В течение последних лет мы видели, что Европейский союз движется к распаду. Вопрос 2017 года лишь в том, до какой степени грядущие выборы ускорят этот процесс. Победят ли крайние или умеренные силы, Европа стремительно идёт к разделению на региональные блоки.
Говоря о главных политических трендах в современной Европе и о том, какие уроки Россия может и должна извлечь из происходящего на Западе, следует определиться с понятиями. Такие слова и словосочетания, как «национализм», «крайне-правые», «популизм» или «евроскептицизм», в последнее время всё чаще звучат в новостных сюжетах и в политической публицистике, однако их значение порой либо предельно размыто, либо отражает скорее идеологические симпатии или антипатии говорящего, но не объективную реальность. Кроме того, зачастую эти термины используются как взаимозаменяемые, что, как правило, некорректно.
Согласно Кембриджскому словарю английского языка, евроскептик – это человек, как правило политик, выступающий против усиления интеграции Великобритании в структуры Европейского союза76. Оксфордский словарь английского даёт более широкое определение: евроскептик – это человек, который в целом противится усилению влияния Европейского союза77.
Разделение между европейской интеграцией как идеей и Европейским союзом как реально существующей политической конструкцией зачастую размыто78. Так, например, существование европейской идентичности (или идентичностей) в принципе возможно, а «евросоюзовской» идентичности, предполагающей лояльность к наднациональным политическим институциям, – нет. Впрочем, как пишет исследователь национализма Энтони Смит (Anthony Smith), «абстрактная «Европа» не может на равных соревноваться с осязаемостью и «укоренённостью» каждой из отдельных европейских наций»79. Сами же евроскептики постоянно подчёркивают, что они не анти-европейцы, а, скорее, сторонники возвращения к некоему «нормальному» состоянию дел, при котором Европа представляет собой множество суверенных национальных государств, но не единое политическое целое со столицей в Брюсселе.
Исследователи выделяют «жёсткий» и «мягкий», реформистский варианты евроскептицизма80:
· Жёсткий евроскептицизм предполагает базовую оппозицию к ЕС и европейской интеграции как таковой. Партии, придерживающиеся данного подхода, либо прямо выступают за выход своих стран из европейского проекта, либо проводят политику, прямо противоположную основным идеям европейской интеграции.
· При мягком, реформистском варианте евроскептицизма нет тотального неприятия европейской интеграции и членства соответствующей страны в ЕС, однако присутствует явно артикулированное недовольство одним или несколькими аспектами политики, проводимой ЕС в настоящее время. Данное недовольство обосновывается, как правило, несоответствием политики ЕС национальным интересам своей собственной страны.
Выделяют также содержательные характеристики критики ЕС, лежащие в основе той или иной формы евроскептицизма81:
· «Социальный евроскептицизм» обычно связывают с началом мирового экономического кризиса 2008 года. Хотя проведённые исследования, как правило, не показывают сильной корреляции между обеднением населения и ростом поддержки партий с евро-скептической риторикой, экономический разрыв между богатыми и бедными странами ЕС вполне очевиден. Это говорит о том, что в перспективе, при продолжении кризисных явлений, социальный евроскептицизм может идти на подъём.
· «Евроскептицизм, базирующийся на предубеждениях». Провал политики мультикультурализма, невозможность удовлетворительной интеграции европейскими странами новых граждан, прибывших из государств иной культуры, и кризис с массовой нелегальной иммиграцией и беженцами из Ближнего Востока и Африки, приводящие к столкновениям на этнорелигиозной почве, ставятся в вину Брюсселю.
· «Рациональный евроскептицизм» предполагает хорошую информированность о принципах и недостатках работы европейских институций, о плюсах и минусах членства той или иной страны в ЕС, а также причинах и последствиях ведения той или иной политики. Особое внимание рациональные евроскептики обращают на проблемы регулирования рынков ЕС и диспропорциональность распределения бюджетов.
· «Евроскептицизм, основанный на критике норм ЕС». Несмотря на то, что принятие общих законов и норм является одним из центральных аспектов евроинтеграционного процесса, данные нормы всё чаще становятся причинами конфликтов между странами-участницами, будь то вопрос контроля границ или соблюдение демократических норм в том или ином государстве.
