подумал про себя: «Добыча у меня и так большая. Любой за счастье посчитает породниться с Острожскими».

Во время охоты повезло обоим. И князь Юрий, и Константин Иванович убили по матерому медведю.

По возвращении в Острог, когда туши были освежеваны и слуги подали каждому по шкуре, князь Юрий предложил Острож-скому:

– Давай сохраним их до свадьбы наших детей.

– А это идея, – согласился тот.

И оба выпили по кружке терпкого заморского вина.

Вы уже знаете, что, хоть короли не могут жениться по любви, никто не может запретить испить им полную чашу счастья. Особенно, если это такие короли, как Сигизмунд І. Недолго он печалился об умершей жене Барбаре Заполья, изредка наведываясь к Костелецкой, подарившей дочку Беату, ведь понимал, что одной даже самой сильной любви (а именно такие чувства вызывала у него Катажина) мало, чтобы ощущать себя настоящим мужчиной. Ибо настоящий мужчина – это такой мужчина, который не просто побежит за любой юбкой, а тот, кто добьется, чтобы юбка сама в одно прекрасное мгновение стала медленно опускаться на пол, а после…

Что произойдет после, вам, видимо, рассказывать не надо. Да и лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. А еще лучше самому во всем принять участие, играя первую скрипку. Сигизмунд играл так уверенно, что некоторые из ближайшего окружения начали побаиваться, чтобы король в дальнейшем не остался холостяком, ибо никому не отдавал предпочтения, по нескольку раз на неделю меняя любовниц. Боялись и того, что на его пути может встретиться та, которая, невзирая на свое низкое социальное положение, смело и уверенно поведет короля под венец. Этого ни в коем случае нельзя было допустить. Какой же это король, если даже не может обзавестись семьей? Но не лучше выглядит и тот король, который с первой попавшейся любовницей готов делить ложе. Значит, решили в окружении Сигизмунда, нужно принимать решительные меры, и начали ему подыскивать невест.

Кандидатур набралось немало, но среди них, к сожалению, оказались и такие «красавицы», которых королю просто стыдно предлагать. Были, правда, и дамы иного плана: красивые, волевые, но беда в том, что Сигизмунд им не нравился. Так уже жизнь устроена: или ты кого-либо любишь, иль тебя кто-то любит, но чтобы взаимно…

Момент настал, можно сказать, критический. Вдовство Сигизмунда длилось уже целый год, а королевы так и не было. Самые решительные из его окружения думали-гадали, как быть дальше. Где выход из создавшейся ситуации? Но не случайно говорят: один ум хорошо, а два лучше. А еще лучше, когда эти умы направлены на то, чтобы не только о государстве думать, но при этом и себя не обделить.

Любому было понятно, что тот, кто найдет Сигизмунду достойную невесту, в дальнейшем этой невестой, а правильнее – уже королевой, обязательно будет одарен. А благодарность – вещь такая: кому орден, кому должность, кому деревни, а кому и…

Поймите правильно. Истинные королевы мало чем отличаются от королей. А стать фаворитом королевы – кататься как сыр в масле, а еще быть заместителем короля на его ложе, когда сам он такое же ложе подыскивает на стороне… Перспектива открывалась заманчивая, но и обманчивая одновременно.

Постоянно назывались, как поначалу казалось, достойные кандидатуры в королевские невесты, но – увы! На поверку оказывалось, что они на эту роль никак не подходят.

Дело зашло в тупик. Кое-кто уже начал сомневаться, зачем заниматься тем, от чего, еще неизвестно, будешь ли в выигрыше. Не лучше ли, как король, найти себе любовницу (или несколько) и думать не о родине, а о теле насущном?

Возможно, так бы и случилось, и ближайшее окружение Сигизмунда разбежалось бы, будто коты мартовские, искать себе любовниц. Но именно в этот момент, когда, казалось, что из задуманного ничего хорошего не получится, поднялся с места невысокого роста старичок и решительно заявил:

– А мы не там искали, где нужно!

Сказал так уверенно, что все повернули головы в его сторону. Тотчас послышались и недовольные голоса:

– Ишь, умник нашелся!

– А где ты раньше был?

– Учить легко…

– Что с него возьмешь. В жизни только юбку жены и видел.

Старичок расправил плечи, гордо поднял вверх голову, и все поняли, что он из тех, о ком говорят: мал, да удал.

– Не нужны мне такие ученики! А научить-то мог бы вас многому! – при этом глаза его загорелись. – Видимо, и не знаете, что есть настоящие женщины дальше Вавеля и Кракова?

Воцарилась мертвая тишина. Неизвестно сколько бы она продолжалась, если бы не вскочил с места щеголь с редкими усиками:

– Может, кто-то дальше Вавеля и Кракова нигде и не любил. Я же, скажу вам, чудесно время в Италии проводил. Вот где женщины. Знойные, страстные, не то что наши.

– Наших не трогай, – послышался недовольный голос, – если нужно, любой итальянке фору дадут.

Старичок не обратил внимания на это возражение. Его заинтересовал щеголь:

– Говоришь, итальянки знойные?

– Знойные!

– Да я и без тебя это знаю, – старичку понравилось, что он оказался в центре внимания. – Но почему не говоришь, что там есть невеста из невест?

Щеголь растерялся:

– Ничего не слышал о ней…

– А я многое слышал!

– О ком?

– Не тяни!

– Быстрее называй имя.

– Бонна Сфорца, – победоносно сказал старичок и сел на свое место.

Тут-то многие вспомнили, что и в самом деле есть в Италии та, которая может стать достойной кандидаткой на место королевы. Бонна Мария Сфорца – богатейшая из невест Италии.

– Но, видимо, желающих взять ее в жены немало, – кто-то засомневался.

– При чем здесь желающие? – старичок снова вошел в роль. – Важно, чтобы она сама пожелала выйти замуж за того, кто согласен стать ее мужем.

– А если не хочет Сигизмунда в мужья?

– Быть такого не может!

– Откуда подобная уверенность?

– Признаюсь честно. Я уже кое-какие справки наводил. Бонна Сигизмундом заинтересовалась. А теперь нужно…

– Его заинтересовать.

– Правильно, – старичок, убедившись, что находит единомышленников, улыбнулся. – И для этого…

– Показать ему портрет Бонны, – подсказал щеголь.

– А ты, смотрю, ничего парень, – похвалил старичок. – Но портрета мало…

– Мало? Что еще нужно?

– Молодо-зелено, – старичок не осуждал щеголя, да и никого из собравшихся не укорял. Просто отдался воспоминаниям о своей юности. А они (видно было по выражению его лица) вызывали в душе немало приятного. – В наше время…

Он задумчиво прикрыл глаза, а открыв их, мечтательно посмотрел по сторонам:

– Вам приходилось когда-либо пить вино из женской туфельки?

Старичок не ожидал ответа, он по-прежнему находился в плену своих воспоминаний, и это возращение в прошлое приносило ему радость:

– Снимаешь ее с ноги красавицы – миниатюрную, с узким носком. Наливаешь в туфельку вино и начинаешь пить. Медленно, маленькими глотками, а сам смотришь на красавицу, понимая, что она уже твоя. Однако спешить не стоит. Необходимо уметь чувствовать настоящую радость в этом ожидании. И только потом, когда красавица готова упасть к твоим ногам… Она к твоим, не только ты к ее…

На лице старичка появилось нечто иное, а не обычная радость. Что конкретно, трудно было понять. Но он сразу обмяк, глаза его наполнись невысказанной тоской, и он как-то обречено промолвил:

– Где моя молодость? – однако быстро совладал с собой: – Так вот, молодо-зелено, показываем нашему королю портрет Бонны и туфельку этой красавицы.

– А что, идея! – щеголь поддержал старичка.

Раздалось еще несколько уверенных голосов убежденных в том, что именно это является выходом из непростого положения, которое сложилось с женитьбой Сигизмунда. Правда, нашлись и те, кто засомневался в реальности осуществления задуманного.

– Портрет – куда ни шло. Найти его не так и трудно. А вот как с туфелькой быть?

– Найдем! – твердо сказал старичок, и чтобы убедить, что успех в этом деле реален, добавил: – Есть у меня люди, которые, если нужно, хоть из-под земли эту туфельку достанут. Конечно, за определенное вознаграждение.

– Будет вознаграждение!

– По кругу с шапкой пойдем, если нужно, и сложимся.

– Найдутся и те, кто, поддерживая Сигизмунда, сами профинансируют эту операцию.

– Тогда за дело, господа, – было видно, что старичок инициативу берет в свои руки. – Но больше действий, меньше шума. Наш подарок должен стать для короля сюрпризом.

– Вы имеете в виду Бонну Сфорца? – поинтересовался щеголь.

Старичок разозлился:

– Думать лучше надо. Сюрпризом станет портрет и ее туфелька.

Все могут не только короли, но и те, кто их поддерживает. Именно поддерживает, а не только клянется в любви и верности, а на самом деле палец о палец не ударит. Ввиду того, что решать судьбу Сигизмунда собрались как раз такие люди, то и действовали они быстро, решительно, умело.

Прошло не так много времени – и портрет Бонны, а главное, заветная туфелька с ее ноги, оказались в королевском замке.

За свою историю Вавель, конечно, немало пережил, и стены замка были свидетелями самых разных событий, однако то, которое произошло 4 мая 1517 года, хотя и не вошло в анналы истории, безусловно, стоит того, чтобы о нем знали.

Именно в этот день Сигизмунду был показан портрет Бонны Сфорца.

