Я был обязан своим появлением на белый свет светским развлечениям одного иезуита из Авиньона, вернее, его ежедневным прогулкам после вечерней службы. Однажды вечером он повстречался с моей матерью, прачкой, обстирывающей всю мужскую братию монастыря за божью благодарность и пару су, чтобы не умереть с голоду, на узкой дорожке, ведущей из этого кладезя и светоча духовной мысли в город и, не оставив матери места для прохода, столкнул её на лужайку, после чего воспользовался беспомощностью, усталостью и страстной от природы натурой молоденькой беломойки священных портков. У моей мамы не было никаких шансов избегнуть возможности дать мне жизнь, и через предусмотренные Создателем девять месяцев я впервые явил свету все свои достоинства. Едва мне исполнилось шесть лет, как меня, благодаря отцовской нежности и милосердию отцов-иезуитов, допустили в младшие классы местной школы, где я, пользуясь щедростью природы, наградившей меня живым и пытливым умом, а также своему старанию, редкому в таком возрасте, успевал за один год проходить два-три учебных курса. Кроме того, я устроился служкой в монастыре, где уже в двенадцать лет моим наставником определили отца Натофиля, ставшего в одночасье поклонником моих талантов. Я же, благодаря, по всей видимости, церковному зачатию, рано развился во всех аспектах – и физически, и умственно, став, что называется, божественной скороспелкой. Моё тело было стройным, с тонкой аристократической костью, а круглое белоснежное лицо с румяными щёками, голубыми пронзительными глазами и черными волосами придавало мне вид более взрослый, чем мне было на самом деле… Все принимали меня за юношу в возрасте четырнадцати лет. И хотя низость моего происхождения и бедность одежды не позволяли мне быть в близких отношениях с моими одноклассниками, это невольно уберегло меня от всех порочных развлечений, которыми они увлекались, и я смог посвятить всё моё свободное время дополнительному внеклассному изучению наук. Мой наставник, отец Натофиль, удовлетворённый моими достижениями в учебных дисциплинах, искренне привязался ко мне и поручил моим заботам порядок в его комнате. В мои обязанности входило заправлять его постель, подметать пол, и приносить отцу Натофилю всё, в чём он нуждался, а чтобы вознаградить моё старание, он мне давал частные уроки после занятий в классе. Кроме того, я выполнял для него роль чтеца, поскольку он меня заставлял читать в своей комнате авторов, которых нет в школьной программе.
Однажды, когда мне было всего лишь тринадцать лет, наставник меня зажал между своих ног, дабы следить за моими глазами во время декларирования мной «Сатирикона» Петрония Арбитра… и вдруг его лицо неожиданно воспламенилось, глаза засверкали, дыхание стало учащённым и синкопированным… Я с беспокойством и любопытством наблюдал за этими изменениями, не понимая, где и в чём допустил промашку. Рассеяв внимание, я допустил невольную ошибку, цитируя текст.
– Какой негодный малыш! – произнёс отец Натофиль тоном, невольно заставившим меня задрожать, – Даже шестилетнее дитя не совершило бы подобной ошибки, и мне кажется, что вас заставит взяться за ум лишь только божественный кнут.
Напрасно я извинялся и просил пощады, моя участь была предрешена, и мне пришлось подчиниться. Мой наставник вооружился пучком гибких ивовых прутьев и, заставив меня низко спустить штаны, буквально бросил моё тело на свою кровать. Вероятно опасаясь, что я могу убежать от него в последний момент, пытаясь избегнуть наказания, он просунул руку под мои бёдра и схватил меня за мой отросток между ног, который я до сих пор использовал только по одному назначению, хотя его монументальная твёрдость по утрам уже более года заставляла меня размышлять о том, что у этого органа может быть и другое предназначение.
– Итак, мой маленький плут, я тебя научу, как избавиться от солецизмов.
Тут же отец Натофиль, слегка взволнованный происходящим, легко провёл прутьями по моим упругим холмикам ниже талии, скорее гладя их, чем раня и повреждая нежную кожу. Уж не знаю, что именно, страх или приятное трение, но, безусловно, какое-то новое ощущение заставило увеличиваться в размерах то, что священник держал в этот момент в одной их своих рук.
– Ах! Мой маленький распутник, что я чувствую там…? О! У вас это станет предметом большой значимости, просто определяющим для вашей будущей жизни.
И отец Натофиль продолжил такое приятное для меня бичевание, как и свои прикосновения к моему отростку вплоть до тех пор, пока я, опьянённый сладострастием, не увенчал его усилия струёй жгучего нектара, излившегося из него. Мой наставник удостоил меня тёплыми поздравлениями, после чего, бросив прутья, произнёс:
– Обратишь ли ты теперь больше внимания на точность изложения произведений классиков?
– Ах! Я так не думаю, мой отец, ведь, по сравнению с декламацией, сколько удовольствия мне доставило наказание и исправление, принятое из ваших рук.
– Ты уж прости мне мой гнев… Итак, старайся хорошо учиться, и я вознагражу тебя так же примерно, как только что наказал.
Я с восторгом поцеловал руку отца Натофиля, а он меня обнял, задержав свои руки на моей попке, после чего покрыл поцелуями голову.
– Так как ты доволен наказанием, которое я к тебе применил, моё дорогое дитя, – продолжил он, – ты должен также и меня вознаградить за мои хлопоты… и точно таким же образом.
– Я никогда не осмелюсь этого сделать…! Хлестать моего наставника и регента!
– Рискни… я в твоём распоряжении и, если тебе это необходимо для того, чтобы ты осмелел, то считай, что я приказываю тебе это сделать.
Я пошёл, краснея, за прутьями, а отец Натофиль обнажил своё тело. И только я едва осмелился прикоснуться к нему прутом, как он с каким-то глухим хрипом закричал на меня:
– Сильнее… ещё сильнее! Нужно намного строже наказывать за ошибки преподавателей, чем их учеников.
Наконец, осмелев, я схватил его за его скипетр, как ранее он это сделал со мной, и стал так сильно бить его, что буквально через пару минут отец Натофиль излился слезами радости и удовольствия. С этого момента между нами установились доверительные отношения и мой наставник, сославшись на поразивший его приступ простуды, вынуждаюший его постоянно иметь при себе человека, который бы помогал ему и ухаживал за ним, заставил поставить мою кровать в маленький кабинет, расположенный рядом с его спальней, Честно говоря, это было сделано только ради галочки в монастырском уставе, потому что стоило ему только лечь в кровать, как он тут же звал меня к себе, чтобы я пришел и прилёг рядом с ним, либо сидел, бодрствуя, возле него. Он был моим Сократом, а я его Алкивиадом. Чередуя страсть и терпение, он положил все свои силы и знания на моё воспитание и образование.
Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я, представьте себе, уже неплохо владел греческим языком, латынью, знал основы логики и философии, а также обладал начальными знаниями по теологии. И при всём этом я понимал, что для того, чтобы углубить свои знания и постичь эту науку, на которую частенько направлены кинжалы фанатизма, мне требовалось попасть в руки другого преподавателя, ведь отец Натофиль был специалистом почти исключительно по художественной литературе. Итак, я был вынужден отправиться учиться теологии под руководством другого преподавателя, отца Аконита, сохранив, тем не менее, мою постель у отца Натофиля. Он, чувствуя и понимая, что обязан дать мне добрый совет для того, чтобы я мог беспрепятственно идти своей дорогой в этой новой карьере, шепнул на ушко, что мне необходимо оказать такую же любезность и быть также столь обходительным, как с ним, и отцу Акониту. Поэтому он его письмом предупредил, насколько я мил и услужив в повседневном общении. Правда для того, чтобы меня допустили к изучению курса теологии, требовалось ещё согласие игумена. Отцу Натофилю пришлось представить меня и ему. Лицо моё понравилось этому церковнику, хотя мне всё равно пришлось расплатиться и с ним… за это право изучать теологию.
Весь следующий год я проводил все дни и ночи в изучении предмета, стараясь заслужить милость моих преподавателей. Мои достижения сделали мне доброе имя, которое обещало самые блестящие успехи и перспективу в моём продвижении по карьерной лестнице, когда случилась катастрофа, самое настоящее землетрясение, которыми так богаты южные земли, и которое в буквальном смысле уничтожило наше иезуитское братство. Потрясённые этими событиями, Натофиль и Аконит решили отправиться в Италию, и первый из них, чтобы не оставить меня без средств к существованию, рекомендовал мою персону госпоже Мелло, богатой дворянке, чтобы она взяла меня к себе в дом в качестве наставника и учителя для её сына в возрасте семи лет, чей преподаватель только что нежданно скончался. Моя репутация и рекомендации благочестивых менторов заставили госпожу Мелло согласиться с моей кандидатурой, даже несмотря на мою чрезмерную молодость. Госпоже Мелло было около двадцати четырёх лет, белые зубы, черные глаза, римский нос, каштановые волосы, великолепная кожа, длинная шея, округлые бедра, и руки очаровательной красоты. У неё было сын, который стал моим учеником, а её муж вот уже шесть лет как жил в Италии на наследство, полученное после кончины дяди. Натофиль лично отвёл меня к ней, принёс все мои книги и писчие принадлежности, а также немного одежды, которые он мне подарил из дружбы.
Эта дама меня встретила с привлекательной благосклонностью и обещала отцу Натофилю относиться ко мне таким образом, чтобы между нею и мной установилось взаимное доверие, которое должно было обеспечить успех моих усилий в обучении моего ученика. Едва лишь мой благодетель вышел, хозяйка дома зафиксировала на мне свой внимательный и живой взгляд, столь пристальный, что я опустил глаза и покраснел, хотя и знал к тому времени, что обладал силой вызывать чувственные взгляды моих учителей и наставников. Но сейчас был совсем другой случай – женщина… богатая и благородная, от которой зависело моё благополучие. Она ввела меня в такое состояние души, которое я не мог выразить словами.
– Что я вижу, – с улыбкой произнесла она, – вы краснеете? Кажется, отец Натофиль меня обманул? У вас черты лица и характер не юноши, а девушки! Вы настолько застенчивы, что, уверена, у вас до сих пор не было любовных отношений!
Я покраснел ещё сильнее.
– Ах! – продолжила она, смеясь, – кажется, я приобрела вместо гувернёра красивую гувернантку для моего сына, и хочу в этом немедленно убедиться.
Просунув в тоже самое мгновенье руку в жабо моей рубашки, госпожа Мелло, казалось, действительно искала мою грудь, проверяя, не был ли я девушкой, при этом приблизив ко мне свою грудь настоль близко, что я потерял всякую застенчивость и, получив её негласное согласие, прижал другую руку женщины на осязаемое доказательство её ошибки.
– Ах! – воскликнула мадам Мелло, – как я ошиблась! Но как можно иметь такое красивое лицо? Моя ошибка очень даже простительна, ведь вы столь молоды… хотя, несмотря на юный возраст… у вас такой большой образец мужественности! К чести отца аббата, обязана с ним согласиться, вы настоящий монстр!
– Его очень легко приручить, – произнёс я, – бросаясь к её ногам, – и я отдал бы мою жизнь ради вашего счастья, ради того, чтобы понравиться вам.
– Ах! Как я виню себя за моё заблуждение… но ведь без этой ошибки вы не оказались бы у моих ног… так что поднимайтесь, мой отважный герой!
– Нет, мадам, я не могу уйти, пока не получу из ваших уст прощения за мой поступок, и я его надеюсь заслужить, если вы задумаетесь о владычестве над людьми ваших чар… вашей необыкновенной привлекательности и эффекта, который они произвели на меня.
– Я соглашусь, что она почти невероятна! – произнесла дама, и её глаза вновь зафиксировались на наглеце, гордость которого только выросла от этого взгляда. В этом выразительном взоре женщины можно было также легко рассмотреть огромное желание, и в этом я увидел успех моей защитительной речи, а потому, снова взяв её за руку, прижал её моему оратору.
– Ах! Каких плутишек воспитывают иезуиты, – воскликнула мадам Мелло, обвивая свою другую руку вокруг моей шеи, и прижимая мою голову к своей груди.
Я чувствовал невероятную энергию этого восклицания: "Ах! Плутишка!" и, пользуясь обстоятельством и счастливым случаем, упал на колени, после чего мои руки за четыре секунды устранили все препятствия на моём пути, и самый что ни на есть интимный союз увенчал мои усилия… её влажные губы и наполовину закрытые глаза, её вздымающаяся от возбуждения грудь, её рот, буквально впившийся в мой и вынужденный замолчать от такого проявления сладострастия… Наши языки были чересчур увлечены нежной борьбой друг с другом, чтобы скрашивать словами наслаждение друг другом… мы пребывали в состоянии такого опьянения страстью, которое просто невозможно выразить словами. Неожиданно мои желания переполнили мой скипетр, и он излился фонтаном любви. Но чувства, бушевавшие в моей душе, требовали продолжения борьбы на любовном фронте с мадам Мелло, и я тут же отправился в поход за новой победой.
