Немецкая провинция и русская столица деревень - читать онлайн

В этой части книги рассказывается о том, чем жизнь обычной российской горожанки отличается от жизни обычной баварской горожанки.

Немецкая провинция

Я много лет подряд ездила в баварский город Бад Райхенхалль на семинары по семейным расстановкам, и, попутно- для отдыха. Тюмень раньше имела прямое авиасообщение с Мюнхеном, а от Мюнхена легко было добраться до города на электричке.

Бад Райхенхалль сразу же понравился мне отсутствием голубей, термоядерных мусорных урн, американской попсы и русского мата, но, со временем, я обнаружила, что у этого города было много и других достоинств.

Постепенно у меня в Бад Райхенхалле появились знакомые, и с их помощью мне удалось узнать о Баварии гораздо более того, что доступно для обычного туриста.

Бад Райхенхалль- это маленький курортный город, специализирующийся на болезнях дыхательной и опорно-двигательной системы. Несмотря на малость, был он чрезвычайно оживленным: в нем постоянно проводились медицинские конференции на разнообразные темы, забавные городские соревнования, и концерты. В концертах участвовали не только местные, но и приезжие исполнители,– иногда даже очень известные. Исполнялась на концертах, по большей части, фольклорная и классическая музыка. В городе было много и молодежи – в основном, немецкой.

Бад Райхенхалль понравился мне еще и тем, что в нем можно было лечиться, просто поселившись в обычной городской гостинице. В городском парке можно было бесплатно пользоваться многочисленными оздоровительными сооружениями; а климат, состояние природы и городской среды были настолько великолепными, что, сами по себе, способствовали лечению и оздоровлению.

Экология и чистота в Бад Райхенхалле были,– не побоюсь громкого слова,– идеальными. Местную воду можно было безбоязненно пить отовсюду: из крана в гостинице, из речки, и из ручейков. Гиды предлагали туристам попить воды из озера, на что туристы охотно соглашались, потому что вода в озере была чистой и прозрачной, и в ней не плавало ни посторонних предметов, ни собак (собакам не разрешалось входить в озеро до окончания туристического сезона). В глубине озера плавало множество форелей, которые, сами по себе, являлись великолепными индикаторами чистоты воды. На вкус вода была приятной, и в ней не чувствовалось никаких посторонних примесей.

Улицы и площади города были чисты и умыты. На них располагалось множество фонтанов и фонтанчиков. По обочинам тротуаров пролегали фонтанчики в виде искусственных ручейков. Вода в фонтанчиках-ручейках была такой кристалльно-прозрачной, что даже у туристов не возникало побуждения кидать в нее что-нибудь такое, что туристы, обычно, кидают. Городские дома были окружены яркими зелеными газонами, цветниками, и декоративными кустарниками, а вот заборов и решеток вокруг них не было и в помине. Городские парки были красивы, ухожены, тенисты и раскидисты. Даже в самых уединенных уголках парков пахло цветами, и не пахло ничем таким, чем, обычно, пахнет в России.

Само расположение города у подножия гор идеально подходило для оздоровления и лечения. Туристы самостоятельно разрабатывали себе маршруты нужной им степени сложности, и тренировались бесплатно в свое удовольствие, благо, гулять по окрестностям города можно было безбоязненно в любое время суток: хулиганов и злых собак там не было.

Городская фауна была дружелюбной, и тоже, в немалой степени, способствовала лечению и оздоровлению. Неприятные представители фауны, такие, как бродячие животные и голуби, отсутствовали в городе напрочь, и это сказывалось на состоянии городских улиц самым благотворным образом: выглядели улицы свежо, гигиенично, и привлекательно.

В Бад Райхенхалле не было дискотек и больших торговых центров, но зато была филармония и свой собственный оркестр. В городе любили отдыхать русские пенсионеры и немцы всех возрастов.

Мэрия Бад Райхенхалля культивировала тишину и провинциальность, и сознательно ограничивала туризм, чтобы не загрязнять окружающую среду. Горожане со своей мэрией, очевидно, были согласны. Сразу же бросалось в глаза, что горожане отличались практицизмом, здравомыслием, уравновешенностью, и экологическим сознанием. Свою жизнь они организовывали просто, разумно, здорово и красиво.

Первым, что бросалось в глаза в Бад Райхенхалле, был, конечно же, Ordnung (порядок). Но на Ordnung, как вы понимаете, просто смотреть было недостаточно, его нужно было поддерживать. Поэтому туристам, наравне с коренными жителями, нужно было выполнять правила поведения, и соблюдать чистоту. Не всем туристам этого хотелось, как хотелось этого и не всем «русским немцам». Но, хотя «русские немцы» и ругали частенько коренных немцев за их порядки, в том числе, и за Ordnung, но возвращаться в Россию, где могли бы преспокойно жить безо всякого Ordnung'а, они, почему-то, не хотели. Видимо, Ordnung был настолько могущественным понятием, что даже поношения ему были не страшны: казалось, что стоило человеку этот Ordnung разок вкусить, как тот настолько овладевал его подсознанием, что человек уже и жизни представить себе без него не мог (хотя обругать его, он, конечно же, мог). Мне же баварский Ordnung очень нравился, и я в нем прекрасно отдыхала и оздоравливалась.

Поскольку мне приходилось постоянно ездить между Бад Райхенхаллем- немецкой провинцией, и Тюменью, которую местные жители называют «столицей деревень», то я, невольно, сравнивала два этих города между собой. Контраст между ними становился для меня все заметнее, и я решила написать об этом книгу.

Столица деревень

«Воодушевление содержит в себе что-то бредовое».

Б.Хеллингер

Тюмень- это, если вы еще не знали, «лучший город Земли», но только с одной оговоркой: не для всех, а для тех, кто любит выхлопные газы, оглушительную музыку, лихую езду, взрывы, фейерверки, мишуру, канонаду, и матерщину. Тем, кто любит экологию, здоровый отдых, солнечный свет, свежий воздух, пешие прогулки и приятное общение, в Тюмени делать нечего. А тем, у кого есть проблемы со зрением и с суставами, жить в Тюмени- просто опасно для жизни.

Тюменцы организуют городскую жизнь так, чтобы в Тюмени все было «клево», «пучком» и «короче», чтобы на улице и дома у горожан все крутилось, бесилось, материлось, газовало, ревело, взрывалось, мельтешило и прыгало. Уж на что-на что, а на такое тюменцы денег никогда не пожалеют!

Суть тюменского менталитета ярко выразила моя бывшая сотрудница, из так называемой «приличной семьи». Она говорила, что у нее было много возможностей переехать на жительство за границу, но она не поехала, потому что за границей нужно было соблюдать всяческие правила поведения, а в Тюмени она что хотела, то и делала, и никто ей был не указ.

Местные жители всегда называли Тюмень «столицей деревень», хотя пресса называла ее то «Партийной гордостью», то «Светлым будущим», то «Нефтяной столицей», то «Славой КПСС», а сейчас совсем уж докатилась до «Лучшего Города Земли». Народ в отношении наименований всегда более точен, чем пресса, и продолжает называть город тем, чем он, по сути, и является.

Тюменская администрация делает из Тюмени что-то невообразимое, какую-то мешанину из небоскребов, мостов, подземных катакомб, решеток, заборов, тынов, оград, частоколов, перегородов и загородов. Разумность организации городской среды и удобство жителей администрация в своей деятельности почти ни в чем не учитывает. Если она удобство каких-то жителей в чем-то и учитывает, то выбирает для этого четырехколесных особей, как наиболее социально близкую к себе часть населения. Потребности же пешеходов ни администрация, ни социально близкая к ней часть населения, не учитывает никогда.

Лозунг «Тюмень-лучший город Земли» находит отклик в душах только незрелых людей и туристов,– но не у серьезных людей. Многие горожане Тюменью не только не восхищаются, но, напротив, приходят от нее в содрогание. Не радуют таких горожан ни громкие лозунги, ни мраморные бордюры, ни автомобильные развязки, ни световые табло. Не радуют их ни толпы рычащих автомобилей, ни кущи изуродованных деревьев, ни трехметровые заборы. И уж, тем более, их не радуют наследники газовых камер Бухенвальда, носящие кличку общественного транспорта. И уж, тем более-тем более, не радуют их велосипедно-самокатная орда, продираться сквозь которую горожанам приходится каждый день с опасностью для жизни, – вот такие эти горожане прихотливые!

Но есть в городе немало и таких людей, которым все вышеперечисленное нравится,– которых все это и вдохновляет, и воодушевляет, и толкает на новые «подвиги». Для того, чтобы понять, почему горожане воспринимают свой город настолько по-разному, нужно узнать, из кого же городское население состоит. Начать нужно с истории.

Тюмень, вплоть до недавнего времени, была захолустным городом, состоявшим из нескольких дореволюционных кирпичных домов, нескольких «сталинок», небольшого количества «хрущовок», и большого количества деревянных домов и бараков. Несмотря на звание «нефтяной столицы», она отапливалась дровами (да и посейчас еще продолжает).

В царское время Тюмень была пересыльным пунктом для ссыльно- каторжных, перевозимых с Запада Россиийской Империи на Восток. Некоторые из ссыльных и каторжных оседали в Тюмени, и заводили здесь семьи. Были эти новые тюменцы далеко не «декабристами». Они жили по ссыльно-каторжным законам, и стремились навязывать свои законы остальной части города.

После революции вливание неблагонадежных элементов во многие сибирские города прекратилось. В Тюмени же все оставалось по-прежнему.

В прошлом веке в центре Тюмени рядом с ЦУМом находилась тюрьма, а в районе телецентра располагался большой поселок «химиков». «Химиками» называли уголовников, отбывших срок заключения, и отпущенных из тюрьмы на волю. Отпущенным гражданам разрешалось селиться далеко не везде,– например, в Омске и Свердловске, – не разрешалось, а в Тюмени – разрешалось, потому они в Тюмени и селились. Вокруг поселка «химиков» располагался еще больший поселок бараков,– такой же рассадник неблагонадежного поведения.

Школьники из пригородных поселков каждый день ходили мимо того и другого поселка в школу, и подвергались, по дороге, всяческим опасностям. Девочек на дорогах, нередко, поджидали извращенцы, показывающие им свои причинные места, а иногда- и самые настоящие уголовники. Моя подруга однажды, среди ясного дня, пришла домой из школы с пулей в боку. Подруга даже не видела, кто в нее выстрелил, но случилось это тогда, когда она проходила мимо поселка «химиков».

Это происшествие для города никаких последствий не имело. О нем не писали в газетах, и его не обсуждали в пионерских дружинах. Школы не собирали, всвязи с ним, родительских собраний, а правоохранители не предпринимали правоохранительных действий. Да и с чего бы, в самом деле, какие-то действия нужно было бы предпринимать! Подобных событий, в то время, в Тюмени было полным-полно, и данное событие ничем из них не выделялось, потому что пуля попала девочке в мягкие ткани тела, и внутренних органов не задела. Переживать за тюменских детей причин совершенно не было!

Такая тенденция- не замечать опасных общественных явлений, и делать вид, что их не существует, сохранилась в Тюмени и посейчас.

В 60-е годы прошлого века в Тюмени началась нефтяная лихорадка, похожая на золотую американскую. В Тюмень начали съезжаться, в большом количестве, иногородние люди. Далеко не все из них были «энтузиастами» и «покорителями Сибири». Многие из них были, напротив, авантюристами, и ехали в Тюмень за «длинными рублями», и за тем, что «плохо лежало». Именно они и освоились в городе раньше других, именно они и начали устанавливать в городе свои собственные порядки. Хотя большинство тюменцев и переселенцев были честными и трудолюбивыми людьми, но авантюристы стремились формировать в городе свой стиль поведения, который можно было выразить тремя фразами: «пошли все на ***», «хватай все, что можешь», и «после нас- хоть потоп».– И частично им это удалось.

Перестройка 90-х годов произвела в Тюмени большие изменения. Тюменский уголовно-осужденный элемент перешел на легальное положение, и начал называться «предпринимателями спекулятивного бизнеса» и «сотрудниками охранных предприятий». Зато потребности и привычки у него остались прежними, и нисколько не изменились. Перестроечная администрация, переняв эстафету у доперестроечной, начала «перестраивать» город под потребности элементов, и игнорировать потребности остальных горожан. Для удовлетворения самой главной их потребности администрация открыла в городе огромное количество алкогольных забегаловок (а, если говорить точнее,– разрешила «новым тюменцам» их открыть). И она настолько этим делом увлеклась, что не стала делать исключения даже для больничного района (до больных ли людей, в самом деле, когда тут такие потребности!). Поэтому вокруг областного перинатального центра алкогольных забегаловок образовалось даже больше, чем в других районах города. Беременные женщины и младенцы, которые в перинатальном центре лечились, конечно же, этому очень обрадовались. А те женщины и младенцы, которые лечатся в этом центре сейчас, продолжают «радоваться» по-прежнему,– и даже еще сильнее.

На месте поселка бараков и поселка «химиков» выросли многоэтажные благоустроенные дома, но привычки жителей этого района тоже не изменились. Особенно не изменились у них ночные привычки: кочевок от одной винной лавки до другой, оглашения ночных улиц дикими криками и визжанием, пения похабных песен, свистения, разбивания новых автобусных остановок, и всего, что можно разбивать, рисования на стенах домов похабных надписей, ломания лавочек, и т.д.

Дневные привычки у них тоже мало изменились. Однажды я шла по центральной улице города, и увидела, что на газоне в мечтательной позе лежал мужик с оголенным низом, повернувшись причинным местом к едущему навстречу ему потоку машин. Мужик лежал себе и лежал, прохожие шли себе и шли мимо него, машины ехали и ехали ему навстречу, и не было среди этих машин ни одной милицейской! А на лицах у всех проходящих мимо мужика людей лежала несокрушимая печать благодушия.

