Никогда не играй в пятнашки - читать онлайн

В колодце городской канализации жутко воняло. В сырой и гулкой темноте казалось, что эту вонь можно потрогать рукой. Пока я, помогая себе пятнышком света от налобного фонарика, возился с люком, пытаясь открыть, Надя смотрела вниз, держась одной рукой за ржавую скобу лестницы этой пахучей бетонной трубы. В другой руке она крепко сжимала «палыч», охраняя нас обоих. Наконец, я с усилием отодвинул тяжёлую, неприятно влажную крышку люка и выглянул на улицу. Вроде никого. Никак не могу привыкнуть к этому мерзкому смраду, идущему из под ног. Откуда он берётся, с такими-то системами очистки и регенерации?! Сейчас ведь не какой-то там унылый двадцатый век. Всё-таки четверть двадцать первого почти миновала. Хотя, пожалуй, с такой плотностью городского населения… Но это ерунда, это не самое страшное. Это всего лишь грязь человеческая. Там, внизу, есть ещё кое-что – вот это проблема! Нечеловеческая. Всечеловеческая.

Ночью нам пришлось повозиться. Ещё вечером Надя засекла в городских катакомбах двенадцать пятнашек. Многовато для одной ночи, и даже слишком много для маленького городка всего на пять миллионов жителей. Если так пойдет дальше, мы упустим и этот город. И придётся уйти. Тогда Ромов, вечно затянутый тучами, будет потерян для людей, и начнётся мёртвый сезон, который никогда для него не кончится. Ромов – маленький город. Ну да, за большие мы уже не боремся. Гипергорода мы уже, считай, все бездарно… потеряли. Практически без сопротивления отдали пятнашкам. А ведь это почти вся пригодная для комфортного жилья территория! Мы же не диковатые предки или твердолобые фермеры, чтобы жить где-нибудь посреди поля или леса.

Я подвинулся вбок, прижался к тёплой шершавой стенке и пропустил Надю вперёд, чтобы она осмотрелась, прислушалась, оценила обстановку. Надя оглянулась, кошкой выскользнула из люка и протянула мне руку. Одно движение – и вот мы оба стоим на тротуаре. В проулке тоже никого, отлично, так и должно быть в городе после массового бегства жителей. Правда, не всегда бывает такой тихий выход. Сколько наших полегло под самое утро, почти на поверхности…

Я взглянул на задачник: шесть двадцать. Всё, на сегодня обход завершён. Теперь скорей домой, спать, ничего больше. Как хорошо, что твари не ходят днём. Суточный ритм у них имеется, хоть это мы о них уже знаем. И серые тоже не любят дневное время, даже под землёй. Иначе мы бы давно проиграли.

Мы с Надей шли по пустынным улицам, затенённым чёрными на фоне светлеющего неба глыбами небоскрёбов, мимо редких, прибитых пылью машин, брошенных у тротуаров, а то и прямо посреди проезжей части. Вряд ли эти куски пластика вперемешку с дрянным железом когда-нибудь тронутся с места. Их и раньше, ещё до войны, становилось всё меньше с каждым годом, с такой-то подземкой, а теперь…

К семи мы добрались до квартиры на сто первом этаже одного из опустелых домов Семнадцатого квартала, снятой кем-то из наших три месяца назад у полуслепой старухи, не желавшей жить на одну электронную пенсию. Старушки в квартире нет, как, впрочем, и остальных жителей в доме и во всём городе. На днях прошла срочная эвакуация по нашей сводке. Что-что, а эвакуацию военные научились проводить, хоть какая-то польза от них. Да уж, наконец-то генералы поняли, что нам надо помогать, а не мешать. Наконец-то… Когда потеряны все сколь нибудь значимые города и большая часть населения. Святой Питер, Москва, ребята на днях передавали, что и Катин тоже… Вот побережье Дальнего Востока и весь север ещё наши, говорят, ещё держатся – велика Россия-матушка, тем пока и спасаемся. Только там ведь почти никто не живёт, пара-тройка мультиков всего. Ходят страшные слухи, что Владик и Хабаровск пропали. Маленькие китайцы оказались неспособны к борьбе, и наших там смыло как волной. И маленькую плотную Европу захватили слишком быстро, кому как не мне, лихому гонщику, это помнить. Коммуникации, так их, раз так!

Конечно, в городе всё равно кто-то остался. Чудаки. Думают, что смогут, когда припрёт, сами отбиться или отсидеться. Может, если найдём, ещё успеем их за шкирку вытащить или хотя бы вразумить на скорый самостоятельный исход…

Квартирка у нас скромная, двухкомнатная, вернее сказать, двухклеточная, с ужасно маленькой кухней, зато в центре. Я стараюсь выбирать в центре, чтобы быстро добраться до любой точки города. Если будет нужно. А нужно бывает почти каждую ночь. Нет, теперь каждую ночь.

До нашей клетки добираться очень удобно. А как же, ведь ещё в доме есть рабочий пневмолифт, чудо инженерной мысли начала века. В погоне за экономией энергии и из-за частых перебоев во время энергокризисов последних предвоенных лет ими оснастили лет за пятнадцать почти все этажки. Такой лифт как раз добивал кабину до сто первого этажа, последнего в типовой застройке. В отсутствие электричества самое то. Единственное неудобство – жестковато и сначала до самого верха, а только потом на нужный этаж. Но нам с Надей это сейчас и не важно. Чем дальше от земли, тем сейчас лучше, спокойнее, и как-то крепче спишь. Если что, отбиваться легче, в узком пространстве скопом не возьмут. А прижмут, так лебедка смотрящему на что? По стене спустился, и привет. Лишь бы «отсечек» хватило.

Надя пошла в ванную умыться из-под крана тонким ручейком холодной воды, хорошо хоть такая ещё есть. Система капиллярных труб, скопированная строителями у деревьев, ещё позволяла поднимать воду даже в отсутствие нормального давления. Мне как-то это пытался объяснить один из наших, бывший инженер, но я так до конца и не понял. Есть вода – и ладно, нет – плохо. Значит, пора делать ноги.

Я без сил, в одежде, упал на кровать. Жутко хотелось спать, но из головы не шла последняя схватка. Я прикрыл глаза, чтобы заново увидеть события ночи, проанализировать, что изменилось.

Мы возвращались после того как расставили ловушки-мины с передатчиками к следующей ночи, перед этим завалив взрывами два свежих канала, найденных пятнашками в обход перекрытых из внешней сети в городские катакомбы. Я подумал ещё, что девять пятнателей за ночь – это, пожалуй, рекорд для Ромова. Первых двоих мы поймали на конечной Восточной линии подземки. Конечные – излюбленные места их входа в города: там много технических тоннелей, ведущих неизвестно куда, труднее найти их норы. Если им очень нужно, они могут и копать, удивительно быстро прогрызая грунт. Но больше всего они любят на готовом, вернее, по готовому лезть – по многочисленным межгородским трассам подземки. Правда, мы им уже не позволяем такой роскоши. По крайней мере, очень стараемся, до сорванных ногтей, сухого кашля и кровавых глаз от грунтовой взвеси после взрывов.

Затем вылезли ещё трое, по одному на трёх пересадках в центре. Как Надя их пропустила? Порой мне кажется, в подземке Ромова полно каких-то излучений или полей, что ли – мешают ей, однозначно. Пришлось гоняться за теми тремя по всей Северной ветке, а потом прижимать в городской канализации. Почуяв нас, они решили сбиться в стаю, и двое из них успели «запятнать» невесть откуда взявшихся бедолаг-бичей. Тех пришлось тоже… убрать. Назад пути нет, по крайней мере, пока нет. Не нашли мы ещё способа людей из серых обратно делать, а серый может сам наделать дел. После этой… процедуры они все становятся какими-то особенно физически крепкими, так что в рукопашную с ними лучше не вступать, куда надёжней будет на расстоянии врезать из «палыча». Хорошо, что теперь только совсем безголовый, вроде тех двоих, по ночам по подземке шляться будет. Вот раньше… Сколько было проблем с бомжами и прочими обитателями нижних кварталов! Но серого ещё нужно найти и быстро отличить в темноте от простого обывателя (а днём они редко появляются), он не светится для Нади так ярко, как пятнатель. Я же их вообще только вплотную, по запаху, и чую, впрочем, как и все смотрящие. Так что лучше сразу, на месте.

Потом были ещё четверо, этих мы ловили наверху, поодиночке, они охотились в подворотнях за оставшимися бомжами, всегда первыми их жертвами.