Мой атлет, слегка разочарованный своим скоропостижным поражением, но ценя моё упорство, предался с упоением и восторгом повторной схватке и борьбе, которая получилась менее скорой и более чувствительной, погрузив нас в пучину наслаждения. Пребывая во взаимном любовном помешательстве, мы с госпожой Мелло взаимно покрывали друг друга пламенными поцелуями, не забывая всё более и более привлекательные местечки, используя их для того, чтобы возбудить нашу чувственность, и закончили битву соитием с выбросом такого огромного количества любовного нектара, что мой скипетр буквально утонул в нём, а на диване образовалось небольшое озеро страсти. Немного отдышавшись, мы с хозяйкой дома договорились соблюдать строгую холодность в отношениях перед публикой и слугами, но не отказывая себе при этом в ежедневных свиданиях. И этот каждый новый день обнаруживал для меня всё новые привлекательные черты в моём завоевании сердца и тела светской дамы, которая, стремясь всё больше и больше к плотским наслаждениям, любила меня с нежностью настоящей любовницы. Комната моего ученика сообщалась с её спальней посредством замаскированной драпировкой из китайского шёлка дверью в гардеробе, и вечером, когда все в доме уже спали, я проходил в альков мадам Мелло в поисках наслаждение в её руках… и всегда находил его в её нежных и с каждым днём всё более умелых ласках, после чего возвращался к себе перед рассветом. Мы безмятежно наслаждались этим счастьем без всяких проблем до тех пор, когда месье Мелло внезапно возвратился из поездки, закончив свои дела в Италии.
Я был официально представлен мужу моей работодательницы и тайной любовницы, и он, не скрою, нашел меня несколько юным для роли учителя. Зная о темпераменте своей супруги, месье Мелло резонно подозревал, что она вряд ли мне позволила сосредоточить всё моё внимание исключительно на хлопотах о моём ученике и их сыне… но он не был ревнив, и длительное пребывание во Флоренции приучило его к сократовым удовольствиям, весьма распространённым в этом регионе, а моё лицо и фигура показались ему привлекательными и соблазнительными. Приняв во внимание эти факторы и немного поразмышляв на досуге, он решил, что сможет использовать слабость жены в свою пользу, чтобы убедиться в моей любезности и добиться моей благосклонности. И вот однажды вечером месье Мелло сделал вид, что у него разболелась голова, и извинившись перед супругой сообщил, что вынужден провести эту ночь один в своей спальне. Он пообещал, нежно её обнимая, что обязательно компенсирует ей эту ночь, когда это досадное и непредвиденное недомогание больше не будет ему препятствовать в исполнении супружеского долга. Его супруга тут же сделала мне условный знак, который я прекрасно понял, и когда я решил, что месье Мелло уже заснул в своей комнате, то тут же проник в постель моей прекрасной хозяйки. Мы поторопились воспользоваться счастливой возможностью провести всю ночь вместе, резонно опасаясь, что такой случай нам больше может и не представиться в ближайшие дни.
Мы были так увлечены друг другом, что не заметили, как в комнате появился в ночной рубашке и с кинжалом в правой руке месье Мелло. Сбросив на пол лёгкое покрывало, скрывавшее наше обнажённые тела, он схватил меня левой рукой, восклицая:
– Никто не смеет оскорблять меня безнаказанно… но, – продолжил он после небольшой театральной паузы, – я человек гуманный, так что вы, юноша, можете сами выбрать себе наказание… какой из этих двух кинжалов вы предпочитаете.
И размахивая перед моим испуганным лицом страшным итальянским Фузетто, оружием бравых артиллеристов, другой он показал мне тот, которым Зевс поражал Ганимеда. Моя любовь к жизни даже не пыталась оставить мне хоть какое-то подобие выбора в этой ситуации, и я подчинился чрезвычайным обстоятельствам, да и госпожа Мелло, слишком счастливая тем, что так легко отделалась, полагала, что мне нельзя отказываться от возможности принадлежать не только ей, но и её мужу. Получив знак, что я сделал мой выбор, месье Мелло со всей силой страсти стал расточать тысячи поцелуев своей жене, благословившей только что его на измену, предоставлявшую ему столь приятные наслаждения.
– Значит ты меня прощаешь, – в свою очередь говорила мадам Мелло, обнимая своего мужа.
– Как можно сердиться на таких прекрасных и дорогих моему взору грешников? Эта грудь, – продолжал он, целуя соски её прекрасных полушарий (а они были у мадам Мелло превосходны, аппетитной формы, и она была чрезвычайно горда этой частью своего тела), – и эти два упругих холмика, – добавил месье Мелло, проводя рукой немного ниже талии и дальше по золотистому алтарю, – и это благословенное и сакральное место, на которое наш учитель только что принёс свою жертву, смягчило бы бешеный нрав даже бенгальского тигра… Кроме того, с моей стороны было бы невероятной глупостью рассчитывать, что ты могла оставаться мне верной во время столь длительного моего отсутствия. Так что неудивительно, что во время моей поездки в Италию я приобрёл и хорошего преемника… и рога. Первое мне нравится больше, хотя и за второе я не в обиде. Так что, давайте не будем посмеиваться друг над другом, и оставив всё в тайне для окружающих нас обывателей, примемся без всяких ограничений и сдержанности пользоваться ситуацией и наслаждаться всеми возможными удовольствиями, которые эта ситуация, наш возраст и наше состояние нам предоставляют. Предлагаю вполне серьёзно… давайте избежим скандала и посмеёмся над придурками, которыми полна наша страна.
Мадам Мелло, в восторге от того, как её муж проглотил пилюлю, которую она ему приготовила во время его итальянских каникул, стала одаривать его горячими ласками.
– Ах! Мой друг, как вы добры ко мне! Нет, никогда больше вам не придётся упрекать меня! Я капитулирую перед вашим благородством…!
– Замолчи, я совершенно не верю твоим клятвам, и требую твоего доверия, а не твоей верности… ведь это значило бы просить невозможного, а я не считаю себя дураком. Как может наркоман отказаться от наркотика… Вот, посмотрите на нашего будущего аббата… как он сияет… Да, мне сразу же всё стало понятно, как только я вернулся из Италии, и я лишь отложил удовольствие на некоторое время… но ненадолго, и не хочу лишать его ни вас, ни себя, так что давайте, сказав «А» отправимся и к «Б», и к взаимному удовольствию вы можете продолжить начатое вами без меня дело.