Для понимания реальных основ евроскептицизма следует обратить внимание на базовые вехи европейской интеграции послевоенного периода82:
• 9 мая 1950 г. министр иностранных дел Франции Робер Шуман в качестве меры пресечения дальнейших конфликтов между Германией и Францией предложил создать Европейское объединение угля и стали. Этот шаг должен был стать гарантией того, что какая-либо война между Францией и Германией будет не только немыслима, но и невозможна по материальным соображениям. Для достижения этой цели Парижским договором была учреждена первая европейская наднациональная организация, в которую наряду с Францией и ФРГ вошли также Италия и страны Бенилюкса: Бельгия, Люксембург и Нидерланды. В рамках договора между странами создавался общий рынок угля и стали.
• В 1957 г. всеми странами – членами Европейского объединения угля и стали было учреждено Европейское экономическое сообщество. Согласно Римскому договору, целью ЕЭС были: создание таможенного союза (постепенная отмена таможенных пошлин и количественных ограничений во взаимной торговле), единая сельскохозяйственная политика, свободное движение капитала, рабочей силы и услуг между странами-членами ЕЭС. В отношении стран, не вошедших в ЕЭС, были установлены единые таможенные тарифы.
• В 1965 г. Брюссельский договор упорядочил общеевропейские институты, установил состав Европейского Совета и определил, какие институты будут размещены в трёх центрах сообщества: Брюсселе, Страсбурге и Люксембурге.
• В 1986 г. был принят Единый европейский акт, расширявший применение принципа квалифицированного большинства при голосовании в Совете, из-за чего отдельным странам-участницам стало труднее блокировать предполагаемые правовые акты посредством вето. (Этим правом при де Голле пользовалась Франция, не допуская Великобританию до участия в ЕЭС.)
• В 1992 г. был подписан Маастрихтский договор, подготовивший почву для создания Европейского валютного союза и внедривший в ЕЭС элементы политического союза (гражданство, совместная внешняя и внутренняя политика). Тогда же ЕЭС был переименован в ЕС (Европейский союз). Так свершился переход от преимущественно экономического объединения к ассоциации с чётко выраженным политическим направлением.
• В 1995 г. вступило в действие Шенгенское соглашение, которое отменило паспортно-визовый контроль на границах семи государств: Бельгии, Франции, Германии, Люксембурга, Нидерландов, Португалии и Испании (позже к ним присоединились и другие), что позволило их гражданам свободно перемещаться в пределах этих стран.
• В 1997 г. при подписании Амстердамского договора Великобритания выразила согласие присоединиться к «Социальной главе» Маастрихтского договора, регламентирующей вопросы социальной защиты в странах ЕС и устанавливающей размер минимальной заработанной платы и максимальной рабочей недели.
• В 2001 г. Ниццкий договор заменил прежний принцип единогласия при принятии решений в 27 различных сферах на принцип квалифицированного большинства, что ещё более ослабило возможности национальных государств в составе ЕС блокировать принятие нежелательных, по их мнению, мер.
• 29 октября 2004 г. главы всех 25 государств-членов ЕC подписали Римский договор, устанавливающий Конституцию для Европы. Проект Конституции насчитывал 448 статей, состоял из четырех частей и преамбулы (цели и смысл учреждения ЕС). Первая часть документа содержала основные правовые принципы Конституции (учреждение Союза, его ценности, статус европейского права, распределение полномочий между странами-участницами и ЕС, институты ЕС, процедура выхода из ЕС); вторая часть включала Хартию фундаментальных прав как законодательную часть Конституции; третья часть содержала основные направления политики, четвертая – процедуру ратификации.
• На референдумах, состоявшихся 29 мая и 1 июня 2005 г. во Франции и Нидерландах соответственно, проект Конституции ЕС был отвергнут. Во Франции против Конституции проголосовало 54,9%, при этом явка избирателей составила 70%. В Нидерландах, где явка избирателей составила 63%, 61,6% проголосовавших отвергли проект Конституции Европейского союза.
