Все бывает в первый раз. Первый укус, первый шаг, первый день рождения – множество важных дебютов, когда ты молод. А потом, со временем, этих первых разов становится все меньше и меньше. Первый взгляд, первое соприкосновение руки, первая любовь… И точка. На самом деле после первой любви обычно наступает штиль, словно ты – на краю земли, словно ты – это конец всего; на твоем горизонте больше не будет важных дебютов, а лишь белый обветренный одинокий ледник, не нужный даже белому мишке. У нас с Ноем было много первых разов.
Мы выросли в одном нью-гэмпширском городишке под названием Милберг, он находится минутах в сорока (или двадцати, если по шоссе) от Манчестера. Когда мы учились в начальной школе, единственными ресторанами во всей округе были «Макдоналдс», «Милбергская пиццерия» и «Три бранч бар и гриль», если только ты не ветеран, – в этом случае можно было насладиться жареной рыбой в Ассоциации ветеранов.
Центр города состоял из крохотного парка и белой беседки, на которой вечно обсыпалась краска. Газоны в этом парке, как правило, были желтого или коричневого цвета, хотя и регулярно стриглись, а если не регулярно, то хотя бы по мере возможности. Помимо этого в центре был деревенский универмаг 1870 года, где можно было купить все по центу, магазин видеокассет размером с огромную ванную, парикмахерская и библиотека, которая из-за красного цвета больше напоминала ржавую лачугу.
Давным-давно, в детстве, мы с Ноем жили в квартале, где было примерно пятьдесят домиков под щипцовой крышей. Мой дом был желтым, а его – белым, у нас были прилегающие задние дворики.
Наши мамы были лучшими подругами. А папы, соответственно, лучшими друзьями. Наши девятнадцатилетние мамы забеременели примерно одновременно и, по велению судьбы, родили тоже почти одновременно. Я родилась 14 мая 1977 года, спустя четыре недели после рождения Ноя, которому посчастливилось стать среднеапрельским малышом. Иногда они называли нас «весенними птичками». Первые пятнадцать лет мы жили по соседству. Можно сказать, что мы были лучшими друзьями с самого рождения. Конечно же, у нас были отличия: у него были светлые волосы, у меня – темные, он – мальчик, я – девочка. Но в основном на этом наши различия и заканчивались.
Наши папы, лучшие друзья с колледжа, которые подцепили парочку цыпочек (наших мам) на весенних каникулах в Дейтоне, были офисными сотрудниками, пока наши мамы воспитывали нас и ухаживали за домом. На тот момент у моего папы была своя небольшая фирма, обувной магазин, о котором он мечтал с самого детства, – начинал он с одного-единственного продукта, шнурков, продавая их за прилавком одного из универмагов Манчестера. В свободное от бизнеса время он посещал вечерние курсы в колледже. Поэтому, говоря «офисный сотрудник», я имею в виду, что он занимался предпринимательством. Папа Ноя был самым обычным бухгалтером. Дорога на работу и обратно занимала у него почти два часа, поэтому он постоянно жаловался всем, кто его слушал.
Парни решили купить дома в одном жилом квартале, чтобы обрадовать жен, которые ужасно ностальгировали по своим домам во Флориде. Лучшим решением для всех стало «не разлучать девочек». Поначалу, а именно когда нам было около трех лет, мы целыми днями играли вместе, а когда вечером Ноя забирали домой, я чувствовала себя такой разбитой и неполноценной, словно одну из моих ног или легкое оторвали, отнесли в соседний дом и уложили там спать без меня. В пять мы впервые взялись за руки.
В восемь лет Ною стало интереснее играть с соседскими мальчишками. Поэтому мы начали видеться только по выходным. А поскольку я не была пацанкой и всегда восхищалась мамиными каблуками и макияжем, я не собиралась набивать головой мячи, лишь бы побыть рядом с Ноем. Но после того, что произошло, я была готова отдать все, лишь бы вернуться в прошлое и провести с ним каждую секунду его здоровой жизни. Я бы заставила себя полюбить футбол. Я бы каждый день чистила его бутсы.
Увы, в восемь лет у нас случилось первое расставание, что-то вроде того. Но при этом мы по-прежнему продолжали втайне от мальчишек проводить выходные вместе. У нас был свой шалаш с вымышленным шпионским оборудованием и широкими сосновыми стенами, где мы хранили все произведения Клэнси и Толкиена. А еще у нас был седельный тягач, где нас ждала новая порция первых разов.