– Шутка слишком горькая, мой друг… и прозвучала она в тот самый момент, когда ты наяву видишь моё раскаяние.
– Я отнюдь не шучу, и я дам аббату то, что предназначалось моей любимой жене, и поэтому будет вполне справедливо, если он в свою очередь компенсирует тебе то удовольствие, которое получит от меня… и это не может оскорбить меня, поскольку будет сделано с моего согласия… к тому же, мои глаза также будут наслаждаться этой сладострастной картиной. И поместив свою жену в наиболее удобное для ласк положение, он поторопил меня, приказав не отлынивать от дела и броситься в её объятия. Своеобразие происходящего, заставило меня немного поколебаться, но месье Мелло настаивал, и мне пришлось уступить, ведь признаюсь, что в результате всех этих двусмысленных разговоров я умирал от желания. И тогда, сжав нас обоих в своих руках, месье Мелло стал покрывать нас ласковыми поцелуями, а его жена, вначале смущённая, успокоилась, и пожимая его руку, полностью предалась своей страсти и дошла до желанной цели одновременно со мной.
– Итак! Мои друзья, – сказал хозяин дома после окончания нашего недлинного, но страстного первого совместного совокупления, – разве вы хотите почивать на лаврах и не желаете снова стать любезными друг другу?
Наши ласки стали нашим немым ответом на этот совершенно излишний в этой ситуации вопрос.
– Посмотри, – сказал он своей жене, – на результат этого спектакля, который вы передо мной только что разыграли.
И он продемонстрировал нам свой скипетр в наиболее респектабельном для мужчины состоянии.
– Как угрожающе он выглядит, – воскликнула мадам Мелло, – Продолжим, мой бедный Филип Клу Экру, ведь вас собираются так волнующе заколоть… пронзить насквозь.
– Нет, мадам, в этом случае речь идёт именно о том, что на этот раз как раз на вас может упасть ярость и мой гнев моего скипетра. И если так… совершенно случайно… через девять месяцев вы меня сделаете отцом, я хочу быть уверен, что этот ребёнок будет именно от меня.
Произнеся эти слова, он использовал все свои законные права и захватил место, из которого я только что вышел. Мелло был хорошо сложен, ему едва исполнилось тридцать лет, его свежее и округлое тело было ослепительной белизны, а вид его упругой задницы вернул мне мои недавно утраченные в лоне его жены силы, так что я стремительно устремился к его волнующей дырочке, вид на которую стремительно открылся мне, и проник в неё без всякого труда, поскольку я, по всей видимости, был не первый, кто её с успехом использовал. Мои движения естественным образом помогая его усилиям, позволяли Мелло с удвоенной энергией входить его скипетру в грот его супруги.
– Ах! Дорогой аббат, – воскликнул он, – какое это наслаждение! Ты сумел удвоить моё сладострастие.
– И моё, – простонала мадам Мелло.
А я продолжил без лишних слов с жаром проникать в дырочку месье Мелло, и вскоре тройной выброс любовного сока с ликёром короновал наше взаимное блаженство. Затем, успокоившись, месье Мелло принялся целовать меня с какой-то нежной яростью, как будто пытаясь расплатиться со мной за то наслаждение, которое я только что заставил его испытать.
– Вы меня удивляете, – произнесла его жена, – я на самом деле думала, что сократизировавшись, получаешь живое удовольствие от давления, которое испытывает ваш скипетр на узком пути в спинтрию, но я даже не могу себе представить, какое удовольствие может получить и ощутить сам спинтрия, аналист, мужчина-наложник, принимающая сторона этого действа… напротив, мне казалось, что толщина того орудия, которое он допускает в себя, должна ему причинять кое-что вроде боли… и немалой, которая должна притупить любое сладострастие.
– Ах! Моя дорогая, ты сильно ошибаешься, роль спинтрии также приятна, как, например, роль Кефала… которому его жена Прокрида предстала в виде юноши! Он проник в него сзади, и признал, что внутреннее нежное трение внутри её ягодиц очаровательно и прекрасно… и я видел женщин, которые предпочитали встречать своего возлюбленного именно с этой стороны.
– В таком случае, не странно ли, что ты не дал мне до сих пор возможности попробовать такое проникновение?
– Я не осмеливался тебе это предлагать, и не случись сегодняшних событий, я тебе, возможно, никогда бы об этом не рассказал.
– И ты бы трагически ошибся, потому что меня чрезвычайно соблазняет и возбуждает всего лишь только одна мысль о таком проникновении… и возможно, тебя это удивит, но из моего грота только что, как только я представила себя такую сцену с моим участием, излился очередной ручей страсти… И если бы только я не опасалась, что это всё-таки причинит мне сильную боль, то я бы непременно прямо сейчас…
– Мы уже испытали такое… только что… ваш муж и я… и почти такое же чувство я испытал в моём почти что детстве с одним монахом, и поэтому я могу вам уверенно сказать, что с небольшим количеством мази все препятствия исчезают, врата наслаждения открываются… и, поверьте мне, это совсем не больно, – произнёс я.
– Ваши слова придают мне силы и поощряют меня на безумство… между тем, меня не покидает мысль… я не могу себе представить, как это вообще возможно, чтобы такая большая штуковина, – произнесла она, трогая своей прекрасной ручкой огромный скипетр мужа, – сможет войти в столь маленькое убежище?
– Моё любое сердце, моя радость – ответил месье Мелло, – нужно понимать, что для того, чтобы начинать распашку целины, следует выбрать соответствующий плуг, лемех которого будет наиболее остёр в этот момент и соответствовать размерам пашни.
