Платформа быстро опустела; остались только Павел, человекоподобная куча у щербатой лестницы и осенний ветерок – ленивый и коварный, как старая, знающая все твои секреты (а потому невыносимая) жена.
Затуманился светом фонарь. Пока спираль не засветилась в полную силу, этот лампион более всего напоминал кошачье око. Павел зачарованно вглядывался в его нутро, покуда глазам ни стало больно.
"Чёрт меня подери, – возникла мысль, – а мир-то сгинул. Свалился в Тартарары".
И действительно, от сумерек и тумана могло показаться, что Белого света больше нет. Осталось метров пятьдесят рельсов (обрывок из ниоткуда в никуда), нищий, дремавший над алюминиевой миской, фонарь у пивного ларька и алкашик, безнадёжно вымаливающий у продавщицы кружку прокисшего пива.
– Эй! Братишка!
От неожиданности Павел вздрогнул. Оказалось, что калика не спал, а просто выжидал, когда "клиент" окажется в пределах досягаемости, и теперь протягивал миску дряблой, давно немытой рукой. Второй руки – судя по пустому, заправленному внутрь пиджака рукаву – у него не было.
В глаза бросились грязные длинные ногти, и Павел брезгливо покачал головой, давая понять, что жертвовать не собирается.
– Ну и пошел ты… – калека кратко обозначил точку назначения. Причём сделал это в двух гендерно-противоположных плоскостях-направлениях.
Можно было ответить чем-то обидным (обычно, Павел так и поступал), но сегодня не было настроения. Правильнее сказать, настроение было диаметрально противоположным.
"Я уже там, дружище. – Павел тряхнул головой. – Куда ты меня послал".
Он погремел в кармане мелочью, зацепил несколько монет и наклонился опустить их в миску.
В это мгновение произошло нечто странное. Вместо того чтобы принять монеты, миска дёрнулась, взлетела вверх, выбрасывая из своего чрева остальные медяки. Кругляки побежали по асфальту, весело звеня и подпрыгивая.
Павел удивлённо поднял голову и упёрся взглядом в алую розу, что распускалась на груди у нищего. В центре большого сочного лепестка зияла маленькая чёрная точка, из этого глазка с противным звуком выплёскивались пузыри и брызги.
"Лёгкое пробило, – отрешённо подумал Павел и подивился своему хладнокровию. – Допрыгался убогий".
Нищий поднял руку, ткнул пальцем в темноту и хотел что-то произнести, однако слов не получилось. Кровь хлынула изо рта потоком, покрывая асфальт, и медяки и Пашкины ботинки.
Зрелище было настолько неожиданным (в самом страшном смысле этого слова), что Павел замер в ступоре.
Первым очнулся ветерок – пробежал по макушкам берёз, зашумел листвой, фонарь согласно качнул головой, и монеты ответили мистическим ало-жёлтым отблеском.
Павел подумал об Индии, о богине Кали и её грозных слугах: "Золото в крови". Мистический бред последних дней приобретал реальные очертания. Некролог больше не казался дурацкой шуткой.
– Закуривай!
Капитан толкнул по столу пачку "Кэмэла" (зажигалка лежала поверх коробочки), и Павел подумал, что он совсем не похож на милиционера – "в смысле, на полицейского", – а если убрать погоны и форму, то и вовсе остаётся мужик средних лет, с рыжими волосами, носом картошкой и безбровыми белёсыми глазами-бусинками.
"Ему бы домовёнка Кузю играть. В детском театре… Кузя в ТЮЗе…"
Мысль получилась смешной, но Павел испугался этой крамолы до чёртиков. Он сидел на жестком металлическом стуле, прикрученном к полу, руки его были измазаны чёрной краской (снимали отпечатки пальцев), а ботинки покрывала жуткая корка – смесь крови и пыли.
Вид грязных ботинок угнетал более всего.
"Что если убийство повесят на меня?" – от такого предположения по спине пробежали мурашки и кожа на затылке заиндевела.
Дрожащими руками Павел вытащил сигарету, затянулся и тут же закашлялся.
– Не куришь, – заключил капитан. – Так я и думал.
Фраза была произнесена с финальной, подчёркивающей интонацией. Будто до этого момента полицейский ещё допускал возможность поверить Пашке, но теперь окончательно в нём разочаровался.