Король уже был наслышан о ней, знал о том, какая это красивая женщина. Но короли на то и короли, чтобы никому не верить на слово. Им всегда нужно вещественное доказательство. А таким доказательством стал портрет чудесной итальянки.

Сначала Сигизмунд рассматривал его молча, держа перед собой. Потом также молча отодвинул портрет на некоторое расстояние от глаз и, ни слова не говоря, продолжал любоваться обликом Бонны. После этого повертел его в руках, будто прицениваясь. И тогда из королевских уст послышалось: «Вот это женщина!» А поскольку толк в женщинах он знал и неизменно пользовался у них успехом, то сказанное означало, что Сигизмунд сделает все возможное, чтобы Бонна оказалась с ним рядом. А, принимая во внимание его семейное положение, равно и то, что избранница короля была очень богата, не стоило сомневаться в его решимости довести дело до победного конца.

Сигизмунд уже готовился давать распоряжения, чтобы италь-янской красавице довели его отношение к ней, однако то, что увидел после созерцания портрета, привело его в шок.

Женских туфелек за свою жизнь он держал в руках немало. Как и неоднократно пил из них вино. И выпил столько, что, если бы можно было слить его вместе, не хватило бы самой большой посуды в Вавельском замке. Но ничего, подобного этой туфельке, ему никогда не попадалось. Она была не просто миниатюрной, а до того изящной, что, казалось, ничего подобного ей нигде не найти. У короля появилось такое впечатление, что туфелька не сшита из профессионально обработанной кожи, а сделана на одном дыхании – так у стеклодува из расплавленной массы получается чудесная чашка или горлышко сказочного сосуда. Сигизмунд не чувствовал ее веса – будто пушинка лежала на его ладони. Когда же повертел ее в руках, высокий каблучок из золота показался ему спичкой, выточенной мастером из драгоценного металла.

Но то, что по-настоящему могло ошеломить, ожидало его впереди. Глянул Сигизмунд внутрь – и сердце дрогнуло: туфелька сохранила отпечатки пальцев своей хозяйки.

Опытный ловелас от умиления готов был пустить слезу. Но он был не один, при людях короли не имеют права плакать. Даже когда очень хочется. Пускай и от умиления. Короли должны быть во всем сдержанными: в принятии решений, в отношениях с окружением, в ежедневных делах, в поступках и выражении любви.

Впрочем, последнее к настоящим королям не относится. Им позволено то, что не только не позволено смертным, но также не позволено ненастоящим королям.

– Матка Боска! – только и промолвил Сигизмунд.

Он был не в состоянии сказать еще что-нибудь. Его восхищение портретом Бонны, умиление от увиденной туфельки загадочной итальянки не оставляли никакого сомнения, что король хочет видеть эту женщину. И не только видеть, а готов упасть перед ней на колени, только бы согласилась стать его женой.

В это же время проводилась «обработка» Бонны Сфорца. Да и она сама понимала, что дальше оставаться одной нет смысла: как-никак, а ей шел уже двадцать четвертый год.

А на такую мелочь, что будущий муж был почти на тридцать лет старше, внимания не обращала. Ни она первая, ни она последняя оказывается в подобном положении. И, кажется, еще никто особенно не жаловался. А если что – прекрасная итальянка при этих мыслях улыбнулась, – то и самой королеве не так уж грешно скрасить семейную жизнь более острыми ощущениями где-нибудь на стороне.

Дело шло к свадьбе.

Дело свадьбой и завершилось.

Женой и мужем Бонна Сфорца и Сигизмунд стали 18 апреля 1518 года.

Наблюдая за ними в этот торжественный момент, только тот, кто не имеет совести, мог бы утверждать, что они несчастливы. Да и позже нельзя было сказать, что Сигизмунд не любит Бонну. Он любил ее по-своему, как и подобает настоящему королю. А потому не забывал не только о существовании Катажины Костелецкой, но и о других своих любовницах.

Бонна, как оказалось, особенного внимания на это не обращала, ведь знала, что в Италии нравственные правила поведения еще менее строгие. Да и не слишком много было у нее времени, чтобы этим заниматься. Начали появляться дети, а еще она развернула бурную государственную деятельность. Поведение Бонны у одних вызывало неудовлетворение, и за глаза ее иначе, как «итальянской змеей» и «зарубежной гадюкой», не называли, у других же – восхищение деловитостью, строгостью.

Так Сигизмунд неприметно для себя оказался у жены под каблуком, но не слишком переживал. Государственные дела ему порядком опостылели. Видимо, возраст сказывался, но в то же время этот самый возраст нисколько не мешал быть по-прежнему неудержимым в любовных делах. Дошло до того, что с Катажиной Костелецкой заимел второго ребенка: родился сын, которого назвали Янушем. Боялся, правда, что когда весть об этом дойдет до Бонны, не поздоровится, но она, на удивление, отнеслась ко всему спокойно. Этим своим спокойствием, а скорее всего равнодушием, развязала ему руки. Сигизмунд почувствовал, что можно и дальше жить так, как жил до этого. Совесть его не слишком мучила. Или дремала, или, может быть, находилась в том зачаточном состоянии, когда от человека трудно многого требовать.

Даже после того, как Бонна узнала о рождении сына Костелецкой от Сигизмунда, тот и словом не обмолвился о том, что у Януша есть сестра Беата. Он думал, что и в дальнейшем все останется в тайне. И ошибся.

Слухи о том, что свою дочь Костелецкая родила от Сигизмунда, до Бонны доходили и раньше, но она не придавала этому особого значения. Так продолжалось до того времени, пока не увидела девочку. Произошло чудо: Беата королеве понравилась. Красивая, умная, разве только немного угловатая в поведении. «Оно и понятно, – отметила про себя Бонна, – нет должного воспитания. Попади же она в надежные руки, судьба сразу изменится».

Под надежными руками королева, конечно же, подразумевала себя. Будучи женщиной волевой, решила не откладывать дело в долгий ящик. Однажды за обедом обратилась к мужу:

– Что-то ты дочкой своей не хвастаешься?

– Которой? – удивился Сигизмунд. И сказано это было искренне, потому что их у него от Бонны было уже несколько, а о том, что жена имела в виду Беату, и подумать не мог, по-прежнему был уверен, что не догадывается о его отцовстве.

– Конечно, не об одной из наших, – «из наших» Бонна подчеркнула.

«Неужели узнала, – мелькнула у Сигизмунда мысль. – Но столько лет прошло, и не догадывалась, а тут… Нет, сдаваться ни в коем случае нельзя».

– Не понимаю, кого имеешь в виду?

– Так уж и не догадываешься?

– Не догадываюсь.

– А если напрячь память?

– Да нет у меня больше дочек… Кроме наших.

– Какой же ты забывчивый! А Беата?

Сигизмунд понял, что окончательно попался, но решил не сдаваться. Немного подумав, будто ему трудно было припомнить, какую Беату жена имела в виду, внезапно даже подскочил в кресле.

– Так вот ты о ком! О дочке Катажины Костелецкой? Ничего не скажешь, милая она!

Бонна посмотрела на него в упор:

– И твоя дочка!

– Дорогая, о чем ты?

– О твоей дочке.

– У меня с Катажиной сын. Сама об этом знаешь.

– И дочка!

– Какой вздор?! Да она же совсем на меня не похожа, – Сигизмунд ухватился за последнее, что могло стать для него спасательной соломкой.

– Еще как похожа! Все об этом говорят.

Отпираться дальше не имело смысла. Единственное, что мог позволить, с наименьшим для себя моральным ущербом выйти из создавшейся ситуации. Но как это сделать, он, к сожалению, не знал. И варианты, которые перебирал, ничего не давали.

На выручку пришла сама Бонна.

– Ловелас ты мой старый, – она изучающе посмотрела на него, но по тому, как это было сказано, Сигизмунд понял, что беда миновала. – А Беата мне нравится. Ты не против…

Сигизмунд, не дослушав ее, раскрыл рот, чтобы поинтересоваться, что имеет в виду супруга.

– …чтобы Беата воспитывалась у нас?

– О чем может идти разговор?! – поспешил убедить ее Сигизмунд.

– А и в самом деле – о чем? – Бонна многозначительно улыбнулась, давая понять, что с ней всегда можно договориться, если не возражать, и подвела под разговором черту: – Даже незаконнорожденная, если она дочь короля, требует к себе пристального внимания.

Знал бы, чем может обернуться слишком пристальное внимание Бонны к Беате, вряд ли согласился бы, чтобы она воспитывалась при королевском дворе. Конечно, его отношение к дочке не изменилось бы: Беату он любил не меньше своих законных детей, а в чем-то, может быть, и больше, но, находясь рядом с матерью, она не могла бы часто бывать на королевских балах, а значит, и круг ее знакомств был бы значительно уже. А будь более узким круг знакомств, не возникли бы для него, короля, непредвиденные обстоятельства.

Если бы знал, где упадешь, обязательно соломку подстелил бы. А так, что свершилось, то свершилось. Бонна всерьез занялась воспитанием Беаты, и, нужно сказать, в этом деле преуспела. Не в последнюю очередь потому, что девочка, хотя и оказалась непоседливой, легко отзывалась на доброту. Любила музыку, проявляла охоту к чтению.

Забирая к себе Беату, Бонна не только хотела дать девочке, как и своим дочерям, образование, но важнее было научить Беату достойно вести себя в обществе: привить хорошие манеры, дать уроки танца, развить способность на должном уровне поддержать светский разговор.