При внешнем осмотре и сравнительном исследовании наших скипетров мы пришли к выводу, что пропорции моего плуга казались более подходящими для того, чтобы начинать работу между прекрасными холмиками в средней части тела моей госпожи, и после небольшого отдыха и искусных манипуляций пальчиками моих партнёров силы мои восстановились, а скипетр принял должное ему положение. Мелло остался в постели, а мы с его супругой встали. Я заставил мадам Мелло согнуть тело на постели, подняв её божественные холмики ниже талии вверх, а её муж, крепко сжав её плечи, соединил свой рот с её губами, воодушевляя супругу поцелуями по-флорентийски. Между тем, вознёсшийся вверх упругий зад моей госпожи представил на всеобщее обозрение сладострастную двойную дорогу к счастью, но мне пришлось выбрать ту, о которой мы все вместе заранее договорились. Смазав начало этой дороги достаточным количеством мази и подготовив путь для моего скипетра, я отправился вперёд в чудесное путешествие в её пещерку между двух холмов… Правда, толщина моего лемеха вынудила мадам Мелло поначалу испустить непроизвольный вскрик, заставивший меня ненадолго остановиться, после чего, выдержав символическую паузу, я начал потихоньку, осторожно растягивая первые сантиметры дороги, продвигаться вперёд… и несколько секунд спустя я вскрыл её борозду на достаточную ширину для того, чтобы скрыть в ней уже на добрую половину лемех моего плуга, после чего снова остановился и спросил её:
– Больно ли Вам, моя госпожа?
– Немного больно, но уже меньше, – сладострастно вздохнула она.
И тогда, с силой взяв её за шелковистые бёдра, я на полную глубину вошёл своим лемехом в её борозду, и стал пахать её целину так глубоко, насколько это было возможно в первый раз… проходя по ней туда и обратно, вперёд и назад, как этого требует такого рода вид земледелия.
– Ах! Боги! – Воскликнула она, – я не понимаю, где я, в Раю или в Аду, у меня кружится голова, я вся горю… Ах…! Какое наслаждение… я сейчас растаю от блаженства…! Ах…! Боже мой! Я изнемогаю… Я проваливалась в океан сладострастия… Ещё раз…! Умоляю! О Боги…! Пощадите! Дорогой друг, я больше не могу…
Я тоже чувствовал, что скоро вознесусь на небо в потоках сладострастия, и вытащил мой лемех из её борозды, войдя им на полную глубину в её пещерку пониже, которую я ещё не посещал в эту ночь, но, к моему удивлению, нашел её наводнённой потопом слез сладострастия, с которыми тут же смешались мои, и мы с мадам Мелло застыли на постели в прелестном изнеможении, которое всегда сменяет удовлетворённые сладострастной борьбой тела.
– Ах! Мои друзья, – воскликнула госпожа Мелло, – как это возможно, чтобы я жила до сих пор в таком неведении, достигла такого приличного для женщины возраста, считая себя вполне искусной и опытной в любовных играх, но не подозревая о таком неземном наслаждении, которое может предоставить соитие с мужчиной в другой позе… Боже мой! Какое счастье, какое невыразимое наслаждение и сладострастие!
Её супруг, которого она, произнося эти слова, ласкала рукой, предложил ей повторить опыт, который она только что нашла столь прекрасным.
– С огромным удовольствием и желанием… от всего сердца… но мне необходимо несколько мгновений отдыха… я должна собраться, прежде чем опять окунуться в этот небывалый для меня океан любви, совершенно новое наслаждение, в котором я уже даже боюсь захлебнуться и утонуть.
И мадам Мелло тотчас же задремала, положив голову на мою грудь, а следом за ней и я, положив одну руку у входа в её пещерку, в то время как другая лежала на её груди. Месье Мелло последовал нашему примеру, и мы проспали в таком положении около двух часов. По-видимому, интересные сновидения посещали в это время голову нашей красавицы, поскольку бедра её время от времени непроизвольно подрагивали, после чего она меня внезапно разбудила, принявшись вдруг так страстно обнимать и целовать, что я сразу же очнулся от такого проявления тайной страсти. Месье Мелло тоже приоткрыл свои глаза.
– Теперь, – произнёс он, улыбаясь, – настала моя очередь предоставить моей жене второй в её жизни сократов опыт.
– Хорошо, – ответил я, – но, если вы послушаетесь моего совета, мы можем удвоить её сладострастие.
– Каким образом?
– Я лягу на спину, а госпожа устроится на мне, лицом к лицу, и вставит мой скипетр в свою пещерку, после чего ляжет мне на грудь, а вы, месье, в свою очередь, устроите свой скипетр на более узком пути в её другой гротик. Оба супруга зааплодировали моей идее, и мы принялись немедленно воплощать её в жизнь. Я положил подушку себе под поясницу, чтобы мои бёдра приподнялись, а моя героиня села на меня верхом, углубив мой кинжал в свою рану, после чего прислонила свою грудь ко мне, предлагая, таким образом, наиболее выгодным положением свою оборотную сторону второму атлету по этой эротической композиции. Он не стал медлить, и тут же попытался своим могучим бревном протаранить ворота её крепости, вскоре добившись успеха. Опьянённая сладострастным удовольствием, мадам Мелло меня неистово кусала, обнимала, целовала, а её пещерка, в которой искал тайные закоулки мой скипетр наводнилась потоком любовных соков, облегчая проникновение в её самые потаённые глубины. И какое бы наслаждение в этот момент я не испытывал, неотвратимо настал момент, когда я стал задыхаться от веса двух взрослых тел на моей ещё неокрепшей груди, и я начал раскаиваться в том, что изобрёл и поделился такой мудрёной позицией для трёх возбуждённых тел, но к моему счастью месье Мелло, которого трение наших скипетров друг об друга… ведь они были отделены лишь только одной тонкой мембраной внутри нашей госпожи, спровоцировало на стремительный триумф, и он, залив своей божественной жидкостью внутренний портал храма своей жены, вернее, её опистодомос, освободил меня от веса своего тела. Тогда я удвоил частоту моих движений, и выстрелил своим нектаром в наиболее глубоком месте алтаря сладострастия его супруги, и душа моей прекрасной хозяйки на несколько мгновений смешалась с моей. Она затем призналась нам, что не представляла никогда в своей жизни подобной идеи, способной доставить ей столько очаровательного удовольствия, и при этом, произнося эти слова, она ласкала одной рукой скипетр мужа, а другой мой, и стонала от огорчения, что человеческая природа предоставляла столь мало сил, чтобы наслаждаться сладострастием в течении более длительного времени и продолжать нашу любовную битву неограниченное время. Этот последний бой полностью исчерпал наши физические ресурсы, и мы разошлись по своим комнатам, дабы восстановить силы при помощи сна.