Попроси кто меня описать пятнашку, вряд ли я дам детальный портрет. При свете их мало кому удавалось видеть, а в темноте, в рваном пятне света бешено прыгающего фонарика… Они похожи на полутораметровых ящериц-призраков. Это очень удобно – быть ящеркой, так легче ползать по извилистым пещерам или, например, узким тоннелям. Но если не ползают по щелям, тогда ходят на задних лапах, вытянувшись во весь рост. И очень быстро бегают. На вид твари почти прозрачны, кажутся бесплотными. Но только на вид. Это их камуфляж, как у хамелеонов, только лучше, стремительно меняется и пропускает свет насквозь. Они сильны и неуловимы. Их цель – не убить, ну разве что им встретится смотрящий, как я или Надя. Пятнатель, как бы это объяснить… «пятнает» клиента – напрыгивает, мгновенно становясь как кисель, облепляет и как будто впитывается в бедолагу. Приносит себя в жертву, альтруист чёртов, ради их общего гнусного дела. Я не видел, чтобы кто-то сам, кроме смотрящих, вырывался из этого киселя. Минута – и «серый» готов. Пожалуйте, к вашим услугам, дорогие пришельцы. Ну, хоть одним пятнателем меньше, хотя… слабое утешение. У них недостатка не имеется. Боже, как же хочется спать!

Последние трое напали сами, на верхних ярусах городских катакомб. Такого в Ромове не случалось раньше, и потому я чуть не оказался в киселе. Неприятное дело, хотя на меня не действует. Нет, конечно, действует. Очень больно это, а ещё до рвоты противно. Всё тело будто вата становится, но при этом разрывается от режущей боли. И слизь эта – как в мазуте измазаться, а потом полночи и в самом деле выворачивает, сильнейшая интоксикация. И тогда до утра я – как слепой щенок, всё расплывается, в ушах звон, какая уж тут охота. И ещё спасение, если в такой поганый момент хорошего коньяка глотнуть удастся. Здорово помогает, уж не знаю почему. Да только где его нынче взять… Правда, если пятнашка успеет понять, что я не простая жертва, киселем не отделаешься. Ну, для этого у меня и «палыч» в руке. Хорошая вещь, мощная и надёжная. Что бы мы без них делали…

Слизняки эти распластались на горячих трубах отопления, под потолком. Такое бывает редко – не любят они железо. Но любят тепло, гадкие лебеди. Похоже, поэтому Надя их не почувствовала, а я – тем более, такие трубы неплохо «фонят». Спасла лишь реакция, да ещё привычка – до утра не чехлить «палыча» в кобуру.

Это был какой-то огромный, поделенный на несколько секций, подземный гараж в районе Киселевского сквера. Обычно такие места относительно неопасны – в них сухо, а твари любят теплую сырость катакомб. Разве что какие постояльцы-оборванцы из бомжей могли тут греться, но с ними проблемы бывали нечасто.

Я пошёл вторым, пропустив вперёд Надю. Первый пятнашка почти без шороха метнулся на меня с трубы, надеялся облепить сзади, со спины. Но я услышал, развернулся и по инерции сделал дугу рукой, и он ещё в воздухе со всхлипом развалился на две прижженные половинки. Второго прошибла насквозь Надя из своего «палыча», когда слизняк сиганул на неё. Третьему всё это жутко не понравилось, и его пришлось догонять. А я тогда понял, что у нас снова смена ролей. Раз пятнашки осмелели, значит, скоро их будет много, очень много. Слишком много.

Я проснулся от её взгляда. Она смотрела на меня, не отрываясь. Я повернулся к ней и улыбнулся, мельком взглянув на часы. Два пополудни. В её глазах стояли слёзы.

– Что с тобой? Что-то случилось? – Я коснулся ладонью нежной бархатной кожи её лица, вытирая со щеки слезинку.

– Я очень боюсь. Раньше не боялась, когда была одна, сама по себе, а теперь боюсь. За тебя.

Надя чувствует города лучше меня. Она всё и всегда чувствует лучше, чем я. Она как радар, локатор, самый чувствительный сенсор, замечает, как всё вокруг меняется. И где появятся пятнашки, знает тоже. Я их «вижу» лишь вблизи, с нескольких метров. Это, должно быть, у каждого появляется, после первого раза. Сложно не заметить их присутствие, когда всё тело, то ли от запаха их, то ли от биотоков каких, вдруг начинает вспоминать раздирающую на части боль контакта. Вот только с серыми в этом смысле туговато. Они вроде уже и не люди, но как бы и не пятнашки тоже… И ни Надя, ни тем более я, их издали не ощущаем. Разве что совсем рядом.

– Их становится слишком много, Ирби. Мы можем не успеть. Неужели и этот город?…

Я промолчал. Она редко меня называет так. Чаще – Ир, или Ирбис. Иногда просто – Барс. Или – «мой Барсик». И тогда я таю, как ночной иней на мёрзлой траве под утренним солнцем. Но «Ирби» так тревожно и очень нежно слетело с её губ, что у меня и сладко и горько защемило сердце. Надя. Ты же часть меня, неотделимая. Если с тобой что-нибудь станет, как же мне жить потом? Пусть лучше уж я… А как же ты без меня? Эх…

Пока нас спасало то, что твари идут только по ночам. И только под землёй, по каналам и трубам, по тоннелям Подземки. Если встречают завал, устроенный нами, тогда долго и упорно прогрызают его. Или обходят. И тогда у нас появляется время – найти и… пресечь вползание жуткой безнадёжной тьмы. Мы взрываем, травим, заливаем оставшиеся проходы в теле Земли. Это помогает, ненадолго, правда. Мы всегда уходим, рано или поздно. И скоро нам некуда будет идти. Разве что на полюса, вымирать и коченеть невредимыми, для удовлетворения научного интереса потомков. Если они вообще у нас будут, эти потомки, если всё-таки останутся наследники того, что мы потеряли.

Малышка задрожала – почувствовала колкий холод моих мыслей.

– Ну что ты, Надя? – Я погладил её чёрные волосы. В ответ Надя обвила руками мою шею и ещё сильнее прижалась ко мне. И я, обняв, слегка покачивал её, пока она не заснула своим чутким, как у горной лани, сном.

У нас закон: не собираться всем в одном месте. Остальные всё равно узнают то, что необходимо, иногда удаются сеансы связи, если рядом случается дальнобойная рация. А собираться надо. Но враг не будет ждать, пока мы встретимся посовещаться и приободриться, набраться решимости сражаться дальше. Перемирий здесь не бывает.

На последней большой встрече нас было пятьсот двадцать три. Значит всего, в нашей зоне, нас не больше четырёх тысяч. Ну может, пять. На все города. А два года назад нас было около сорока тысяч. А что там в других зонах, знают только Бригадиры, но никогда не говорят, чтобы не подрывать боевой дух. Мы проигрываем. Мы просто тупо сдаем города, один за другим! И гибнем… Суставы сжатых пальцев так хрустнули, что я испугался, не разбудил ли Надю. Но она только тихонько вздохнула во сне. Я нежно поцеловал её в губы и положил на постель. Ещё не вечер, ещё есть время поспать, вот ночью будет не до сна.

Я нашёл её случайно, два года назад. Это было в Святом Питере, во втором великом гипере страны, городе, что раскинулся от Финского залива до Ладожского озера. Нашёл, когда искал способ сбежать из огромного города, окончательно проигранного, до краев заполненного тварями и серыми. Запад и север, Скандинавия, были давно потеряны. К югу широкая нежилая полоса лесов вперемешку с вымершими деревнями тянулась до скромного захолустного полумиллионника Пскова. И я бежал к конечной станции восточной ветки городской подземки, «Тихвинской», надеялся выбраться и податься в поля, что начинались на окраине, за пищевой промзоной, за отстойниками очистных, по краю Южной Свалки. Туда, где, как я слышал, возможно, ещё остались редкие поселения фермеров, нетронутые глобальной урбанизацией, а значит, скорее всего, пока живые. На одной из развилок подземки я заметил всполохи огня в боковом тоннеле. Это было странно – и пятнашки, и серые боялись открытого пламени. Я кинулся в тоннель, на ходу ещё сильнее сжимая Вепрев «палыч», ещё с теплом его руки на рукоятке. Свой я потерял, пробиваясь сквозь озверелые толпы серых. А ещё я потерял верного друга и напарника. Помимо кровоточащих ран на теле, терзала мысль, что без Вепря будет очень туго. За поворотом я увидел стайку из пяти пятнашек, которые окружили вжавшуюся в стену девушку. Та даже не отбивалась от них, а отмахивалась из последних сил каким-то самодельным факелом, а плевки почему-то не атаковали, хотя в прорыве им сносит башню. «Молодец, девчонка! Сообразила про огонь!» – пронеслось тогда у меня в голове. Я вклинился в стаю, сразу спалив троих. Остальные, как водится, пустились наутек.