• В 2007 г. Лиссабонский договор, ставший заменой провалившейся на референдумах Конституции ЕС, ещё больше расширил круг вопросов, голосование по которым проводится по принципу квалифицированного большинства, установил правосубъектность ЕС (т.е. право в определённых случаях заключать международных договоры во всех сферах его компетенции) и учредил новый пост председателя ЕС. Лиссабонский договор также содержал статью, где впервые прописывалась процедура выхода национального государства из состава ЕС.
• 23 июня 2016 г. в Великобритании прошёл общенациональный референдум, на котором 51,89% участников высказались за выход страны из ЕС (Brexit).
В контексте политических сил, противодействующих европейской интеграции, помимо евроскептиков также говорят о националистах. Согласно классическому определению Эрнеста Геллнера (Ernest Gellner), национализм – это «прежде всего политический принцип, суть которого состоит в том, что политическая и национальная единицы должны совпадать»83.
В.П. Пугачёв и А.И. Соловьёв пишут, что национальные идеологии в целом «выражают политические требования граждан, чьи интересы в повышении своего социального статуса связываются с национальной принадлежностью», причём последняя может трактоваться различным образом – культурным, этническим, гражданским или символически-религиозным84.
Британский исследователь национализма Энтони Смит определяет его как мировоззрение, основанное на пяти основных принципах85:
1) мир естественным образом разделён на нации, у каждой из которых есть свой особый характер и судьба;
2) нация – это источник всей политической власти, а лояльность по отношению к ней возвышается над всеми остальными лояльностями;
3) если люди желают быть свободными, по-настоящему понять себя и раскрыться, они должны идентифицировать себя и принадлежать к нации;
4) глобальная свобода и мир – это функции от эмансипации и безопасности всех наций;
5) нации могут быть свободны и по-настоящему творчески раскрыться только в своих собственных суверенных государствах.
Это, по мнению исследователя, самые общие, корневые доктрины национализма, которые отличаются от вторичных, характерных для каждой специфической этнической группы и нации в каждое отдельное время. Некоторые упирают на суверенитет государства (или, как в случае с фламандскими националистами в Бельгии, желанием его получить), другие указывают на уникальный характер (культуру) своей страны и желание её защитить.
В настоящее время, как отмечает Смит, нация стала нормой социальной и политической организации, а национализм, в различных формах, – самой распространённой идеологией. При этом «попытки создать супра-национальные союзы до сегодняшнего для проваливались, ведь они неспособны воспитать такую же стойкую лояльность, которая у людей есть к их нации»86.
Мы видим, что приведённые здесь определения национализма имеют мало общего с такими концептами, как «ненависть к другим народам» или «возвеличивание одной нации над другими». Хотя именно такие спорные и имеющие оценочную нагрузку дефиниции порой приходится слышать не только в низкопробных политических ток-шоу, но и из уст представителей академического сообщества или даже государственной власти. Этому могут быть разные объяснения. Так, как пишет крупный отечественный историк, исследователь национализма Алексей Миллер, в советской России лексическое поле, связанное с понятиями нации и национализма, «оказалось прочно оккупированным тем, что можно было бы назвать «советским языком», который был устроен таким образом, что любое слово имело жёстко определённую, позитивную или негативную привязку»87. Создавались парные оппозиции, сохранившиеся и до наших дней, пусть и с некоторыми внешними изменениями. «Интернационализм мог быть только пролетарским и хорошим, а космополитизм только буржуазным, «безродным» и плохим, – продолжает Миллер. – Патриотизм был советский и хороший, а национализм буржуазный и плохой. Правильная нация была социалистическая, ведущую роль в ней играл рабочий класс и его авангард, то есть коммунистическая партия. Буржуазная нация была устроена неправильно, и в ней интересы трудящегося большинства подчинялись интересам эксплуататоров»88.
В СССР, с самого основания «государства рабочих и крестьян», национализм, особенно русский («великодержавный шовинизм»), был вне закона, причём даже не только в качестве «практикуемой» идеологии, но даже и в качестве легитимного объекта для критического научного исследования. Такая политика, однако, шла рука об руку с пристальным вниманием государства к вопросам этничности, нациестроительства и повсеместно внедрявшейся практикой «позитивной дискриминации» национальных меньшинств и «территориализации этничности»89. Крупный исследователь советской национальной политики Терри Мартин (Terry Martin) из Гарвардского университета афористично замечает: «Используя большевистскую терминологию, можно сказать, что партия стала авангардом нерусского национализма»90.
