Лейтмотив романа – драматическая судьба молодого советского учёного, попавшего во второй половине 1980-х годов под «каток перестройки» и не пожелавшего вместе с товарищами по Университету навсегда покидать страну, за границей искать лучшей доли; наоборот – грудью вставшего на защиту Родины от марионеточной кремлёвской власти с Б.Н. Ельциным во главе и проигравшего схватку в 1993 году, со всеми вытекающими отсюда лично для него печальными последствиями.
Фабула же произведения заключается в следующем. 13-летний провинциальный мальчик из простой рабоче-крестьянской семьи, ученик 7-го класса «А» общеобразовательной средней школы крохотного городка на юге Тульской области, помешанный на спорте и на победах и мечтающий стать великим лыжником, – этот мальчик однажды вдруг видит на стенде возле учительской объявление о приёме во Всесоюзную заочную математическую школу (ВЗМШ) при МГУ имени М.В.Ломоносова. Объявление это так на него подействовало окрыляюще и чудесно, что он моментально, словно бы по команде свыше, меняет жизненную ориентацию и приоритеты, и уже загорается новой идеей – стать большим математиком и поступить в Университет. После чего самым решительным образом порывает со спортом, лыжами и тренерами ДЮСШ и из шалопая-троечника становится вдруг отличником и домоседом, чем удивляет всех, кто его прежде знал: родителей, родственников, соседей, учителей и друзей. Его как будто зомбировали или же подменили, – но это была добрая для него и его близких «подмена», от Самого Господа Бога идущая. Именно так!
Загоревшись мечтой о Москве и большой науке, герой романа (Вадим Стеблов) стремительно идёт к своей цели: через год поступает уже в очную спецшколу при МГУ, академиком А.Н.Колмогоровым основанную, а потом – и в сам Университет, в котором он с удовольствием пять лет учится, постигая азы профессии, и будто в Раю живёт. После чего его ждёт аспирантура и диссертация, престижная работа в закрытом столичном НИИ, женитьба, семья и дети. Он летит по жизни как сокол-сапсан, также мощно, волево и стремительно, – пока не ударяется «лбом» в перестройку, что для него воистину оказалась «бетонной стеной», о которую он, молодой ещё в сущности человек, в итоге и «разбился вдребезги»… Перед этим, правда, он два года целиком посвятил себя политической борьбе с «антинародной бандой» Ельцина, что есть силы пытался противостоять новым российским властям, что демократами себя называли и европейцами, самозабвенно боролся с ними на митингах, на баррикадах в 1993 году… Но проиграл… И остался у разбитого корыта в итоге – без работы, без цели, без будущего. Хоть бери и вешайся, право-слово, руки на себя накладывай! – так ему тогда было худо и тяжко на сердце.
Его престижный некогда институт был на грани закрытия. Идти ему было некуда, кроме постылой торговли, куда он, кандидат наук и ведущий научный сотрудник, переходить категорически не желал, даже и под страхом смерти… Его товарищи по Университету и аспирантуре гуськом потянулись на заработки в Европу и США, эмигрировали, массово покидали страну, которой были не нужны учёные.
Растерявшийся в новой жизни герой романа, не находивший себе места в Москве, раз за разом начал ездить домой, к престарелым больным родителям, подолгу гостить под родительским кровом, отдыхать, набираться сил и успокаиваться. И там, на родине, овеянный воспоминаниями о счастливом детстве, попытался разыскать первую свою любовь, вернуть её, некогда грубо отвергнутую из-за мощной тяги в столицу, найти в ней спасение и защиту, новую в жизни цель. Как это у него получилось? И получилось ли? Этому и посвящён роман – о жизни и о любви парня к девушки, главным образом, что сопровождает героя на протяжение всего повествования, которое любовью же и заканчивается. Первой, чистой и бескорыстной, не замутнённой ничем любовью, которая всего на свете стоит и которую категорически нельзя предавать. Которая не забывается, не меркнет с годами – сопровождает человека всю его жизнь, до последнего вздоха…
«Ты вдали, ты скрыто мглою,
Счастье милой старины,
Неприступною звездою
Ты сияешь с вышины!