Когда нам исполнилось десять, папа Ноя, для меня мистер Винет, к огромному сожалению мамы Ноя, решил, что больше не потерпит «идиотских пробок» и «тупоголовых водителей», и уволился из КПМГ. Он купил сломанный тягач у местного дистрибьютора картофельных чипсов и поставил ржавого монстра у себя на заднем дворе. Его план состоял в том, чтобы восстановить грузовик и открыть собственную компанию по грузоперевозке. В этом стальном корпусе хранилось как минимум три сотни мешков с чипсами – маленьких, как те, что выдают к сандвичам в столовых. Для нас это была настоящая мечта, воплотившаяся в реальность: тысячи пачек «Доритос», «Фрито-Лэй», «Сырные подушечки», «Жареные луковые кольца», чипсы «Лэйс» и святой грааль среди всех на свете снеков, великий и неповторимый «Читос». Я понятия не имею, почему дистрибьютор продал грузовик со всеми этими сокровищами, но какая разница?
В грузовик Ной не пускал никого, кроме меня, и, честно сказать, меня это подкупало. Поэтому в благодарность я никому об этом не рассказывала, даже своей маме. Тем не менее мы с Ноем просто обожали поедать сандвичи с колбасой и пить содовую, тайком оставленные мамой у двери кузова. Пару раз я видела, как она наблюдает за нами, прячась за ивой и хихикая. Когда меня звали ужинать мясным рулетом, запеканкой с тунцом или воскресным сандвичем со стейком – блюдо зависело от дня недели, – я бежала в наш желтый домик, сбрасывала кеды в «тамбуре» (так мои родители называли проход между входной дверью и прихожей) и запрыгивала маме на руки в одних носках. Она, держа меня одной рукой, полоскала что-то в раковине. Ее длинные тонкие пальцы гладили мою голову, и мы приступали к нашей вечерней болтовне:
– Где ты была, куколка?
– Просто играла с Ноем.
– Угу. А где?
– Во дворе.
– Ммм… Хочешь узнать, что я делала?
– Конечно, мама.
– Я мыла этот скрипучий пол и готовила тебе мясной рулет.
Я морщила нос и смеялась вместе с мамой. Она целовала меня в нос. От нее всегда пахло розами.
Когда папа Ноя уезжал по делам в свой новый офис, мы с моим другом тихонько пробирались в кузов грузовика, где набивали себе животы. Наевшись досыта, мы прятались в больших коробках и валялись на гофрированном полу. Внутри было довольно темно, а раздобыть фонарики оказалось непросто. Поэтому бóльшую часть времени мы поедали чипсы и играли с коробками в темноте. Мы притащили маркеры, клей и скотч, чтобы превратить наши коробки в космические корабли, а затем воевали с помощью лазерного оружия в виде баллончиков с краской.
Так пролетел год, а вместе с ним закончились и чипсы.
Четырнадцатого мая 1988 года, отпраздновав мой день рождения, мы с Ноем встретились ровно в 23:11, предварительно сверив наши детские часы из коробок с овсянкой. Тихо, как мышки, мы пробрались мимо наших мирно спящих родителей, чтобы встретиться на заднем дворе. Декор наших с Ноем домов был практически одинаковым, так как наши мамы обожали делать покупки на новоанглийских гаражных распродажах и блошиных рынках, полных всякой колоритной античной ерунды. Что мой дом, что дом Ноя был полон разношерстного старья: оригинальные картины маслом с поцарапанными рамами, верстаки со старых ферм, превратившиеся в кофейные столики, голубые стеклянные столики и разукрашенные морские сундуки. Наши дома в колониальном стиле выглядели просто роскошно по сравнению с остальными в квартале, окрашенными в пастельные цвета и безвкусно заставленными однообразными мебельными наборами. В связи с тем, что наши интерьеры настолько отличались от их, я чувствовала гордость, запал, желание достичь чего-то большего, стоит только захотеть. Как моя мама.
Психология? Философия? – Философия эстетики. Что это значит?
Неважно. Я так думаю. А что, если окружение – наше все?