Но все-таки, со временем, тюменское общество как-то устоялось, выработало в себе здоровый костяк, и сформировало общественные тормоза, которые позволили держать неблагонадежную часть населения в определенных рамках. Зато сейчас все тормоза в обществе сняты, и все дурные инстинкты распущены. Все дурное, что долго копилось в тюменском обществе, скрываться перестало, а начало появляться совершенно открыто. Хотя современный тюменец и научился не стрелять в школьниц, и не снимать штаны в публичных местах, но остальные привычки у него остались теми же самыми. Менять свои привычки ради лозунга «Тюмень-лучший город Земли» он совершенно не собирается. Современное покрытие улиц мраморами и брусчатками к культуре его не побуждает,– наоборот, его бескультурье становится все усерднее, а разнообразие плевков и сморчков на улицах города приобретает все более витиеватый и всеохватывающий характер. Плеваться рядом с роскошными новыми зданиями современному тюменцу нравится еще больше, чем рядом со старыми, а разбивать мраморные бордюры ему еще интереснее, чем бетонные.

Сейчас, когда нефтяной ажиотаж сменился в Тюмени ажиотажем «свободного предпринимательства», а нефтяная лихорадка – предпринимательской, в Тюмени снова появилось огромное количество авантюристов и временщиков, которые начали вести себя точно так же, как и их предшественники из 60-х годов. Хотя среди новых тюменцев, опять же, далеко не все являются авантюристами и спекулянтами, но последние, будучи, опять же, самой активной частью населения, формируют в городе подзабытый, казалось бы, стиль поведения, который строится на тех же трех фразах: «пошли все на ***», «хватай все, что можешь», и «после нас- хоть потоп».– И, во многом, им это, опять же, удается (благодаря поддержке местной администрации). Временщики ходят по городу в относительно чистой, хотя и мятой одежде; ездят на добротных, хотя и грязных, автомобилях; самостоятельно зарабатывают на жизнь и платят налоги, хотя делают это предосудительными и нечистоплотными способами; с ненавистью относятся к культуре и экологии, к носовым платкам, к певчим птицам, к чистым озерам, к женщинам и старикам, да и к людям вообще.

Характер такого тюменца можно, точнее всего, выразить словом «навязчивость». Можно даже сказать, что такой тюменец- это самый навязчивый человек во всем мире, потому что он назойливо навязывает окружающей среде то, без чего она хотела бы, как раз, обойтись: без его похмельно-табачного синдрома, без его собаки, без его смартфона, без его автомобиля, без его велосипеда, без его плевательного рефлекса, без собаки его ребенка, без самоката его ребенка, и т.д., и т.п.

Тюменская администрация ужасно удивляется «вандальным действиям» своих горожан, и вкладывает множество денег во всяческий «противовандализм», одними из жутких представителей которого являются «противовандальные» остановочные комплексы, на которых, подробнее, я остановлюсь в следующих главах. А такой простой противовандальный метод, как закрытие алкомаркетов (хотя бы в больничном районе), администрация, почему-то, замечать никак не хочет!

Ну а сейчас давайте перейдем к таким тюменским привычкам, которых раньше не было, и которые сформировались не так давно. Одной из таких привычек стало то, что в тюменцы начали выставлять напоказ свое материальное благополучие, и хвастаться им направо и налево. Поскольку, по имущественному признаку тюменское население делится на три больших категории, то каждая категория выставляет свое благополучие по-разному. Категории эти такие:

одна, богатая, имеет по иномарке на каждого члена семьи, порядка десяти квартир в разных местах России, и дом на Сейшелах;

вторая, которая относится к так называемому «среднему классу», является обладателем двух детей, двух квартир, двух машин, одной собаки и одного загородного дома,– но, несмотря это, любит прибедняться, и жаловаться на тяжелую жизнь;

и третья категория, которая ездит на общественном транспорте, и почти не жалуется.

С первой категорией мне общаться не доводилось никогда, и я знаю о ней только то, что рассказывала мне о ней мой банковский менеджер. Менеджер говорила, что люди этой категории ведут себя вежливо и приветливо, в то время, как люди из второй категории, напротив, ведут себя высокомерно, заносчиво и неадекватно (прибедняться перед банковским работником они не могут, а потому начинают перед ним кичиться) .

Заносчивых людей встречается в Тюмени настолько много, что они, можно сказать, составляют основную часть населения. Такие люди стараются унизить и подчинить себе любого человека, который им поддастся,– даже в бытовых мелочах. Они считают себя значительнее всех других людей, и строят из себя что-то такое, чем не являются. Они обладают склочным характером, и постоянно требуют от окружающих, чтобы те проявляли к ним «уважение»,– особенно в тех случаях, в которых его не заслуживают.– Да, можно сказать, что уважения они не заслуживают и ни в каких случаях, потому что строят свое поведение на принципах поведения уголовников из американских сериалов и скандалистов из соцсетей.

Они стараются пустить окружающим пыль в глаза своим внешним видом и своим антуражем, и стараются выделиться изо всех людей, а потому тратят свои деньги и жизненные ресурсы на всяческую ерунду (ни на что полезное сил у них, после этого, просто не остается). Они влезают в ненужные долги и кредиты, и все время испытывают нехватку денег, хотя манипулируют большими средствами. Им кажется, что именно так должна выглядеть «престижная» жизнь «особенных» людей.

Для Тюмени было бы гораздо лучше, если бы она перестала гоняться за «престижем», перестала бы позировать и рисоваться, а честно призналась бы себе в своем настоящем положении, и примирилась с тем, что она, пока еще, не город,– не цивилизованный город, во всяком случае, и что до города ей нужно еще расти и расти.

Прежняя, доперестроечная Тюмень такие вещи понимала, потому что была простой, непритязательной, честной, работящей, практичной и здравомыслящей. Она умела хорошо работать, умела и замечательно отдыхать. Она хорошо понимала, в чем заключается радость жизни. Она озеленяла город, сохраняла природу, и заботилась об отдыхе горожан,– с таким успехом, что превратила город в сплошной сиренево-акациево-ясениево-березово-сосново-тополиный парк. Раньше в Тюмени было зелено, тенисто, весело, и приветливо (совсем как в Бад Райхенхалле). Деревья и кустарники в прежних парках и скверах были непритязательными и не «престижными», но зато они превосходно соответствововали местному климату, ландшафту и менталитету. В то время в парках и на улицах не было искалеченных, подрезанных, зачехленных и обросших уродливыми наростами деревьев, а было много здоровых, раскидистых, высоких и благоуханных. Мимо таких деревьев приятно было прогуливаться зимой, а летом приятно было в их тени отдыхать. Цветы в прежней Тюмени тоже были непритязательными, тоже красивыми, и тоже соответствующими местному климату и менталитету. «Золотые шары», колокольчики, турецкие гвоздики и георгины, хотя и не были особенно модными, а считались, скорее, мещанскими,– но были, зато, яркими и пышными. Они радовали органы чувств, и создавали у людей оптимистичное настроение. Даже газоны раньше были зелеными, даже на газонах раньше росла трава и цветы: вьюнки, клевер, льнянки, лютики, и тому подобная, «несовременная» флора. Кто бы мог в то время подумать, что Тюмень когда-нибудь превратится в бетонно- асфальтово-самокатные джунгли, и начнет поражать органы чувств не красотою природы, а медицинскими диагнозами!

В части людского общения прежняя Тюмень тоже была простой и здравомыслящей. В ней не было ни современной повальной фанаберии, ни привычки требовать к себе уважения, ни привычки выбивать уважение силой. Прежняя Тюмень и тюменцы пользовались уважением потому, что были уважения достойны, и потому, что его не требовали.

Зато современная Тюмень простоту презирает. Ей подавай что-нибудь поэкзотичнее, что-нибудь повычурнее и понеестественнее,– что-нибудь такое, что, как можно сильнее, противоречит комфорту и бюджету горожан. Для этой цели, как нельзя лучше, подходят «альпийские горки», туя и световые табло, которые умеют портить жизнь людей просто великолепно! Уродливые «альпийские горки» и кладбищенская туя проникли уже не только на городские улицы, но даже и на частные приусадебные участки, несмотря на то, Тюмень, как и раньше, живет все в том же сибирском климате и на той болотистой почве! На фоне болотистых пейзажей и плавных линий местного ландшафта альпийские горки с туей выглядят просто дико. А навевают они собою не оптимистичное настроение, а жуткие мысли о полигонах бытовых отходов и о кладбищах. Тенистости же, как вы сами понимаете, они не создают.

Тюменцы даже свои собственные квартиры стараются обустроить как можно более вычурно и неестественно. Делая ремонт, тюменцы, обычно, основываются на тех же принципах противоречия практичности, удобству и комфорту. Для осуществления этих принципов лучше всего подходят арки и кафельные полы. Через арки кухонные запахи замечательно проникает в спальни и в гостиные, а кафель замечательно гремит, блестит, скользит, трескается и ломается. К тому же, кафель отнимает у своих хозяев не только удобство, но еще и время (заставляя искать вечнотеряющиеся тапки), и здоровье, потому что ходить по нему босиком- опасно для здоровья. Но ведь продолжают-то тюменцы, в большинстве своем, жить все в тех же советских панельных квартирах, которые, после «престижного» ремонта, походят на «виллы-как-в-Майами» еще менее, чем походили ранее! Арки же, на фоне советского панельного домостроения, на «виллы» и вовсе не походят! Да еще и расходы на содержание квартир с арками и кафельными полами становятся у их «счастливых обладателей» больше, чем раньше, потому что климат в Тюмени, по-прежнему, остается сибирским.

Те тюменцы, у которых не хватает денег на «престижный» ремонт, все равно находят деньги на то, чтобы покупать своим детям «престижные» машины и квартиры. В Тюмени не принято, чтобы дети чувствовали себя беднее своих сверстников (даже если они, на самом деле, беднее). Не принято также, чтобы дети умели зарабатывать деньги сами (не дай бог!). Но, если у тюменцев денег на покупку «престижных» машин и квартир детям, несмотря на это, все же, не находится, тогда они покупают дорогие смартфоны и гаджеты своим внукам, чтобы испортить им зрение, и лишить их умственных способностей с раннего детства. Пока дети не обеспечены квартирами, а внуки-гаджетами, тюменцы не могут позволить себе тратить деньги на самих себя, даже если у них есть для этого какие-нибудь «уважительные» причины: хозяйственные нужды или необходимость санаторного лечения.

Не любят тюменцы заводить и бесплатных домашних питомцев, а заводят, вместо этого, невиданных зверей по невиданным ценам. Затраты для них в этом деле значения не имеют: ни затраты на покупку питомцев, ни затраты на их содержание: на корм, ветеринарное обслуживание, и стрижку, которая обходится хозяевам в несколько раз дороже их собственной.

Непопулярны в Тюмени и скромные семейные торжества. Торжества, по мнению тюменцев, должны быть широкомасштабными, пышными, и дорогими.– Такими, чтобы, после их окончания, можно было окинуть многочисленные подарки удовлетворенным взглядом, разложить их по шкафам, и с удовольствием, время от времени, их пересматривать, но никогда, при этом, ими не пользоваться!

Непопулярны в Тюмени и скромные украшения. Популярны- дорогие, но не по-настоящему золотые, а 585-то медные.

Еще в Тюмени популярно хождение зимой без шапок и с голыми лодыжками. Основана такая популярность на подражании каким-то модным персонажам, которые сами-то, между прочим, ходят в таком виде при температуре +15, а не -15°С, и не подставляют открытые части своих тел колючему ветру и секущей снежной крупе!

Почему тюменцы делают все эти вещи? Да потому, что живут-то они не в простом городе- а в особенном! Потому что и сами они – люди не простые, а они- элита «всей Земли»!

Но те горожане, которые часто бывают в других городах России, и уж, тем более,– в других городах мира, никакой элитарности в Тюмени и в тюменцах не находят. Они прекрасно видят, что никто в мире так, как тюменцы, не живет! Никто, даже долларовые миллионеры, не тратит свое время и деньги так глупо и расточительно! Миллионеры, обычно, не тратят деньги на то, чтобы выглядеть перед кем-то «красиво»,– перед миллиардерами, например. Чаще всего, миллионеры вкладывают деньги в развитие своего бизнеса. Когда же они собираются потратить деньги на свои удовольствия и развлечения, то выбирают для этого не такие удовольствия, которые нравятся героям популярных сериалов, а такие, которые нравятся им самим. Если, например, они считают Сару Джессику Паркер некрасивой, то им совершенно наплевать на то, что «вся мировая общественность» считает ее красавицей! Они никогда не пригласят Сару на свою вечеринку, и уж, тем более, не станут покупать головной убор «как у Сары-Джессики-Паркер»!

Тюменцы же, напротив, делают, как раз, все то, чего миллионеры не делают,– не на уровне Сары Джессики Паркер, конечно, но на своем собственном. Они наполняют свою жизнь всяческими ненужными, и, даже, опасными, вещами, только для того, чтобы «быть на мировом уровне»: микроволновками, самокатами, скутерами, французскими бульдогами, британскими кошками, немецкими мини-пигами, китайскими ягодами, «нано- сенсациями», итальянскими водорослями, американскими коучингами, кельтскими курсами, и т.д., и т.п. Покупая все это, они испытывают прилив «позитивизма».– Благо, и найти в Тюмени все это можно безо всяких проблем. В Тюмени, вообще, можно найти все, что только приблазнится человеку с большими деньгами и плохим вкусом.

Еще одно отличие тюменцев от долларовых миллионеров состоит в том, что миллионеры плохо поддаются рекламе, а тюменцы-легко. Поэтому покупают тюменцы вышеперечисленные вещи не столько по своей воле, сколько по воле рекламы, телевизионных поветрий, и «прогрессивных» интернет-мод.

Никто не показывает тюменцам таких здравых и полезных примеров, какие, например, немецкое телевидение показывает немцам, никто не развивает в них хороший вкус! Живут тюменцы в вычурной и неестественной городской среде, соприкасаются каждый день со странной и непрактичной архитектурой, не видят вокруг себя ни флоры, ни фауны, да еще и смотрят каждый день российское телевидение, – а потому поневоле поддаются плохим примерам.