Ах! Звезды не приманить!
Счастью бывшему не быть!»
В.А. Жуковский
«То, что сказали мне детство и юность, то оказалось правдой вечной и неизменной! И не эта правда изменялась от времени и науки, а изменялись мы сами, удаляясь от неё, теряя ощущение правды, – понимание её и влечение к ней. Как легко потерять ощущение правды, и как трудно найти потерянное!»
Князь Н.Д. Жевахов «Воспоминания»
«Но ведь тому, кто любил и был любим, счастьем есть и сама память о любви, тоска по ней и раздумья о том, что где-то есть человек, тоже о тебе думающий, и, может, в жизни этой суетной, трудной и ему становится легче средь серых будней, когда он вспомнит молодость свою – ведь в памяти друг дружки мы так навсегда и останемся молодыми и счастливыми. И никто и никогда не повторит ни нашей молодости, ни нашего счастья, которое кто-то назвал “горьким”. Нет-нет, счастье не бывает горьким, неправда это! Горьким бывает только несчастье».
В.П. Астафьев «Звездопад»
«Вот прилетела к нам, села на древо и стала петь Птица. И всякое перо её – иное и сияет цветами разными, и стало в ночи, как днём. И поёт она песни, (призывая) к борьбе и битвам, и мы идём сражаться с врагами.
Тут корова Земун идёт на поля синие, и начинает есть траву ту и молоко давать. И течёт то молоко по хлябям небесным, и звёздами сияет над нами в ночи. И мы видим то молоко, что сияет нам, и это – путь Прави, а иного мы иметь не должны.
Услышь, потомок, (песнь) Славы и держи в своём сердце Русь, которая есть и пребудет землёй нашей. И мы должны оборонять её от врагов и умирать за неё, как день умирает без Солнца-Сурьи.
Тогда наступает темень и приходит вечер, а умирает вечер – приходит ночь. И в ночи Велес идёт в Сварге по Молоку Небесному, и идёт в чертоги свои, и садится у Звёздных врат.
Отцам нашим и Матерям – Слава, которые учили нас чтить богов наших и вели за руку по стезе Прави. Так мы шли и не были нахлебниками, а только славянами, русами, которые богам славу поют и потому – суть славяне».
«Велесова книга» – Священное писание Славян
«Что бы с тобой ни случилось, запомни: у тебя есть самое главное – твоя честь и твоё человеческое достоинство, которых никто у тебя не может отнять, и никто не может их уронить, кроме тебя самого».
Светлана Левашова «Откровение»
Казалось, в тот вечер весь их город покинул свои дома – столько было кругом народа! Разнаряженная молодежь пятнадцати-двадцати лет бодро расхаживала вверх и вниз по центральной городской улице, улице Ленина традиционно, ожидая начала танцев; люди постарше толпились группами на обочине, с интересом рассматривая и обсуждая идущую им на смену поросль. Тут же рядом на тротуаре стояла одетая в белую парадную форму милиция, дружинники, руководители города, следившие за гулянием, за порядком.
Шум. Суета. Толчея. Возбуждённые лица.
И среди этих лиц, выхваченных из темноты золотисто-жёлтыми фонарями, беспрерывно появлялось её лицо – болезненное, мрачное, незнакомое, по-стариковски в тёмный платок укутанное, так что ни волос, ни шеи было почти не видать. Только одни глазищи!
“Господи, что это с ней?! – с трепетом думал он, не сводя с возлюбленной удивлённых глаз. – Пальто это чёрное, чёрный платок, глаза больные, измученные! Что за траур нелепый и неуместный?! – сегодня же праздник!… Помнится, год назад ещё такой красавицей пышной была – яркой, дородной и круглолицей! А теперь вон в кого превратилась… Бедняжка!… Может, случилось что? – болеет, может, и нужно помочь? Не просто же так она всё вокруг меня крутится”.