Кто знает, чем приглянулась королеве незаконная дочь мужа? Возможно, причиной стало то, что Бонна при всей своей властности, стремлении диктовать всем, в том числе и королю, собственную волю, желании подчинить даже тех, кто на первых порах противился, не растратила теплоты, благородства, оставаясь человеком душевным. А для этого обязательно требовался объект, на который нужно направить неиссякаемую энергию. Таким объектом и стала Беата. Королева не ошиблась в выборе. Она «лепила» девочку, исходя из своих желаний, и та получалась такой, какой Бонне хотелось. А в чем-то даже и лучше.

Не обделенная красотой в детстве, она, взрослея, начала раскрываться, словно бутон дивного цветка, который, пребывая некоторое время в не совсем благоприятных условиях, очутился в живительной среде и быстро пошел в рост, даря людям всю свою прелесть. Беате едва исполнилось пятнадцать лет, как на нее уже стали обращать пристальное внимание на придворных балах. На танец охотно приглашали самые известные в обществе кавалеры.

Слышал немало о красоте своей незаконной дочери и Сигизмунд. Не только слышал, а находил этому подтверждение каждый раз, наведываясь к Катажине. Правда, его настораживало, что Беата без какой-либо основательной причины могла вспылить, проявить несдержанность, но на это старался не обращать внимания, считая, что со временем пройдет. Да и не для того приезжал, чтобы заниматься нравоучениями.

А еще придерживался мнения, что не королевское это занятие – лезть в чужую душу, потому что хватало и более важных дел. Из-за них почти не появлялся на балах. Был убежден, что для подобных увеселений стар. Хотя сразу забывал о возрасте, когда в поле его зрения попадала красивая женщина, которую раньше не видел. Сразу спешил познакомиться, а знакомство часто заканчивалось чем-то более приятным.

Кто же посмеет осуждать Сигизмунда за его слабость по отношению к представительницам прекрасной половины человечества? У настоящего короля все не так, как у обычных мужчин. Впрочем, обычных мужчин также понять можно. Они и сами не прочь почувствовать себя в любви, как короли. Однако возможности далеко не королевские.

А разве порок, что не уделял Сигизмунд должного внимания воспитанию дочери? Только представьте себе, что получилось, если бы нашелся король, который помнил бы еще и о такой своей обязанности! Король – один, а детей у него – десятки. Притом не только от законной жены, но и от любовниц. А любовницы, сами понимаете, в одном месте жить не могут. Одна – в центре города, другая – на окраине, третья – в противоположной стороне. А могут же быть и в других городах. Что же тогда получится, если король начнет присматривать за всеми своими детьми?

Войну начать невозможно, потому что последнее слово за королем.

Мир с противником своевременно не подпишешь, ибо нет на месте короля.

Нужно карать преступника, а король свою подпись не поставил.

Кого-то следовало бы помиловать, но короля вовремя не нашли, вот и слетела голова невинного.

А кто станет обращать внимание на новых женщин, если король займется воспитанием своих детей?

Как ни крути, а король один, и его на всех не хватит. В этом смысле Сигизмунда понять можно.

На Беату он обращал внимание, можно сказать, по совместительству. Хотелось увидеть Катажину, спешил к ней и заодно перекидывался парой слов с дочерью.

Беда, однако, в том, что дети, которым отец не уделяет должного внимания, подрастая, зачастую могут преподнести такой сюрприз, что даже у короля земля под ногами закачается.

Именно так и случилось с Сигизмундом. Не сразу, а когда Беата повзрослела. А дети, нужно сказать, взрослеют быстро. Особенно, если это чужие дети. Беата, хотя король далеко не всегда уделял ей должное внимание, все же, нужно быть справедливым, никогда для него не являлась чужой. Но теперь не о ней разговор.

Помните угловатого мальчишку Илью Острожского? Того самого, который, когда родители решили его помолвить с одной из дочек Юрия Радзивилла, выбрал младшую Барбару?

За годы, прошедшие с того дня, он превратился в статного юношу, который благодаря своему отцу рано приобщился к ратным делам, не единожды смог доказать, что даже в борьбе с самым сильным противником не растеряется. А еще Илья был человеком чести, привыкшим самостоятельно принимать наиболее важные решения. Поэтому, когда отец в очередной раз напомнил о помолвке с Барбарой Радзивилл, рассмеялся:

– О какой помолвке разговор?

Услышанное настолько удивило Константина Ивановича, что не нашел и что сказать. Об этом заходил разговор неоднократно, и Илья относился спокойно. А теперь…

Была бы жива мать, очень бы огорчилась, но первая супруга скончалась. Привел князь в дом новую жену – слуцкую княгиню Александру, дождался с нею сына, которого назвали Константином Василием. И хотя детство мальчик провел в Турове, с Ильей они подружились. Да и мачеха относилась к нему как родная мать.

Княгиня присутствовала и при этом разговоре. Но не вмешивалась, давая понять, что это мужское дело. Да и знать не могла, как проходила та помолвка.

Однако Константин Иванович, посчитав, что негоже ей промолчать, обратился к жене:

– Ты слышала, мать?

Княгиня Александра не знала, чью сторону занять.

– Слышать, то слышала, но разве я судья Илье?

– Ты же ему как мать родная. Да и он к тебе хорошо относится.

– Вот поэтому мне и трудно что-либо посоветовать.

– Ты о чем?

– Неправильный совет много зла принесет, а мне не хотелось бы, чтобы отношения у нас с Ильей изменились.

– А ты посоветуй так, чтобы он на тебя не обиделся.

Все это время Илья молча, будто это его и не касалось, наблюдал за разговором отца и мачехи.

Ему нравилось, что княгиня Александра не собирается поучать его. Видимо, и в самом деле не знает, как поступить в этой ситуации. Но ему, по правде говоря, и не нужна была ее поддержка. Лучше сказала бы, чтобы решал сам.

Княгиня Александра словно прочла его мысли:

– Илья – человек взрослый…

– Взрослый? – князь негодующе посмотрел на жену.

Никак не отреагировав на это, она продолжала:

– Поскольку взрослый, от него все и зависит.

– Мать! Ты понимаешь, о чем говоришь? – Константин Иванович перешел на крик. – В какое положение меня ставишь?

Понять князя Острожского можно было. Помолвка детей, совершенная в детстве, на обе стороны возлагала немалые обязательства, становясь своего рода законом. А тот, кто нарушал его, если другая сторона не соглашалась расторгнуть брачный контракт, мог предстать перед судом. Мало того, общество осудило бы его как не сдержавшего данное слово.

Княгиня попыталась успокоить мужа:

– Надо поехать к князю Юрию и поговорить по душам…

– Не поеду! Никогда! – тем самым Константин Иванович дал понять, что это его окончательное решение, а, зная характер Острожского, нетрудно было представить, что так и случится. И обратился к сыну: – Не нравится Барбара?

– Да не в том дело.

– А в чем?

– Я должен сам решить, на ком жениться!

– Сам? Что-то слишком рано повзрослел!

Илья ничего не ответил.

Промолчала и княгиня Александра.

Это молчание Острожский расценил по-своему:

– Вы что, сговорились?

Но Илья и мачеха продолжали молчать, будто набрав в рот воды. Они хорошо знали, что только спокойствием можно унять гнев князя, иначе совсем выйдет из себя, и тогда добра не ожидай.

У Константина Ивановича от злобы лицо перекосилось, ресницы нервно задергались. Он быстрыми шагами то измерял комнату, то, будто статуя, застывал на месте.

– Что же мне делать? – в его словах чувствовалось отчаяние.

Он адресовывал их не Илье, не жене, а самому себе, произносил вслух потому, что ситуация сложилась очень сложная, и не находил из нее выхода. Все-таки старшего сына он сильно любил и обычно старался не навязывать ему свою волю.

– Ничего не нужно делать, – осмелилась нарушить молчание княгиня Александра.

– Ничего?

– Ничего.

– Не понимаю тебя.

– Пусть Илья сам разбирается…

– Илья? – Константин Иванович ничего не понимал.

– А я, папа, согласен.

– В чем?

– Неужели ты не догадываешься? – опередила пасынка княгиня. – Илья едет к Радзивиллу и просит, чтобы тот расторгнул брачный контракт. – И продолжила, обращаясь к Илье: – Так я поняла, сынок?

– Конечно, сам все и улажу.

– Илья, ты не знаешь, каким гневным бывает князь Юрий, когда ему что-то не нравится, – предупредил сына Острожский.

– Ты меня, папа, еще плохо знаешь.

– Это что-то новое?

– Пускай едет, – поддержала Илью Александра. – Все будет хорошо.

– Так и быть, – окончательно согласился Константин Иванович.

Илья, радуясь, что все уладилось, решил уйти.

– Постой, – неожиданно остановил его отец, – а ведь неслучайно ты не хочешь брать в жены Барбару?

– Ты же знаешь, наиболее важные решения я привык принимать самостоятельно.

– А все же?

– Можно, папа, я скажу позже?

Острожский посмотрел на сына, как бы оценивая его. Мимо внимания не ускользнуло, что Илья, хотя и повзрослел, еще в чем-то обычный мальчишка – ершистый, окончательно не сложившийся. Но именно из-за этой своей чрезмерной самостоятельности стал теперь для него как никогда дорогим. Поэтому и решил не настаивать на ответе, что стало причиной принятия такого решения:

– Что ж, сын, успеха тебе!

Однако так и не дождался, когда будет расторгнута помолвка Ильи с Барбарой Радзивилл. Вскоре после этого разговора его не стало, а Илья, удрученный смертью близкого человека, на некоторое время забыл о своем решении и вернулся к нему только через шесть лет.

Но знал бы Константин Иванович, как будут разворачиваться события, в гробу бы перевернулся.