Если внешний вид Тюмени способен еще умилить поверхностных туристов, то культура в Тюмени остается на уровне «столицы деревень», и не изменится до тех пор, пока тюменцы не осознают, наконец, свой столично-деревенский статус, и не захотят его исправить. Речь идет именно о культуре «столицы деревень», а не деревни, потому что культура деревни- естественна и натуральна, а «столица деревень» уже утратила натуральность деревни, но еще не приобрела цивилизованности столицы.

Когда деревня ведет себя в соответствии со своим деревенским положением, и понимает, что в ней нет того, что есть в городе, то она вызывает к себе уважение. Когда деревня начинает манерничать, кривляться, гламурничать и строить из себя французскую герцогиню, то, вместо герцогини, она превращается в шалашовку. Иметь дело с такой деревней не только неприятно, но еще и страшно, потому что она, до жути, неадекватна. Городскую среду она формирует по принципу «пусть-у-нас-будет-как- в- Майами», а городской трафик- по принципам «пусть-у- нас-будет-как-в-Каире» и «Гуляй, братва!».

Больше другого неадекватна она в формировании городского трафика, потому что закладывает она в трафик такие «прогрессивные» (в ее понимании) принципы, как бесшабашное вождение, безнаказанность водителей, истребление пешеходов, и т.д., и т.п., в результате чего и появляется то, что мы в Тюмени сейчас имеем.

Если же говорить о привычке харкаться на улицах, то такой привычки никогда не бывало ни у французских герцогинь, ни у тюменских крестьянок,– ни у города, ни у деревни. Такая привычка бывала только у ковбоев из американских сериалов, а позже она появилась и у жителей Столицы Деревень. Но, если американские ковбои, хотя бы, признают свои ковбойские привычки неподходящими для американского «высшего общества», и в приличное общество с такими привычками не ходят, то жители Столицы Деревень считают такие привычки, напротив, «элитарными», и в тюменское «высшее общество» с такими привычками ходят. А в общество пожилых людей и маленьких детей они ходят и не только с такими, но и с еще более плохими привычками.

Световое загрязнение

В Бад Райхенхалле мне, больше всего, понравилось ночное освещение,– такое оно было спокойное и ненавязчивое,– особенно, по сравнению с тюменским. Если тюменское освещение всегда старалось занять в жизни города главное место, то баварское, напротив, – старалось занять как можно более скромное место, и, даже, настолько скромное, что, по мере продвижения из центра Бад Райхенхалля на окраины, оно постепенно уменьшалось, и сходило, почти что, на нет.

Я бы не стала относить такую особенность баварского освещения к пресловутой немецкой скупости. Скорее, я сочла бы ее признаком серьезного отношения немцев к здоровью. Давайте немного поразмыслим: если бы главной целью ночного освещения была алчность и рассчетливость баварских чиновников, то тогда они сделали бы ночное освещение, напротив, чрезвычайно ярким. Ведь всякий курортный город старается выглядеть перед туристами красиво, а уж ночью,– тем более, потому что затраты на ночное освещение всякий рассчетливый город перекрывает доходами от ночной туристической тусовки, которые не только перекрывают расходы, но еще и приносят городу жирный навар.

Но у баварцев рассчет был, очевидно, не на жирный, а на умеренный навар. Расчет у них был, очевидно, на таких туристов, которые умеют ценить натуральную красоту, т.е., в первую очередь,– на немецких. Немецкие туристы считали, что ночная темнота не только полезна для здоровья, но еще и красива своей собственной красотой. Иностранные же туристы ночной темноте, вначале, конечно же, сильно удивлялись, но зато впоследствии начинали находить в ней неведомые им ранее положительные стороны. Так я, например, в Бад Райхенхалле впервые узнала о том, что в городе можно было видеть звезды,– и не одну-две звезды, как в Тюмени, а много-много звезд! Удовольствие от наблюдения за звездами в Бад Райхенхалле дополнялось еще и тем, что смотреть на них можно было безо всякой опаски, потому что хулиганов и злых собак, как я уже писала, в городе не было. Не было в городе и назойливых прохожих, которые приставали бы к смотрящим в небо, и устраивали бы им дурацкие допросы,– а потому людям, желающим получать от жизни натуральные удовольствия, в городе была предоставлена полная свобода.

Надо сказать, что россияне, в последнее время, начали видеть звезды настолько редко, что стали даже забывать, как они выглядят в реальности, а стали помнить только о том, как они выглядят на экранах компьютеров. Турфирмы даже начали организовывать специальные ночные экскурсии для тех, кто желает посмотреть на звезды. А вот в Бад Райхенхалле смотреть на звезды можно было совершенно бесплатно и неограниченно по времени.

Еще один рассчет баварцев был,– опять же, в противоположность рассчету на навар (вернее,– на сверхнавар), на тех туристов, которые вели здоровый образ жизни, и ценили свое здоровье. (Как вы сами понимаете, такая категория туристов приносит доход намного меньший, чем та категория «ночных бабочек»). Баварцы считали, что люди должны жить по естественным ритмам: ночью- спать, а днем заниматься активной деятельностью. Они были убеждены, что такой ритм жизни обеспечивает не только хорошее здоровье и продуктивную деятельность, но еще и приносит удовольствие от жизни.

Поэтому ночное освещение баварцы делали умеренным, а светильники ночного света делали узконаправленными. Баварские светильники освещали только дороги и тротуары, и не освещали ничего за их пределами. Благодаря этому, свет не тревожил ни ночных животных, ни растений. Людей, которых на ночных улицах было немного, свет тоже не тревожил, и не светил им в глаза, и не нарушал их физиологических ритмов. Даже наклон баварских светильники был благоприятным для экологии,– почти параллельным дороге. Такая конструкция светильников позволяла окружающей среде, в виде растений, насекомых и мелких животных, жить естественной и здоровой жизнью (помните, я писала о том, что деревья в Бад Райхенхалле были необычайно высокими? – а ведь их высота была напрямую связана с городским освещением!). Кроме всего прочего, конструкция светильников была еще и экономически-выгодной. Сила их света была умеренной, а умеренность, надо сказать, была свойственна бадрайхенхалльцам во всех сферах жизни. Сила света была достаточной для того, чтобы обеспечивать безопасную езду и ходьбу, но- не более того. Может быть, она была и недостаточной для того, чтобы обеспечивать развлечения и забавы для ночных тусовщиков и припозднившихся гуляк,– но такой задачи перед светильниками и не стояло. Прагматизм, практичность, экологичность и забота о здоровье людей- вот какие задачи стояли перед баварскими светильниками, и вот что было заложено в их конструкцию!

В Тюмени же, по сравнению с Бад Райхенхаллем, все происходит с точностью до-наоборот. Один мой тюменский знакомый, который часто дежурил по ночам, и ездил по городу, удивлялся тому, что в это время людей на улицах Тюмени даже больше, чем днем.

А много людей на ночных улицах потому, что городская жизнь организована неестественно и нездорово, и сознательно ориентирована на ночную активность. Потому что ночная активность искусственно возбуждается у горожан ночным освещением. Потому что ночное освещение старается горожан по ночам выманивать из домов на улицы, и пользуется оно для этого самыми разными способами: и тем, что делает ночные улицы светлее дневных, и тем, что показывает на улицах яркие картиночки, и тем, что демонстрирует прохожим «красивенькие» подсветочки, и пускает по небу яркие лучики, и заставляет городские вывески постоянно меняться и показывать «что-то новенькое», и т.д.

Хотя ночной образ жизни сказывается на самочувствии и на социальной деятельности тюменцев самым наихудшим образом, но тюменских медиков это не волнует ни в малейшей степени. Надо сказать, что, кроме всего прочего, такой образ жизни плохо сказывается и на характере тюменцев. В общении тюменцев друг с другом редко можно заметить качества, подобные баварским: сдержанность, спокойствие и доброжелательность, зато часто можно заметить раздражительность, неприязнь, враждебность и неадекватность.

В конструкцию тюменских светильников заложены принципы, прямо противоположные баварским, а именно: бездумное расточительство, нанесение вреда экологии, и повреждение физиологии людей. Тюменские светильники и сами, зачастую, не понимают, какие задачи перед ними поставлены, а потому светят куда попало, и во что попало: вверх, вниз, вбок, назад, в небо, в землю, в воду, в глаза прохожих, в жилые квартиры, в личную жизнь людей, в гнезда птиц, в обиталища насекомых, в пристанища рыб, и т.д., и т.п. В конструкцию тюменских светильников, всех без исключения: и уличных, и дворовых, и подъездных, заложен самый недвусмысленный поражающий фактор.– Такой фактор, который принято использовать на военных и на особо охраняемых объектах, но не принято использовать на гражданских. На военных объектах все понятно: там поражающая свето- мощь используется для того, чтобы ни один человек не прошел на них незамеченным. Там светильники поражают людей на законных основаниях, потому что нечего ходить туда, куда не положено. Но за что же страдают мирные люди в мирном, казалось бы, городе, на мирных, казалось бы, улицах? А ведь светильники, использующиеся на тюменских улицах, даже и светильниками-то назвать нельзя: по сути своей, они являются военно-концлагерными прожекторами, которые служат не для того, чтобы, подобно светильникам, делать жизнь людей удобной, а для того, чтобы делать жизнь людей (и всего живого) невыносимой.

Что же касается до «красоты» ночного освещения, то в Бад Райхенхалле оно было действительно красивым, и подсвечивало старинные здания и фонтаны мягким камерным светом. В Тюмени же ночное освещение не подсвечивает, а засвечивает, и не красивую архитектуру, а- уродливые бетонные коробки; и не мягким, а- резким ядовитым светом. Тюменское освещение старается вызывать в горожанах сильные ощущения, потому что меньшим накалом достучаться до них оно просто не может. Достучаться же освещение пытается до двух сторон человеческой натуры. Первая сторона- это «художественная». Она призвана заставить горожан найти в местной архитектуре что-нибудь привлекательное (хотя бы ночью), и позабыть, хотя бы на время, о ее дневном уродстве. Вторая сторона- это покупательская. Она призвана вызвать у горожан побуждение зайти внутрь зданий с уродливой архитектурой, и что-нибудь внутри них купить. Поэтому подсветка городских зданий, которая включает в себя еще и световую рекламу, ярится изо всей мочи, и сверкает всю ночь. Даже глубокой ночью, когда все ночные гуляки расходятся по домам, и на улицах не остается никого, кто мог бы ее «красоте» «поражаться», она не убавляет своего накала ни на один люмен, и продолжает светить до самого утра, и даже утром. Для кого? Да мало ли для кого! А вдруг кто-нибудь из горожан встанет с постели попить воды, и выглянет в окно?– Нечего ему пялиться в окно зря – пусть лучше почитает «полезную» световую рекламу! Упрется в рекламу взглядом, зафиксирует ее в своем подсознании,– и днем, как миленький, пойдет и купит товар из этой рекламы! Упрется взглядом в подсветку, зафиксирует ее в своем подсознании, и днем, когда пойдет по магазинам, выберет тот, чью подсветку он ночью увидел!

А как избыточное освещение влияет на жизнь и самочувствие горожан? А вот как: в советское время на моих окнах висели легкие занавески, и мне с ними было вполне комфортно. После Перестройки перед моим домом установили высокие фонари, и направили их свет прямо в мои окна. Мне пришлось вешать плотные занавески.

Затем первый этаж нашего дома отдался «свободному предпринимательству» и установил типичную для «свободных предпринимателей» убойную ночную подсветку, чем лишил нас спокойной жизни не только днем, но и ночью! Мне пришлось добавлять на окна вторые занавески.

Стоящее напротив нашего дома здание тоже отдалось «свободному предпринимательству», и тоже установило убойную подсветку,– не хуже, чем «у людей»! Но этому зданию и подсветки показалось мало, – оно установило еще и трясущуюся световую рекламу. Мне пришлось вешать на окна третьи шторы, но даже «блэк-аут» оказался против рекламы бессилен.

Затем на нашей улице сделали реконструкцию, и вместо одного ряда уличных светильников установили целых четыре. Мне больше нечем закрывать свои окна на ночь,– у моего карниза всего лишь три ряда шин.

Однажды у моей тюменской знакомой гостил друг из Ульяновска, по профессии- электрик. Он был невероятно поражен тюменским освещением,– но отнюдь не в смысле «ах, какая красота!», а- в техническо-экономическом. Он сказал, что нельзя так бессовестно разбазаривать энергетические ресурсы.

Да если бы Тюмень разбазаривала одни только энергетические ресурсы, было бы еще полбеды! Но ведь она разбазаривает ресурсы человеческого здоровья! Человек сотни тысяч лет жил ночами в темноте, пока тюменская администрация не вознамерилась «усовершенствовать» его физиологию, и не осчастливить человека «лучшим в мире» ночным освещением. Физиология, конечно же, начала против такого освещения бастовать, и давать сбои. Одним из таких сбоев является ослабление сопротивляемости вирусам.– Все сейчас озабочены повышением сопротивляемости к вирусам, но все почему-то ищут его в таблетках, и никто не ищет его в городском освещении.

Физиологи утверждают, что современный человек, по сути своей, был и остается дневным хищником,– как бы он ни кичился своей «цивилизованностью», своей «прогрессивностью», и своей «высокотехнологичностью». «Высокотехнологичный» человек продолжает подчиняться тем же суточным ритмам, которым подчинялся и первобытный, и которым подчиняются все дневные животные. Дневные же животные днем бодрствуют и добывают себе пропитание, а ночью спят (причем, в полной темноте). Когда в организме дневных животных происходит какой-нибудь сбой,– в виде, например, потребности слоняться ночами по джунглям (в данном случае,– по асфальтовым), и пялиться на яркий свет, то они очень быстро утрачивают свое здоровье и работоспособность, и быстро погибают.

Конечно, современный человек без электрического света обойтись не может. Но должен же электрический свет, хотя бы на время, оставлять человека в покое! Физиологам это время прекрасно известно: с двадцати двух часов вечера до шести часов утра. Почему это время неизвестно тюменским санитарным врачам и физиологам, никто не знает. Сим «компетентным специалистам» известно только то, что им нужно выдавать резолюцию на то, чтобы после 23-х часов отключать один городской фонарь из десяти, а на подсветку- никакой резолюции не выдавать.

