Столкновения или неприязненные отношения между графом де Вир дю Пон д’Оджоно и сановными лицами духовенства начались не вдруг и не на пустом месте, они если быть пунктуальнее, поначалу имели вполне лояльный вид. Антуан де Вир, являясь католиком, каждую неделю посещал местный собор, и никто не смог бы упрекнуть его в вероотступничестве.
Владея несметно богатым поместьем, граф периодически позволял себе вносить местной епархии немалые суммы, исчисляемые сотнями золотых, нимало не заботясь, на что они расходуются, поскольку сие для него не представляло ни малейшего интереса, да и дорогу друг другу в то время они не пересекали.
Хотя даже человеку, весьма далёкому от епархии, легко было определить, что в священническом гнезде ничего по существу не обновлялось, и не менялось, новых приобретений также не было; но вот епископ смог позволить себе обосноваться в новом замке в готическом стиле с высокими шпилями на угловых башенках, как если бы имел намерение насадить на них облака, как кусочки мяса на шампуры.
Имея свои уши в окружении епископа, граф доподлинно знал, на что, вплоть до сантима, используются средства казны епархии, но поскольку всё это до сих пор его не задевало никаким образом, предпочитал не тревожить осиное гнездо, руководствуясь правилом: не буди лихо, пока оно тихо.
В общих чертах, до поры, до времени их пути шли параллельно, нигде не пересекаясь, и, не задевая друг друга. Что уж скрывать, де Вир сам тоже жил не без греха, да и есть ли в этом мире поистине безгрешные люди, помимо доходов от поставки насыщенно-рубинового цвета густого виноградного вина; у него была ещё одна статья дохода – скрытая от любопытных глаз, снующих всюду, и втискивающих свой нос во все щели без страха, что могут и прищемить, и об этом едва ли кто догадывался. А если бы и так, то нужно ещё доказать всё это. Да только любопытство в описываемое время, как и в любое другое, наверное, не очень-то поощрялось теми, чьи интересы задевались.
И как свидетельства тому: то в канаве найдут с перерезанным горлом подобного соглядатая, то ещё где-нибудь, что не мешало другим занимать их место, поскольку жалованье их целиком и полностью зависело от осведомлённости. Но что было забавным для лиц, посвящённых в тонкости, наниматели тоже не испытывали восторга от особо ретивых ищеек, потому как те требовали повышения жалованья и последние просто исчезали, куда и как, никому не было интересным.
Горожане, побогаче умом, несомненно, догадывались о происходящем, но поскольку всё это не затрагивало их, предпочитали молчать, а другим, что живут сегодняшним днём и о завтрашнем вовсе не задумываются – более интересны и занимательны злачные места и притоны, где можно отвести душу и низменные потребности. Большее их ни на йоту не занимало.
Первая искра между епископом и графом де Вир, вспыхнула и потухла, в тот момент, когда де Вир решил уменьшить размер подаяния, да и, посвятив себя больше делам, пропустил несколько месс, что не осталось незамеченным святыми отцами, о чём епископ не замедлил высказаться графу в глаза, не церемонясь, что он в своём лице представляет духовенство и их главная забота – это содержание паствы в чистоте душевной и духовной. И в этом плане граф де Вир позволяет себе нарушать правила. Но епископ начал с другого конца:
– Мессир де Вир, а не кажется ли Вам, что размер Вашего подаяния не соответствует Вашему высокому положению и Вы утаиваете от Господа нашего, восседающего на небесах?
– Ваше Святейшество, в Писании сказано: только плоды трудов, да идут в счёт…
– С чего это Вы решили, что мы мало трудимся, мессир де Вир? Мы ежедневно и еженощно возносим свои молитвы во благо земли королевства, за души, населяющих её людей, независимо от сословной принадлежности. И, Вы мессир, смеете упрекать меня в отсутствии усердия в служении?
– Святой отец, я сказал то, что считал нужным сказать, только и всего. И что отдал, то и есть моя посильная лепта в материальном плане. А что же до духовного составляющего, святой отец, смею надеяться мои молитвы, превозносимые мною в уединении, ни в чём не уступают вашим в чистоте помыслов, как, впрочем, и моя жизнь.
На этой ноте, сочтя разговор законченным, не дожидаясь ответа, граф поспешил откланяться и покинуть епископа, что разумеется, противоречило общепринятому этикету. В этом плане Антуан давно для себя решил, что правила этикета, большей частью состоящие из расшаркиваний и поклонов, ничего не стоят и на это способны обученные существа даже, лишённые разума, не имеющие об этом ни малейшего преставления.
Но граф де Вир не учёл одного: когда дело касается финансовой составляющей, даже враждующие между собою когорты, способны объединяться в травле одного и тем более, если он представляет из себя лакомый кусок. В этом они преуспели, как ни в чём другом.
Чего стоили одни виноградники Антуана, приносившие немалый доход, как и копи. Но запасы копей в последнее время истощились, только о том никто кроме графа и рабочих, занятых в них, не знал. Те же рабочие, получали ту же сумму, что и ранее, а разницу граф покрывал из контрабанды.