– Ты что здесь делаешь?! – крикнул я ей, схватил за руку и, не дожидаясь ответа, потащил обратно к развилке. Она с испугом смотрела на меня, но руку вырывать не стала. И факел тоже не бросила. Из наших, – подумал я тогда. И не ошибся – Надя стала смотрящим. Вернее, единственной смотрящей, которую я знаю. Быть может, самой лучшей из всех нас. Она хорошо «слышит» тварей, в чём превосходит всех, и быстра как богомол, что для нас не прихоть, а жизненная необходимость, входной билет. А ещё она самая красивая, и не только среди смотрящих. Надя во всём для меня стала самая-самая. Смысл мой и самая суть. Моя Надя.

– Ну что там, Тон? Закрепил?

Джей Сорс, невысокий, сухопарый, лет сорока пяти на вид, в грязном джинсовом комбике, столь же чистой серой футболке под ним и каком-то затёртом пыльном, армейского вида, жилете поверх всего этого, стоял и смотрел вверх под свод тоннеля. На шее у него висели респиратор и защитные очки. Он вздохнул и устало покрутил головой, разминая затёкшую шею, потом снял замызганную кепку невнятного цвета с грубо пришитым к ней «вечным» небьющимся безыскровым фонариком Тьюринга, и вытер ею обширную потную лысину с ободком седых волос по краям. Затем он снова задрал голову. Наполовину скрытый в скале рослый напарник не отвечал, только что-то бормотал под нос на своём зулу. Наверное, молится своим духам, – подумал Сорс, – сколько хожу с ним, а что там у него в голове – чёрт ногу сломит, руку вывихнет. Вроде образованный, а всё туда же.

Джей сплюнул. Из дыры в потолке торчали только могучие ноги в видавших лучшие времена огромных армейских ботинках, размера сорок седьмого, да приличных размеров зад, обтянутый старыми спецназовскими штанами, местами протёртыми и не единожды штопанными. Ноги, широко расставленные, упирались в ржавую крышу списанного вагона подземки.

Смотрящие только что обнаружили этот лаз в своде старой стоянки поездов подземки. По свежим пахучим, липким и влажным следам вокруг вентиляционного колодца было яснее ясного, как группа розовых проникла в их район. Сообщив по рации, что обнаружены разведчики и чтобы посты были наготове, смотрящие занялись первоочередным делом.

– Терпеть не могу этот запах! – Сорс смачно высморкался и растёр толстой подошвой ботинка остатки враждебной розоватой слизи на гранитном полу. Будучи опытным смотрящим, Джей, даже сморкаясь, не забывал быстро поглядывать по сторонам, пока Зулус Нтонга крепил в дыре взрывчатку. «Пепи» Джея был наготове, зажат в руке, на плече висел дробовик друга. Пятнашки могли быть где-то рядом, хотя обычно разбегались, потому что старались сразу же найти жертву для «воплощения».

Великан, наконец, присел и стал виден целиком. На широкой угольно-чёрной физиономии, измазанной грязью и бурой каменной крошкой, ярко светились белки глаз и полнозубый рот в улыбке до ушей. Нтонга посмотрел на Сорса сверху вниз и кинул ему моток проводов. Конец их уходил в дыру.

– Надо уходить, нежный белый Джей. Духи подсказали мне, что тьма приближается. Много шорохов – много лап.

Сорс снова сплюнул, надел кепку, нервно усмехнулся и передёрнулся.

– А чего ты тогда лыбишься, кусок головешки?

Цвет кожи был, пожалуй, самой любимой темой для грубоватых шуток приятелей, выросших в расово разделённой среде и объединившихся при таких странных обстоятельствах. До сих пор они без конца выдавливали из себя укоренившуюся в поколениях дрянь предрассудков, выбрав едва ли не лучший способ – юмор.

Великан бесшумно спрыгнул с пятиметровой высоты вагона и мягко приземлился. Только подошвы жалобно скрипнули под нешуточным весом.

– Пойдём. Сделаем бу-бу-бу, – Зулус снова улыбнулся, словно проверяя на прочность свои каучуковые губы.

– Сколько тебе говорить, деревенщина, не бу-бу-бу, а ба-бах!

– У нас говорят так.

– В какой же глухомани так говорят?

Тихонько перебраниваясь, они стали разматывать провода, отходя на безопасное расстояние.

Сегодня это была вторая найденная лазейка «слюнявых» в вверенном районе. Обе дыры открылись со стороны Йоханнесбурга. Плохо, – подумал Сорс. Там, ближе к центру, осталось заблокированными пятеро ребят на зачистке в главном тоннеле подземки. Тоннель завалили, покидая захваченный город, а потом и на подходе к Кейптауну. И ребята дежурили у единственного выхода – на промежуточной станции – следить за возможным прорывом. Пятнашки увеличились числом, но сигнала от парней так и не было.

– Как бы не обошли их, там старые шахты рядом, все в дырах, как дуршлаг, – буркнул себе под нос неприятную мысль Сорс. Но Нтонга его всё равно услышал. Улыбка с его лица исчезла.

– У них есть рация, Джей. Ещё огнемёт и две дрезины для отхода. Будем ждать сигнала.

А не будет сигнала, придётся считать ребят героями, – подумал Джей, но вслух ничего не сказал. Они наконец вышли из бокового туннеля под основной свод станции.

– Давай, жми, – сказал Сорс и натянул на лицо защитные очки и респиратор. О чём-то вспомнив, он быстро похлопал себя по карманам и извлёк из бокового пару грязных берушей. С отвращением посмотрев на них, он ловко затолкал их в уши.

Нтонга тоже надел маску и очки и вдавил кнопку на самодельном пульте. Пол под ногами хорошо тряхнуло, и им обоим заложило уши от ударной волны, грохота породы и скрежета раздавленных вагонов. Из тоннеля повалили клубы дыма и пыли. Когда взвесь, наконец, осела, мужчины стали отряхиваться от пыли. Нтонга, сверкая белками в отсветах фонарика Сорса, осматривал своды, не пошли ли трещины.

– Ладно, поставим ловушки и пойдём искать эти ходячие сопли.

Сорс достал из брошенного рядом рюкзака растяжки для мин. Раз нашли проход, всё равно будут лезть, взрывай не взрывай. Не здесь, так рядом. Но хоть будем знать, когда тикать, – зло подумал он.

Слюнявые всегда действовали по одной схеме – сначала передовая разведка из нескольких групп по десять-пятнадцать пятнашек, потом нескончаемый поток тварей. Это позволяло теперь уже опытным остаткам человечества сколько-нибудь прогнозировать бурное развитие событий. Подготовить эвакуацию, проверить оборону. Правда на этот раз бежать вроде некуда. Позади – только океан да Антарктида. Ах, простите, ещё Австралия, но это, сдаётся, лишь вопрос времени. Сорс тяжело вздохнул. Успеют ли там головастые, на базах, придумать, наконец, хоть какое-нибудь решение. Или пора сушить весла, вернее – клеить ласты?

На правой руке Ирбиса завибрировал задачник. Без пяти семь, – подумал смотрящий, вырываясь из цепкого забытья. За окном темнело, время вставать. Он приподнялся и тихо сел на кровати. Надя, которая спала рядом, мгновенно проснулась и бесшумно прильнула к нему. Ир погладил её чудесные чёрные волосы, спадающие, но чуть-чуть недостающие до плеч. Смотрящему ни к чему слишком длинные пряди, даже затянутые в хвост или косу.

– Хочешь чаю? – спросил он.

Она кивнула, потянулась с мягким вздохом и при этом слегка отстранилась от него. Ир наклонился и поцеловал её шею. Надя замерла, потом погладила его короткие волосы с упрямыми торчками после беспокойного сна. Через пару секунд она всё же тихонько оттолкнула его. Им пора было собираться – в октябре здесь, в Ромове, темнело быстро.

– Пойду в душ. Я вся чешусь уже, и когда ещё придётся помыться.