Однажды я вызвала в свою квартиру специалистов, занимающихся замером ночного освещения, которое проникает в окна квартир с улиц. Войдя ко мне, специалисты сразу же сказали, чтобы я ни на что не надеялась. Они объяснили, что горожане к ним по подобным поводам обращаются довольно часто, но, чаще всего, замеры и рассчеты у них показывают «норму».– Все вышло именно так, как они сказали.

А что же это, вообще, за «норма» такая, если горожане от нее страдают, а «норма» на горожан внимания, все никак, не обращает? Насколько мне известно, эта «норма»– вовсе не директивная, а, напротив, рекомендательная, и допускает корректировку освещенности в меньшую сторону. Видимо, «норма» в данном случае нужна только для того, чтобы городские власти, с ее помощью, реализовывали какие-то свои, несовпадающие с комфортом горожан, замыслы. С большой долей вероятности, могу предположить, что таким замыслом является желание местной администрации побыстрее сделать Тюмень «миллионником». Поскольку лучше всего этой задаче соответствует свобода «свободных предпринимателей», то администрация и позволяет «свободным предпринимателям» делать в городе все, что им только угодно. Понеже «свободным предпринимателям» угодно наживаться на ночной рекламе, то они, изо всех сил, и наживаются. Да и сама администрация от предпринимателей не отстает, и старается установить в городе как можно больше световой рекламы, фонарей и подсветок.

Избыточное ночное освещение и сейчас вызывает у горожан проблемы со здоровьем, а ведь оно не только не уменьшается, но еще и усиливается с каждым годом! На моей улице оно усилилось уже настолько, что я по вечерам на улицу даже смотреть не могу,– настолько там ярко, лихорадочно и истошно, и настолько, от вида такой улицы, становится больно глазам.

Те горожане которые имеют загородные дома, отдыхают от ночного света хотя бы там. Остальные горожане вынуждены жить, из-за ночного света, в состоянии хронического утомления. Зачастую, они даже не понимают, чем их утомление вызвано, потому что медики им этого никогда не объясняют. А ведь «усталость надпочечников»,– частый, в последнее время, диагноз, вызвается, в немалой степени, именно избыточным ночным освещением! Горожане лечатся от этого диагноза какими-то таблетками, но таблетки, как вы сами понимаете, на уличные никак светильники не влияют, и диагнозов, ими вызванных, совершенно не снимают!

Один пользователь интернета разместил в соцсетях фотографию своего газона, на который долгое время падал ночной светодиодный свет. На большей части его газона трава была жухлой и сухой. На некоторых частях газона была только голая земля (прямо как в Тюмени!). А вот на тех участках газона, на которые падала тень от перил террассы, трава была сочной и зеленой!

В Тюмени зеленая трава стала, в настоящее время, тоже большой редкостью. Хотя зеленая трава появляется на газонах, как ей и положено появляться, весной, но уже в начале лета она желтеет, и стоит в желтом виде все лето, вплоть до осени, несмотря на то, что поливается и дождями, и поливальными установками.– Даже трава не выдерживает ночного света, а что можно сказать о людях! (хотя, справедливости ради, надо сказать, что на состояние травы влияет не только освещение, но еще и безграмотность коммунальных служб).

Немецкие ученые исследовали вред ночного освещения, и его пагубное влияние на человека, на городскую флору и фауну. Они выяснили, что от переизбытка ночного света страдает все живое не только в самом городе, но и за много километров вокруг. Поскольку немцы ни здоровье людей, ни флору, ни фауну разрушать не хотели, то, узнав об этих исследованиях, они тут же начали сводить ночное освещение в своих городах к минимуму.

В Баварии, в которой люди относились к природе еще бережнее, чем в других частях Германии, к освещению начали относиться еще более сдержанно. Многие ночные подсветки, даже туристическо-фотографические, начали в городах отключаться на ночь. Посмотреть на такие подсветки стало возможным только вечером.

Днем баварцы, напротив, свет очень любили, но только- естественный свет. Баварцы, в отличие от тюменцев, впускали дневной свет и в свои квартиры, и в общественные здания, и в автомобили. Чтобы света попадало в дома и в автомобили как можно больше, они держали окна в чистоте, а рекламой окна никогда не заклеивали.

В Тюмени же, при всех разговорах об «озабоченности» экономией и энергосберегающими технологиями, тратится впустую громадное количество электрической энергии, которая не только не нужна, но еще и вредна! Причем, электроэнергия в чрезмерных количествах расходуется не только ночью, но даже и днем. Днем электрический свет горит и на улицах, и в парках, и в салонах автобусов, и в общественных зданиях. В автобусах и зданиях он горит потому, что людям внутри них ничего не видно из-за занавешенных и заклеенных объявлениями окон. На улицах и в парках- потому, что чиновникам кажется так веселее. Про светящиеся табло я даже не говорю, – эти светят, и вовсе, безо всякого смысла и безо всякой пощады! Пройдя по Тюмени в пасмурный день, можно заметить, что на многих улицах и в парках фонари включаются прямо посреди дня. Чуть только набежит на солнце тучка- и все фонари тут же начинают сиять! А в парке на нашей улице они начинают сиять и безо всяких тучек, и при ярком солнце,– за один-два часа до его захода. Раз включившись, они не выключаются уже до утра. Видимо, чиновникам кажется, что такое освещение очень радует горожан. А ведь российские медики утверждают, что смешанный свет от искусственного и естественного освещения очень вреден для глаз!– Но если бы в Тюмени это хоть кого-нибудь волновало!

Немецкие же медики, в противоположность тюменским, к здоровью немцев относятся очень серьезно. Они подробно объясняют немцам по немецкому телевидению, что нужно ограничивать искусственный свет, и, как можно больше, использовать естественный. Они дают телезрителям конкретные инструкции: сколько минут в день нужно находиться на дневном свету офисным работникам, сколько- работающим в ночную смену людям, и как им нужно с искусственным светом обращаться. Они рекомендуют использовать искусственного света как можно меньше,– хотя бы, вечером,– а телевизоры и смартфоны заменять книгами, играми или беседами. Суть их рекомендаций сводится к одному: если можешь избежать искусственного света,– то избегай его!

А вот тюменцам этого не только никто не объясняет, но еще и искусственно вырабатывает у них нездоровые световые привычки. Поэтому днем тюменцы или прячутся от солнечного света, или, наоборот, торчат на солнце целыми днями, пока их кожа не приобретает оттенок вареного рака, а вечерами ходят смотреть на то, как городская светотехника перед ними выделывается, прыгает, скачет, мельтешит, трясется, и извращается всеми доступными ей способами. Чтобы усилить вредное влияние ночного света на организм, тюменцы вечерами подолгу смотрят на экраны смартфонов и световых табло. О том, что это очень вредно, тюменские медики (несмотря на то, что большая часть тюменских медиков чрезвычайно «заслуженная» и перезаслуженная), горожанам никогда не объясняют.

Однажды я летела из мюнхенского аэропорта в Тюмень в то время, когда аэропорт был убран к Рождеству.

На площади перед аэропортом располагался рождественский базарчик, на котором продавался глинтвейн, пряники и игрушки. Несмотря на то, что базарчик был очень оживленным, но света на нем было очень немного. Освещенными на базарчике были только окна ларьков, а вся остальная часть площади располагалась в полумраке. Никаких световых табло на площади не было и в помине. И полумрак площади создавал такую рождественскую, такую сказочную, и такую уютную атмосферу, какой в Тюмени никогда не бывает! Люди подходили к ларькам, покупали сувениры или кружку глинтвейна, и освещения им для этого вполне хватало. Похоже было, что большего освещения покупателям и не требовалось. Выпивать кружку глинтвейна можно было и в полумраке. А любоваться купленными сувенирами можно было не на улице, а в аэропорту.

В Тюмени рождественские базарчики выглядят совсем по-другому. Мало того, что на них полно световых табло и светящихся рекламных вывесок, так они еще и до краев залиты ядовитым операционным светом,– настолько ярким, что у оперируемых,– то есть, оговорилась, у покупающих, видны на лицах все их капилляры и куперозы, до последней медицинской подробности. Атмосфера на таких базарчиках- соответствующая освещению. Она такая же резкая и ядовитая, и включает в себя большое количество толкучки, матов и злобных окриков. Никакого ощущения уюта, а, тем более,– рождественского настроения, у посетителей таких базарчиков не возникает. Ноги бы унести оттуда подобру-поздорову, и то хорошо!

Тюменцы мне на это, конечно, скажут: «да пусть эти немцы экономят свою электроэнергию, раз у них с электроэнергией напряженка! А у нас электроэнергии- полно, мы- богатые, у нас- широкая русская душа, нам экономия электроэнергии совершенно ни к чему»! –«Мне всегда хочется этих людей спросить…»(как говорит тюменское радио): а богатые ли вы, тюменцы, на самом деле? А широка ли, на самом деле, ваша душа?

А вот баварцы электроэнергию не то, чтобы экономили, хотя экономия была частью их жизни, а просто обращались с нею разумно, и следили за тем, чтобы избыточная электроэнергия не вредила ни людям, ни окружающей среде.

Освещение мюнхенского аэропорта было достаточно ярким для того, чтобы пассажиры отчетливо видели билеты, бирки, ценники, талоны, и все остальное, что необходимо видеть пассажирам, но в его освещении была непривычная матовость и умиротворенность. Ни один мюнхенский светильник не сверлил пассажиров пристальным злобным оком, а световое табло ни одно не дергалось, не впадало в рождественскую истерику, и не стреляло фейерверками.

Убранство аэропорта было таким уютным, что хотелось просто устроиться в зале ожидания, и немного помурлыкать в кресле, а, больше всего хотелось остаться в этом добром аэропорту жить. Рождественское убранство аэропорта не вызывало ни головной боли, ни утомления праздником, а вызывало тихую радость и светлый обнадеживающий настрой. Как же не хотелось из доброго аэропорта улетать туда, где все было- недоброе, где все было залито ядовитым светом, где все тряслось в световой лихорадке и пылало гриппозными цветами!– Но пора было и честь знать, пора было возвращаться в буйную Тюмень!

Wer nicht wirbt, stirbt

«Кто не рекламирует, тот умирает». Немецкая пословица

Раньше, в советские времена, мое утро, обычно, начиналось с того, что радио говорило: «Здравствуйте, дорогие товарищи!», а моя мама отвечала: «Здравствуй, дорогой товарищ!».

Сейчас мое утро начинается с того, что я прихожу на кухню, а «доброе радио России» тут же мне заявляет: «у вас грипп и простатит, головная боль и половое бессилие, бессонница и затрудненное мочеиспускание». А потом добавляет: «включил и заслушался».

Я выключаю радио, но через некоторое время, в надежде услышать что-нибудь доброе,– в виде какого-нибудь доброго прогноза погоды, или добрых новостей, снова его включаю.

Но радио только того и ждет, чтобы доканать меня окончательно, и немедленно сообщает: «вас ожидает отслоение сетчатки, ампутация ног, нищая старость и пропущенные звонки! Гы-гы-гы-гы!».

Я теряюсь, что мне делать, а радио тут же приходит на помощь: «вам срочно нужен новый медицинский прибор, элексир молодости и ортопедическая подушка». И добавляет: «приобрести все это вы можете только сегодня с огромной скидкой».

Мне не хочется всего этого у радио покупать, даже с огромной скидкой, а хочется радио выключить. Но радио, видимо, почувствовав мои намерения, подключает к эфиру местное вещание. Начинает местное вещание довольно неплохо, и произнесит какую-нибудь оптимистическую сентенцию, но, вслед за тем, опять скатывается на излюбленную рекламную колею. На арену (то есть, оговорилась,– в эфир) выходит какая-нибудь сумасшедшая девочка, которая, не теряя рекламного времени, начинает угрожать драчливому мальчику, и звать на помощь брата, который «родится в следующем году вместе с «материнским капиталом». Или в эфир выходит какой-нибудь сумасшедший мальчик, который, тоже не теряя времени, начинает кричать своим родителям, что он «только что родился» (а родители мальчика, за все отпущенное им радиовремя, так и не замечают, что у них кто-то родился). Или – какие-нибудь взрослые персонажи, но- тоже неадекватные.

После этого тюменское радио удовлетворенно сообщает, что оно «вечно молодое» и «доброе», и уступает место центральному радио .

Центральное радио тут же принимает эстафету, и начинает рассказывать о дедушках, вылечивших свой простатит, и пустившихся в бурную половую жизнь, к ужасу своих бабушек. Рекламные бабушки не остаются у рекламных дедушек в долгу. Они пьют элексир молодости, и вступают, в пику дедушкам, в недозволенную связь с Карлсоном, после чего превращаются в чудовищных «турбобулей». Затем рекламные слепые пьют лекарства от слепоты и прозревают, а рекламные инвалиды пьют лекарства от инвалидности, и отбрасывают рекламные костыли.

Вконец отчаявшись услышать от радио что-нибудь доброе или вразумительное, я выхожу на улицу. Но там меня уже поджидают уличные репродукторы, которые тоже начинают на меня кричать, и пытаться возбудить во мне желание что-нибудь у них купить. Рекламных репродукторов очень много и в местах отдыха, и во всех других городских местах: перед входами в магазины, спортзалы, массажные салоны, аптеки и косметологические кабинеты. Их настолько много, что сложно найти даже простую лавочку, на которой можно посидеть и тихо почитать книжку.– На каждую лавочку в Тюмени непременно находится свой бубнящий репродуктор и свой вопящий фонарный столб, равно как и своя вонючая мусорная урна, которая идет с ними в комплекте.

Перед входами в тюменские магазины и аптеки меня встречают надувные рекламные чучела, которые бьются передо мною в конвульсиях, и пытаются, конвульсиями, возбудить во мне желание что-нибудь купить и у них. Одни чучела страдают нервным тиком, другие- пляской Святого Витта, третьи- эпилепсией, но, чем бы они не страдали, их патология наводит меня не на потребительские, а на трагические мысли. Я стараюсь от чучел уйти поскорее и подальше, в то время, как других прохожих эпилепсия нисколько не пугает (они, наверное, еще и не такое видали), и они смело заходят в рекламируемые чучелами заведения.