Приказал: – Рассказывай!
Павел развёл руками, как бы спрашивая: "О чём?", в тоже время, понимая глупость такого вопроса.
– Не знаешь с чего начать, – помог капитан, – начинай в хронологическом порядке. Подробно.
Павел рассказал, что ему двадцать шесть лет, что он живёт в "сталинке" вместе с бабушкой, на проспекте Луначарского: "Второй подъезд… ближайший к мусорке, там ещё лужа". Нигде не замечен, и ни к чему не привлекался. "В смысле, не находился под следствием", – капитан кивнул, что понимает и Павел продолжил.
Учился хорошо, на четвёрки и пятёрки… После школы поступил в институт… аграрный – там меньше конкурс. После института пошел на курсы по информатике и программированию. Успешно окончил.
– Теперь работаю фрилансером в газете. Не женат. Вредных привычек не имею.
– Чем работаешь? – уточнил капитан.
– Фрилансером. Это внештатный корреспондент, по-английски.
– Что за газета?
– Интернет-издание, – ответил Павел и почему-то покраснел.
– Название у него есть?
– Есть.
Сигарета догорела до половины, серый столбик пепла обвалился в пепельницу без малейшего звука.
– "Вечерняя молва", – сказал Павел. – Название такое. А я веду колонку: "Утки пролетели".
Полицейский эмоционально кивнул. Сказал, что сам потомственный охотник и уважает это дело "до чрезвычайности":
– На тягу выбираюсь редко… к сожалению. Да и вообще… – махнул рукой, словно бы говоря, что времени не хватает даже на самые простые дела, типа поиграть с ребёнком или сходить с женою в кино. Какая уж тут охота?
В этой микроскопической откровенности Павел усмотрел лучик света, призрачную для себя надежду:
– А я? – спросил он. – Что будет со мной? Я же не виноват!
От волнения ладони вспотели, стало жарко. Ворот рубахи прилип к шее.
– Перебздел? – с каким-то злым задором осведомился капитан и ухмыльнулся. – Наложил в порты, Матроскин? Вижу, что перебздел.
Он походил в эту минуту на нянечку в детском саду, которая воспитывает-издевается над шкодливым питомцем.
– Да я же… как на духу! – пролепетал Павел и прижал ладони к груди. – Я же… чистосердечно всё рассказал!
– Понимаю. Повезло тебе парень: на пивном ларьке оказалась камера, она тебя уголком зацепила. – Капитан налил из графина воды, жестом предложил Паше. – На руках у тебя нет пороха, и нет следов пороховых газов на убитом, значит, стреляли издалека.
Некоторое время капитан молчал, и Павел решил, что настал удобный момент, чтобы рассказать о своей… проблеме.
– Кажется, я знаю кто убийца.
– Да? – капитан вскинул свои едва заметные брови. – И кто же?
– Дело вот в чём. Я работаю в издательстве, пишу разного рода заметки. – Павел заговорил очень быстро, словно боясь, что его остановят и не дадут рассказать важное. – Работа не очень прибыльная, но она мне нравится. Так вот, позавчера в сети появился мой некролог…
– Ты написал? – уточнил капитан.
– Да нет же! – рассердился Павел. – Кто-то написал некролог для меня, будто я умер. Я посчитал это глупой шуткой… чепухой, случайным совпадением, а вот сегодня…
– Хочешь сказать, пытались убить тебя? – заинтересовался капитан.
– А какой смысл убивать нищего? – вопросом ответил Павел.
– Тут ты прав.
Капитан задумался. Спросил, есть ли у Павла враги.
– Кто-то желает твоей смерти? Может ты насолил кому? Какие будут соображения?
"Враги… вра-ги", – мысленно проговорил Павел, разделяя неприятное слово на слоги.
Два месяца назад Павел поругался с Носковым. Носков курировал в "Молве" светскую хронику, считался вхожим в тусовки самого высокого полёта. Но конфликт получился не из-за работы. Носков нелестно высказался о Пенелопе Крус, назвав её старой усохшей мумией, которой давно пора на покой. Пашка актрису обожал и потребовал объяснений, и даже хлопнул Носкова по физиономии, удивив сей эскападой коллег и самого Носкова.