Девушка встала, Ир нехотя отпустил её и кивнул. Надя, как обычно, чувствовала наперед. Ещё не проявили себя все факты и события, но у неё уже было необъяснимо стойкое чувство происходящего.

– А я приготовлю омлет, – сказал Ир. – У старухи вроде завалялись порошок и, представляешь, два яйца в холодильнике. И откуда она их притащила? Сто лет цельных яиц нигде нет.

– Наверное, у неё кто-нибудь из фермеров в родственниках.

– А-а, точно. Она перед всеобщим исходом говорила, что хочет податься к ним. – Ир помолчал и добавил. – С собой надо что-нибудь завернуть, сейчас пороюсь в припасах. Ты будешь омлет?

– Да, милый, – Надя достала из старого комода чистое белое полотенце.

Ир откинулся на скрипящей кровати и достал свой «палыч» из-под огромной старой бесформенной подушки, пропахшей вязким запахом старушечьего жилья. Не слишком разумно было бы применить это в случае опасности в малогабаритной квартире, но по-другому Ирбис не мог, а так хотя бы получалось заснуть. Он сунул мощное оружие в кобуру и встал.

– Ты права. Вряд ли мы сюда вернёмся, – произнёс он тихо, помолчал и добавил громче: – Надо найти Волка. Они должны быть на севере, остальные уже ушли.

Надя молча кивнула и зажгла полимерную свечу на блюдце, что стояло на комоде. Она взяла этот слабый, но надёжный, проверенный тысячелетиями светильник, сделанный, правда, из вполне себе современных материалов, и направилась в коридор, к ванной своей привычной бесшумной и скользящей походкой, которую так любил Ир. Электричества в городе не было, за исключением автономного уличного освещения на дневных батареях, так как основная электростанция неделю как была на территории пятнашек. Тогда в городе и началась паника, как это обычно бывает. Всё-таки удивительно, – подумалось ему, – что в Ромове так гладко прошла эвакуация.

Спустя минуту в душе нехотя зашумела вода. Значит город ещё не захвачен, машинально подумал Ирбис, рассеянно глядя на «палыч» и автолебёдку, которые лежали на стуле поверх аккуратно сложенной Надиной одежды. Главные и незаменимые атрибуты смотрящего. Он снова подумал про свет и про воду и который раз включил в задачнике запись доклада одного яйцеголового, профессора каких-то там наук С. А. Незаурядова. Доклад Ир с другими смотрящими слушал на последней Встрече. Смотрящий снова и снова вслушивался в запись, всё силился найти хоть какую-нибудь зацепку для понимания происходящего…

«…Когда перевес амиттоморфов, а значит – и феноморфов, в городе становится очевидным, – ведь трудно не заметить эту лавину, – практически моментально перестает работать всё или почти всё. В первую очередь начинается энергокризис. Везде, где техника нуждается хотя бы в минимальном контроле человека, начинает отказывать оборудование. Есть, конечно и исключения: ещё функционируют несколько полностью автономных автоматизированных АЭС – в Сосновом Бору под Святым Питером и в Курске. Но и там рано или поздно закончится обогащенное топливо на роботизированных складах или, что гораздо хуже, начнётся неконтролируемая реакция. К слову сказать, снимки из космоса показывают, что в Святом Питере по ночам работает автоматическое уличное освещение. Но в общем и целом инфраструктура, созданная человечеством практически необратимо разрушается. Транспорт, всякого рода коммуникации, требующие неустанного внимания – они отказывают всегда в первую очередь. Службы быта, больницы, магазины, институты и прочие учреждения как будто кто-то выключает общим рубильником с нескрываемым облегчением. Феноморфы или, как вы их называете… серые? Да, точно… Так вот, серые неспособны вести привычную обычным людям жизнь. После внедрения происходит странная стремительная деградация и остаётся только рабское тупое подчинение подавляющей волю силе своих таинственных прокураторов, то есть, менеджеров… м-м, управляющих… на вашем жаргоне – верховодов. Но об этих существах разговор особый, к ним вернёмся позже. Поначалу, первые несколько часов или минут, свежеиспечённый феноморф ведет себя очень странно, дёргается, плачет, кричит, как ребенок, бесцельно ходит в разные стороны. Потом как-будто успокаивается и… начинает помогать хозяевам. Что происходит дальше, никто пока не знает. Феноморфы бесследно исчезают в подземельях. Ну, это вы и без меня знаете. Характерная черта фено… серых – полная потеря способности к человеческим взаимоотношениям. Некоторые мои коллеги считают, что происходит необратимая деградация, или разрушение, личности. Я с этим утверждением не вполне согласен, но пока у меня нет достаточного количества фактических данных и подопытного материала… Ну, не будем сейчас об этом.

Теперь о прокураторах – «главарях», «верховодах». О них мы знаем удивительно мало, ещё меньше, чем о амиттоморфах… простите, я обещал использовать вашу терминологию – о пятнашках. Итак, верховодов почти никто и никогда не видел. Некоторые смотрящие рассказывали, что случайно натыкались на них в глубоких рейдах в спорные территории или, при стремительном наступлении пятнашек, вдруг оказывались рядом с ними, прячась в какой-нибудь дыре. Отсюда мы можем сделать вывод, что захватчикам подвластна некая форма удалённого манипулирования с ограниченным радиусом действия, работающая по неизвестным нам пока законам. Вот, здесь у меня выписка из отчета одного из редких выживших смотрящих при подобной встрече: «…считаю, что поможет только немедленное бегство или разве что самоподрыв вместе с объектом. Иначе мозг начинает кипеть буквально через минуту, кипит он тоже буквально. Сандро истошно закричал, упал и умер в страшных мучениях. У него из ушей, рта и носа что-то потекло. Мне повезло… Он стоял между мною и тварью, и когда он упал, я успел швырнуть гэшку и драпануть со всех ног. Какая-то немыслимая сила идет от этих рептилий…» Таким образом, мы видим, что на людей они тоже могут воздействовать, правда, лишь в зоне прямой видимости. А вот на амитто… простите, пятнашек и серых – на огромных расстояниях. По сути, те являются для них глазами, ушами и руками. Сражаясь с рабами управляющих, вы, смотрящие, бьётесь с верховодами. Но даже это мы узнали много позже, спустя годы, безвозвратно потерянные для миллионов годы…»

Ир тяжело вздохнул, размешивая в подсоленной воде порошок для омлета. Сковорода уютно, по-домашнему, скворчала остатками бабкиного рафинированного масла из грязной липкой бутылки, греясь на последних трубных выдохах природного газа, слабыми толчками бросавших голубые язычки на её дно.

– Где же вы раньше были со своими выкладками.

Ему на ум снова пришли неприятные воспоминания первых месяцев Нашествия. Сначала всё было как в любой необъявленной войне. Страх от неизвестности, боль от потери близких, чувство безнадёжности от незнания что делать и куда бежать. Просто физическая боль от того, что тебя облепляют, превращают в биомассу, готовую жрать землю. Потому что, говорят, в ней – пища для киселя, который тебя пропитал. Выживали только физически крепкие, достаточно здоровые, чтобы стать рабами. Такой вот естественный отбор. Слабые и больные долго и мучительно умирали прямо на улицах, и им никто не мог помочь, даже если и хотел. Легче было детям. Они умирали почти сразу, не выдерживая убийственной встряски организма от всепоглощающего вторжения жидкого чужеродного тела. Люди вокруг в одночасье становились словно какие-то марионетки, прозрачные тени по ночам мелькали тысячами, десятками, сотнями тысяч. К концу одного не самого прекрасного дня вдруг в мирно живущем своей привычной жизнью городе начиналось безумие. Большинство жителей хотя бы раз за день пользовалось подземкой. Тех, кто спускались туда, там уже ждали. Кто не спускался, почувствовав неладное, за теми охотились наверху, в темноте ночи, а также в вечёрних и предрассветных сумерках. Начиналась паника, но негде было спрятаться людям от страшного, невидимого, непонятного, и от того ещё более ужасного врага. И главное, никто не знал, зачем всё это? И никто никому ничего не объяснял.