Он никогда не видел, не помнил её такой – взрослой уже, предельно усталой женщиной. Тревожной скорбью веяло от её облика, и особенно – от её пугающе-черных глаз, в которых столько горя читалось, столько отчаяния. Его так и подмывало броситься ей навстречу и, схватив её за руки, остановить и расспросить обо всём; а заодно и приободрить по возможности, развеселить, успокоить, утешить.
Но рядом были товарищи: неудобно было при них. Да и она, на мгновение вынырнув из темноты, быстро вдруг исчезала куда-то, что он не успевал даже заметить – куда… Потом неожиданно появлялась опять – то одна, то плотно подружками окружённая: вся в чёрном, траурном, мрачном, – и опять, не мигая, пристально смотрела на него тоскливыми огненными глазами – так, будто бы укоряла в чём-то… и, одновременно, о чём-то очень сильно просила…
Холодное как лёд стекло электрички, вагонного окна её, назойливо прикасаясь к виску на очередном изгибе дороги, приостанавливало видения и грубо, почти силком выводило Стеблова из дремотно-болезненного состояния. Он вздрагивал, морщился, просыпался и, приоткрыв покрасневшие от бессонной ночи глаза, окидывал мутным взглядом вагон, в котором всё оставалось по-прежнему, как на момент посадки, в котором не менялось почти ничего, как в музее заброшенном. Люди всё также вяло сидели вокруг, дремали, зевали, завтракали, от скуки болтали о пустяках, играли от нечего делать в карты; потом целыми группами выходили в тамбур курить и стояли там с сонным видом по полчаса, ожидая конца поездки. Концом же была Москва, до которой ещё было ехать и ехать. И Вадим, не спавший всю ночь, вздыхал тяжело, обречено, машинально склонял к груди гудевшую от последних событий голову – и опять закрывал слипавшиеся глаза, чтобы отдохнуть хоть немного, выспаться, а заодно и сократить во сне длиннющую до Первопрестольной дорогу.
Но едва он их закрывал, едва успевал заснуть и забыться, как весь вчерашний день, в полном объёме и красках, пред сонным, разворачивался перед ним, как разворачивается перед ошалевшим зрителем чья-то личная драма на широкомасштабном экране. Он отчётливо видел опять свой празднично украшенный город, демонстрацию первомайскую, массовую, и народные гулянья с танцами, закончившиеся глубокой ночью; видел мать, отца, брата с сестрой, родственников многочисленных за столом, зашедших к ним посидеть после той демонстрации… И над всем этим калейдоскопом событий отчётливо и властно проглядывал болезненно-мрачный облик Чарской, как тенью заслонявший собою их, эти события омрачавший и перечёркивавший. Изматывающим, давящим на мозг и нервы рефреном звучали её последние ему слова: «никогда не заставляй любящую тебя девушку ждать, Вадик! – слышишь меня?! – никогда, никогда, никогда!»… Уязвлённый ими Стеблов, вконец измученный и издёрганный, тяжело просыпался в очередной раз, выпрямлялся, тёр ладонью глаза, тряс головой очумело, что есть мочи желая спастись от навалившегося на него кошмара. Но всё без толку…
И так продолжалось с ним всю дорогу, все шесть с половиной часов, – такая нестерпимая для молодого паренька пытка. И только Москва со своей кутерьмой, как лавина куда-то несущаяся и властно всех увлекающая за собой, дух не дающая перевести и расслабиться, не то что о чём-то подумать и помечтать, распустить нюни и сопли, сумела-таки защитить его от вчерашнего – от событий поистине драматических, болезненных воспоминаний о них, к которым примешивались чувства вины и стыда, и на себя самого досады. Экзамены же за первый курс и студенческий стройотряд – с романтикой трудовых буден, песнями у костра под гитару, молоденькими девушками-однокашницами рядом, озорницами и хохотушками по преимуществу, прелестницами и баловницами, – окончательно излечили Стеблова от навалившейся вдруг хандры. И ему показалось тогда – уже осенью того памятного во всех отношениях года почему-то вдруг показалось, – что с детством покончено навсегда и, одновременно, навсегда покончено с ней, первой его любовью…