На Западе этот процесс вытеснения национализма из списка «дозволенных» категорий начался с момента окончания Второй мировой войны и, более конкретно, с периода форсированной денацификации Германии. Вместе с информированием населения страны о тех тёмных, ранее скрытых сторонах гитлеровского режима, о которых они не знали, включая массовое истребление евреев, немцев учили, что такие категории, как нация, национальная культура, национальная гордость, немец-кость и даже патриотизм должны уйти из их жизни как недопустимые, опасные и с неизбежностью ведущие к «нацизму». Концепции толерантности, мультикультурализма и открытого общества, ставшие, точнее, сделанные мейнстримом в Западной Европе к началу 1990-х гг., – это отголосок «денацификации» послевоенного периода. Вместе с тем это и плоды идейных трудов «поколения-1968», тех самых радикальных троцкистов и маоистов. В конце 1960-х гг. они устраивавали студенческие бунты под лозунгом «Запрещаем запрещать», а через пару десятилетий заняли лидирующие посты в политических и гуманитарных структурах Европы. Как и их советские «коллеги», они в целом положительно относились к антиколониальному национализму неевропейских народов, но считали неприемлемым и подлежащим искоренению всякий «белый» национализм91.
В качестве синонима термина «националист» часто используют такие негативно окрашенные термины, как «крайне-правый», «правоэкстремистский» или «право-радикальный». Немецкий исследователь Михаэль Минкенберг (Michael Minkenberg) замысловато определяет крайне-правых как «политическую идеологию или тенденцию, базирующуюся на ультранационалистических идеях и склонную отвергать либеральную демократию, хотя вовсе не обязательно открыто признающую это. Ультранационалистическое ядро радикальной крайне-правой идеологии акцентирует внимание на специфических этнических, культурных или религиозных критериях включения или исключения из гомогенной национальной общности и связано с авторитарными политическими моделями. Иными словами, речь идёт о проведении «во имя народа» вертикальной политики сверху-вниз»92.
Шведский исследователь Хокан93 Гестрин (Håkan Gestrin), на чьё определение ссылается информационно-аналитический центр «Сова»94, пишет: «Основным положением современной правой идеологии является мысль, что представители различных культур не могут жить рядом друг с другом без конфликтов. В результате делается вывод: люди разного культурного происхождения не должны смешиваться друг с другом. При этом иммиграция из неевропейских стран воспринимается в качестве прямой угрозы. В риторике правых экстремистов иммигранты предстают экономическими паразитами. Чаще других встречаются аргументы вроде «Они отнимают нашу работу» или «Они используют нашу систему благосостояния». Иммигрантов считают угрозой коренному населению страны, их называют ворами, насильниками и криминальными элементами. И, наконец, иммигранты из неевропейских стран считаются угрозой европейской культуре и ее национальной самобытности.
Многие люди, разделяющие такую точку зрения, называют себя христианами и считают христианство воплощением западной культуры. Многие правые партии полагают себя защитниками христианской морали. Чаще всего острие критики направлено на выходцев из мусульманских стран. Мусульмане кажутся им «чуждым» в культурном отношении элементом, представляются носителями ценностей, которые не совпадают с европейскими»95.
В широко цитируемой статье 1996 г. «Война слов: как же правильно определить крайне-правые партии»96 авторитетный нидерландский исследователь Кас Мюдде (Cas Mudde) сообщает, что в тематической литературе нашёл 26 определений «крайне-правых», в которых фигурируют 58 различных элементов. В частности, один из таких «наборов» только «ядерных» (!) компонентов «крайне-правых» включал: крайний национализм, этноцентризм, антикоммунизм, антипарламентаризм, антиплюрализм, милитаризм, мышление в духе Закона-и-Порядка, требование сильного политического лидерства и/или исполнительной власти, антиамериканизм и культурный пессимизм.