Однако в Тюмени реклама бывает еще более суровой. Она спрашивает покупателей напрямую: «вы чё, ку-ку?», и покупатели, внезапно столкнувшись с суровой реальностью, сворачивают с того пути, по которому шли, и честно отправляются в «ку-ку» и в «ничёсе», и что-то там покупают.

Но реклама в Тюмени бывает еще и умилительной. Она зазывает детей в какие-нибудь «интересные» места,– такие, например, в которых проходит «Мозгобойня: веселая интересная игра». Дети перед такой рекламой устоять, конечно же, не могут. Они тут же отправляются на «мозгобойню», и начинают в нее играть.

Так и не найдя себе в городе места без рекламы, я возвращаюсь домой. Но реклама встречает меня и на двери моего подъезда, и я утыкаюсь в нее носом, когда подношу ключ к замку. Хотя реклама находится на этом месте совершенно незаконно, и хотя жильцы ее постоянно отдирают и соскребают, но она, все равно, неизменно возрождается в каком-нибудь новом виде, и превращает нашу приличную дверь во что-то непотребное.

Вторгается реклама и на мой телефон, и тоже незаконно. Частенько мне звонят какие-то незнакомые персонажи, и начинают требовать от меня, чтобы я «уделила им минутку». Не получив разрешения, персонажи сами берут у меня минутку (и более), и начинают рекламировать какие-то свои «услуги». На мою попытку вклиниться в их увлекательный разговор с самими собой они, обычно, отвечают: «чего?», и «чего вы орете?», и, не давая сбить себя с толку, заново пускаются в увлекательный для них разговор.

А вот в Бад Райхенхалле рекламы не было почти совсем. Как Бад Райхенхаллю удавалось выживать без рекламы, мне неизвестно, но, судя по его процветащему виду,– удавалось весьма неплохо. В этом благословенном городе реклама не приставала к людям не только на улицах, но и в общественном транспорте, и даже- в местах отдыха. Похоже, что местная реклама отличалась большой сообразительностью, и,– каким-то непостижимым для Тюмени образом,– понимала, что люди приходили в общественные места не ради нее, а ради своих собственных целей. Понимала реклама также и то, что и свою личную жизнь люди хотели бы проживать без нее, а потому в их личную жизнь тоже не лезла. Единственное, что лезло и в личную жизнь, и в двери –были свидетели Иеговы, которые, как и в России, ходили парами, и имели ко всем окружающим множество вопросов.

Рекламных табло на улицах Бад Райхенхалля не было вовсе: ни световых, ни механических. Двери бадрайхенхалльских домов были непорочно-чисты и солидны. Уличные лавочки и сиденья автобусов были столь же непорочно-чисты, и не носили на себе ни рекламных, ни похабных надписей. Городские чучела были забавны, и наводили на юмористические, а не на трагические мысли.

Знакомство с немецкой рекламой происходило у меня, преимущественно, посредством телепередач. Немецкие телепередачи, как и русские, время от времени прерывались рекламой, но делали они это в несравненно более мягкой форме, и с несравненно меньшей частотой, чем русские. Немецкая реклама никогда не взрывала телевизор оглушительными залпами, шизофреническими воплями и полоумным мельтешением. Она никогда не старалась перекричать «предыдущего оратора», и не наезжала «тихой сапой», коварно подстраиваясь под предыдущую передачу, и заставляя телезрителя думать, что он смотрит свою передачу, когда он давно уже смотрит рекламу. В отличие от русской, немецкая реклама знала время, место и цивилизованные способы общения.

Немецкая реклама была приятной, и даже забавной. Она обладала даже юмором, хотя русские и считают, что у немецев юмора нет. Она не голосила, не вопила, не пугала, не угрожала, и не завывала. Наоборот, она старалась обходиться с телезрителем как можно более мягко, и не вызывать у него стресса.

Если русская реклама старается захватить телезрителя штурмом именно в то время, когда он расслабляется, и нападения не ожидает, то немецкая реклама, очевидно, давно заключила с телезрителем мирный договор. Показывала немецкая реклама свои товары миролюбиво и спокойно, провозила она их по экрану медленно и плавно, а объясняла она их особенности тихим и мелодичным голосом. Она никогда не взвинчивала нервы, но, напротив, их успокаивала. Она вежливо сообщала телезрителю то, для чего она пред ним являлась, и спокойно уходила восвояси, без прощальных залпов и канонады.

На немецком телевидении, так же, как и на русском, под конец передачи показывался анонс следующей передачи. Немецкий анонс был всегда лаконичен, сдержан и короток, и совершенно не походил на русский. На русском ТВ анонсы,– вы и сами знаете,– какие: еще задолго до окончания передачи, на фоне ее сюжета, на экране начинают появляться персонажи из следующих передач, и мешать телезрителю досмотреть сюжет всеми доступными им способами: бессмысленно мотаться из одного конца экрана в другой, пускать стрелы, подмигивать, махать топорами, и совершать любые непотребства, лишь бы отвлечь телезрителя от его передачи.

Когда я приезжала в Германию из России, где реклама постоянно меня запугивала, шантажировала и держала в перманентном стрессе, даже на платных телеканалах, которым я платила за ее отсутствие, то, внезапно, я обнаруживала, что немецкая реклама мне очень даже нравилась. Могла ли я когда-нибудь подумать, что начну испытывать симпатию к рекламе!

Знакомство с немецкой рекламой позволило мне лучше, чем что-либо другое, понять, почему немцы так спокойны и уравновешенны, и почему русские так мрачны и раздражительны. О какой уравновешенности, в самом деле, можно говорить, если «куда не взглянешь- всюду непорядки, то кариес, то запах изо рта; у женщин- перхоть, у мужчин- прокладки»?

Когда по российскому радио и телевидению с утра до вечера повторяются команды такого типа, как: «простатит, катаракта, запор, цистит, гангрена, перелом», то слушатели и зрители становятся из-за этого нервными, раздраженными, начинают чувствовать неопределенное беспокойство и неотчетливую тягу куда-то, и начинают нервно ходить по улицам, пока неотчетливая тяга не приводит их прямо в аптеку. В аптеке у них, наконец, срабатывает условный рефлекс, в мозгу загорается красная лампочка: «вот оно!», и их неопределенное беспокойство оформляется в покупку лекарств. Они облегченно вздыхают от того, что поняли, наконец, что им было нужно, и начинают поглощать лекарства от болезней, которых у них, скорее всего, не было и нет. Это называется нейропрограммированием.

Реклама всегда подстраивается под местные условия, под местный менталитет, и всегда отражает подсознательные запросы людей той страны, в которой люди живут.

Например, английская реклама рекламирует товары через смешные и нелепые ситуации. Она использует склонность англичан к парадоксальному мышлению. Пусть это и кажущееся для нас странным мышление, но все же это- мышление.

Немецкая реклама отражает склонность немцев к основательности, упорядоченности и серьезности.

А российская реклама отражает русскую веру в волшебные таблетки, в элексиры молодости, и в доброго радиобарина, который «вот приедет», вот «рассудит», и вот (бесплатно!) всем поможет…

Моя мама повелась на радиорекламу всего лишь только один раз. После того, как она купила у «радио России» «чудо-прибор», и им попользовалась, она никогда больше у него ничего не покупала, да и слушать радио прекратила.

Звуковое загрязнение

Звуковое загрязнение началось в Тюмени не так давно. Пока звукового загрязнения в Тюмени не было, особенно сильно не было его в больничном районе. Раньше о больных людях в Тюмени принято было заботиться. Поэтому дневной шум на улицах вокруг больниц ограничивался, а ночной шум исключался полностью. Зато сейчас в нашем районе, а он, кстати, является областным клиническим центром, создаются все условия для разрушения здоровья как живущих здесь горожан, так и лечащихся здесь людей из тюменской области.

Больше всего шума создают сирены спецмашин, которые разъезжают по улицам с оглушительным завыванием, и поражают человеческий слух (в буквальном смысле). Завывают сирены круглосуточно, но особенно раскатисто- в то время, когда горожане спят: рано утром, когда частного автотранспорта на дорогах еще почти нет, и проезду спецмашин еще никто не мешает; поздно вечером, когда автотранспорта на дорогах уже почти нет, ночью, когда автотранспорта на дорогах совсем нет. Сиренам нравится катать своих водителей по ночным улицам «с ветерком», создавать видимость «служения порядку», и мстить спящим людям за свое ночное дежурство. А за хулиганство их, кстати, никто и не наказывает, но, наоборот, поощряет.

Тот чиновник, который разрешил включать сирены по ночам, пытался показать, как быстро и эффективно решаются в городе экстремальные ситуации,– ему это было нужно для отчета. На самом же деле, сирены не помогают решать никакие проблемы, даже проблемы «скорой помощи». Пожилым жильцам нашего дома, например, такие сирены не помогают дождаться приезда «скорой помощи», потому что доезжает до них только через 4 часа. Как говорят эти жильцы, «скорая», после получения вызова из нашего дома, едет вначале в какую-нибудь пригородную деревню, а только после этого- в наш дом.

Но если такое происходит даже в больничном районе, то в остальных районах- еще хуже. В городском парке Гагарина, который специально отведен под место отдыха, целыми днями слышится завывание сирен спецмашин, огибающих парк. Для объезда парка им требуется примерно 20 минут, и все это время отнимается от здоровья и отдыха людей.

Раньше в Тюмени сирены спецтранспорта включались только днем, и только на короткое время. А «скорая», между прочим, раньше приезжала через 20 минут,– наверное, потому, что раньше она была обычной «скорой», а сейчас стала «скорой» «лучшего города Земли».

Тот же чиновник, который дал свободу спецтранспорту, дал ее и частным автоводителям, вернее, попустительствовал свободе частных автоводителей. Частные авто-мото-водители стали ездить по Тюмени без выхлопных глушителей, и с громко включенной музыкой (вернее, с так-называемой- музыкой). Максимальной громкости частные водители, как и спецтранспорт, начали достигать в ночные и ранние утренние часы. Хотя мимо транспортных средств, не оборудованных глушителями, регулярно проезжают ГАИ-шники, а мимо транспортных средств, исполняющих громкую «музыку»– полицейские, но служители закона их не останавливают, и их не штрафуют.

А потому оглушительный рэп, попса и «тяжелый металл» беспрепятственно вырываются из окон автомобилей на свободу, и сотрясают стены жилых домов и стекла окон. Причем, сотрясают они их в самом буквальном смысле. И сотрясают они их, напомню, – в больничном районе. Удивительно, но в советские годы я никогда не просыпалась от того, чтобы мои стекла и кровать тряслись, а люстра на потолке дребезжала, вместе с вазами на полках, и чайными ложечками в стаканах. Зато сейчас я постоянно просыпаюсь от «тяжелого металла» ночью, а вечером прихожу от него в смятение. Из-за него я не могу сосредоточиться на своих личных делах. Все мои личные дела тут же прекращаются, как только очередной «музофил» приезжает под мои окна. От его «музыки» у меня начинает колотиться сердце, и я оставляю все свои дела, потому что не в состоянии делать ни одного, и начинаю ждать, пока он не уедет. Но, после того, как уезжает один, следом за ним катит следующий, и приходится бросать свои дела снова. Так содержательно проходит каждый мой вечер.

Со стоянки перинатального центра часто доносится столь же громкая и столь же содержательная «музыка», как и из проезжающих машин.– Действительно, коль уж младенцам суждено родиться в Тюмени, то им нужно с рождения привыкать к попсе и похабщине, в которой придется проводить всю дальнейшую жизнь.

Ночью приближение «музофила» начинает вторгаться в мой сон еще издалека, со звуком, напоминающем бряк консервного ножа внутри жестяной банки. Бряк консервов никогда не затихает по-хорошему, но всегда усиливается по-плохому, и, по мере приближения к моему дому, приобретает сваезабивательные модуляции. Когда мои стекла начинают выбивать дробь, я просыпаюсь окончательно. Консервная банка останавливается на светофоре, и из нее вырываются на свободу нечеловеческие завывания, старающиеся запугать до смерти всякого, до кого они донесутся. Светофор держит жестянку на этом месте ровно столько, сколько нужно, чтобы разбудить тех жильцов, которые не проснулись раньше. Потом стены перестают вибрировать, стекла дрожать, и бряк консервов удаляется. После этого иногда удается уснуть, и немного поспать, если следующие консеры приедут не очень скоро.

Иногда вместо консервов приезжает машина, которая свое музыкальное вдохновение почерпнула, очевидно, на военном полигоне для испытания гаубиц. Гаубица объявляет спящим жителям войну еще с начала улицы, и начинает артподготовку за несколько кварталов от моего дома, с таким азартом, что мои стены начинают гудеть. Арподготовка переходит в артобстрел, когда гаубица подъезжает к перекрестку. В это время командир гаубицы начинает кричать так громко, что своим страшным, сорванным от крика боевым голосом перекрикивает даже собственную канонаду. Нагнав ужаса, командир отдает хриплую команду отчаливать, и гаубица уезжает, громыхая, хрипя и трясясь от злости.

Но почему же тюменцы никогда не жалуются на тяжелую артиллерию, а терпят ее в своей, казалось бы, мирной жизни?– По разным причинам. Некоторые- потому что знают, что жаловаться бесполезно. Некоторые ее пушечных звуков просто не замечают, потому что в их квартирах грохочет что-то свое, на точно такой же громкости. Некоторые – потому, что, из-за постоянного шума, давно уже потеряли всякую сенсорную чувствительность. Что же до самих «музофилов», которые находятся к артиллерийским звукам на 20-40 метров ближе, чем жильцы домов, то у них нервные рецепторы, очевидно, давно уже убиты на корню.