Случилось так, что расторжение брачного контракта нависло и над старшей дочерью князя Юрия, с которой был помолвлен воевода Станислав Гаштольд. Возможно, он и взял бы в жены Анну, если бы она не оказалась девицей легкого поведения, успев родить двоих детей, которых, чтобы дело не приняло широкую огласку, отдали в монастырь. Прослышав об этом, Гаштольд заявил, что Анне никогда не быть его женой. Однако князь Юрий отказался пойти навстречу, утверждая, что данное слово нужно держать.

И, надо же было случиться, именно в тот момент, когда Радзивилл еще не пришел в себя после известий (отец есть отец, и дочь, какой бы она ни была, – родной человек), к нему с подобной просьбой прибыл Илья Острожский. Конечно же, и он получил отказ.

Князь Юрий, понимая, что появление второго «зятя» не станет секретом, а тем самым его доброе имя будет еще больше опорочено, обратился с жалобой к королю. В результате Гаштольд и юный Острожский выступили в роли обвиняемых.

Сигизмунд оказался перед непростым решением, как поступить. Тем более о том, что случилось, уже многие в высших кругах знали и неоднозначно высказывались. Немало было и тех, кто сочувствовал женихам, прежде всего Гаштольду. Но большинство осуждало их, как не сдержавших данное слово. Никто не хотел принимать во внимание тот факт, что и за Гаштольда, и за Илью Острожского в момент заключения брачного контракта, все решали родители. Тогда это было обычным явлением.

После некоторых раздумий Сигизмунд принял, как ему казалось, справедливое решение. Поскольку Гаштольд негодовал, что ему предлагают опороченную невесту, взамен Анны король предложил тому Барбару. Следовательно, Анна должна была стать женой Ильи.

Гаштольда подобное завершение дела устраивало, а Илья, как и любой бы на его месте, возмутился. Он снова появился перед Юрием Радзивиллом и заявил, что на Анне тем более не женится. Князь возразил, что решения, принятые королем, не обсуждаются, а выполняются. Видя, что это Илью не убедило, гневно спросил:

– Ты что, против короля?!

Илья в порыве такого же негодования ответил:

– Если король принимает несправедливые решения, это не король!

– За свои слова ответишь.

– Отвечу, но в жены Анну не возьму!

Князь Юрий понял, что «зятьку» нельзя палец в рот класть, поэтому попробовал еще раз договориться по-доброму:

– Обручись с Анной, и я забуду твои слова.

– Я же сказал: никогда!

– Тебе же будет хуже, – Радзивилл, как ни странно, проявил удивительное спокойствие. – Не волнуйся, о дате обручения сообщу заранее.

– Повторяю, этого не будет!

Как и следовало ожидать, Илья в названный день так и не появился.

Радзивилл вне себя от гнева, посылая проклятия в адрес несостоявшегося зятя, снова обратился за помощью к королю. Красок, чтобы очернить Илью, не жалел. Но и не терял уверенности, что тот женится на Анне.

Но Сигизмунда будто подменили. Если первое решение принимал, не задумываясь, то в данной ситуации не спешил. Твердо взвесив все «за» и «против», понял, что любой бы на месте Ильи от такой бы невесты отказался. Нет, король в одночасье не превратился в праведника. И не изменил своей привычке искать любовные утехи на стороне, но ему почему-то стало жаль Илью. Отменить предыдущее решение – значит, расписаться в собственной слабости. Принять новое – продолжать заставлять Острожского-младшего жениться на опороченной невесте. Сигизмунд оказался в тупике и не знал, как выйти из него. В результате судебное разбирательство затянулось на год.

Во время одного из заседаний королю подали записку. Сначала возмутился, что кто-то может отвлекать его внимание в такой ответственный момент, но, услышав, что эта записка от Костелецкой, взял ее.

Катажина по-прежнему оставалась для него человеком, который мог обращаться в любое время и по любому поводу. Развернул вдвое сложенный листок: «Прерви заседание и приезжай. Срочно!» Эти слова прозвучали для него как приказ.

Заседание, к изумлению присутствующих, сразу же было перенесено на следующий день. Пока все оживленно обсуждали, что могло стать причиной этого, Сигизмунд поспешил к Костелецкой. Едва переступив порог дома, спросил:

– Что-либо важное?

– Важнее быть не может.

– Не могла подождать?

– Не могла.

– В чем дело?

– С этого и начал бы.

От услышанного широко раскрыл глаза:

– Беата любит Илью Острожского!

– А как он к этому относится?

– И он ее.

– Почему не говорила раньше?

– Не знала.

– Должна была знать!

– Ты тоже не знал.

– Ну и что?

– Познакомились они на одном из балов, которые проводились в Вавеле. А теперь такая ситуация…

Сигизмуд понял, что Илью Острожского ни в коем случае нельзя заставлять жениться на Анне Радзивилл. Следовательно, нужно отменить ранее принятое решение и оказаться в незавидной ситуации.

Но если до этого разговора с Катажиной постепенно приходил к мысли, что и в самом деле нужно отступать, то теперь, наоборот, пошел едва не в наступление:

– Ты знаешь, что после этого начнут говорить? – не дождавшись от Костелецкой ответа, продолжил: – Король ради своей незаконнорожденной дочери готов пойти на все! Даже отменить собственное решение!

– Мне плевать!

Такой княжну он еще никогда не видел. Впрочем, нечто подобное вспомнил. Но тогда перед ним оказалась не Катажина.

Это было в годы его молодости, когда однажды с друзьями он поехал на охоту. Тогда они настигли волчий выводок. Волчата оказались совсем малыми, и их забрали с собой.

Он знал, что в подобных случаях волчица теряет чувство бдительности и обязательно ходит где-то рядом. Знал и то, что инстинкт любой ценой сохранить свое потомство может подтолкнуть ее к непредсказуемым действиям. Однако подумал, а чего ему бояться? Рядом несколько вооруженных человек.

Смело слез с коня и немного отошел в сторону.

Лучше бы этого не делал. Из-за небольшого куста на него смотрели разъяренные глаза хищницы. Еще мгновение – и волчица прыгнула бы, и тогда…

Он интуитивно подался назад…

Спасло его, правда, не это, а то, что сзади оказался опытный охотник, который шел следом. Точно посланная стрела, поразила зверя прямо в пасть. Волчица захрипела и замертво свалилась на землю.

Сигизмунд облегченно вздохнул. Но эти разъяренные глаза он запомнил на всю жизнь. Теперь точно так же на него смотрела Катажина.

«Чертова баба, – промелькнула мысль, – если что, она любому горло перегрызет!» За нею, правда, появилась другая, более светлая и приятная: «Любит Катажина Беату больше, чем Януша».

Беату больше, чем Януша, любил и сам он.

– Слышишь, мне наплевать на всех! – вывела его из раздумий Костелецкая.

– И на меня?

– Перестань задавать неуместные вопросы! И забудь о своих амбициях!

– Что я должен сделать? – сразу сник он.

– Расторгни брачный контракт Ильи Острожского.

Но он все еще не собирался сдаваться:

– Ты представляешь, как к этому отнесутся в суде?

– Тебе трудно извиниться? – Катажина сказала это так спокойно, будто проблема не стоила выеденного яйца, а исход дела для нее был заранее известен.

– У тебя все так просто…

– Если по-настоящему любишь дочь, так и для тебя не возникнет сложности.

– Люблю.

– Действуй, мой король! – победно заявила Костелецкая.

Решение освободить его от каких-либо брачных обязательств перед Радзивиллами Илья Острожский встретил с такой радостью, что, как говорится в сказках, ни пером описать, ни словами передать. Но у нас, как известно, не сказка, а одна из тех былей, которые настолько наполнены необычными приключениями, что, по сути, сами превращаются в легенды.

Приключения, правда, появятся немного позже, а пока Илья как на крыльях летел к своей возлюбленной. Благо, сделать это было легко, поскольку Беата находилась у своей матери, а путь от Вавеля до замка Костелецкой много времени не занимал.

Первой молодого князя, однако, встретила не возлюбленная, а будущая теща. Не из-за того, конечно, она опередила дочку, что Беата не слишком соскучилась по Илье или нашла интересное занятие, позабыв о том, без кого жизни себе не представляла. В равной степени, как и Илья, без Беаты.

Причина была куда более прозаическая и – увы! – хорошо известная не одному поколению зятьев. Даже в том случае, если они выступают еще в роли зятьев будущих.

Тещи на то и тещи, чтобы с самого начала вести себя деловито (так и просится слово «агрессивно», но мы, принимая во внимание, что тещи – все-таки люди, в крайнем случае среди них люди встречаются, не будем слишком категоричны).

Впрочем, и Катажину Костелецкую понять можно, причем по двум весьма веским причинам, обе из которых настолько находятся близко одна к другой, что легко превращаются в единое целое.

Катажина еще хорошо помнила, какие золотые горы обещал ей влюбленный Сигизмунд. И не забывала, чем все закончилось. Поэтому боялась, чтобы судьба единственной дочери не была похожа на ее. А проще говоря, чтобы Илья, сполна сыграв роль влюбленного, не нашел более престижную невесту.

Это означало бы для дочери не только одиночество, в лучшем случае с незаконнорожденным ребенком, которого отец, если все же по-настоящему любил его мать, не забывал. Могли бы уплыть и большие богатства, а их, как уже отмечалось, у Острожских было несметное количество. Наличие состояния и стало второй причиной, которая повлияла на то, что Костелецкая решила опередить дочь и встретить Илью.

Он же, сообщив слуге о цели своего приезда, увидел перед собой ее мать и растерялся. И его можно понять. Еще мгновение – и ты с распростертыми руками бросишься обнимать единственную, а вместо нее появляется будущая теща, и ты должен…

Собственно говоря, от незнания, как вести себя в подобной ситуации, наш герой и опешил.

