Это написано для Линды Хейвуд, Алисы Дин, Полы Майо – и для утреннего кофе на «Карнивал-Прайд»[1]
Боже, не храни королеву!
Все-таки перо сильнее, чем меч. Жиль Брендон чувствовал именно это, хотя его пальцы не водили пером, а стучали по клавишам пишущей машинки.
Работая в блаженной тишине, он ощущал свою силу. И, слава богу, работа уже подходила к концу.
Видит бог, он сделал ее хорошо.
Жиль отстучал на машинке последнюю строчку своей статьи и улыбнулся, гордясь собой. «Кто-нибудь сказал бы, что я ухмыляюсь, – весело подумал он. – Но это, наверное, лучшая и самая волнующая вещь из всех, которые я написал».
Он положил напечатанный лист на стол, откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и замер на мгновение, любуясь делом своих рук и наслаждаясь этой минутой тишины и своими талантами. Его дом был одним из немногих в Лондоне, стоявших в стороне от оживленных улиц, а потому писателю не мешал шум, который создавали простые горожане, спешившие по своим делам, и стук лошадиных копыт, сопровождавший движение повозок. И, слава богу, ему не досаждали и рев, и отвратительные гудки автомобилей. Шторы из тяжелой плотной парчи, закрывавшие окна, служили преградой для шума. До его слуха не долетал ни один звук с улицы.
Жиль изящным жестом отвел в сторону руку и сказал вслух:
– Да, перо действительно убивает вернее, чем меч.
Конечно, никто не ответил на его слова. Свою жену – да благословит Бог ее и то состояние, которое она принесла ему в приданое, а также робость, которую вызывает у нее его гениальный дар, – он отправил к ее сестре. Такой талант, как у него, требует полного сосредоточения. Тощую старуху экономку он тоже отпустил на этот вечер. Сейчас он был в своей стихии – совершенно один.
Писатель засмеялся и снова заговорил вслух:
– Я один со своими любимыми товарищами – чистым разумом, хитростью и самим собой.
Он почтительно взял со стола отпечатанный лист своего блестящего творения.
– Это взбудоражит толпу! – воскликнул он и фыркнул от смеха.
Он был не вполне уверен, что сам хотел бы находиться среди этих взбудораженных людей. Но ему было приятно осознавать, что он способствует такому волнению. Когда-то над ним слишком часто смеялись. Слишком часто его имени не было в списках приглашенных, когда он явно заслуживал приглашения.
Так пусть теперь те, кто у власти, заплатят за это!
Он с драматической выразительностью прочел заголовок своей статьи:
– «Неужели королевская власть прибегла к услугам хладнокровного убийцы?»
Да, прочтя это, народ на улицах заволнуется. Люди уже подозревают что-то подобное. И неудивительно: те, кто закончил свою жизнь таким печальным образом, боролись за то, чтобы избавить страну от монархии.
Если бы у Жиля были не такие хорошие манеры, он, несомненно, сейчас потирал бы руки от радости.
Писатель встал со стула и огляделся, упиваясь окружавшим его видом, тем, чего он достиг. Как многого он достиг! Какой у него невероятно прекрасный дом! Конечно, дом приобретен с помощью родных жены, но это не важно. Письменный стол у него из самого лучшего вишневого дерева. Лампа на столе куплена у Тиффани. Ковер – роскошный, толстый, привезен со Среднего Востока. Да, он стал богатым, и все это благодаря блеску своего таланта.
Завтра статья будет напечатана.
И к середине завтрашнего дня…
– О господи, я сработал… блестяще! – При всем своем мастерском умении обращаться с английским языком он не смог придумать другого слова.
Вдруг кто-то захлопал в ладоши у него за спиной. Писатель испугался так, что его сердце на мгновение перестало биться, и ошеломленно повернулся на этот звук. Он уже много часов здесь один, кто же?..
В задней части комнаты, в углу, который образовывали стеллажи с книгами, выделялась фигура стоящего человека. Он хлопал не с восторгом, а медленно и ритмично – с насмешкой.
– Вы! – крикнул Жиль. Глаза его сузились от гнева. Он посмотрел на дверь своего кабинета – она была закрыта, как и раньше. Дом был заперт на замок, в этом писатель был уверен. Экономка знала, что он устроит ей хорошую взбучку, если она осмелится выйти из дома, оставив дверь открытой.
Тогда как же?..
– Блестяще, Жиль! Да, просто блестяще! – сказал незваный посетитель.
– Что вы делаете здесь? Как, черт возьми, вы попали в дом?
Посетитель пожал плечами и вышел из тени в круг света, который отбрасывала лампа, горевшая на столе.
Теперь писатель смог разглядеть своего нежеланного гостя. Вдруг Жиль почувствовал неописуемый ужас, хотя и не видел у посетителя оружия. Непонятно, как этот человек проник в дом. Как они очутились здесь наедине в огромном темном мире.
В этом своем убежище он не слышит звуков внешнего мира.
И его тоже никто не может услышать!
– Я служу тому, что считаю лучшим для этой страны, и делаю это хорошо! – стал горячиться Жиль.
– Вы служите только себе, и вы эгоист, – ответил гость. Его крепко сжатые губы медленно изогнулись в лукавой улыбке. – Но сейчас вы окажете стране услугу гораздо большую. В конце концов, вы сами писали, что мы все должны приносить жертвы.
Глаза Жиля Брендона широко раскрылись.
И только теперь он увидел в руках незнакомца оружие.
– Нет! – закричал Жиль.
– Вы послужите своей стране, и я обещаю вам, что похвала, которую произнесут в вашу честь, будет… блестящей.
«Борись!» – сказал себе Жиль.
Он был крупным мужчиной, но, к сожалению, не обладал быстрой реакцией.
Он едва замечал, в какой именно момент враг подавлял его слабые попытки защититься. Он даже не чувствовал боли.
Но свой собственный ужасный крик он услышал.
Мысли с безумной скоростью проносились в его голове.
Перо сильнее, чем меч. Но остро наточенный нож в руках сумасшедшего…
Он почувствовал на теле горячие брызги – капли собственной крови. Темнота, окружавшая маленькое светлое убежище, в центре которого стоял его стол, стала поглощать свет. Она затуманила его глаза серой тенью. А потом…
Он потянулся к бумаге, лежавшей на столе. Это его блестящая статья! Да, он сработал блестяще. Его кулаки сжались.
Жиль коснулся бумаги.
Он услышал, как его крик слабеет, угасает…
«Кричи!» – велел он своему рту, своему горлу. Но тело не подчинилось.
Были слышны только кашель и бульканье – ужасные звуки, вырывающиеся из горла человека, если он задыхается.
Этого тоже никогда не случалось в стенах его кабинета, который был изолирован от внешнего мира, чтобы раздражающие звуки, производимые людьми, не тревожили великолепный ум писателя.
Снаружи мир жил своей жизнью. Громко стучали конские копыта по булыжнику или ровному покрытию мостовых. Взвыл гудок автомобиля. Из какого-то ресторана донеслась музыка. Заржала лошадь.
А за тяжелыми шторами, в далеком от улицы кабинете наконец настала тишина.
Кровь Жиля Брендона впитывалась в прекрасный восточный ковер, а сам Жиль смотрел перед собой ничего не видящими глазами.
Он слышал, что его сердце стало биться медленней.
Тук… тук… тук…
А потом оно перестало биться.
Жиль умер в покое, в тишине, которой он так жаждал. Его последняя мысль была о том, что он все-таки всемогущий, что перо сильнее меча.
Но плоть слаба, а нож был острым.