Всякая музыка и всякий автомобиль хорош там, где он уместен. В мои студенческие годы мы тоже любили громкую музыку, но включали ее там, где она не мешала другим людям. К тому же, громкая музыка была нам нужна не для того, чтобы убивать свои рецепторы, а для того, чтобы расходовать нашу молодую энергию на движение и танец.

Современный молодой автомобилист, который громкую музыку слушает не в дискотеках и не на вечеринках, а в персональной консервной банке, зажатый, как шпрота, между рулем и сиденьем, двигаться под музыку не может. Максимум, что он может сделать- это постучать кулаком по рулю. Используя музыку подобным образом, «музофил» разрушает здоровье не только окружающих, но и, в первую очередь, свое собственное, потому что психика человека к такому с ней обращению совершенно не приспособлена, и от такого обращения разрушается,– что мы, с прискорбием, и наблюдаем вокруг себя. А уж как слух-то разрушается! Глядишь, к тридцати годам такой «музыкант» превращается в старую развалину! (помните анекдот: «а сколько же тебе, дедушка, лет?»– «Дак 35!»)

Тюменская администрация тоже знает, как убивать рецепторы горожан, и тоже этим делом заниматься любит. По любви к убийству рецепторов она не отстает от горожан,– или, может быть, горожане не отстают от администрации,– тут не поймешь. Так или иначе, вся Тюмень наполнена не только сиренами, но и голосящими репродукторами, транслирующими чудовищную ахинею, которую ни один человек добровольно слушать бы не стал. Я всегда удивляюсь тем горожанам, которые могут сидеть на лавочках центрального парка, потому что центральный парк- это эпицентр голосящих репродукторов и транслируемой ахинеи. Сама я центральный парк стараюсь пробегать на максимальной скорости, и никогда в нем не задерживаться.

Набережную Туры администрация тоже наполнила голосящими репродукторами до предела. Но на набережной, кроме громкого радио, есть еще и громкое эхо, которое разносит радиозвуки по обоим берегам, и многократно отражает их от гулких мраморных стен. Исполняет эхо или рекламу, или песни на английском языке. Хотя знание тюменцами английского языка дальше слова «f***» не распространяется, но английские песни составляют большую часть репертуара набережной. Но администрации и этого- недостаточно. Она установила на набережной еще и многочисленные кофейни. Кофейни работают на двигателях, а двигатели у них-без глушителей, и расположены снаружи. Звуки двигателей тоже гулко отражаются от мраморных стен, и тоже разносятся по обоим берегам. Поскольку репродукторы и кофейни захватили уже всю длину набережной,– от женского монастыря до мужского,– то набережную приходится или пробегать так же быстро, как городской сад, или избегать ее совсем.

Было время, когда горожане любили гулять по монастырскому саду и по берегу реки, отдыхать, расслабляться и наслаждаться приятными видами. Сейчас такие прогулки никакого расслабления у горожан не вызывают, а вызвают сильное напряжение и желание сбежать куда-нибудь в тихое место. Только-то и удалось им погулять по новой набережной один-два года, пока набережную не начинили убивцами отдохновений.

Но убивцы отдохновений и убивцы слуха находят тюменского горожанина и вне набережной, и во многих других местах. Есть такие у входов во многие магазины, мимо которых горожанам приходится проходить поневоле, хотят они того, или не хотят. Многие магазины злостно этим пользуются, и устанавливают на улицах мощные звукоизвергатели. Делать это магазинам никто не запрещает. Хотя мимо звукоизвергателей трудно, не повредив слуха, пройти даже быстрым шагом, но среди тюменцев находятся и такие, которые осмеливаются к этим звукам приближаться.

Есть на улицах еще и церковное пение, усиленное электроникой. Такое пение доносится из церквей во время богослужений. Церквям в этом тоже никто не препятствует, несмотря на то, что жильцы близлежащих к церквям домов испытывают немалые неудобства.

Не препятствует городская администрация и «музыкантам», которые обитают в подземных и надземных пешеходных переходах. Подземно-надземные музыканты исполняют неприятную музыку, которую никто из горожан слушать не любит, да еще и на чудовищной громкости, используя мощные колонки. Громкость их исполнения совершенно не соотносится с величиной помещений, в которых «музицирование» производится, и в которых звуки «музицирования» многократно отражаются от стен, и оглушают прохожих. Раньше, когда тюменские пешеходы ходили по земле, они от «музыкантов» могли куда-нибудь сворачивать, а сейчас им даже и сворачивать некуда. К тому же, на земле и эха от «музыки» не было, и оглушала «музыка» не так сильно.

Пассажирам автобусов, точно так же, как и пешеходам, некуда деваться от автобусных динамиков. Динамики выкрикивают названия остановок так громко и свирепо, что пассажиры непрерывно вздрагивают. А в перерывах между остановками динамики, так же громко и свирепо, предъявляют к пассажирам какие-нибудь требования: то перечислить деньги на чей-то счет, то уступить места женщинам, то поприветствовать транспортное радио. А водители автобусов, между тем, громко включают свой личный плеер, который исполняет или тюремные романсы, или утробную попсу. А пассажиры, между тем, кричат по своим телефонам, потому что им приходится перекрикивать и свирепые требования, и тюремные романсы. А гаджеты подростков, между тем, исполняют громкий рэп, потому что подросткам от него весело.

Звуковая вакханалия началась в Тюмени с одного «глубоковерующего» чиновника. Этому чиновнику частная компания предложила, под предлогом «богоугодной» помощи, бесплатную радиофикацию городских фонарных столбов. Чиновнику бесплатное предложение понравилось, он его принял, и радиофицировал все фонарные столбы. Затем он, с чувством исполненного долга, убыл на повышение в Москву, а результаты его радиофикации остались в Тюмени навсегда.

Тюменские водители тут же подумали, что они ничем не хуже фонарных столбов, и начали включать музыку в своих автомобилях громче столбов. Приемники «глубоковерующего» чиновника подумали, что громкие звуки являются в Тюмени народной традицией, и стали поддерживать «народную традицию» всеми доступными средствами. Благодаря общим усилиям чиновников и водителей, Тюмень и превратилась в то, во что она превратилась.

Но в Тюмени есть не только музыканты и музофилы, но есть еще и дорожно- домо-строители, которые любят работать по ночам. Среди тюменских строительных занятий самое любимое – это не позволять жильцам спать, о чем жильцы нашего дома и больные перинатального центра знают слишком хорошо. К любимым ночным занятиям строители готовятся загодя, еще с вечера. Они подгоняют к жилым домам тяжелые строительные орудия, приносят отбойные молотки и бетономешалки, и затаиваются до наступления сумерек. С наступлением сумерек дорожники выходят из укрытий, включают молотки и бетономешалки, и начинают остервенело что-то ими отбивать и мешать, отбивая и бетономешая это до глубокой ночи.

Не все жильцы в такие моменты осознают суровость строительного дела и тяжелое международное положение. Находятся такие, которые проявляют несознательность, и пишут заявления в полицию. Из-за них дорожникам приходится менять тактику, и переносить строительные действия на утренние часы выходных дней, потому что жильцы в своих заявлениях про утра и про выходные дни ничего не пишут, и потому что в то время, когда люди спят, строители могут сделать много интересных вещей, которые невозможно сделать днем.

В былые времена, когда в Тюмени принято было заботиться о людях, таких ночных строителей в городе не было. Да и таких громких звуков тоже не было, даже днем. Может показаться, что причина этого была просто в том, что раньше не было таких мощных технических средств, как сейчас. Но это не так: ведь Тюмень с начала 60-х годов стала такой богатой, что могла позволить себе любые технические средства, любую «мощь», и любую громкость, какую только хотела. Просто раньше Тюмень такого не хотела. Просто раньше тюменцы разумно относились к работе, и разумно относились к отдыху.

Но, кроме ночных строителей, в Тюмени есть еще и ночные футбольные фанаты. Хотя фанатов в Тюмени было много всегда, но раньше их фанатизм никогда не выливался в ночные безумства. А ведь у футбольных матчей раньше, как и сейчас, была та же привычка оканчиваться глубокой ночью! Но раньше футбольные фанаты, по окончании матчей, не шли «колбаситься» по улицам и будить «спящих лохов», а ложились спать, потому что раньше им нужно было ходить на работу.

Нынешние фанаты малейший выигрыш футболистов начинают праздновать так дико и безумно, как будто наши футболисты стали чемпионами. Но не все горожане- такие большие фанаты футбола, и не все так сильно радуются победам российской команды, а есть среди горожан даже и такие, которые радуются, наоборот, ее проигрышам. И это- те горожане, чьи окна выходят на центральные улицы Тюмени.

Однажды летней ночью, пока футбольные фанаты, в очередной раз, исступленно тряслись перед телевизорами, непосвященные «лохи» использовали ночь для того, чтобы выспаться. И тут вдруг российские футболисты, ни к селу, ни к городу, выиграли, и попали то ли в четверть финала, то ли в полуфинал. Футбольное безумие тут же выскочило из своих квартир, и повалило на улицы. Меня разбудила непередаваемая какофония уличных звуков. Хриплый голос орал по слогам «Рос-си-я-чем-пи-он!», а гудок подвывал вслед каждому его слогу. Гудели еще какие-то гудки, орали какие-то люди, и сигналили какие-то машины. Когда хриплый голос с аккомпанементом удалился, и я попыталась погрузиться в сон, голос явился снова, и начал являться каждые 7-10 минут, вызывая взрывы гудков и криков. Услышав очередное приближение голоса, я выглянула в окно, и увидела проезжающую мимо моего окна машину с торчащим из нее по пояс мужским торсом, исторгающим из себя нечеловеческие вопли. Из машины торчала еще чья-то рука, махающая российским флагом, и старающаяся попасть в резонанс с воплями торса, и другие мужские головы и руки. Вся эта группа исполняла футбольную композицию на максимально доступной их техническим возможностям громкости, а следом за этой группой ехали другие акробатические группы на других машинах. Все они исполняли гудками футбольные марши, а, отбив ладони, просто ложились на руль, и гудели без перерыва.

Первые полчаса я попыталась заснуть. Но заснуть мне не удалось ни через полчаса, ни через час, ни через два часа. Я закрыла все окна, которые были открыты из-за жары, но не уснула и после этого.

Футбольное беснование продолжалось до утра. Утром я поднялась с постели, и пошла, с тяжелой головой, на работу. Я увидела, что в больничных палатах окна тоже были открыты из-за жары. Уснуть же больным, наверняка, в эту ночь не удалось,– также, как и мне.

На работе одна сотрудница, которая раньше казалась мне вменяемой и безопасной, рассказывала коллегам, что ночью она смотрела футбол, а после игры пошла со своими друзьями на Текутьевский бульвар (который находился от нее в другой части города), и гуляла до утра с толпами футбольных фанатов. Она сказала, что на бульваре людей было больше, чем в праздничный день, и что все они кричали, и гудели в гудки.

После этого футбольного случая одна моя знакомая, которая жила в квартире с окнами на центральную улицу, поменяла квартиру, и сказала, что перестала бояться сойти с ума.

Через некоторое время после победы наших футболистов наступил канун футбольного матча между Россией и еще кем-то. Уже с вечера по нашей улице начали мотаться футбольные фанаты, заранее исторгая из себя зверские вопли и футбольные марши. Я ложилась спать с плохими предчувствиями, потому что матч должен был закончиться глубокой ночью. Как же я была благодарна футбольному богу за то, что он не дал выиграть нашим футболистам!

В Бад Райхенхалле футбольный фанатизм тоже был, но выглядел он совершенно по-другому. Бадрайхенхалльцы тоже любили собираться вместе, и смотреть футбол вместе, но последствия от их собраний были совершенно другими, чем в Тюмени.

Однажды с балкона своего гостиничного номера я увидела, как на улицу рядом с баром был выставлен телевизор, и вокруг него собрались футбольные болельщики. Болельщики шумели и кричали, но не пользовались гудками. После окончания игры они некоторое время потусовались, но в одиннадцать часов вечера разошлись, и больше не приходили. Я спокойно проспала ночь при открытом окне. Может быть, Германия в тот раз и не выиграла, я не знаю, но, даже если бы и выиграла, то мне, по каким-то неуловимым признакам, вдруг показалось, что такого «балдежа», как в Тюмени, в Бад Райхенхалле все равно бы не было.

Но футбол в Тюмени все-таки бывает не каждый день, а смартфонщики смартфонят- каждый. И больше всего смартфонщиков смартфонит под моими окнами. Причем, под мои окна ходят не только местные смартфонщики, но и посторонние, которые в нашем доме даже не живут,– наш дом кажется им, в чем-то, удобнее, чем их собственный.

В 5-6 часов утра под мои окна приходят смартфонщики- собачники. Они встают на отмостку под домом, и начинают трепаться по телефонам, и наблюдать, как собаки справляют свою нужду,– тут же, под окнами. Трудно представить, какие абоненты соглашаются болтать с собачниками в 5-6 часов утра, но собачники где-то таких находят. К 9-и утра под моими окнами собирается уже много людей к открытию заведений, расположенных на первом этаже. Они галдят, бубнят по телефонам, и сплетничают между собой. После открытия заведений галдеж немного затихает, а потом снова возобновляется, и продолжается вплоть до закрытия заведений.

С наступлением темноты под мои окна снова приходят собачники, и начинают громко бегать со своими собаками.

Затем под мои окна приходят пьяницы из соседнего «бухер-хауса», и начинают издавать нечленораздельные крики и исполнять куплеты песен.

Читатели, наверняка, тут же скажут: можно же поменять квартиру, или переехать в загородный дом! Уверяю вас, это не поможет! В других домах живут точно такие же смартфонщики, а в загородных домах живут не только смартфонщики, но и радиоманы, из-за которых тишины за городом бывает еще меньше, чем в городе. Когда у меня была дача, то на даче я слушала совершенно не пение птичек, а громкое соседское радио, которое с девяти утра до часу ночи мололо всякую чушь и пело всякую попсу,– от которой голова пухла, а птички в ужасе разлетались. Как только одни соседи радио выключали, другие тут же его включали. Домой с дачи я всегда приезжала с больной головой и с мыслями о том, что городской шум, по сравнению с дачным, все-таки несколько терпимее.