Назвать Костелецкую мамой язык не поворачивался. Тещей – тем более. Обнять? Но где это видано, чтобы зять тещу обнимал. Хотя…

Катажина, ожидая встречи, так основательно подготовилась, что, если бы Илья перед этим хорошо отдохнул в корчме или повстречал Костелецкую в сумерках, мог бы легко спутать ее со своей невестой.

Будущая теща Острожского была неотразимо красива. Распущенные волосы, слегка приоткрытый рот, изящный поворот головы, – все свидетельствовало о том, что эта женщина, если поставит перед собой важную задачу, обязательно добьется ее исполнения. Она ни перед чем не остановится.

Костелецкая, посмотрев на него, томно произнесла:

– Илья, дорогой…

Острожский, увидев так близко ее пытливые глаза, мысленно перекрестился, моля Бога, чтобы не толкнул его на какой-либо необдуманный поступок, но не удержался от соблазна и назвал Катажину тем ласковым словом, которое любая теща желает услышать из уст зятя, хотя чаще всего она его не заслуживает:

– Здравствуйте, мама!

– Сынок, – пролепетала Катажина, – правда, своевременно спохватилась, кокетливо улыбнулась: – Простите, князь, что я с вами разговариваю так по-родственному.

– Простите и меня, княгиня, – понял свою оплошность Илья.

– Пустяки все это, князь, – Костелецкая дала понять, что ничего необычного не случилось. – Не правда ли, Илья… Еще раз простите. Не правда ли, князь, мы будем друзьями?

– Конечно, княгиня, – Острожский дал понять, что и сам рассчитывает на взаимопонимание. Хотя какой из зятьев не тешит себя подобной надеждой, которая после женитьбы исчезает так же быстро, как утренний туман.

Илья хотел спросить, где же Беата, но Катажина, догадавшись, о чем он думает, успокоила:

– Не волнуйтесь, скоро увидите и Беату.

– Я бы хотел как можно быстрее.

– Какой же вы нетерпеливый, – Костелецкая многозначительно улыбнулась. – В ваши годы и я такой была. Да и теперь нетерпеливая…

От услышанного Илья широко раскрыл глаза, подумав, что будущая теща слишком открытая, говоря об интимном. Зачем ему об этом знать?

Катажина, прочитав его мысли, кокетливо помахала пальчиком:

– Я не об этом, зятек. Простите, я не об этом князь.

Острожский, будто застигнутый на чем-то недозволенном, покраснел, совсем растерялся, не зная, как реагировать на ее шутливость, но Костелецкая сама пришла на выручку:

– Нетерпеливая я, когда дело касается будущего дочери.

Илья облегченно вздохнул:

– В таком случае, княгиня, мы с вами единомышленники.

– Мне это приятно слышать, князь. Однако…

– Что?

Катажина неожиданно стала серьезной. Куда только подевалась недавняя игривость? Ее будто подменили.

В глазах уже чувствовалась не озорная молодость, в движении рук – не страстная привлекательность. Да и осанка как-то сразу изменилась. Костелецкая стала похожа на хищную птицу, которая, выследив долгожданную добычу, не спешит расправиться с ней, а старается перед этим получить как можно большее удовольствие.

От такого резкого изменения ее внешнего облика, не говоря о поведении, Илье стало не по себе. Он также внезапно посерьезнел, даже появилась столь не характерная ему скованность. Он ожидал объяснения от Костелецкой: что же послужило причиной, что будущую тещу стало не узнать?

– Однако, князь, – нарушила молчание Катажина, – хотелось бы быть убежденной, что Беата, выйдя за вас замуж, будет уверенно чувствовать себя в вашем доме. – Сразу поправилась: – В своем доме!

– О чем разговор? Я ее и пальцем не трону!

«Мальчишка, – подумала Костелецкая, – совсем мальчишка. Но баснословно богатый мальчишка!»

– Я в этом, князь, не сомневаюсь.

– А в чем?

– Насколько я знаю, у вас есть младший брат.

– Константин-Василий, его родила моя мачеха.

– Он наследник, как и вы.

– Естественно. Что в этом удивительного?

– Ничего удивительного в этом нет, – согласилась она, – но сами понимаете…

– Не понимаю.

– Мне это, конечно, неприятно говорить вам, но и промолчать не могу. Как бы лучше сказать…

– Говорите, я пойму.

– Все мы, князь, смертные.

Илья окинул Костелецкую взглядом, будто изучая ее:

– Княгиня, да вам еще жить и жить!

– Я не о себе, князь.

– Не о себе? – Острожский испугался. – Вы хотите сказать, что может что-нибудь случиться с Беатой?

– Причем здесь Беата?

– Что-то вы, княгиня, – Илье перестала нравиться та загадочность, с которой говорила Катажина, и его скованность сразу же исчезла: – Не договариваете. Будто бы чего-то боитесь.

– Я за вас боюсь.

– За меня?!

– Конечно. Но больше за свою дочь. Если она станет вашей женой, то…

– И какая же опасность меня подстерегает? – Острожский скептически улыбнулся.

– А вы, князь, не улыбайтесь. Всякое может случиться.

– С любым может.

– Любые меня не интересуют.

– Извините, – разговор Илье уже не нравился, – а чего это вы обо мне так беспокоитесь?

– Повторяю, не о вас, а о дочери.

– И что я должен сделать?

– Вот это мужской разговор.

– Спасибо, княгиня, что мы, наконец, нашли общий язык.

Костелецкая пропустила мимо ушей его иронию:

– Раз у вас есть брат, мне бы не хотелось, чтобы после вашей смерти он стал единственным наследником Острожских.

– Он и по закону не может быть единственным наследником, – этот разговор Илье уже опротивел, но, чтобы сразу же не обострять отношения с будущей тещей, вынужден был поддерживать его.

– Законы я знаю.

– А законы соблюдаются.

– Какой вы, князь, непонятливый. Я должна быть уверена, что вы, в случае чего, оставите завещание, в котором конкретно укажете, что останется за Беатой.

– Княгиня, почему вы меня хороните? – вздохнул Острожский.

– Я – мать, князь.

С этим, Илья, конечно, не мог не согласиться. Как и с тем, что в случае его смерти Беату не оставят без наследства. Но умирать ему в таком возрасте не хотелось, а получалось, что Костелецкая словно подталкивает его в могилу. Но своего недовольства так и не высказал. Важнее то, что теперь не должно быть препятствий находиться рядом с возлюбленной. Поэтому и сказал Катажине то, чего она так ожидала:

– Если что случится, не сомневайтесь, Беата получит причитающееся ей наследие. Ведь Константин-Василий совсем еще юный.

Сказав это, еще больше опечалился. Получалось, что в самом деле сам себя хоронит.

– Выше голову, князь, – взбодрила его Катажина. – Никак по Беате соскучились?

Стоило прозвучать имени возлюбленной, как от печали и следа не осталось.

– Да, заждался!

– Степан! – позвала Костелецкая слугу.

– Здесь я! – появился тот мгновенно.

– Где княжна?

– Как обычно, в своей комнате.

– Скажи, что жених пришел, – произнося это, Костелецкая подмигнула Острожскому. – Оставлю вас, князь, наедине. Понимаю, дело молодое.

Она поспешила скрыться до того во времени, пока появится дочь.

Хотя Илья начал догадываться, что мать с дочерью заранее договорись о разговоре, а только после этого появится Беата, от мысли, что с Костелецкой он быстро нашел взаимопонимание, на сердце стало легко. Не удручало даже то, что Катажина завела разговор о том, как будет жить ее дочка, если он невзначай умрет. Хоть сначала и опечалился, воспринял это как обычное беспокойство матери за своего ребенка. Невзирая на то, что здоровьем никогда не мог похвастаться. Впрочем, на него особого внимания и не обращал. Жил, как все мужчины из богатых семей.

Рано садился на коня. Рано брал в руки оружие.

И также рано чувствовал радость победы или переживал горечь поражения.

Не догадывался только Илья, что Костелецкая, выяснив, кто избранник ее дочери, будучи прекрасно осведомленной о богатствах Острожских, поспешила навести справки и том, что обычно широко не афишируется. Тогда-то и узнала, что Илья часто болеет. Поэтому на всякий случай и решила поговорить с ним на эту щекотливую тему.

Не предполагал, что Беата была в курсе всего, а, узнав о намерении матери, не попыталась остановить ее, мотивируя тем, что негоже сразу заводить разговор, который может человека оскорбить.

Дочь и мать были единомышленниками и легко находили общий язык, обе любили красиво жить, а для этого нужны деньги. Много денег.

Костелецкой часто помогал король. Когда Беата была юной, Сигизмунд не забывал и о ней, но теперь она должна рассчитывать на мужа. Зная ее запросы, супруг должен быть очень богатым. Поэтому Илья подходил Беате как нельзя лучше. Однако это не значит, что она князя не любила. Впрочем, мать и дочь сходились и в этом.

Катажина, не задумываясь, бросилась в объятия короля. Беата – в объятия достойного продолжателя славного и богатого рода Острожских.

На парадной лестнице, ведущей в апартаменты замка, наконец показалась княжна. Она немного задержалась, и Илья, утомленный ожиданием, бросился ей навстречу так стремительно, как уставший в пустыне путник, изнуренный от жары, припадает к роднику, которого дождался на своем пути.

– Беата, родная…

Он обнял ее, прижался губами к ее устам, а потом начал страстно целовать в шею.