На следующий день в одиннадцать часов утра меня разбудила юная Бабетта, крестница госпожи Мелло, которая пришла сказать, что хозяйка ожидает меня на завтрак с шоколадом, и что я обязан явиться к ней без всяких отговорок, в каком бы состоянии не пребывал. Так как у меня появился повод и возможность поговорить о Бабетте, пока она была в моей комнате, я быстренько набросаю вам её портрет. Ей едва исполнилось шестнадцать лет, а выглядела она и того моложе. Её лицо и фигура, высокая и воздушная, могли бы послужить моделью для Франческо Альбани, вернее, для самой юной из его Граций: твёрдая и маленькая грудь девушки уже начинала округляться, как роза, вокруг двух ярко алых сосков, свежих и аппетитных, словно две клубнички, покрасневшие под яркими лучами солнца. На лице сияла печать невинности, хотя в глазах, вернее в их уголках, уже проскальзывали искорки желания познать ещё неведомое ей наслаждение, и наивная радость жизни выскальзывала сквозь её слегка приоткрытые коралловые губки, собирая на её щёчках две прелестные ямочки.
До сих пор я не обращал внимания на Бабетту и не замечал этих очаровательных деталей, но в этот день, даже несмотря на усталость после бурной ночи, демон сладострастия, ещё не покинувший меня, не позволил мне пройти мимо прекрасной девушки, не обратив внимание на её привлекательность.
– Неужели это вы, прелестная Бабетта, собственной персоной, и в такую рань, – спросил я девушку, откидывая моё одеяло, чтобы подняться с кровати и отправиться к хозяйке дома, – Так это значит вы готовите этот превосходный шоколад?
– Да, месье, это-я.
– Как бы мне хотелось оказаться на месте этого шоколадного порошка. Не сомневайтесь, я бы сразу же вспенился в ваших умелых ручках.
– Аббат в пене… это было бы забавно.
-И очень естественно.
– Вы насмехаетесь надо мной? Каким образом это возможно?
– Сейчас ты увидишь, – воскликнул я, привлекая девушку на мою постель и направляя её руку к моему скипетру, – предположи, что это – ручка венчика для сбивания шоколада.
– Ах! Так вот как это делается… ну нет, я хочу уйти, – воскликнула Бабетта, притворяясь, что хочет выйти, но я заметил, между тем, что она задержала свой взгляд между моих ног, чтобы получше рассмотреть этот новый для неё предмет.
– Не оставляй меня в таком положении, – вскричал я и схватил Бабетту с такой силой, что она потеряла равновесие и упала рядом со мной на мою постель, и… что бы хоть как-то подняться с моего ложа, она невольно схватила меня за эту самую вовремя ей подвернувшуюся торчащую вверх ручку моего венчика.
Воспользовавшись этим невольно представившимся мне шансом, я подхватил Бабетту за талию и прижал к себе.
– Ах! Мой Бог, какая твёрдая эта штуковина! – произнесла девушка, на ходу учась его рассматривать и трогать с заметной любезностью, без всякой боязни, но с пробуждающимся трепетом сладострастия. – И для чего она может послужить?
– Для того, чтобы сделать тебя и меня счастливыми.
– Это мне кажется мне странным… но объясните, и каким это образом?
– Если поместить его в отверстие, которое есть у моей очаровательной шоколадницы.
– Шоколадница сейчас у мадам, в углу, возле зажжённого камина, и раз вы так желаете, я вам сейчас её поищу и принесу.
– Не утруждай себя так, ведь у тебя с собой всегда есть такая же штучка… именно та, что мне нужна сейчас… да и тебе она пригодится.
И я заставил Бабетту почувствовать прикосновение моего пальца, ласкавшего её подрагивающую плоть в том самом месте, которое мне было так нужно в этот напряжённый момент.
– Как приятно вы сейчас делаете мне вашей рукой!
– Как? Что? Понимаешь ли ты, что эти наши места… они сделаны один для другого, и именно от их союза рождается самое большое из всех возможных удовольствий в мире.
– Ах! Наверное, вы правы… Как нежен ваш палец … со мной происходит что-то непонятное… ах! Как это странно! И вы хотите сказать, что то, что я держу сейчас в своей руке, может дать мне больше, чем ваш пальчик?
– Я тебе отвечаю, что это будет для тебя совершенно другое ощущение… и в миллион раз приятней.
– Мне что, нужно для этого его поцеловать, чтобы он до этого снизошёл? – Воскликнула бедная инженю, и сразу же, не дожидаясь моего ответа, принялась покрывать мой скипетр поцелуями в то время, как мой палец, продолжающий свой предварительный поход в основание её пещерки, довёл Бабетту до последней стадии сладострастия.
– Ах! Ах! Какое упоение, – воскликнула она, закатывая глаза и волнообразно сокращая свои бедра. – Я больше не могу этого выдержать… я умираю… Ах! Ах… Я вся мокрая… я теку, как родник возле моей родной деревушки.
Я же, в это время, с наслаждением созерцал воздействие сладострастного наслаждения на её невинное и неискушённое лицо, собираясь попробовать немедленно доставить ей более солидные наслаждения, когда шум, послышавшийся в коридоре, заставил меня отступить от осуществления этого намерения и отложить на другое время новый урок сладострастия для этой прелестной школьницы.
– Увидимся вечером, – сказал я Бабетте, – когда все в доме заснут, я продолжу курс твоего обучения. Надеюсь, что ты этого хочешь?
– Хочу ли я? Да я вас об этом просто умоляю.
– Не говори никому о том, что мы с тобой сейчас делали, и оставь вечером дверь в свою комнату незапертой.
– Я вас не подведу… и не забуду, обещаю.
Как только она вышла, в мою комнату вошёл месье Мелло.
– Как, ты ещё в кровати, лентяй! Вот что это такое… посылать за вами столь юных вестниц… месье больше думает о посланнице, чем о послании, которое она принесла.
– Я спал глубоким сном, и Бабетта с трудом меня пробудила.
– Она вас, однако, ухватила за чувствительное место.
– О чём вы говорите?
– О том, что вы, однако, неблагодарный юноша.
– Что! О чём вы могли подумать?
– Я всё видел, плутишка, но ушёл, стараясь не быть занудой и не портить ваш праздник, после чего специально произвёл достаточно шума, чтобы вы не были неприятно удивлены моим неожиданным появлением. Малышка Бабетта прелестна, и я страстно влюблён в неё со времени моего возвращения из Италии… и знайте, что я вам не позволю спокойно затолкать ваше острие, ваш наконечник в её лоно… единственно… при условии, что, когда она с вашей помощью станет женщиной, вы присоедините её к нашим развлечениям.