Счастливчики, их были единицы, догадывались и вырывались за черту города, ехали, бежали в другие гиперы. Рассказывали, плакали, умоляли поверить в неизбывный ужас происходящего. Но им долго никто не верил, а потом мало кто мог подтвердить их правоту. Захватчики перемещались гораздо быстрее тех немногих несчастных выживших, лишенных привычных способов передвижения и даже возможности сообщить о беде, надвигающейся на человечество. Ир снова вспомнил учёного докладчика и его историческую справку, которую тот привел «так сказать, для создания в сознании смотрящих полноты всей картины нынешнего мира». Он всегда удивлялся той умозрительности, отрешённости учёного люда, с которой те могли рассуждать о чём-либо, вроде бы, напрямую связанном и очень даже влияющем на их жизнь. Правда, этот то ли доцент, то ли профессор не слишком злоупотреблял этим, и лишь иногда у Ирбиса возникало чувство, словно учёный сам не жил в этом загубленном мире, а невозмутимо рассматривал лабораторных крыс, посаженных в банку.

«…Великие умы поначалу винили в таких массовых фобиях сверхурбанизацию с её мировым размахом. Города к 2022 году, когда всё началось, разрослись невероятно. Около четверти поверхности суши, пригодной для жилья требовательного человека двадцать первого столетия, если быть точнее – двадцать семь процентов – занимает эта разновидность формы человеческого общежития. Города сливались, поглощались, реструктуризовались и разрастались вширь, вверх и вглубь. Население медленно, но очень верно и преданно отдалось такому типу социальных отношений. Единицы, едва ли сотни или тысячи, оставались жить в редких деревнях и фермерских хозяйствах. Повсеместно стало распространенным фрахтовое трудоустройство с временным переездом по потребностям работодателей. И с обязательным размещением в родные, уютные, тёплые «муравейники». Где всё есть, всё под рукой, всё продумано и удобно. После Пищевой революции девяностых натуральная еда практически полностью стала уделом очень богатых чудаков и немногочисленных фермеров. Всё или почти всё для удовлетворения гастрономических потребностей смогла предоставить Всемогущая Химическая промышленность после открытия ещё в далеком 1978 году модифицируемой органической клеточной структуры бесконечного цикла деления. Или, по простому, БКС – бесконечной клеточной структуры. Конечно, если быть точным – условно бесконечного цикла, но, согласитесь, возможность получать пищевые волокна с тысячепроцентным приростом по массе и объёму, да к тому же вкупе с великолепными возможностями варьирования и комбинирования этих самых волокон… Это был несомненный прорыв с далеко идущими последствиями для всей человеческой популяции. Здесь также стоит отметить тот факт, который невероятно в своё время обрадовал нефтяные корпорации. БКС идеально, с минимальными затратами и максимальным эффектом синтезируется особым значительно мутировавшим видом грибка Candida divinum из сырой нефти и производных, значительно более трудоёмко и медленно и с малым выходом – из продуктов переработки каменного угля и природного газа. Нейман и Лившиц в девяносто втором получили Нобелевку за культивацию этого грибка, они же назвали его за удивительные свойства «божественным». Конечно, как уже было отмечено, при сильном желании и затратах можно получать БКС из различных видов органики, но нефть, и вообще углеводороды подходят в качестве сырья для производства гораздо лучше. Соответственно, некоторый спад потребления нефтепродуктов из-за снижения спроса на автомобильную продукцию на стыке веков, скомпенсировался значительным увеличением потребления углеводородов для нужд Пищевой промышленности. Что ж, это, пожалуй, гораздо лучше, чем бездарно сжигать её ради простого обогрева или желания перемещаться в пространстве. М-да.

Но продолжим. В виду вышесказанного население, как разумно было предположить, заметно ускорило свой рост, вместо прежних двух до пяти процентов в год. Мегаполисы росли по всей планете как грибы на болоте, с населением от пяти миллионов становились мультиполисами, в обиходе – мультиками, со всеми вытекающими из такого положениями правами и обязанностями. Как вы знаете, каждый мультиполис имеет право на собственную независимую сеть пищевых комбинатов и сеть прямых тоннелей со всеми граничными собратьями. Приставку «гипер» чрезмерно разросшийся город получал после пятидесяти миллионов, иногда раньше, если это был какой-либо значимый центр, вроде Святого Питера с его «скромными» четырьмя десятками. Прямые основные и извилистые дополнительные линии-щупальца городской подземки растягивались на сотни километров, превращаясь в транспортную паутину, в которой можно было легко заблудиться без помощи мощной распределённой системы маршрутизации и управления. Бесконечные кварталы нескончаемых высоток с высоты птичьего полета казались громадными диковинными лесами со слишком однообразными серыми угловатыми исполинскими деревьями-стволами.

Города разрастались так, что поглощали целые страны, границы становились слабой условностью, не смотря на все принимаемые правительствами меры по сохранению суверенности. Европа самоопределилась в десяток величественных гиперполисов с небольшими прослойками и островками-заповедниками природы. Старушка Европа стала объединенной как никогда, ну хотя бы территориально, в могучие населённые узлы западной цивилизации. На Востоке полноводно разлился на многие десятки километров трёхсотмиллионный Пекин. Недалеко от него отстал вечный конкурент Шанхай, с его двумя сотнями миллионов. Ну и, на Юге, безусловный лидер планеты – ультраполис Бомбей. Что же до нашей страны, то, вобрав в себя по разным оценкам, от шестидесяти до восьмидесяти миллионов резидентов, что составило добрую треть населения, разбухшая Москва поглотила не только всю прежнюю свою область, но и лениво поглядывала на соседние. Сейчас уже можно говорить об этом без утайки, но… боюсь, что этот печальный факт привел к колоссальнейшим потерям среди населения уже в первый год войны на территории Объединенной России. Я уж не говорю о Святом Питере, зажатом между двух водных пространств, попытка к бегству из которого явилась весьма нетривиальной задачей в то печальное время катастрофической убыли населения нашего государства.

Здесь нужно отдельно отметить, как важную деталь в осознании рисуемой нами глобальной картины, что все эти открытия и последовавшие за ними изменения в мировой экономической, политической, общественной системах, все эти, не побоюсь удачного сравнения, масштабные сдвиги глубинных пластов общества, приведшие, в частности, к заметному ослаблению военной мощи государств из-за сокращения многолюдных армий в пользу специализированных подразделений, например, по борьбе с частыми демонстрациями или вездесущими террористами, и, как следствие, ставших ненужными огромных парков военной техники, существенно сказались на способности человечества противостоять вражеской экспансии. Хотя кто теперь знает, что для нас было бы лучше…

Не последнюю роль в нынешнем бедственном положении сыграла и неискоренимая психологическая инертность неповоротливого большинства. Людям в таких огромных густонаселённых городах, – уверяли всезнающие психологи-урбанисты, – просто некуда деться от людей. Человеку нужно время от времени побыть одному, поразмыслить о смысле жизни, снизить ритм беспощадной городской суеты. Это важнейшая потребность, коей лишено теперь человечество – увещевали они. Отсюда и всеобщий психоз, бегство от страхов, воплощающихся в неких призрачных монстров.

Когда люди начали о чём-то догадываться, стало, как это часто случалось в истории, довольно поздно. Практически все гипергорода и три четверти мультиполисов были потеряны людьми в первый год войны. По какой-то невероятно счастливой случайности для человечества таинственные захватчики нелогично, – с нашей точки зрения, конечно, – сбавили темпы экспансии, что дало нам возможность немного прийти в себя, отчасти, хоть чему-то научиться… А города… Скоро мы лишимся и последних, едва ли их наберётся более двух десятков по всему миру. Остальные безвозвратно для нас скрыты за пеленой вечных низких туч, погружённые во тьму. Обратно из таких мест никто не возвращался, кроме разве что редких счастливцев, информация от которых крайне скудна. М-да.

Но вернёмся к последовательному развитию событий. Всё же кто-то решался проверить, что за массовое помешательство случается время от времени в том или ином городе, а кто-то безуспешно пытался связаться с близкими и бил тревогу. Обычно связь с ними пропадала сразу и навсегда. Агенты спецслужб, спецназ и даже целые воинские дивизии, отправленные в захваченные непостижимым противником города из ближайших «здоровых» мест, не проливали ни капли света на царящий там полный мрак в кромешной тьме неизвестности. Но благополучно исчезали сами после редких попыток сообщить о странных ночных призрачных тенях.