Беате, конечно же, было приятно, но, оглядевшись по сторонам, попросила:

– Милый, не здесь.

Острожский и сам понимал, что нужно вести себя более сдержанно, ибо любознательные слуги видят все, но ему трудно было контролировать себя. И только когда Беата, спросила: «А тебе нравится мой наряд?» – оторвался от ее шеи, и глаза наполнились изумлением.

Такой Беату он еще никогда не видел. Готовясь к встрече, она специально подобрала лучший наряд и выглядела превосходно, будто принцесса из сказки.

Платье из китайского шелка украшало ее фигуру. Оно было пошито мастерски, подчеркивало стройность стана, но одновременно девушка носила его непринужденно, создавая тем самым некую загадочность. Руки украшали дорогие браслеты, а на пальцах виднелось несколько изящных перстней, в ценности которых сомневаться не приходилось. Во всяком случае, отдельные из них были из золота.

– Как я тебе? – повторила свой вопрос.

Илья, забыв о предупреждении, что не следует здесь давать волю чувствам, прижал любимую к себе еще сильнее.

– Ты просто чудо!

Беате эти слова понравились, но их было недостаточно.

Она приподняла правую ногу, немного вытянув ее.

В глаза Острожскому бросилась модная туфелька, по краям украшенная золотыми нитями. Мгновение – и он вспомнил, что, наведываясь на королевские балы в Вавеле, поговаривали, именно туфелькой и привлекла некогда будущая жена Сигизмунда.

Конечно, Илья никогда той обуви не видел, но теперь, рассматривая изящную туфельку на ноге у Беаты, был уверен, что она куда лучше той, которая в свое время свела с ума короля.

– Я ничего подобного никогда не видел! – Илья взирал на возлюбленную с еще большим восхищением. Чувствовалось, что если бы это происходило в другом месте, он, не задумываясь, снял бы туфельку с ноги Беаты и поспешил до краев наполнить ее игристым вином. А потом, делая глоток за глотком, наслаждался бы, получая еще большее удовольствие от того, что этот живительный сосуд, благодаря которому он ощущает безмерную радость, не что иное, как обувь самого близкого ему человека.

– Пойдем же, милый, ко мне, – Беата повлекла его за собой, и он так же быстро, как и она, начал преодолевать ступеньку за ступенькой, спотыкаясь при этом и непринужденно, по-детски смеясь.

Когда поднялись на второй этаж, Беата, порывисто дыша – было заметно, что княжне трудно совладать с чувствами, переполнявшими ее, указала на одну из дверей:

– Сюда…

Илья, как в полусне, шагнул в комнату. Затем услышал, как Беата быстро повернула ключ в замке.

Он увидел высокую и широкую кровать, стоявшую едва не посередине комнаты, от этого показавшуюся огромной.

А еще услышал мольбу Беаты. Даже не мольбу, а шепот, прерывающийся учащенным дыханием:

– Я люблю тебя, милый… Только тебя одного.

Илья слабо помнил, как подхватил ее на руки и понес к кровати. Не отдавая себе отчета, стал быстро и неумело срывать с княжны одежду. Видя это, она тихо попросила:

– Не надо, я сама. Я сама…

Он уже не слышал ее голоса, как, видимо, и Беата не слышала его горячих признаний в любви.

Обоим было не до этого.

Они говорили интуитивно, выражая то, что давно требовало выхода, а сами всецело были поглощены своим чувством и словно плыли в невесомости, на волнах которой было так приятно, что хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

И, утомленные, после легли рядом друг с другом. На смену легкости пришло осознание, что свершилось нечто особо важное для обоих, теперь они уже не те, какими были до этого. Познали то, чего были лишены. Прикоснулись к самой загадочной тайне бытия, и от этого прикосновения внутри что-то перевернулось.

Илья, увидев в глазах Беаты слезы, очень удивился.

– Ты плачешь?

– От счастья, любимый.

Беата крепко прижалась к нему, он почувствовал, как тревожно стучит, будто у пойманной птицы, ее сердце.

– И я счастлив, – ответил князь. – Счастлив, что ты моя…

Свадьбу назначили на 3 февраля 1539 года.

Стоял морозный день, но в помещении было так натоплено, что стало даже жарко. Собрались сотни приглашенных. Было даже несколько тесновато. Но на это никто не обращал внимания. Каждый старался сказать жениху и невесте самые лучшие, самые теплые слова. Все преподносили дорогие подарки. И в этом стремились превзойти друг друга.

Костелецкая, внезапно помолодевшая, была счастлива не меньше молодых. От мысли, что дочь выходит замуж за богатейшего человека в Великом Княжестве Литовском, ей становилось особенно радостно. Одно, правда, омрачало этот торжественный день. Мечтала, чтобы на свадьбе дочери присутствовал и король. Но в то время Сигизмунд отдавал замуж за венгерского короля Яна Заполью свою старшую дочь Изабеллу, поэтому приехать не мог. Катажина не слишком огорчалась. Особенно, когда наблюдала за дочерью и зятем, все больше убеждаясь, насколько они подходят друг другу.

А Беата с Ильей, казалось, никого не замечали вокруг, счастливые, что с этого момента уже всегда могут быть рядом, и уверенные, что их никто и ничто не разлучит. Поскорее хотелось остаться вдвоем. Заново пережить те минуты единения, когда больше ни о чем не хочется думать, только о том, чтобы до бесконечности продолжалось наслаждение, а душа летала в заоблачных высотах, не спеша опускаться на землю.

Нетерпение сжигало Беату и еще по одной причине. Перед венчанием Илья заявил ей:

– Готовлю тебе сюрприз.

– Что еще за сюрприз? – попыталась узнать она.

– Сюрприз на то и сюрприз, чтобы о нем до поры до времени не знать.

– Тогда хоть скажи, когда его ожидать.

– В первую брачную ночь.

– Что ты задумал? – в глазах Беаты зажглись озорные искорки.

– Совсем не то, о чем ты думаешь, – Илья рассмеялся.

– И не стыдно тебе? – начала укорять его княжна.

– За что?

– Сам же провоцируешь…

– На что?

Тогда они едва не поругались, а теперь, сидя за свадебным столом, Беата сгорала от нетерпения. Что же за сюрприз подготовил ей муж? Но виду не подавала, спрашивать не осмеливалась, будучи уверенной, что Илья опять начнет отшучиваться.

Только глубоко за полночь гости начали расходиться по отведенным им комнатам. Беата и Илья с облегчением вздохнули. Наконец они могли остаться одни. Катажина подошла к дочери и зятю, ведь понимала, насколько новобрачным надоело постоянно находиться в центре внимания.

– Спокойной ночи, дети.

Но не была бы Костелецкая Костелецкой. Вслед за этим обычным пожеланием прозвучало то, что повергло в краску не только Беату, но и Илью. Князя, может быть, даже в большей степени, потому что он, оторванный от городской жизни, имел приблизительное представление о царивших в высших аристократических кругах нравах, когда в Кракове все больше начали перенимать европейские манеры, ведущие к вседозволенности во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной.

– Хотя какой покой может быть в брачную ночь! – после этих слов Катажина многозначительно улыбнулась.

– Мама, как не стыдно? – попыталась урезонить ее дочь.

– То, что естественно, стыдным быть не может, – философски рассудила Костелецкая.

Илья не знал, что на это ответить. Поэтому решил промолчать, хоть ему и стало стыдно за такую грубую откровенность тещи. Не будешь же перечить ей в такой момент.

Выручила Беата:

– И тебе спокойной ночи, мама.

– Спокойной ночи, – машинально повторил Илья.

– Вот мы и одни, дорогая, – нежно сказал он, когда молодожены вошли в свою комнату.

– Как я ждала этой минуты, – Беата, не ожидая, когда Илья обнимет ее, сама прижалась к нему всем телом так сильно, что супруг едва устоял на ногах.

– И я также, – он прикоснулся губами к мочке ее уха, жадно проведя языком.

От этого прикосновения она вздрогнула, ноги стали подкашиваться.

– Минуточку…

Илья бросился к высокому сундуку, стоявшему в углу, приподнял тяжелую крышку.

Ничего не понимая, Беата внимательно следила за действиями мужа.

– Сейчас…

Видно было, что князь что-то усердно ищет. Он выбросил из сундука кафтан, следом на пол полетел кусок ткани, которая, видимо, чем-то была особенно дорога семейству Острожских, поэтому так старательно сохранялась, а за нею более мелкие вещи. Казалось, сундук бездонный. Когда терпение у Беаты почти иссякло, Илья радостно воскликнул:

– Наконец!

В руках он держал большую медвежью шкуру.

– Зачем она тебе? – удивилась княжна.

– Ты же знаешь, что в детстве меня родители помолвили с Барбарой Радзивилл?

– Нашел время вспоминать!

– Не обижайся. Прошу тебя, внимательно меня выслушай.

– Если так не терпится, – неопределенно ответила Беата.

– Я быстро… Юрий Радзивилл и мой отец после помолвки отправились на охоту и убили двух медведей. После чего договорились сохранить шкуры до свадьбы.

Беата по-прежнему ничего не понимала.

– Если ты не против, она и будет нашим брачным ложем!

Больше не произнося ни слова, Илья бросил шкуру на пол.

– Как ты додумался?! – Беата с восхищением посмотрела на него. – Это же надо!

В ее взгляде сквозило желание как можно быстрее отдаться страсти, любви. И нетерпеливо, будто боясь, что найдется тот, кто лишит их этих неповторимых минут, попросила:

– Быстрее же, – и начала раздеваться.

Илья последовал ее примеру.

Словно сглазила Костелецкая князя Илью.