– Тогда, – ответил я, – дайте мне одну неделю, чтобы я смог проделать с ней этот трюк и привести её к вам и вашей жене, и обещаю, что она будет чрезвычайно любезна и отзывчива на ваши ласки и нежна в вашем обществе.
– Неделя…? Ах! Господин аббат, для обучения, которым вы намереваетесь заняться с этой девушкой, такой срок слишком долог, так что извольте сделать так, чтобы после завершения будущей ночи, то, что нравится всем нам, стало общим для всех нас.
Мне пришлось согласиться. Во время этого разговора я спустился с кровати, одел брюки и халат, и мы вместе с месье Мелло пошли в салон, где нашли его супругу и приготовленный для нас руками Бабетты шоколад, которая, не знаю почему, бурно краснела, наполняя мою чашку. Месье Мелло, глядя на девушку, отослал её под каким-то надуманным предлогом на четверть часа, и пользуясь её отсутствием, рассказал своей жене, что он слышал относительно договорённостей между мной и её крестницей.
– Какой распутник! – Воскликнула она, – Не успели мы начать нашу прекрасную совместную жизнь, и на тебе, уже измена! Но я не буду столь любезна, как мой муж… и или я разрушу ваши проекты, или мои глаза будут наслаждаться вашими успехами.
– Как вы себе представляете, чтобы в первый раз во время соития с мужчиной юная дева согласилась на такое?
– Позвольте мне самой разрешить этот вопрос, – ответила она, – моя крестница вполне невинна, полностью доверяет мне, и если подвиги этой ночью не вывели из строя нашего аббата…
– Вывели меня из строя…? – возмутился я со смехом, прерывая мою госпожу, и приподняв рубашку, продемонстрировал ей моего героя во всей его славе.
– Ах! Клянусь богом… наш аббат настоящий герой. Итак, я только что услышала, что девственности Бабетты осталось прожить не более одного часа… И, как я понимаю, мы будем присутствовали на её похоронах… по крайней мере, за мной дело не станет.
– Что ты имеешь в виду?
– Не смущайтесь, позвольте мне самой всё организовать, и я отвечаю перед вами за успех.
Несколькими мгновениями спустя вернулась Бабетта.
– Присядьте, Бабетта, – приказала ей госпожа Мелло.
Невинное дитя колебалось, ведь ранее она никогда не удостаивалась чести сидеть в присутствии своих хозяев.
– Повинуйтесь, мне нужно сообщить вам некоторые серьёзные вещи, – приказала Бабетте госпожа Мелло серьёзным, но не грубым тоном, и девушка присела на банкетку. – Я – ваша крестная мать, и чрезвычайно сведуща в религии… и поэтому не могу игнорировать того обстоятельства, что, держа вас над купелью, я взяла на себе обязательство всячески вас просвещать, защищать и заботиться о вас до тех пор, пока смогу быть полезной для вас.
– Вы всегда это делали, мадам, и в благодарность…
– Не перебивай, я ещё не закончила… и хочу сказать, что я поняла, что с возрастом возникают новые проблемы, в разрешении которых я обязана вам помочь… С недавнего времени я думаю, вы заметили, что ваша грудь округляется.
– Мадам, я в этом не виновата.
– А я вас в этом не упрекаю, но необходимо, чтобы я увидела, в каком она состоянии пребывает сейчас.
Бедняжка Бабетта покраснела после этих слов.
– Аббат, – продолжила госпожа Мелло, – расшнуруйте корсет мадемуазель Бабетты. Поскольку вы будете её духовником, было бы хорошо, если бы вы сами оказали ей помощь, в которой она может нуждаться.
Я счёл своим долгом повиноваться, а малышка Бабетта пребывала в затруднении и смущении, не зная, то ли ей нужно уступить, то ли сопротивляться.
– Вы больше не ребёнок, – продолжила её крестная мать, – и я с вами собираюсь отныне говорить, как со взрослой девушкой… но и вы должны вести себя соответственно… вы себе не представляете, я полагаю, что я хочу сделать… и что я хочу заставить сделать вас… и это может показаться вам не совсем приемлемым. Кроме того, присутствие моего мужа должно вас успокоить… но, чтобы разрушить вашу застенчивость, я хочу вам показать пример.
После этих достаточно бессвязных слов и междометий мадам Мелло сняла свою юбку и обнажила своё ущелье, которое мы вместе с её супругом успешно и неоднократно покоряли прошедшей ночью. Увидев это, обескураженная Бабетта не оказала мне абсолютно никакого сопротивления и позволила вытянуть из своего корсета два маленьких, едва зарождающихся, белых и твёрдых, как алебастр, шара… глобуса…, и я был ослеплён их великолепием.
– Они прекрасны, – произнесла мадам Мелло, нежно и легко дотрагиваясь до них, – и чрезвычайно волнительны, а кроме того, убедительно свидетельствуют о том, что всю прелесть твоего тела должны подтвердить и все остальные его части, в чём все мы должны убедиться. У вас ведь ещё совсем недавно, буквально пару лет тому назад, не было ни одного волосика нигде… ни одной шелковистой прядки… там… ниже вашего бюста… не могли бы вы нам показать, а как там сейчас?
– Мадам…?
– Итак?
– Не ругайте меня, эти мои слова вылетели из моего рта лишь потому, что я не осмеливаюсь сделать это.
– Говорите… поделитесь со мной, не опасайтесь ничего.
– Вот уже шесть месяцев…
– После чего?
– Как я заметила первые волоски там.
– И…?
– Мне было стыдно показать их вам.
– Ничего страшного… но может быть будет вполне естественно показать их аббату, ведь он человек, близкий к господу Богу.
Бабетта, при виде движения, которое я совершил в её направлении, показалась нам чрезвычайно сконфуженной, хотя и сопротивлялась, скорее машинально, чем осознанно.
– Боже, какое дитя, – продолжила хозяйка дома, – но, наверное, как мне кажется, необходимо, чтобы я подала вам пример, моя милая Бабетта? – И она вопросительно посмотрела на девушку, – Что ж, я согласна это сделать.
И мадам Мелло подняла свои юбки, продемонстрировав нам во всём великолепии своё золотое руно. Тогда, верная духу подражательства, Бабетта тоже приподняла юбку и показала всем нам свой зарождающийся пушок, затенявший притвор самого прекрасного в мире храма любви, который когда-либо сотворила любовь… Госпожа Мелло тут же направила туда свой пальчик, и её ласки вскоре вызвали приятные колебания стана прекрасной девушки, наглядно свидетельствующие об охватывающем Бабетту сладострастном ознобе.