В Бад Райхенхалле горожане громкую музыку и радио никогда не включали. Днем в городе никто даже громко не разговаривал, потому что пациенты городских клиник нуждались в тишине, а горожане им эту тишину старались обеспечивать. Вечером же в Бад Райхенхалле на улицах вообще некому было разговаривать, кроме русских и китайских туристов, потому что сами баварцы вечером по улицам не ходили. Хотя русские и китайские туристы и любили громко поговорить, но они были не настолько многочисленны, чтобы создавать кому-то проблемы. Зато в окрестностях города было слышно пение птиц, шум деревьев, и звуки бегущей воды, и не было слышно никакой музыки, и никакого радио. Никаких искусственных звуков не доносилось ни от загородных домов, ни от проходящих туристов.

Мой отель был расположен недалеко от городской больницы, но сирену «скорой помощи» я слышала всего пару раз, несмотря на то, что больница была очень большой. Больница имела еще и свой собственный вертолет, но шума вертолета я не слышала ни разу. Баварская медицина умела обходиться без ненужного шума, а баварские чиновники умели заботиться о здоровье городских жителей.

Но нужно сказать еще и о бытовом шуме. Тюменскому бытовому шуму можно было бы посвятить целый триллер, но постараюсь написать коротко.

Ночной и утренний ремонт, драки, крики, топот, грохот являются в нашем доме нормой, и не имеют для дебоширов никаких последствий. Для того, чтобы привлечь нарушителей к ответственности, нужны подписи нескольких жильцов, а нескольких не находится никогда.

Если в Тюмени введут закон о тишине в дневные часы, то он будет работать именно на дебоширов, и позволит им хорошо высыпаться днем, чтобы еще сильнее мешать соседям ночью. Поясню это на примере моих соседей-стариков, называющих себя инвалидами.

Инвалидность в моей квартире начинается в 6 утра, когда я просыпаюсь от сатанинского бега над моей головой, и от дребезжания люстры. Бег и дребезжание продолжается часа два-три, а потом постепенно затихает. По мере того, как утро переходит в день, бег начинает ослабевать, а затем, посреди дня, прекращается, когда старики укладываются спать. Вечером старики просыпаются, и начинают заниматься шумными хозяйственными делами, и громко скандалить друг с другом. Когда у стариков бывают гости, то из их квартиры доносятся громкие политические споры, которые, обычно, заканчиваются ревом: «куда из страны уходят миллиарды?», и бешеным стуком стула в мой потолок. Когда у соседей не оказывается ни гостей, ни претензий к стране и друг к другу, то они начинают заниматься бегом, прыганьем, хлопаньем дверьми, киданием кастрюль, передвиганием мебели, швырянием тяжелых предметов об пол, или, даже, опрокидыванием шкафов. Этого занятия старикам хватает до часу, а иногда и до 4-х часов утра. Во время карантина эти занятия стали у стариков еще громче, продолжительнее и многообразнее. И старческая самоизоляция вылилась у них в круглосуточное квартиротрясение, которое перешло в хроническую форму.

В Бад Райхенхалле бытового шума не было. Зато там можно было встретить противоположных персонажей, таких, которые впадали в истерику от обыденных звуков, шумом не являющихся. Однажды в отеле, когда я включила электроприбор в девять часов вечера, ко мне в дверь постучала дама с какими-то невнятными претензиями. Я спросила, в каком номере она жила, и она показала рукой на другой конец коридора. Хотя в Германии и существует правило, запрещающее включать электроприборы ночью, но оно действует после десяти часов вечера, и не распространяется на отели. Поэтому я так и не поняла, чего эта дама от меня добивалась. Но такая дама встретилась мне только один раз: больше таких мне никогда не попадалось.

На улицах Бад Райхенхаллля и в общественных местах музыкального шума, как я уже отмечала, не было. Радио в Бад Райхенхалле можно было услышать только в торговых центрах, но и там оно играло что-то приятное, тихое и умиротворяющее. Местные меломаны слушали музыку только в наушниках, и не доставляли окружающим проблем ни в общественном транспорте, ни на улицах. Причем, даже наушники в Баварии были не такие, как в Тюмени: они прочно изолировали слушающих от окружающих, и не издавали противного свиристения. В парках и оздоровительных центрах музыкального шума тоже не было, и не было никаких резких звуков: ни криков людей, ни телефонных разговоров, ни верещания гаджетов, ни тарахтения шумных игрушек. Уличные музыканты исполняли только живую музыку, и никогда не пользовались электронными усилителями. Да и улица, на которой играли музыканты, была в городе всего одна. Да и музыка у музыкантов была приятной и мелодичной. Поэтому прохожие от музыкантов не шарахались, а, напротив, подходили к ним поближе, и их слушали.

Кофейни в Бад Райхенхалле работали так тихо, что не создавали никакого эха, и никакого отражения звуков от городских стен и от костелов. Костелы тоже работали очень тихо, и не транслировали богослужения на улицу. Из костелов доносился только приятный мелодичный звон курантов.

Все звуки в Бад Райхенхалле были очаровательными. Ни один из них не вызывал стресса, но каждый способствовал отдыху, оздоровлению, и восстановлению поврежденных рецепторов.

Друг человека по-тюменски

– «здесь слишком много собак. Зачем они?»

– «Наверное, у них есть время, чтобы уделять его животным. Наиболее восторженными любителями собак иногда бывают одинокие неврастеники или обиженные чем-то люди. Для них привязанность собаки служит опорой, как бы убеждая их, что и они для кого-то высшие существа.»

И.Ефремов «Час быка»

В Тюмени собака- это священное животное, задевать которое не разрешено ни полиции, ни городским службам, ни добропорядочным горожанам. В отличие от Индии, где священные животные тихо ходят по улицам, не причиняя окружающим людям проблем, за исключение того, что оставляют после себя навозные кучи, в Тюмени священные животные объединяются в бандитские формирования и нападают на людей.

Собаки, бродячие и домашние, наполняют всю Тюмень. Они валяются на тротуарах, грызутся в общественных местах отдыха, ходят за прохожими и нюхают их ноги, гоняются с лаем за велосипедистами, кидаются на маленьких детей, и совокупляются на автобусных остановках. Для отправления своих половых инстинктов собаки выбирают такие места, где побольше людей,– чем больше людей, тем им приятнее.

На улицах Тюмени разыгрываюся сцены, на которые слабонервным лучше не смотреть: сюсюкающая бабушка подносит крохотного внучка к носу страшной облезлой дворняги; пенсионерка кормит рычащую тварь на детской площадке, приблудные собаки кидаются на прихожан перед входом в церковь; маленькие дети гуляют по собачьему навозу и трогают его руками.

Одна жилица нашего дома собирает в нашем дворе бродячих собак, и кормит. Она раскладывает объедки для собак во дворе, а корм для кошек рассовывает в подвальные окна домов: не только нашего, но и всех близлежащих. Тараканы с объедков ползут к соседям, а из подвальных окон тараканы ползут в квартиры тех людей, которые живут от этой собачницы далеко, и о ее миссии даже не подозревают. Ни разу никто ее за это не оштрафовал: для штрафа нужно составить коллективное заявление, а ни один тюменец никогда в жизни такое подписывать не станет.

Однажды в сквере меня покусала стая бродячих собак. Стая жила где-то в другом месте, наверное, в гаражах, а в сквер прибегала кормиться из рук добродетельных старушек. Хотя тюменские собачники кричат во всех официальных инстанциях, что собаки на людей без причины не нападают, а если и нападают, то только с целью защиты, но я, вопреки их утверждениям, на собак не нападала, и их не дразнила. Я вообще их не видела, пока не почувствовала зубы на своей ноге. Меня спасло только то, что у меня была сумка на длинной ручке, я начала ею махать, и отогнала собак от себя. Когда после этого я пошла на прием к травматологу, то врач сказал, что из этого сквера к нему постоянно поступали покусанные люди, в том числе, и маленькие дети.

Раньше я часто ездила в отпуск за границу. Я побывала во многих европейских странах, и мне везде нравилось, и везде со мной обращались хорошо- везде, кроме Румынии. Румыния в отношении собаководства была копией Тюмени.

Румыния напоминала мне еще сюжет одного популярного фильма, в котором главный герой гоняется за своей девушкой по всей Европе, переезжая из страны в страну, и попутно наслаждается красивыми ландшафтами, приятным обществом, и дружелюбием местных жителей. Но как только он въезжает в страну бывшего соцлагеря, то красивый ландшафт и приветливость местных жителей моментально исчезают. Героя тут же окружают рычащие собаки, злые люди, горы мусора, и мерзкие тряпки, свисающие с балконов (взаимосвязь вещей прослежена невероятно точно).

В бухарестском парке была огромная, удобная, великолепно оборудованная собачья площадка. Но, когда я пошла погулять в парк, то оказалось, что собаки и их владельцы собрались не на своей площадке, а перед входом в парк. Гуляющие люди были вынуждены проходить сквозь собачий строй, и лавировать между собаками. Хозяева равнодушно на них смотрели, и не делали никаких попыток посторониться.

Перед нашим отелем тоже болталось огромное количество собак, только грязных и беспризорных. Гид рассказал нам городскую легенду о том, что однажды ночью бродячие собаки загрызли и съели японского туриста. Думаю, что доля правды в этом была.

Из отеля в Бухаресте мы переехали в отель в горах. Утром я вышла прогуляться, не представляя, что меня ожидает. Рядом с рестораном мне навстречу вышли две огромные собаки, похожие на хаски, только в два раза крупнее. Они встали лапами мне на плечи, и повалили меня на землю. Вываляв в пыли, они меня отпустили. Позже в «интернете» я выяснила, что это были волкособы- помесь волка и собаки. Я вышла с территории отеля на проселочную дорогу. Как только я там появилась, изо всех огородов на дорогу начали выскакивать озверелые собаки, и пытаться меня покусать. Тогда я свернула на дорогу, которая имела указатель «для туристов». Но оказалось, что на этой дороге туристов ждали еще меньше, чем в нашем отеле и в соседнем поселке. Собаки в еще большем количестве повылезали на дорогу из-под заборов, и начали преследовать меня еще агрессивнее. Хозяева собак, копающиеся в своих огородах, флегматично на меня смотрели, и не звали собак обратно в свои огороды. Стоящая рядом с огородами табличка несла на себе не только надписи о том, что эта дорога предназначена для туристов, но даже графическое изображение туриста, на тот случай, если местные жители не умели читать. Но жители табличку игнорировали.

После этого я никогда больше не ездила в Румынию. Но с Тюменью я, к сожалению, не могу поступить так же, как с Румынией.

В Тюмени тоже есть огромные обустроенные «собачьи площадки», и на «собачьих площадках» тоже нет ни одной собаки. Ходить в Тюмени вечером в парки и скверы так же опасно, как и в Румынии.

Беспризорных собак в Тюмени так же много, как и в Румынии. Борются с ними так же «успешно». Изредка по Тюмени проезжает машина с ловцами, чтобы отвезти бродячих собак к ветеринару на кастрацию. Такую машину еще издали замечают пенсионерки, которые кормят собак домашней едой, и молодежь, которая кормит собак объедками из ресторанов. Все доброхоты тут же бегут в собачье логово, и разгоняют своих подопечных. После этого ловцы уезжают несолоно-хлебавши, а собаки продолжают беспрепятственно плодиться, кусаться и распространять заразу.

Домашние собаки в Тюмени еще хуже диких.

В Тюмени собака живет в каждой второй квартире, причем горожане отдают предпочтение не комнатным, а крупным и бойцовым породам.

Все тюменцы любят жаловаться на нехватку денег, но при этом тратят огромные деньги на покупку, содержание и ветеринарное обслуживание собак, которые живут вместе с ними в квартирах. Когда мне какой-нибудь земляк жалуется на маленькую пенсию, я всегда спрашиваю, сколько у него собак. Обычно оказывается, что у него или две собаки, или одна собака и несколько кошек, или внук и внуков автомобиль, и на всех на них его пенсии прекрасно хватает.

Тюменские собачники заводят собак по разным причинам, но ни одна из них не является уважительной.

Тюменские родители убеждены, что маленькие дети «должны расти с собаками». Хотя в человеческом обществе принято, чтобы дети росли с людьми, но у тюменцев есть на это свое мнение. Любой психолог, если бы тюменские мамочки приучились обращаться к психологам вместо кинологов, сразу бы им объяснил, что, их детям не хватает человеческого внимания, и что родителям нужно побольше с ребенком играть и разговаривать. Но тюменские родители играть и разговаривать со своими детьми не любят. Они перекладывают эту миссию на собак. Такое воспитание быстро дает свои плоды, и тюменские дети все чаще начинают смахивать повадками на собак.

Некоторые родители покупают ребенку собаку из-за того, что их ребенка обижают и дразнят сверстники, но этим только усиливают его проблемы. Ребенок, привыкнув к тому, что он является авторитетом для собак, но не является авторитетом для людей, вырастает еще более социально-неадаптированным, и не может ни создать полноценную семью, ни отстоять свои права, ни преуспеть в профессиональной деятельности.

К тому же, детям собаки быстро надоедают, они отказываются за ними ухаживать, и родители вынуждены вместо них выгуливать, кормить и убирать за собаками. Такие родители- это собачники поневоле,– самая унылая разновидность собачников.

Кинологи и председатель общества защиты собак- это самые авторитетные лица не только в деле воспитания детей, но и во всех остальных сферах тюменской жизни. Их влияние ощущается и на поведении взрослых собачников, например, тюменских мужчин.

Тюменские мужчины часто заводят собак для того, чтобы с их помощью создавать видимость нахождения «при деле». Многие тюменские мужчины в рабочее время, когда все порядочные люди работают, занимаются тем, что пасут, кормят и чешут своих собак, вместо того, чтобы выполнять семейно-общественно-полезные дела. И у них для этого есть оправдания, потому что тюменские авторитеты хорошо им разъяснили, что уход за собаками- это полезное и достойное мужчин занятие.