Только стихли разговоры о том, как пышно была обставлена свадьба. Только стали молодые по-настоящему ощущать радость семейного счастья… Но не успело войти оно в свои права, как в замок над Горынью уже начала заглядывать беда. Сначала, правда, она себя здесь полноправной хозяйкой не ощущала. Захворает Илья Константинович, но пройдет день-другой – снова на ногах, занимается делами. А дел у него тьма. За братом Константином-Василием в таком возрасте (только двенадцатый год пошел) присмотр нужен, поэтому приходится с утра до вечера крутиться будто белка в колесе.

Конечно, есть в замке и управляющий, и эконом, прислуга не одной сотней человек исчисляется, но и за ними следить надо. Смотреть, чтобы спустя рукава не работали. Поэтому княжеское око везде зреть старается. А поскольку Илья Константинович – человек требовательный, то и отдохнуть некогда.

Беата, видя, как муж ни минуты не отдыхает, а к вечеру ног под собой не чувствует, иногда не удержится, упрекнет:

– Аль тебе больше других надо?

А Илья посмотрит на нее, улыбнется так нежно и открыто, что сердце ее растаять готово:

– Не о себе, женушка, думаю, а о сыне нашем.

Ведь с начала беременности уверен, что обязательно сын родится. Беата тоже против этого ничего не имела, хотя и на дочку была согласна.

Но сын, что бы ни говорили, лучше: подрастет – законным преемником отца станет. А дочка родится – думай-гадай потом, кого она в мужья себе возьмет. Желающих породниться с Острожскими (а Острожской с момента женитьбы Беата себя с гордостью называет. Иногда в момент уединения не удержится, несколько раз вслух повторит: «Княгиня Острожская», – и от этого словно еще моложе становится) немало найдется. Однако зятем может стать и тот, кто, прибрав к рукам все богатства, начнет транжирить их направо и налево.

Этого Беата больше всего боится. Потому что ее это достояние. И будет его еще больше. Думая о богатствах, начала постепенно свыкаться с мыслью, что и дочка ей не помешает.

Когда же первый раз почувствовала, что ребенок в животе шевельнулся, побежала к Илье:

– Сынишка наш о себе дает знать!

Эта радость передалась и ему, однако для убедительности все же переспросил:

– Так и ты сына хочешь?

– Хочу, – ответила искренне. Потому что и в самом деле была уверена, что обязательно родится мальчик.

Но, видимо, не только мыслью о сыне жил князь Острожский в это время. Через минуту его радость сменилась печалью. Глаза Ильи стали грустными. И хотя старался виду не подать, Беата сразу все поняла.

– Ты чем-то расстроен? – в этом ее обращении заключался не только вопрос, присутствовало желание успокоить мужа, вселить в него надежду.

– Знаешь, в последнее время плохие сны приходят, – по тому, как это было произнесено, поняла, что Илье давно хотелось выговориться, но все не находил времени, а, скорее всего, не хотел отвлекать ее напрасными разговорами.

– Почему думаешь, что плохие?

– А как иначе объяснить это?

– Что?

– Снилось, что поднимаюсь в гору. И чем выше взбираюсь, тем труднее идти…

– Так в этом ничего удивительного нет!

– Не перебивай, дослушай, – попросил супруг.

– Извини.

– Поднимаюсь я в гору, казалось бы, до вершины добрался, а тут огромный камень на меня готов обрушиться. Я в сторону…

– Уберегся?

– Уберегся, но следом за этим валуном другие посыпались. И так много, что, если бы не проснулся, они бы погребли меня под собой.

– Но проснулся же, – успокоила его, – значит, ничего плохого не произошло.

– А если бы не проснулся?

– Если бы, если бы… А если бы мы с тобой не встретились?

Беата уже прекрасно знала, как можно легко оторвать Илью от самых тревожных мыслей. Обычно, когда произносила нечто подобное, печаль у мужа сразу исчезала. Будто и не было ее. И теперь не ошиблась. Князь сразу повеселел, словно подменили его:

– Как ты можешь такое говорить? Я представить не могу, как жил, пока не встретил тебя. Знаешь…

Она знала, что после этого признания он готов долго-долго говорить о том, как любит ее. И обычно слушала с удовольствием, но теперь оборвала:

– Знаю, родной, знаю. Прости, я пойду.

– Тебе неинтересно? – радость исчезла с его лица.

– Пойду отдохну. Сам понимаешь, в каком положении.

– Понимаю.

Поверил, не догадался, да и подумать не мог, что она способна в этот момент врать. Но Беате очень хотелось остаться одной. Она боялась: Илья после рассказа о своих снах догадается, что они по-настоящему встревожили ее. Чувствовала – не случайно это. Понимала, что камни, готовые раздавить мужа, – плохое предзнаменование. Надежду вселяло лишь то, что ему удавалось увернуться от них.

Была бы рядом мать, поделилась с ней. Но она далеко. Поехать к ней, конечно, можно, однако Илья сразу заподозрит неладное. А этого Беата боялась не меньше, чем его плохих снов. И не хотела, чтобы он потерял веру. Ибо как без веры жить? Она была католичкой, а Илья православным, и когда познакомились, надеялась перетянуть его на свою сторону. Он же, только услышав об этом, решительно запротестовал:

– Православным буду всегда. До последнего вздоха.

– А разве католиком хуже? – все еще пыталась переубедить, однако он и слышать не хотел. Даже приводил примеры, как представители этой веры, язвительно подчеркивая «твоей веры», вершили и вершат далеко не праведные дела.

Тогда Беата не знала, что и ответить. Понимала, что не все православные такие уж хорошие, как кажется, только примеров у нее не было.

Илья был очень образованным, это она понимала, но когда поселилась в Остроге, узнала, что его отец, князь Константин Иванович – истинный поборник православия, самоотверженно служивший ему, сделал все, чтобы своим детям привить веру.

Да что дети, все окружение Острожских с гордостью называло себя православными, но в тоже время предвзято относилось к католикам. Если же кто-либо исповедовал эту веру, то должен быть делать это неприметно. Чтобы исповедоваться, нужно было идти в окрестные деревни, в которых не везде католицизм был изжит.

Беата не к матери поехала, а поспешила в одну из таких деревень.

Встретил ее хорошо знакомый ксендз – немолодой, с морщинистым лицом, именно таким она больше доверяла, чем тем, которые только начинали нести службу.

– Давно не видел тебя, княгиня, – чувствовалось, что он ожидал ее прихода.

– Все времени нет, святой отец. Да и сам знаешь, какие нравы ныне в Остроге царят.

– Молодые князья непримиримы к нашей вере, как их отец?

– Константин-Василий, можно сказать, – дитя еще…

– Щедро посеянные злые семена рано всходы дают, – ксендзу не понравилось, с каким спокойствием она говорила о том, что происходит в Остроге. – Но не столько это страшно. Все, что ни есть на земле, благодаря Божьей благодати к жизни тянется. Беда в том, что, к сожалению, немало тех, кто спешит попробовать плод созревший, не задумываясь о том, к каким последствиям это может привести. А ты, княгиня, говоришь, что юн князь Константин-Василий. Он как раз в таком возрасте, когда энергии много, но не всегда она в нужное русло направлена.

Беата готова была слушать до бесконечности, потому что со всем была согласна.

Согласилась даже и с тем, что брату мужа возраст не помеха свое дело вершить. И хотя с Константином-Василием они никогда эту тему не затрагивали, чувствовала княгиня, что он совсем не такой, каким показаться желает. Догадывается Беата, как много у него на душе такого, что спрятано и только со временем раскроется, обретя свой истинный смысл.

– А муж твой, князь Илья, как себя поводит?

– Из-за Ильи, святой отец я и пришла.

– Спасение ищешь, ибо к вере своей принуждает?

– Как раз и не принуждает.

– Остепенился? Это хорошо. Глядишь, на свою сторону его и перетянешь.

– Я давно, святой отец, об этом мечтаю. Да вот беда…

– Какая еще беда?

– Нездоровится князю Илье.

– В чем-то перед Богом, значит, провинился.

– Святой отец, – Беата заплакала и стала на колени, – прошу тебя, сделай так, чтобы выздоровел муж мой. Молись за его здоровье, как и я, несколько раз на день.

– Твоей просьбе, княгиня, я внемлю. Но не только потому, что ноша, Богом мне данная, такая, а из уважения к тебе. А еще верю, что послушается тебя князь Илья, смирит гордыню свою. Если нашу веру не примет, то хотя бы с пониманием к ней начнет относиться. Вреда приносить не будет. Да и детей своих в нее посвятит.

– Посвятит, святой отец!

– Хорошо, что ты в этом уверена. Совершенное тобой, княгиня, воздастся благодатью Божьей. А с Божьей помощью и постоянным молением мы добьемся, что выздоровеет твой муж.

Вселилась надежда в душу Беаты после разговора. Но той убежденности в лучшем, о которой говорил ксендз, княгине мало показалось. Не могла забыть, какие плохие предчувствия вызвал рассказ Ильи о своих снах. Решила с ворожбиткой поговорить, которая проживала при замке.

Выслушала та, как и подобает, Беату внимательно.

Карты перед собой разложила. С места на место их перекладывает. Что-то при этом себе тихо говорит.

Видит княгиня, как постепенно лицо гадалки все больше сосредоточенным становится, а узловатые пальцы то одну, то другую карту придерживают. Не нравится, что они показывают. Наконец положила карты перед собой, задумалась.

Тревожно стала Беате. Чувствует, ничего хорошего карты не сулят. А гадалка только время выигрывает, чтобы сразу не опечалить. Помолчала она, помолчала, да и сказала:

– Не хотелось бы мне, княгиня, тебя печалить, только такая уж доля моя – говорить правду даже тогда, когда она горькая.