– Вот и настал благоприятный момент приобщения нашей милой Бабетты к сонму прекрасных женщин, и для того, чтобы позаботиться об этом дорогом для нас ребёнке я выбрал именно вас, мой дорогой аббат. Давайте, мой милый Клу Экру, приведите её на мой диванчик, и окажите ей всю возможную поддержку, которая только может зависеть от вас.
Мелло и я, мы вместе сгорали от желания при виде такой прелести. Малышка, судя по её блестящим глазам, приоткрывшимся от возбуждения, а также по едва заметно подрагивающим пересохшим губам, также была чрезвычайно взволнована, но присутствие её крестной матери и её супруга, господина Мелло, немного смущало Бабетту. Госпожа Мелло, чтобы извлечь пользу из этого обстоятельства, постаралась перевернуть ситуацию с головы на ноги, и обняв своего мужа, произнесла:
– Давай покажем этому ребёнку, что ей следует делать. – И с этими словами моя госпожа прилегла на соседнюю кушетку с широко раздвинутыми ногами, чтобы её крестница могла беспрепятственно обозревать, как в её подрагивающую от возбуждения пещерку свободно входит копье её мужа.
– Ах! Мой дорогой аббат, – сказала мне Бабетта, размещаясь на кушетке в такой же самой позе, что и мадам Мелло, – Сейчас я уже готова уступить вам то, что вы столь мило ласкали и трогали своими нежными руками, и что, как говорите вы, должно доставить мне столько удовольствия и наслаждения! Теперь я понимаю, как важно иметь такую хорошую и добрую крестную мать, как мадам Мелло!
И в то самое время, когда Бабетта произносила эти приятные моему уху слова, я уже поудобнее пристраивался к её соблазнительному телу. Верхушка моего дротика старалась проникнуть в её до сих пор достаточно равнодушный к этой атаке редут, поскольку стыдливость запрещала её голове и чувствам открыть доступ к точкам сладострастия. Но, слава Богу, спектакль в исполнении госпожи Мелло, которая в этот момент лишалась чувств благодаря усилиям её мужа, раздразнил желания девушки, мешая ей противиться моим, какую бы боль ни причиняли ей мои усилия. Я воспользовался этим моментом сексуального опьянения, и продев мои руки вокруг её грудей, прижался к ней столь сильно, что, преодолевая все препятствия, сумел установить голову моей колонны в закрытые до того времени ворота укрепления неприятеля, и они тут же уступили моим усилиям и распахнулись.
– Ах! Я умираю, – выдохнула Бабетта, – и это жестоко! Неужели это то самое удовольствие, которое вы мне обещали?
Я не уступал её мольбам о пощаде и продолжал в том же духе, продвигая мою колонну вглубь по тоннелю её пещерки.
– Самый тяжёлый и болезненный этап нашего путешествия уже преодолён, моя дорогая Бабетта, – ответил я ей, – ещё немного терпения, и ты увидишь, что я тебя ничуть не обманул.
Бабетта плакала, стонала, а я продолжал продвигаться вперёд. Между тем, Мелло и его жена, закончив свою приятную часть задуманной нами операции по совращению девушки, пришли нам на помощь. Официальная крестная мать Бабетты, скользя своей рукой по нашему полю битвы, ласкала пальчиками растущий от её ласк отросток у входа в пещерку между ног этой юной любительницы наслаждений, которая в достаточно грубой форме стала оповещать присутствующих о покорении вершины сладострастия, а губы Мелло, влюблённо сжимающие одну из побагровевших земляник её груди, вознесли упоение Бабетты на пик наслаждения, и она окончательно утратила связь с окружающим миром, забыла о боли, которую ей совсем недавно причинял мой продвигающийся вглубь её пещерки скипетр.
– Ах! Боги! – воскликнула она, – Что я чувствую? Что я испытываю? Ах! Боже мой! Я умираю… держите меня, я сейчас умру… я умираю… о, Боже… ах!
С этими словами Бабетта закрыла свои глаза, тело её напряглось, она выгнулась, как лук перед тем, как из него будет выпущена стрела, и невероятно обильно оргазмировала, излившись небольшим озерцом на кушетку, что подтвердило нам наивысшую степень полученного ею наслаждения. Я не заставил её долго ждать ответного вознаграждения с моей стороны, и моя обильная инъекция в её храм любви бальзамом жизни дополнила сладострастное наслаждение Бабетты от нашего соития, заставив её вторично забиться в оргазме сладострастия, окончательно завершив восторг её первого путешествия на небеса.
– Ах! Мой дорогой аббат… мой божественный аббат… какое удовольствие… какой нектар! – и выдохнув эти слова, Бабетта снова потеряла свой прерывистый от возбуждения голос, в то время как я, теряя мои силы, покидал её, извлекая из пещерки девушки свой увенчанный окровавленными миртами посох.
– Итак, – спросила Бабетту крестная, – как ты нашла, моя дорогая, этот способ получения наслаждения?
– Мне было немного больновато… но я получила удовольствие.
– Ничего, боль пройдёт и уйдёт навсегда, а удовольствие ты будешь получать часто, всю оставшуюся жизнь, плутовка, если не будешь, как говорится, валять дурака! Мы же видели, с каким изобилием ты проливала слезы сладострастия!
И, под предлогом исправить беспорядок её туалета, госпожа Мелло абсолютно догола раздела Бабетту и продемонстрировала нам тело, которому позавидовала бы и богиня юности Геба. По ласкам, которые госпожа Мелло расточала каждому привлекательному местечку на теле своей крестницы, естественно по мере того, как она их обнаруживала, я сразу понял, что она могла легко стать сладострастной соперницей Сафо, наслаждаясь с прекрасной нимфой приятными ласками, которыми уроженка Лесбоса пользовалась после того, как была отвергнута Фаоном. Я увидел, как лицо мадам Мелло буквально ожило, ноздри её хищно раздувались, а глаза засверкали по мере того, как её руки пробегали по прелестным контурам грациозного тела Бабетты.
– Как она прекрасна… какие божественные формы, какая свежесть! – Воскликнула госпожа Мелло, прижимая крестницу к своей груди, – я вся пылаю … я горю… Ах! Моя милочка, дай мне твою руку.
И увлекая её на кровать, она зажгла свою страсть с новой силой, в то время как Бабетта одной рукой пыталась проникнуть в её рощу Венеры.