– Сильно обиделся? – спросил капитан. – Мог выстрелить?
– Едва ли, – ответил Павел с разочарованием в голосе. – Трепач он. Трепач и позёр. Но не более.
– Ценная информация. – Капитан посмотрел на часы, давая понять, что напрасно тратит время.
Была ещё Азиза Ветлицкая – ничтожнейшего вида пигалица, выпускница литературного института. Полгода (примерно) назад она брала у Павла интервью (писала дипломную работу об интернет-изданиях России). Когда Павел вспоминал эту встречу, в его душе вздымались самые тёмные жестокие волны, хотелось взять эту мартышку за горло и трахнуть башкой об стену. Повторить эту процедуру несколько раз, чтобы Азиза как следует поняла.
Беседа началась вполне миролюбиво, Павел даже позволил себе подмигнуть молодой коллеге (так он полагал) и предложить утренний кофе – как лучшее время для откровенностей. Азиза брезгливо отвергла предложение. Она (это выяснилось в процессе разговора) вообще не считала Павла журналистом. "И уж тем более вы не писатель, – заявила она. – Приставку "псевдо" необходимо применять всякий раз, когда речь заходит об интернет-изданиях. Псевдо-писатели, псевдо-журналисты". От неожиданности смешавшись, Павел спросил, отчего такая строгость? "Или мы рылом не вышли?" На что получил ответ, что "вся эта писанина в Интернете гроша ломанного не стоит. Вы не несёте ответственности за свои слова. Вам позволительно нести чушь". Отчасти это было верно, а потому уязвило особенно сильно.
"Рассказать о Ветлицкой? – подумал Павел, и понял, что эта мысль беспросветно глупа: – А что я скажу? Что она не дала?"
Полицейский подписал пропуск и протянул его Паше:
– Свободен! Не выезжай из города, об изменениях места жительства информируй. И без фокусов, парень!
Павел посмотрел на пропуск и представил, как выходит на "свободу": пустые улицы, поздний вечер, одинокие фигуры… быть может, дождь или туман… В одно мгновение город стал злым и враждебным – стрелок может прятаться за любым углом, за каждым деревом!
– А нельзя меня, – Павел сложил пальцы клеткой и мотнул головою назад, в недра здания. – На некоторое время. Я… – признался, – боюсь.
Капитан кивнул, давая понять, что сочувствует. Спросил, какой в этом смысл?
– Если у тебя шиза или паранойя, камера тебе не поможет. А если… – он помолчал, прикидывая варианты. – Если кто-то решил тебя хлопнуть, пара дней тебя не спасёт.
– А больше? – с надеждой спросил Павлик.
– Десятку хочешь? – хмуро спросил полицейский. – Тогда убей его сам. – И повторил: – Свободен!
Паша показал дежурному старшине пропуск и протиснулся сквозь "вертушку". Вышел на крыльцо.
Опять сумерки, опять туман. Несколько суток исчезли из жизни, как тень.
Зябко поёжился, поднял воротник.
Боец в чёрном бронежилете курил около урны, "дружелюбно" посматривал в спину, машинально отмечая точку прицеливания под левым плечом. Павел кивнул ему, и зачем-то показал пропуск.
– Возвращайся скорей! – сострил боец. – Мы тебя ждём с нетерпенисом.
Через три квартала Павел задумался: а куда он идёт? Домой? Домой не хотелось. Быть может впервые в жизни, дом перестал быть крепостью. Дом стал ловушкой – капканом, в котором можно погибнуть.
"Я бы на его месте караулили около дома. Если, конечно, он знает, где я живу".
В животе заурчало, и звук этот наполнил жизнь смыслом. Павел жив, он хочет есть. Первое невозможно без второго, а второе без первого. Это значит необходимо "Принять пищу", – так говорила сиделка в больнице, в которой пятилетнему Павлику вырезали аппендицит.
У перекрёстка Калининской и Днепрогэса, располагалась закусочная, она работала до самой ночи. Хозяин-таджик (проявив изрядную эрудицию и остроумие) назвал заведение "Метро Голден Майор". Поговаривали, что он служил в Средней Азии в одной из секретных частей, и дослужился до указанного звания.