Моя мама, Джессика, была обладательницей огромной груди. Мама Ноя, Джози, гордилась пышной попой. Вместе они называли себя «буй и якорь». Но для меня Джози была мамой Ноя, миссис Джозефиной М. Винет, хранителем моего сердца. На удивление я всегда держалась на расстоянии, никогда не обнимала ее и не позволяла себя трогать. Оглядываясь назад, я поняла, что просто хотела, чтобы она воспринимала меня как равную себе, взрослую, а не ребенка: в общем, она была драгоценным охранником, которому я поручила оберегать Ноя и делать его счастливым.
Облажались ли мы? Кто-либо из нас?
Увы, мы с Ноем встретились в 23:11, новоиспеченные одиннадцатилетки, дрожащие от прохладного ночного воздуха. Среди миллиардов белых булавок в чистом, безоблачном небе пронеслась падающая звезда. Я забыла обуть свои розовые тапочки-кролики, поэтому стояла, балансируя, словно фламинго, на плотно сжатых ногах. От моей пижамы со Смурфиками было мало толку. Синие фланелевые штаны Ноя выглядели смешно в такое время года, но, конечно же, той холодной майской ночью надеть их было разумным решением. Помимо штанов, на нем была абсолютно нелепая футболка с Черепашками-ниндзя.
Пригнувшись, мы вошли в наш грузовик, словно осанка как-то может выдать наше отсутствие в постелях. Внутри было теплее, кроме того, нас грел уют нашего первого совместного дома, который мы осветили красными квадратными фонариками. Я имею в виду те, с резиновой кнопочкой и огромной прямоугольной батареей.
Это был первый раз, когда мы увидели следы наших игрищ: красные, оранжевые и черные пятна от красок полностью покрывали стены трейлера; наши космические корабли, на которые мы примотали стаканы в роли кнопок, были поломаны; разорванные пакеты из-под чипсов покрывали каждый сантиметр пола; а из углов кузова на нас смотрели охапки мягких игрушек. Мы взялись за руки. Наверное, мы думали тогда об одном: «Я играю с мягкими игрушками и коробками, это вообще нормально?» Думаю, мы оба испугались, что же ждет нас в будущем. И тогда я увидела последнюю пачку «Читос» и бухнулась на колени.
– Ни за что, это мои «Читос»! – завопил Ной.
– Не-а, я первая увидела!
– Нет, Вив, они мои. Это грузовик моего папы.
– Твой папа бросил этот грузовик восемь месяцев назад, когда твоя мама заставила его вернуться на работу.
– ВИВИ! Ну же! Это мой день рождения!
– Это мой день рождения, тупица!
Ной напал на меня, выхватил пакет из рук, а я уложила его на спину. Глухие звуки прогибающейся стали рикошетом отдавались от стен, сопровождая нашу схватку. Мы уронили фонарики. Один бухнулся плашмя, пустив по полу диагонально-горизонтальный луч света. А второй, балансируя на основании, освещал кузов танцующим миганием. Это зрелище напомнило мне величественное цирковое выступление. Вокруг нас кружило облако пустых пакетов. Пока я боролась за заветные снеки в кулаке Ноя, он открыл пачку и извлек оттуда полную горсть «Читос». Кое-как мне удалось проделать то же самое.
Сидя верхом на Ное, при уже угомонившемся свете фонариков я жадно жевала свою добычу, пока к нам медленно приходило ужасное осознание, а именно – биология. В луче света кишела вереница червей. Вырезая тоннели в оранжевой пыли, окрасившей наши руки, крохотные, микроскопические пищевые червячки, а точнее целая колония червячков, ползла по своим делам. И все это на одной ладони. Как видите, в плохо запечатанных старых чипсах могут завестись черви. Мы ели этих червей или их личинки месяцами, но никогда до этого не приносили фонарики, поэтому не придавали особого значения виду съеденного. Так что мы не ощущали и не видели – до той самой первой ночи со светом – вторжения насекомых в наше лакомство.
Ной закрыл рукой мой рот, чтобы заглушить крик. Это выглядело странно, потому что я сделала то же самое. И тогда произошла первая самая сумасшедшая вещь в моей жизни. Ной, который лежал под моими сорока килограммами, перестал кричать, сел и обхватил мое лицо руками, вымазанными сырной крошкой и червяками, чтобы направить мои губы к своим. Он впервые поцеловал меня. Первый поцелуй. И тогда произошла вторая самая сумасшедшая вещь в моей жизни. Я почувствовала, что Ной ел червей. Именно тогда я осознала, что люблю его. Первая любовь.