Еще одна разновидность собачников- это мизантропы. Таким людям приятнее общаться с собаками, чем с существами своего вида. Они требуют от людей проявлять предупредительность и почтительность к своим собакам: уступать дорогу, позволять собакам себя обнюхивать, облаивать, прыгать на себя, пачкать себя грязными лапами, и т.п.

Еще одна категория собачников- это люди, возлагающие на собак миссию сохранения своего здоровья. Они не могут мотивировать себя на то, чтобы выйти из дома и прогуляться по улице самостоятельно, им обязательно нужна для этого собака. Такие собачники выходят из дому только по собачьей нужде.

Все эти категории собачников нуждаются не в собаках, а в трудотерапии и в консультации психолога. Крайне несправедливо, что с психологическими проблемами таких людей приходится сталкиваться не специалистам, а ни в чем неповинным добропорядочным горожанам.

В Тюмени с собакой принято есть из одной тарелки и спать в одной постели, выгуливать ее в тех местах, которые предназначены для детей, стариков и инвалидов, и тратить на собаку последние деньги. С собакой также принято ходить по магазинам, и облаивать там покупателей. С помощью собаки принято запугивать мирных людей.

Несмотря на облагораживающее влияние «собачатины», количество психологических проблем у собачников гораздо больше, чем, например, у фелинологов, сенполистов или аквариумистов. Владельцы собак очень агрессивны, и, чем дольше общаются с собаками, тем больше становятся на них похожими. Я наблюдала однажды, как моя приятельница, тихая, казалось бы, интеллигентная женщина, неузнаваемо изменилась, выведя на прогулку свою собаку. Собака подбежала к девушке, сидящей на скамейке, и начала царапать ей ноги. Девушка оттолкнула собаку ногой, а моя приятельница заорала на девушку таким голосом, которого я доселе у нее никогда не слышала, и не хотела бы слышать в дальнейшем.

Однажды я мирно сидела на городской скамейке, и вдруг сзади меня раздалось оглушительное рявканье. Я сильно испугалась, а хозяйка собаки, вместо того, чтобы извиниться и взять собаку на поводок, начала обзывать меня «гегемоном» и кричать, что у ее собаки есть конституционные права, но зато нет никаких обязанностей передо мной и другими отдыхающими людьми.

В другой раз собачища, ростом с теленка , прыгнула на меня у входа в парк. Я закричала от ужаса, а хозяйка заорала на меня, что я пугаю ее собаку (!!!).

В городском лесопарке пенсионеры гулять боятся. Из кустов на них выскакивает множество собак, которые на них лают, рычат, кладут лапы им на плечи, сбивают с ног, хватают их за брюки. Собаки обнюхивают им ноги и пачкают своими слюнями их одежду. А некоторые собаки лезут обнюхивать у прохожих и другие места, как это принято у собак, но не принято у людей. Хозяева собак с интересом за этим наблюдают.

Многие тюменцы боятся гулять по тюменской набережной и водить туда своих детей, потому что по набережной носится огромное количество собак без поводков и намордников.

Однажды у городского озера, где люди купались и ловили рыбу, гуляла огромная зверюга, без поводка и намордника. Когда отдыхающие начали проявлять беспокойство и возражать, хозяин собаки начал кричать «фас». После этого озеро перешло полностью во владение одного собачника. Таким образом собачники обращаются с мирными людьми во всех общественных местах.

Мою пожилую соседску собака не пускала в ее собственную квартиру. Женщине было плохо с сердцем.

В последнее время тюменцы стали чаще заводить комнатных и охотничьих собак, но и таких собак они продолжают воспитывать в духе ненависти и отвращения к людям. А бессобачные тюменцы по-прежнему не любят, чтобы на них лаяли и хватали за ноги, будь это даже маленькие собаки.

В Тюмени даже таксы кидаются на людей, и пытаются их съесть. Даже карликовые пинчеры охотятся за чужими лодыжками, а дома устраивают такой лай, что их слышно на несколько этажей.

В нашем доме круглосуточно слышится лай собаки, которая живет в протезном предприятии. А по ночам мы слушаем еще и ее вой.

Однажды на остановке со мной вступила в разговор бабушка маленького мальчика. Она со смехом рассказала, что их домашняя собака искусала внуку всю попу. Я не поняла, что здесь смешного, а бабушка со смехом показала мне шрам у мальчика под глазом, от укуса собаки. Я опять не поняла причины веселья, и спросила, не боится ли она, что ее внук лишится глаза. Она с тем же смехом отвечала, что не боится, и что мальчик сам виноват в том, что собака его укусила. Любая нетюменская бабушка стала бы защищать мальчика, а не собаку, даже если мальчик сам виноват. Но в Тюмени собаки важнее мальчиков.

Те собаки, которые от природы обладают беззлобным нравом, воспитываются хозяевами тоже очень плохо. Такие собаки, хотя и не кусаются, но доставляют неприятности своим назойливым приставанием. В летние дни, когда тюменцы отдыхают рядом с водоемами, собаки топчутся по одеялам отдыхающих грязными лапами, стряхивают воду на людей, а их хозяева делают при этом отдыхающим людям замечания. Когда я во время прогулки присаживаюсь на лавочку, рядом со мной зачастую водружается пенсионерка с двумя большими собаками, которые начинают тереться об меня своими боками. Хозяйка с умилением за своими питомцами наблюдает, и отказывается увести собак от меня подальше.

Одна известная целительница по центральному телевидению утверждала, что в семьях, где есть собаки, члены семьи между собой постоянно «собачатся». Причем, она говорила не о волкодавах, а о маленьких комнатных собачках.– По моим наблюдениям, она совершенно права.

Во всех народных традициях собака считается синонимом неблагонравия. Например, в мусульманской традиции собак считают «грязными». У мусульман принято выливать воду для омовения, если ее коснулась собака, зато можно пользоваться водой после кошек. А сосуд, из которого пила собака, моют до семи раз. Но тюменские собачники внимания на чувства мусульман не обращают, несмотря на то, что мусульмане составляют большую часть тюменского населения.

В связи с этим я вспоминаю день рождения у моей «интеллигентной» приятельницы. Хозяйская собака, привыкшая, чтобы ей во всем потакали, и хозяйка, привыкшая во всем ей угождать, предоставили гостям, сидящим за столом, наблюдать, как собака лезла слюнявой мордой во все стоящие на столе тарелки. Гости не решались оттолкнуть собаку от стола, и молчали. Одна гостья решила собаке помочь. Она заметила, что собака не может дотянуться до колбасы, взяла кусок, и сунула его в мокрую собачью пасть, затем взяла мокрыми руками следующий кусок с общей тарелки, и снова сунула его в собачью пасть. Собака облизала ее пальцы. После этого гости перестали посещать этот дом.

Я перестала ходить в этот дом после другого случая, хотя из-за той же собаки. Однажды я прилегла отдохнуть на хозяйский диван, а собака прыгнула мне на голову. Я ее столкнула, а хозяйка начала причитать, что бедной собаке в своем доме совсем нет места. После этого я навсегда освободила диван для собаки.

В Баварии собаки вели себя совершенно по-другому. В Бад Райхенхалле собак было очень много, но они составляли такую неназойливую часть городской среды, и так замечательно никому не мешали, что я почти что полюбила собак. В Бад Райхенхалле водились собаки исключительно мирных пород, охотничьих и декоративных. По характеру баварские собаки были очень спокойными, сдержанными, и доброжелательными. Они всегда знали свое место, никогда не лезли в «гегемоны», не нюхали людей, не рычали и не рявкали. Бродячих собак на улицах города не было в принципе, а домашние собаки прилично гуляли на поводках рядом со своими хозяевами. Баварские собачники были воспитаны еще лучше, чем собаки. Стоило какому-нибудь псу гавкнуть на прохожего, как хозяин тут же пугался, принимался пса стыдить, и тот понимающе умолкал. В Тюмени же все происходит с точностью до-наоборот: прохожий пугается, хозяин орет на прохожего, что тот- *****тый, а пес продолжает делать то, что он делал: лаять, нападать, или приставать.

По тротуарам в Баварии можно было ходить совершенно спокойно, не вляпываясь в собачий навоз. Более того- можно было совершенно безопасно гулять по газонам с мягкой альпийской травкой в маргаритках и примулах, и выходить оттуда без липких ингредиентов на подошвах. Можно было даже полежать на этой травке,– благо, это было разрешено.

Мне приятно было гулять по баварским горам и по лесам, и наслаждаться природными звуками. Мне не приходилось, как в Тюмени, вздрагивать от собачьего рычания, и отбиваться от собак и собачников. Часто я гуляла совершенно одна, и на меня ни разу не напали и не облаяли ни двуногие, ни четвероногие, ни двухколесные (по поводу последних: в Баварии велосипедисты никогда не орут дебильным голосом: «дорогу!», а самостоятельно объезжают пешеходов).

Оказывается, собака может быть и другом человека, когда ей попадется вменяемый человек.

Но и человек должен быть другом собаки. Ни один порядочный хозяин никогда не выбросит собаку, если она заболела или надоела его ребенку. Немцу такое даже в голову никогда не прийдет, зато тюменцу- приходит, и даже очень.

На перекрестке перед моим домом какой-то иногородний водитель оставил свою собаку. Собака несколько дней бегала вокруг перекрестка и выла, а потом куда-то исчезла.

Многие тюменские собачники- это большие «позитивисты». Заводя собаку, они думают только о том, что собака будет их развлекать, но никогда не думают о том, что собака когда-нибудь заболеет и умрет. Собаководческий «позитивизм» никогда не «опускается» до того, чтобы рассчитать свои расходы, в том числе, и расходы на лечение и усыпление собаки. Усыпить собаку стоит 4000 руб., а выбросить ее- ничего не стоит. Поэтому тюменский собачник «позитивно» бросает собаку в незнакомом месте, и уезжает.

Баварец же, напрочь лишенный «позитивизма», еще в щенячьем собачьем возрасте прекрасно понимает, что он должен предусматривать расходы на лечение собаки, и думать о том, что его собака когда-нибудь одряхлеет, и что тогда хозяин должен будет заботиться о старой собаке.

Баварская любовь к собакам означает уважение к людям, с которыми сталкивается их собака, пока она молода, и заботу о старой собаке.

Тюменская любовь к собакам означает ненависть к людям до такой степени, что, пока собака молода, собачьи потребности не идут ни в какое сравнение ни со здоровьем маленьких детей, ни с самочувствием пожилых людей, ни с санитарными нормами. Зато со старыми собаками тюменцы обращаются сурово: в «лучшем случае» отправляют их в деревню, а в худшем- сами понимаете.

В Тюмени бывает много иностранных гостей, в том числе, и немецких. Таких гостей принято водить по «культурным» тюменским местам. Но немцев тюменская «культура» совершенно не прельщает. Немцы обращают внимание не на внешнюю сторону вещей, а на практическое их содержание. В частности, по поведению собак и собачников немцы самостоятельно и точно определяют уровень культуры и законности во всем городе.

Городская больница

Моя баварская знакомая сказала, что мне будет интересно посмотреть бад-райхенхалльскую больницу, куда можно было войти беспрепятственно. Она сказала, что, когда ей бывает грустно по вечерам, она ходит в больницу, и гуляет по ее коридорам.

Мне было непонятно, как можно по своей воле пойти в больницу, да еще и выйти из нее с положительными эмоциями, поэтому я попросила меня туда отвести.

Мое знакомство с «лучшей» больницей «лучшего города Земли» положительных эмоциий у меня не вызвало.

В тюменскую больницу я ходила к своей маме. Как бы я ни торопилась, мне нужно было вспомнить, что нужно остановиться рядом с больничным киоском, и купить бахилы для себя, и средства ухода для мамы. Родственникам больных вменялось покупать чертову уйму вещей за свой счет, хотя, теоретически, все это должно было предоставляться в больнице бесплатно. Однажды медсестра в мамином отделении отказалась дать мне даже марлевый тампон, и отправила меня покупать тампон на первый этаж.

Войти к маме можно было, только выполнив многочисленные входные ритуалы. Нужно было одеть бахилы, раздеться в гардеробе, показать пропуск вахтеру, который сидел перед вертушкой, доказать ему, что пропуск- не поддельный, ответить на подозрительные вопросы, протиснуться через вертушку, миновать коридор, и долго дожидаться лифта, который поднимал меня на мамин этаж.

В мамином отделении медперсонала было много, но весь он был занят какими-то непонятными для непосвященных делами. Напротив маминой палаты, в одиночной палате, лежала бабушка, к которой родственики не приходили. Она кричала на весь коридор, и звала медсестру. Медсестры и санитарки пробегали мимо палаты бодрой рысью, и к бабушке не заходили. Вскоре из этой палаты вывезли накрытые простыней носилки.

Когда маму перевели из реанимации в общую палату, я наняла за большие деньги медсестру, чтобы та посидела с мамой ночью. Утром соседки по маминой палате сказали, что медсестра к маме даже не подходила.

Что касается маминого врача, то описать ее – никаких слов не хватит.

Бадрайхенхалльская больница располагалась в тихом зеленом месте. На вертолетной площадке стоял вертолет. Вокруг здания росли высокие деревья, и лежали ухоженные зеленые газоны.

Забора в больнице не было. Но местные автомобилисты не спешили этим воспользоваться, чтобы завладеть ровными, идеально подходящими для парковки машин газонами. Мало того, что газоны были ровными, но были они еще и затененными соблазнительной древесной тенью, могущей создать в автомобильном салоне приятную прохладу. Но, тем не менее, газоны стояли пустыми.

(А как приятно было бы въехать на чистую травку, незагаженную предыдущими посетителями, распахнуть дверцы, вытащить пачку чипсов и банку пивка, закурить сигарету, врубить матерный рэп, вывалить наружу ноги, и «побалдеть» так, чтобы никто впоследствии не усомнился, что «здесь был Вася». Для полноты ощущений можно было бы написать на чистой стене похабное слово, и порадоваться тому, что жизнь удалась…Эх, вы, бестолковые немцы! Ничего-то вы в жизни не понимаете!)