А теперь перейдём, пожалуй, к главному. К тому времени, как вы знаете, Землю уже охватила подземная транспортная сеть, чудо человеческой мысли двадцатого столетия, детище городской подземки, результат ряда открытий семидесятых, в том числе, сверхбыстрого метода бурения и составов «наносвод» и его модификации «скользящие молекулы» для особо сложных грунтов. О, это было чудо из чудес! Море работы для геологов и строителей, и ужас палеонтологов. Сеть связала все гипергорода и мультиполисы планеты и почти убила гражданскую авиацию, сохранив лишь грузоперевозки и частный флот. Автомобильной промышленности тоже досталось, но она всё же смогла выдержать удар и не исчезнуть, хотя череда нефтяных кризисов десятых годов, когда нефтепродуктов едва хватало на то, чтобы прокормить стремительно растущее население, сильно сократила автопарк планеты. Н-да. Зато впервые в истории наша родина вдруг стала кормилицей всего света, ведь у нас никогда не возникало серьёзных проблем с чёрным золотом.

Но продолжим. Нынешняя подземка – это могучая система, десятилетиями создаваемая международными консорциумами и тщательно отлаженная могучими корпорациями. Когда началось вторжение, работающая как часы, сеть очень быстро вышла из строя. Поезда и андербасы отправлялись в захваченные города и просто не возвращались, подземка стала походить на всепоглощающую чёрную дыру. И вдруг люди осознали, что стало не на чем перемещаться. Автомобилей катастрофически не хватало, отрасль находилась в упадке, с углеводородами в начале войны вследствие разрушения инфраструктуры возникли вполне объяснимые перебои. Спустя несколько месяцев после Арабского кризиса, когда, как считается, были захвачены первые мультиполисы на Ближнем Востоке, топливо пропало, вернее, перестало быть доступным совсем, за исключением каких-то остатков в стратегических запасниках, которые тут же взяли под контроль военные, а кое-где и бандформирования. В условиях топливного голода люди не могли пользоваться и электромобилями – энергетика рушилась буквально на глазах. Где уж тут зарядить емкие аккумуляторы, для которых всё так же была нужна энергия, невозможная без действующей инфраструктуры. Люди дрались из-за доступа к работающей розетке, запитанной от ещё живого надомного аккумулятора или солнечных батарей на крыше.

Но продолжим. Великая Подземка, как её называли некоторые особенно восторженные почитатели человеческого гения, оказалась очень на руку захватчикам. Развитая сеть тоннелей позволила им с немалой скоростью распространять свои призрачные полчища. С опозданием узнав основные повадки рептилий, мы сейчас, конечно, понимаем, что в те, первые, дни добровольно спускаться в подземку могли разве что самые рисковые и безголовые индивидуумы. Что же, всё это явно не способствовало людским возможностям передвигаться по планете. Ещё больше проблему усугубили военные, которые блокировали, где возможно, доступ гражданских к любым подземным коммуникациям. Это мешало смотрящим, долго мешало. Трудно признавать собственную глупость и беспомощность, но это приходится делать, хоть и с огромным опозданием.

Так вот, по поводу военной беспомощности. Современное ядерное воздействие вряд ли является решением в то время, когда города превратились в многоярусные системы, уходящие глубоко вглубь земли. Вряд ли даже самый мощный заряд уничтожит всю подземную инфраструктуру на площади… Да, и к тому же, для чего уничтожать город, площадь которого десятки тысяч квадратных километров? Не взорвать ли уж тогда сразу все города и разрушить всю существующую структуру жизнеобеспечения? Правда, военных это не остановило, вы это знаете. Но после того как ядерные заряды стёрли с лица земли три гипер- и с десяток мультиполисов, создав этим районы выжженных ядерных пустошей, а экспансию это не остановило, люди поняли, что подобные м-м… мероприятия больше похожи на самоубийство.

Стрелковое оружие также оказалось большей частью малоэффективным против самих захватчиков, хотя и довольно успешно применяется в отношении феноморфов. Конечно, если можно назвать успешным уничтожение людей, пусть и «бывших», как считается, ведь никто пока так и не доказал обратного. Но никто, стоит признать, не знает как вылечить, исправить, восстановить тех, кто попал в рабство нашего безжалостного врага. А сами они, как вы тоже не понаслышке знаете, никакого желания вернуться к недевиантному, то есть м-м… нормальному, человеческому поведению не изъявляют.

Зато мы теперь хорошо знаем, что амиттоморфам, легко и молниеносно меняющим форму и относительную проникаемость тела, особенно на необратимой стадии внедрения, пули и микрозаряды причиняют мало вреда. Хорошо оказалось в деле, к сожалению, в большинстве армий снятое с вооружения гладкоствольное оружие, – помповые ружья, магазинные дробовики, с их великолепной останавливающей способностью и множественным поражающим фактором, – а также огнемёты, но очень скоро возникли проблемы с топливом для последних, что понятно из вышеизложенного. Конечно, особо стоит отметить в этом ряду уникальное изобретение российского учёного-физика Алексея Павлова, основанное на принципе Химото – преобразователь Павлова. Это оружие даёт существенное преимущество смотрящим в их неравных схватках с преобладающим по численности врагом. И всё же, хотя всё перечисленное и стало полезным в локальных боях, но мало подходит, чтобы дать серьёзный отпор миллионам амиттоморфов, продвигающихся с невероятной быстротой по людским поселениям.

Итак, что мы имеем в сухом остатке, господа смотрящие, единственная наша надежда и упование? И пусть не морщатся господа военные…

Некогда десятимиллиардное, человечество стоит на грани гибели спустя каких-то три с лишним года после начала таинственной экспансии существ, с которыми не удаётся договориться и о которых мы толком ничего не знаем. Есть мнение, что эти существа – что-то вроде пришельцев из космоса, но фактического подтверждения эта гипотеза не имеет. Одни только голословные рассуждения, построенные на слабо формализованной логике. Нет никаких зафиксированных данных о десанте, хотя это, конечно, не показатель, если вспомнить в этом отношении хотя бы, например, идеи Герберта нашего Уэллса с его марсианами… Да, кхм, и к тому же эта раса «внеземных» существ не выказывает сколько-нибудь значимого уровня своего технологического развития и не выражает никакой заинтересованности в достижениях человеческой науки. Если, конечно, не считать показателем такового развития уникальную способность боевых единиц врага к мгновенной клеточной трансформации. Отсюда возникает ряд логичных вопросов. Например, на чём, собственно, они к нам, так сказать, прибыли? Почему им полюбились городские подземелья? Какова природа непереносимости солнечного света? И многие другие вопросы. Хотя, разумеется, всё это легко объясняется любителями фантастических идей с позиций всё той же псевдонаучной ксенологии. Вплоть до того, что это и в самом деле передовой десант некоей продвинутой цивилизации, целью которого является всего лишь подготовка нашей планеты к прибытию основных м-м… сил. М-да.

Есть также предположение об некоей искусственности происхождения данного рода существ, но все сколько-нибудь заинтересованные стороны в этом вопросе яростно открещиваются от любой, пусть даже только теоретически значимой, вероятности такого варианта возникновения проблемы, тем более с их, этих сторон, участием… Не так ли, господа офицеры? Да-да, да-да.

Но я отвлёкся. Факты и только факты. Итак, что ещё? Большинство населения либо погибло, либо, что более вероятно, необратимо, с полной потерей самоопределения, порабощено таинственными захватчиками. К четвёртому году Войны, 2025 по старой системе, только два способа борьбы с угрозой оказываются сколько-нибудь эффективными, правда только в отношении некоторого сдерживания врага. Первый прост и очевиден, после того как остатки аналитических способностей были всё же задействованы находящимися в состоянии непреходящей паники представителями обороняющейся стороны. Потеряв девяносто восемь процентов населения, оставшиеся начали более или менее активно действовать. А именно – разрушать все имеющиеся под землёй тоннели. Взрывать, затоплять, бетонировать – делать всё, что можно было ещё успеть сделать. Здесь, правда, существует одна проблема, но об этом – позже… И бросить все силы и современные средства геологоразведки для обнаружения новых каналов продвижения врага. Это является довольно сложной задачей, учитывая, что подземная инфраструктура Земли, возникшая за предыдущие полстолетия, стала не просто большой – она поистине колоссальна. Более того, из-за стремительных потерь территории, мы потеряли также не только контроль, но порой даже просто доступ к подробной информации о существующих сетях каналов. Не скрою, мы похожи на маленького мальчика из старинной сказки, затыкающего пальчиком дыру в дамбе. Ему, правда, по легенде, удалось помочь родному городу. А вот наша «дамба» вот-вот рухнет под напором, и вовсе не воды.

К тому же, как следствие геноцида, у людей возникла проблема, которая не заявляла о себе вот уже многие десятилетия – человеческих ресурсов просто стало не хватать для линий обороны. И поэтому все надежды возложены на второй способ – на вас, смотрящих.