Не сказала гадалка еще правды этой, а Беата не просто заплакала, а слезами горькими залилась.

Гадалка даже растерялась:

– Что же это ты, княгиня, такая слабая.

– Не слабая, а за мужа своего боюсь.

– Мужа ты можешь еще спасти.

– Могу? – обрадовалась Беата.

– Можешь, если меня внимательно выслушаешь.

– Я готова.

– Раскладка карт такая, что беда над князем Ильей нависла. Неслучайно камни на него беспрерывно летят. Как не случайно и то, что он успевает увернуться. Значит, Богу на земле еще нужен, поэтому его и бережет. Но и Богу без помощи трудно.

– И что же я должна сделать?!

– Знаешь старую ворожбитку?

– Что-то слышала о ней.

– Я на картах гадаю, а она заклинания ведает. И зелья всякого лечебного у нее много. Эта старуха жила еще, когда моя мать молодой была. Никто не помнит, сколько ей лет. Однако люди уверены, многие убеждались, что помочь может, но не всем. Нутром чувствует, что за человек перед ней. Недобрый придет, сразу назад отправляет.

– Как же мне быть?

– А тебе чего боятся?

– Да мало что.

– Тогда скажи, что я тебя прислала.

Поблагодарила Беата гадалку и сразу же пошла к ворожбитке. А та словно ожидала ее. Услышала о князе Илье, и растаяло сердце ее:

– Добрый человек наш князь.

– Плохо ему, – пожаловалась княгиня.

– Плохо говоришь, деточка?

– Плохо.

– Хворь какая-то одолела?

– Часто нездоровится ему. Да беда в том, что никто понять не может, чем болеет.

– Дам я тебе трав своих, скажу, как пользоваться. А ты делай так, как посоветую.

– Согласна.

Ворожбитка начала выкладывать перед Беатой травы из своих припасов. Увидела княгиня их – глаза разбегаются. Чего только здесь нет! Будто все, что растет в лесу и огороде, собрала старуха. А она все откладывает травы разные, а затем и цветы засушенные, коренья диковинные в маленькие мешочки да Беате предлагает. А перед этим объясняет, как пользоваться, приговаривая:

– Запомни, доченька.

– Запомню, бабушка.

Вернулась княгиня повеселевшая. Ничего не сказала ни о разговоре с ксендзом, ни о том, что с гадалкой встречалась, а от ворожбитки травы принесла, но потихоньку начала ему отвары давать.

Как будто лучше стало князю. Лицо посвежело, глаза обрели прежний блеск, а главное, перестал жаловаться, что плохо себя чувствует. Подумала, что беда миновала их дом. И ошиблась.

Когда лето на закат пошло, одаривая людей щедростью полей, словно подменили Илью. Еще недавно бодрым был, а тут одышка появилась, ноги тяжелыми стали. Прошло несколько дней, и совсем слег.

Все надеялись, что ненадолго. Как раньше, похворает немного и снова сможет заниматься повседневными делами. Но облегчения не наступало.

Беата ни на шаг не отходила от больного. Видя, как тяжело ей, как переживает за мужа, Константин-Василий предложил подменять ее у кровати. Но Беата не только не согласилась, а и нервозно отреагировала.

– Никому не отдам его!

– Ты о чем? – Константин-Василий ничего не понимал.

– Мой он! Понимаешь, мой!

Все начали бояться, чтобы она из-за переживаний не лишилась рассудка. Но вскоре пришла в себя, согласилась, чтобы иногда ее подменял брат или кто-либо из прислуги.

Бессонные ночи сделали свое: она едва держалась на ногах. Да и положение Ильи настолько осложнилось, что он часами лежал без сознания, а придя в себя, долго не мог понять, где находится, что с ним.

Ни для кого уже не являлось секретом, что дни князя сочтены. Особенно после того, когда приглашенный издалека врач ничего вразумительного сказать не смог. Вот тогда Беата и встревожилась не на шутку.

Даже не из-за того, что боялась потерять мужа. С неизбежностью утраты она уже смирилась. Но не могла простить себе, что так и не удосужилась поговорить с ним о составлении завещания.

Теперь этот просчет обязательно нужно было исправить. Однако следовало дождаться, чтобы Илья пришел в себя. Поэтому строго наказала прислуге и Константину-Василию, чтобы, если князю станет хоть немного лучше, сразу позвать ее.

Однажды под вечер прибежала взволнованная сиделка:

– Княгиня, князь приоткрыл глаза!

Подойдя к кровати больного, она готова была закричать.

Перед Беатой лежал не Илья, а лишь напоминавшая его тень: глубоко запавшие глаза, цвета воска лицо, взлохмаченные волосы, бесцветные губы с запекшейся на них кровью – ему было невыносимо больно.

Беата едва не закричала, но сдержала себя. Только тяжело вздохнула, к горлу подкатил ком горечи.

Одного боялась, что не узнает ее, а тогда разговора о завещании не получится. Правда, успела еще подумать, что бесчеловечно в такой момент о себе беспокоиться, а не о нем, умирающем, но быстро отогнала эту мысль, успокоилась. Ничего в этом плохого нет. Его все равно уже ничто не спасет. А ей жить. Ей и будущему сыну. Нужно сделать все для того, чтобы достойно жить и как можно меньшая часть богатств Острожских отошла Константину-Василию.

– Илья, это я, твоя жена.

– Какая жена?

– Разве забыл? У тебя одна жена – Беата. И я пришла к тебе.

– Но меня хотели оженить на Бар…

– Ты же отказался от нее. Ради меня.

– Беата, ты?

– Да.

Она присела у кровати, взяла его руку и едва не оттолкнула. Рука была холодной, вялой и до того мокрой, что, казалось, ощущаешь слизь. Но преодолела отвращение. Не только не оттолкнула его руку, а наклонилась и поцеловала Илью в такую же холодную щеку, спросив:

– Так узнал меня?

– Узнал, – ответил он и не известно, кто больше обрадовался: сама Беата или Илья.

Ей хотелось, чтобы он обязательно написал завещание.

Илья же был счастлив, что появилась возможность поговорить с женой. Будто сам Бог помогал ему в этом.

На удивление, речь князя становилась все более осознанной.

Наконец он спросил:

– Как наш сын?

Она подумала, что Илья потерял чувство реальности, хотела сказать, что сын еще не родился. Но, оказалось, Илья мыслит трезво:

– Он дает о себе знать?

– Постоянно чувствую его.

– Только… – Илья замолчал.

И Беата догадалась, о чем он теперь думает. Попыталась успокоить:

– Все будет хорошо. Поправишься…

– Хорошо, но без меня, – ответил удрученно.

– Ты мне не веришь?

– Не надо об этом. Я хочу, чтобы наш сын был счастлив.

– Он будет счастлив, если ты…

Она не договорила, потому что Илья, догадавшись, что интересует ее, сказал:

– Не волнуйся, дорогая. Завещание написано, Ничего тебе не сказал только потому, что брат дал четное слово познакомить тебя с ним. А брату я верю.

У Беаты отлегло на душе.

– Но хотелось бы попросить тебя, – Острожский внимательно посмотрел на нее.

– О чем?

– Дай слово, что ты не перетянешь сына в свою веру.

Понимая, что нельзя у постели умирающего плохо думать о нем, она все же не удержалась, появилась злорадная мысль: «Опять за свое! Одной ногой уже в могиле, а каким был, таким и остался!» И попыталась уговорить его:

– А разве мы не одной веры?

– Не понял. Я – православный, ты – католичка.

– Но ведь мы оба – христиане.

Казалось, этим аргументом Беата должна убедить его. Но он даже заерзал на кровати, откуда и силы взялись:

– Православный я!

– Успокойся. Я ничего против этого не имею.

– Но ты так и не ответила.

Беата задумалась. Ей очень не хотелось утвердительно отвечать на то, о чем просил Илья. Но она боялась, что, если не даст такого слова, он может потребовать у брата завещание и переписать его. Конечно, при этом сына не обделит, но может урезать ее права. А этого княжне меньше всего хотелось, потому что желала быть полноправной хозяйкой в Остроге.

– Ты согласна исполнить мою просьбу? – князь настоятельно требовал ответа.

И Беата все же решилась:

– Богом клянусь: не стану принуждать нашего сына быть католиком! – как ни тяжело ей было принимать такое решение, но произнесла она это на одном дыхании.

– Я от тебя иного и не ожидал, – глаза Ильи повеселели.

Он не заметил (или не хотел замечать), что, увидев его радость, Беату передернуло. Зато почувствовал, насколько изменилась она. Покидая его, не пообещала, как всегда, быстрого выздоровления, а только сказала:

– Отдыхай.

Но ему уже было все равно. Не успела закрыть за собой дверь, как Илья погрузился в забытье. Прошло несколько дней, и он, так и не придя в себя, спокойно и с чистой совестью отошел в мир иной.

Первые дни после смерти мужа Беата была сама не своя. Настолько глубоко переживала его преждевременную кончину, что хорошо знавшие ее начали опасаться, хотя бы не сошла с ума.

Беата и в самом деле словно помешалась. Никого не замечала вокруг, ни с кем не хотела разговаривать, а только ежедневно, уединившись, молилась, прося у Бога для себя и ребенка, который вскоре должен родиться, большей благосклонности. Ей хотелось, чтобы сын стал достойным преемником своего отца, а главное, чтобы, повзрослев, продолжал лучшие традиции рода Острожских. Только похоронив Илью, Беата поняла, как сильно любила его.