В отечественной политической науке понятие «крайне-правые» стало использоваться сравнительно недавно, будучи калькой с английского и не найдя сколь-либо серьёзного концептуального обоснования. А.И. Соловьёв, например, предлагает делить национализм, в зависимости от его политической программы, на либеральный, радикальный и реакционный. Либеральный национализм предполагает сочетание национальных и государственных ценностей, радикальный ориентируется на резкий разрыв этих идеалов и даже на уничтожение части прежней элиты, а реакционный культивирует недоверие к новым, демократическим ценностям и пытается всеми методами сохранить прежние идеалы97. Исходя из данной трактовки, собственно радикальный национализм («радикально-правые»), к каковому обычно причисляют мейнстримовые евроскептические партии вроде французского «Национального фронта» или Австрийской партии свободы, на самом деле полностью отсутствует на политическом поле как на Западе, так и в России.
Среди наиболее показательных курьёзов в связи с расширительными трактовками идеологий националистического спектра нельзя не вспомнить о двух. Считающийся специалистом по европейским крайне-правым немецко-украинский исследователь Андреас Умланд (Andreas Umland), плотно сотрудничающий с упоминавшимся выше информационно-аналитическим центром «Сова», к «ультранационалистам» относит КПРФ и персонально Геннадия Зюганова98. А лидирующий современный левый философ Ноам Хомский (Noam Chomsky), перечисляя основные угрозы человечеству, через запятую говорит о «крайне-правых» и о распространении ядерного оружия99.
В тексте данной книги мы будем по необходимости использовать расплывчатый термин «крайне-правые» в тех случаях, когда требуется показать разницу между традиционными правыми и новыми, более чётко артикулирующими национальную и миграционную проблематику партиями. Например, в тех случаях, когда речь будет идти о британской Консервативной партии и евроскептической Партии независимости Соединённого Королевства.
В контексте евроскептиков, националистов и крайне-правых очень часто звучит термин «популизм». Есть множество определений этого термина. Так, американский интеллектуал Фарид Захария определяет популизм как идеологию, «с подозрительностью и враждебностью относящуюся к элитам, мейнстримовым политикам и устоявшимся политическим институтам». Популисты видят себя в качестве «голоса забытого простого народа» и выразителей «настоящего патриотизма»100.
Даниэль Альбертацци (Daniele Albertazzi) и Дункан Макдоннелл (Duncan McDonnell) видят популизм как идеологию, которая «настраивает благодетельный и однородный народ против сети элит и опасных «чужаков», которые вместе описываются как отнимающие (или стремящиеся отнять) у суверенного народа его права, ценности, благосостояние, идентичность и возможность свободно выражать своё мнение»101.
Согласно уже цитировавшемуся выше нидерландскому исследователю Касу Мюдде, популизм – это идеология, «рассматривающая общество строго поделённым на две гомогенные и антагонистические группы, – «настоящий народ» против «прогнившей» элиты, причём эта идеология считает, что политика [государства] должна быть выражением единой воли (volonté générale) народа»102.
Американский социолог и экономист Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) подчёркивает тот факт, что на Западе процесс расслоения между бедными и богатыми шёл уже в течение двух поколений, поэтому удивительно не то, что популизм набирает обороты, а то, что он становится мейнстримом только в последние годы103. Фукуяма также признаёт, что «популизм» – это ярлык, который политические элиты навешивают на те идеи, которые поддерживают простые граждане, но которые неприемлемы для самих элит. При этом по умолчанию считается, что элиты лучше знают, как государству справиться с кризисными явлениями, чем простые граждане. И такое положение дел ставит под сомнение демократию как таковую, ведь, с одной стороны, массовая поддержка той или иной идеи или идеологии не есть что-то само по себе хорошее и плохое (массы могут как ошибаться, так и быть правы), а, с другой, то предположение, что элиты «лучше знают», вовсе не является самоочевидным фактом104.
«Реакция беднеющего среднего класса США и Западной Европы на глобализацию – падение доверия к традиционным политическим партиям (их воспринимают как отрывающихся от народа космополитов) и мало контролируемый истеблишментом подъём экстравагантных, а временами и безответственных сил, участие которых в национальной и международной политике ещё повышает степень неопределённости», – пишут историк А.И. Миллер и политолог Ф.А. Лукьянов105. Российские авторы также замечают, что если три десятилетия назад доминирующим лейтмотивом в мире была «свобода», то в последние годы, особенно если мы говорим о глобальном Западе, стрелка общественно-политического барометра сместилась на отметку «справедливость».