Вы можете противостоять, хотя бы отчасти, врывающимся в очередной город неуловимым передовым группам противника или сдерживать их вторжение, пока не будут завалены все известные проходы в город и не будет завершена эвакуация…

А ещё больше мы нуждаемся в каком-то чуде, способном остановить и обратить вспять этот чудовищный рак, поражающий человечество. Н-да.

Но что можно сказать о нынешнем положении вещей?

К октябрю текущего года картина мира по обрывочным сведениям в отсутствие глобальных коммуникаций представляется следующей.

Под контролем врага находится девяносто два процента городских поселений человечества и число это продолжает расти. По неясным пока причинам чужие не захватывают обширные территории вне городов. Но, как вы, надеюсь, понимаете, современная цивилизация не мыслит себя без данной основы социального взаимодействия. И скорее всего, захват остальной жилой территории – лишь вопрос времени.

Всё ещё подвластными людям являются относительно отдалённые от основной массы единичные гиперполисы Южной Африки, малочисленные мультигорода Сибири, единичные – в США, несколько – в северной Канаде и Аляске, а также на юге Аргентины. Ещё пока удивительно чист континент Австралия, куда и начали стекаться основные наземные потоки беженцев. Также из-за естественных препятствий для расширения зоны влияния чужих в виде горных массивов или больших водных пространств по всему миру остаются ещё кусочки цивилизации, сильно разрозненные и практически полностью изолированные. Спонтанные поселения потерявшихся и отчаявшихся беженцев на открытых степных пространствах, пустошах и в лесных районах постепенно откатываются к феодальным отношениям и отрыву от остатков прежней цивилизации…»

Ир посмотрел в окно, на стремительно темнеющее осеннее небо. «Цивилизация», – усмехнулся он. Те, кто ещё стремился жить по столь дорогим сердцу горожанина Земли принципам XXI века, недавно казавшимся такими прогрессивными и незыблемыми, всё лучше понимали, что жить как раньше у них вряд ли когда теперь получится. Тьма накрывала планету вместе с вечно висящей над городами пеленой грязно-серых туч.

Матёрый бомж Егорыч блаженно возлежал на старой неубиваемой зимней куртке «Чили», которую лет пятнадцать везде таскал с собой. Он расстелил её на широкой трубе в подвале какого-то закрытого института, ромовского НИИ чего-то там «химического», наверняка – по разработке и производству еды. Старик подумал, что надо бы получше обследовать местные хранилища на предмет наличия дополнительного провианта. Труба была ещё тёплой, но постепенно остывала. Егорыч надеялся, что тепла хватит хотя бы до утра.

Если бы пожилого бича спросили, как его звать, он, пожалуй, так бы и ответил затёртым до дыр отчеством, разве что только ещё кличку назвал – Рябой. Имени его теперь почти никто и не знал. Пётр начал бомжевать ещё в середине девяностых, в Святом Питере, тогда ещё Ленинграде. Сначала он потерял работу, сразу после развала Союза, в девяносто пятом. Для таких как Пётр, простой советский конвейерный сборщик секретных приборных панелей для «оборонки», особых вариантов не было. «Вас тут по десять штук за пятак» – сказал ему перед увольнением начальник цеха, молодая крыса с протекцией хозяев. Помыкался в поисках подходящей работы немолодой уже Пётр Егорыч, чуть-чуть не дотянувший до сорока пяти и чересчур затянувший с кризисом опасного возраста, помыкался – и стал жить на пособие. Оказался слишком узким бесперспективным специалистом для стремительно меняющейся действительности. А пособие оказалось слишком «узким», чтобы покрыть собой даже элементарные нужды большой и требовательной семьи.

Почти сразу его бросила давно отдалившаяся нелюбовь-жена, отвернулись подросшие дети, вечно занятые собой и стремительно растущим городом. Оставив бывшей и дочке с сыном шикарную стометровую трешку на Петроградке, он поначалу жил в какой-то вонючей общаге на окраине, с углом метр на два, в одной комнате с ещё двадцатью никчёмными. Потом ему это надоело и он начал вольную жизнь никому ничем не обязанного. Вокруг со скоростью побегов бамбука стали вдруг тянуться ввысь чудные небоскрёбы, а он спускался всё ниже, с последних этажей и неожиданно ставших слишком далёкими и неприступными чердаков и крыш к подвалам и гаражам, но, как ни странно, с каждым ярусом вниз чувствовал себя всё более свободным. Любил Пётр, правда, чистоту тела, с детства привык к душу хотя бы раз в день, а на вольных быстро-супах помыться удавалось нечасто. Еду, впрочем, он получал регулярно, но с водой было гораздо хуже. В девяностых Пётр обитал не только в подвалах, но и в приютах, а тогда там, как, впрочем, и во всём городе, постоянно возникали перебои с водой из-за регулярного падения давления в этих новых «этажках». Это потом уже придумали «капилляры». В начале нулевых стало совсем «весело» по причине взрывного роста количества жителей, потянувшихся в город с окраин, районных городков и деревень. Этот поток без конца приумножался обильными, практически неконтролируемыми реками разношерстных мигрантов из бывшего Союза и не слишком дальнего зарубежья, готовых сутками работать за чудо конца века – «синтетику», сверхдешёвую питательную еду, которой в России (вот они, приятные плоды Пищевой Революции) вдруг стало даже с большим избытком. Но не смотря на такие житейские трудности, Пётр, всё же, старался за собой следить и не опускаться, как многие его собратья по несчастью. В душевых подземных гаражей под выросшими как грибы огромными торговыми центрами, этими «убийцами времени», вода была всегда. Туда, правда, не каждый раз удавалось попасть, охрана часто гоняла, но Пётр пользовался любой возможностью. Ну, а в остальном он не жаловался. Спать и есть – не коридоры месть, – любил напомнить себе старый бич.

А город переживал странные времена, и даже прежнее имя стало для него невыносимым. Однажды, неожиданно тёплой весной, Егорыч с прищуром и усмешкой наблюдал, сидя с приятелем, уличным художником Васей Бровским, на одной из крыш Невского проспекта и греясь в лучах апрельского солнца, как у Казанского драли глотки себе и вот-вот начинали друг другу адепты полярных мнений по самому насущному на данный момент вопросу в жизни. Основных мнений было три, и ни одно не устраивало всех из многотысячной толпы горожан, собравшихся в то воскресное утро на общегородской референдум по смене названия города и затопивших своей людской массой весь проспект и прилегающие улицы и площади. Тогда ещё, до первого Кризиса, многие радовались долгожданной свободе и равенству перед обновленным законом и думали, что это всеобщее равенство и гарантии прав, охраняемые всенародно избранным Верховным правителем, имеют вес в послесоюзном мире. Мир, как потом выяснилось, стоял совсем на другом.

Первоначальное, исконное название – Санкт-Петербург – казалось многим слишком архаичным в свете пережитого в последние годы, второе, – Петроград, – и, тем более, нынешнее, Ленинград, чересчур сквозили почившим строем и были слишком ненавистны и потому большинством отвергались сразу. И вот, спустя несколько часов криков и выступлений через надорванные мегафоны, какой-то старичок с куцей седой бородкой и в смешной кепке с помпоном, каким-то чудом прорвавшись к микрофону на трибуне, то ли в шутку, то ли всерьёз, но довольно громко и решительно произнёс: «Николай Иванович Гордоцкий, профессор кафедры истории ЛГУ. Предлагаю название: Святой Питер…» И неожиданно идея понравилась и была быстро подхвачена и разнесена по рядам. Может быть, все просто устали и хотели домой, а может, и вправду название показалось метким и звучным, но на том и порешили. Даже чрезмерно нервные сторонники старинного имени не стали долго препираться, ревнителей же постылой серой действительности быстро заклеймили и заткнули.

А потом, также неожиданно, все крупные города и тогда ещё многочисленные малые, не ведавшие о своей скорой кончине, следуя примеру Северной столицы, вдруг подхватили, как призыв к новой жизни, идею о смене названия. Говорят, позже остальных, даже в монументальной и непробиваемой Москве прошли нешуточные баталии на этой почве, но быстро были подавлены по чьему-то приказу «сверху», после того как в толпе на Красной площади, прямо напротив мавзолея, кто-то вдруг возьми и выкрикни «долой Верховного!..», и возглас прокатился по рядам. Как обычно, не обошлось без крови, сотен задержанных и набитых до отказа автозаков. Любые митинги запретили на полгода, гайки подзатянули, и стало не до переименования.

Пётр не знал, повлияло ли как-то особенно на его судьбу новое название города. Но город менялся, методично впитывал в себя бесконечные потоки новых жителей, и Петру пришлось меняться вместе с ним. Забавно, но становясь всё более независимым от окружающей действительности, он освоил в процессе выживания в стремительно разрастающихся городских джунглях множество мелких профессий, и из узкого стал почти универсальным специалистом. Пётр научился собирать всё что угодно, а не только свои «печальные-печатные», так он прозвал основы для печатных плат – суть своей прежней работы. Иногда он готов был подносить чемоданы, доставлять частные посылки, чинить всё, что попадалось под руку, освоив ремонтное дело и даже заимел в личном ящичке диковинный заграничный суперремнабор, прихватив его однажды ночью с какого-то разворованного склада. Пётр так и не смог «опуститься» и был готов на любую случайную работу, но при этом оставался ничем никому не обязаным. Такой девиз стал его жизненным путем. Конечно, он любил, когда «что-то звенело в кармане и не нужно было за это пахать на дядю».

В Святом Питере всё началось в ночь с девятнадцатого на двадцатое апреля 2024 года. Краем уха Егорыч слышал слухи, что на Юге и в Европе творится что-то странное и страшное, города будто исчезают в одночасье, но никто до конца в это не верил. Думали, это утка журналюг, падких на сенсации. «Как такое возможно?» – говорили думающие и трезвомыслящие, – «Мы живём на пороге новой эры. Человечество как никогда могущественно и образованно. Мы защищены от всех мыслимых угроз, почти победили стихию, болезни, голод»… Но однажды невозможное случилось.

Старик решил заночевать в ту ночь на вокзале, и потому ему удалось сесть на последний из уходящих поездов подземки, вместе с огромной толпой беженцев, потерявших всякий разум от страха. Поезда уходили с Витебского, на юго-запад, к Пскову, и говорили, что это последние, что линии на Москву уже не работают. Поезд должен был вот-вот тронуться, и Пётр запрыгнул на ступеньку последнего вагона, на которой так и провисел все три часа пути, вцепившись в маленькие, почти декоративные перильца. Внутрь его не пустили, да и некуда было.

До сих пор он вздрагивал, когда вспоминал жуткие события той до безумия страшной ночи.

Пока толпа, желая поскорее уехать, в бестолковой спешке грузилась, а точнее, давилась в поезд, стоявший у открытой платформы наземного вокзала, стало темнеть. Никто ничего и так не понимал, кроме того, что надо бежать, уезжать прочь из этого кошмара, а с наступлением темноты начались сплошные мрак и помешательство.

Откуда-то, Егорычу показалось, что из подземных переходов, во множестве стали появляться стремительные скользкие тени. Их были сначала десятки, потом сотни, а затем и тысячи. Прошло каких-то пять-десять минут, и вот уже на площади за вокзалом в свете прожекторов освещения прямо на асфальте беззвучно корчились в конвульсиях люди, задыхаясь от облепившей их странной розовой слизи. По платформе метались какие-то прозрачные ящерицы, похожие на жуткие привидения, радужно сверкали в лучах света и кидались на тех несчастных, кто в панике толпился на перроне. А ещё твари пытались запрыгнуть в поезд. Но на крышах вагонов лежали ребята с фонариками и дробовиками – бойцы из городского ополчения, так их назвал кто-то из тамбура. Они методично расстреливали платформу и без раздумий палили по этим переливам в воздухе, а также, без всякого сожаления, по поднимающимся с земли оборотням. «Переливы» при точном попадании дроби с диким визгом разрывались на мутные куски и оставляли на асфальте множество грязных лужиц. Пётр увидел, как напротив соседнего вагона свершился ужасный акт превращения человека, крепкого на вид пожилого мужчины, в неизвестно что, это неведомо что, мокрое от слизи, поднялось на ноги и с невнятным бормотанием вдруг зашагало, размахивая руками, по платформе в сторону вокзала. Парень на крыше, ближайший к превращенному, почти в упор выстрелил в него. Мужчина смешно взмахнул руками, упал набок и захрипел. Но даже умирая, он продолжал шевелить ногами, словно идя к намеченной цели. Из окна вагона раздался сдавленный женский крик: «Но это же люди!», на что сосед с подножки, в модном бордовом плаще, процедил в ответ мрачно: «Уже нет».

Внезапно на Егорыча с платформы метнулась жуткая водянистая масса. Деваться было некуда, и Пётр успел лишь зажмуриться и сильнее вжался в проём дверей. Над головой прогремел выстрел. Открыв глаза, старик увидел, как масса разлетелась на десятки кусочков и забрызгала ими край платформы. Малюсенькая капля попала на носок его старого армейского ботинка. Егорыч неистово затряс ногой, пытаясь сбросить странную слизь с обувки, но та мгновенно впиталась в грубую толстую кожу. Ступня почему-то сразу стала «ватной» и непослушной.

Другой демон, что спустя минуту так же кинулся прямо на Петра, переливаясь всеми цветами в свете мечущихся прожекторов, оказался более успешным. Как, впрочем, и опомнившийся Пётр. Когда эта страшная слизь, неуловимая даже взглядом, стремительно полетела на него, старик отцепил одну руку от поручня и отвалился вбок, всё ещё держась за поезд надежды другой рукой. Человеку в бордовом плаще, стоявшему за ним и зажатому в проходе, повезло меньше. Тварь каким-то невероятно быстрым способом превратилась в совершенно бескостное желе, облепила его, и мужчина истошно заорал. Пётр давно не слышал, чтобы так кричали. Ближайшие к несчастному тоже завопили и шарахнулись в стороны, давя соседей. Но один из пассажиров, молодой парень в синем спортивном костюме, не растерялся, схватился за фонарь на потолке тамбура и ногами в дорогих голубых кроссовках вытолкнул бордового, корчившегося и трясшегося, словно в эпилептическом припадке, на перрон. Бордовый упал, продолжая трястись и стонать. Парень с крыши хладнокровно дважды разрядил в него дробовик. Наконец, мужчина затих, и только правая рука его продолжала, не переставая, конвульсивно дёргаться.

Женщина из окна, должно быть, та же самая, громко крикнула:

– Боже мой, он же ещё жив!

Пётр снова схватился свободной рукой за поручень и тихо произнёс:

– Уже нет.

Старик хотел встать на место бордового, но парень в спортивном костюме погрозил ему кулаком. Никто не хотел стоять рядом со старым помятым бомжем, и Егорычу пришлось остаться на подножке и почти висеть на поручнях. А кругом во множестве носились другие куски слизи! Когда Пётр потерял уже всякую надежду и хотел даже спрыгнуть и бежать, куда глаза глядят, поезд, наконец, тронулся и стал тяжело разгоняться, уходя через тоннель под землю, а они всё пёрли и пёрли, и скоро вся платформа и рельсы позади вагонов были сплошь заполнены ордой этих то ли сухопутных медуз, то ли неведомых глубоководных ящериц. С крыши вокзала по ним из пулеметов палили какие-то солдатики, должно быть, из разрозненных остатков военных подразделений, что накануне появились в городе. Может, они надеялись на эвакуацию воздухом, а может, геройски бились до конца, помогая уйти хотя бы тем, кто успел на поезд. Деду показалось, что урон от выстрелов среди прозрачного месива был невелик. И уж точно этот огонь не мог сдержать эту похожую на цунами страшную армию неведомого противника. Наконец, кошмарный вокзал скрылся за поворотом тоннеля, и Егорыч вздохнул с облегчением. Онемелая нога почему-то стала нестерпимо болеть. Зато не засну, – горько усмехнулся про себя старик и покрепче ухватился за перила.

Обычно путь от Святого Питера до Пскова занимал сорок минут, поезда ходили со скоростью свыше семисот километров в час. Но этот поезд был перегружен и никак не мог «встать на подушку», к тому же начались перебои с электричеством. Поезд часто останавливался.

На полпути, у какой-то технической станции, освещённой аварийными огнями, состав в очередной раз встал. Егорыч не стал ждать, что за него решат как лучше и куда лучше, тем более что слабеющие руки сводило от напряжения, а нога просто отваливалась. Плюс ко всему, за последние годы он привык ни в чём не полагаться на других, зная, к чему это может привести. Он спрыгнул на низкую платформу и, прихрамывая, а потом и вовсе на четвереньках полез вверх по узким ступенькам мёртвого служебного эскалатора. Вслед за ним ещё трое человек решили не ехать дальше.