Исследователь популизма Джон Джудис (John Judis) обращает внимание на то, что популизм – это не политическая идеология, но политическая логика106. По этой логике, популисты, получая власть и/или частичное удовлетворение своих требований, начинают испытывать психологический «кризис идентичности». Преодолевая этот кризис, популисты могут умерить свои глобальные аппетиты и даже перейти в категорию «нормальных», то есть традиционных политических игроков107. Джудис и многие другие авторы отмечают, что популярность популистских (sic!) лозунгов, партий и политиков – важнейший объективный показатель политического кризиса в той или иной стране.
Профессор политэкономии Брауновского университета Марк Блайт (Mark Blyth) в статье «Глобальный трампизм»108 пишет, что левый и правый популизм сегодня имеют между собой существенно больше общего, чем кажется на первый взгляд. Так, обе политические линии выступают за социальное государство (хотя правые – «для своих», а левые – «для всех»), антиглобализм, и, что интересно, говорят о необходимости увеличения роли государства и уменьшении влияния финансового капитала. Фарид Захария также говорит о том, что, начиная с послевоенной эпохи, правые и левые идеологии становятся всё ближе друг к другу, смещаясь к центру в том, что касается экономических вопросов, а реальные споры между ними касаются скорее вопросов морали, нравственности, культуры и в целом нематериальных ценностей109. «Программа? Никогда в жизни! Политика – это реальность! А реальность меняется каждый день!.. Надо иметь принципы и цели, а не программу», – высказался как-то вполне в популистском духе президент Франции Шарль де Голль110.
Last not least111, «популизм – это не фашизм», как пишет в одноимённой статье профессор политологии Колумбийского университета Шери Берман (Sheri Berman)112. Принципиальное отличие современных популистов от фашистов прошлого в том, что первые не стремятся к отмене избирательной демократии, как и не склонны «ходить строем». Напротив, именно в работающих институтах реальной демократии популисты видят возможность для «забытого» народа повлиять на политику укоренённых элит.
Такую же мысль высказывает политолог Б.В. Межуев в предисловии к политической биографии Дональда Трампа, написанной К.С. Бенедиктовым: «Трамп и вся когорта правых антиглобалистов противопоставляет глобальной экономике национальную политику: и поэтому их опорой является демократия. Демократия дли них – средство в борьбе с глобальными элитами, и средство это относительно надёжное, поскольку большинство неуютно чувствует себя в созданном этими элитами мире – мире, откуда уходят рабочие места, но куда прибывают чужие рабочие руки»113.
Для советского и постсоветского дискурса, как мы отмечали выше, характерно жонглирование терминами «хорошего» патриотизма и «плохого» национализма. Американские неоконсерваторы (которые, отметим в скобках, имеют весьма отдалённое отношение к собственно консерватизму, но при этом весьма влиятельны в истеблишменте США)114, в свою очередь, придумали другое разделение: «хороший» консерватизм неоконов против «плохого» популизма Трампа и европейских правых115.
Но довольно терминологии, время переходить к разговору по существу. В рамках данной работы будут описаны партии, относящиеся как к радикально-евроскептическому, так и к реформистскому лагерям. Будут рассмотрены их история, базовые идеологические принципы и их трансформация с течением времени, участие партий в избирательном процессе как на национальном, так и на общеевропейском уровне, а также текущее положение дел в лагере «другой Европы», включая последние рейтинги.
Другой важной задачей данного исследования мы видим рассмотрение отношения евроскептиков к России и, в частности, к деятельности Владимира Путина на посту главы государства. Для отечественного читателя «русская повестка» европейских партий представляет понятный интерес. Вместе с тем, очевидно, и политическому классу России, в том числе людям, непосредственно принимающим решения по внутренней и внешней политике страны, будет любопытно узнать, «что им в нас нравится», взглянуть на «идеологию Путина» глазами самих европейцев. Критики не перестают утверждать, что все симпатии к России со стороны западных политиков – результат либо невежества и/или подкрепляющей оное работы «русской пропаганды», либо банального меркантильного интереса. Однако вполне очевидно, что, несмотря на все различия, наша страна и глобальный Запад сталкиваются со схожими проблемами и могут использовать опыт друг друга, включая и негативный, для поиска путей к их решению либо для препятствования их возникновению.