Сей выпад со стороны епископа был первым заброшенным камнем, не ведающей жалости, рукой инквизиции, на что Антуан по беспечности не стал обращать внимания. И это оказалось, как показало время, его непростительной ошибкой. Второй ошибкой графа было то, что он не примкнул ни к гугенотам, ни к католикам – последователям Папы.
Колесо инквизиции против графа Антуана де Вир запустилось, и дело оставалось за малым: дождаться какой-либо ошибки за ним, чтобы уже полноценно предъявить против него обвинение, что же до доказательств, всё это выудит из него пыточная машина правосудия, как она привела на эшафот немало безвинно осужденных голов.
Возможно то же самое, такая же кончина ожидала и самого графа Антуана де Вир, не подсуетись его хорошие высокопоставленные друзья, которых действительно можно называть друзьями, коль они не побоялись вступить в противоречие с правосудием, не побоялись оказаться рядом с ним в одной камере, в одной пыточной. Они применили все возможные методы, но в итоге смогли устроить побег, за что Антуан до сих пор чувствовал себя в долгу перед ними.
Но даже их могущество оказалось не всесильным. Оно позволило спасти ему жизнь, не более того, хотя Антуан был счастлив и этому, честное имя он вернёт благодаря своему уму и трудолюбию, и кому важно, где это произойдёт. Имея голову на плечах, и, бьющееся сердце в груди, он был уверен, что он сможет устроить свою жизнь надлежащим образом, но вдали от родины.
И, несмотря на все происки завистливых недоброжелателей, представляющих из себя чванливых и заносчивых сановников, он заставит их примириться со своим существованием, причём на ступеньку выше. Пусть даже это произойдет вдали от этой страны и от этого короля, не способного отделять зёрна от плевел. На родине он стал не просто изгоем, а кандидатом на виселицу или хуже того на костёр, как завершили свой земной путь многие неугодные, который уничтожал все следы.
Да и можно ли называть родиной страну, которая не ценит тех, кто вносит в казну немалые суммы, но в то же время приближает к себе лживых льстецов, способных, словно пиявки присосаться к трону и вытягивать для себя преференции и привилегии, на какое-то время сиять подобно солнцу.
К тому времени, когда он встретился с Франсуа, у де Вир был уже второй корабль-шебека, знакомства с влиятельными людьми, да и сам он стал полноценным пиратом, своим домом, признающим корабль, с полными ветра парусами, в бескрайнем море. Нынче же у него полноценный галеон – гроза морей, что не мешает иным горячим головам – «авантюристам морских просторов» попытаться посягать на него. От прежнего великосветского дворянина, в нём осталось всё, кроме пустого щегольства.
Но в отличие от придворной свиты, честь и достоинство считал нужным сохранять перед всеми, независимо от сословия. Дворяне, от баронета до герцога, людьми считали только приближённых к трону, от которых можно было заполучить протекцию.
Антуан не делал исключений и для преступников, каковым по королевскому суду, считался и он сам. И уже по этой причине, он с полным правом мог отнести к себе изречение: всё своё, ношу с собой и судьёй над собой считаю лишь одно Провидение, что вправе миловать или покарать.
Познакомились же они, практически сразу после побега графа, устроенного дружески расположенными лицами среди придворной знати, подославшие лекаря в образе священника. Стражники, что должны были сопровождать осужденных на каторгу, не усердствовали в своей службе, обходясь подсчётом по головам, то бишь количеством, ну а, тот человек или иной, их мало заботило, как не заботила и сама судьба каторжан.
А сколько сил и усердия приложил Антуан постигая жизнь в новом образе: не великосветского дворянина, а самого что ни на есть простого смертного? Сожалений особых от потери былого величия он не испытывал, поскольку в королевском дворе он удосужился побывать лишь несколько раз. Но и тогда ничего особенного для себя не вынес. А что до ударов судьбы, не она ли ему приготовила участь сироты, оставив пяти лет от роду без родителей и его воспитала кормилица?
Видимо судьбе угодно было ещё раз испытать его на прочность, лишив положения, лишив всего. Антуан, возвращаясь памятью в то далёкое прошлое, ни разу не сожалел о том прошлом, впереди – на жизненном пути его ждало будущее, неведомое и заманчивое. Детство же сиротской приучило его не унывать, как и кормилица, мудрая женщина, которой он отплатил душевной привязанностью и немалым материальным благополучием.
Освоившись в новом обличье, он за два года проявил себя умелым штурманом и стал ходить в море на одном из пиратских кораблей, оттачивая мастерство в походных условиях. Уже после третьего или четвёртого похода, хозяин капитана корабля вознамерился увидеть его лично, для чего вызвал к себе во дворец. И в тот день, этот вельможа, расхаживая по комнате из угла в угол, на минуту остановился и прямо посмотрел в глаза Антуана, прежде чем задал свой вопрос, который не давал ему покоя:
– Молодой человек, сможешь нанять команду, случись, что я тебе, вручу шебеку?
– Монсеньор, сие было бы огромной честью для меня, и я был бы бесконечно благодарен за оказанное… – только начал Антуан, когда его перебил вельможа, предпочитая краткость:
– Благодарить будешь потом, в данный момент, я бы предпочёл точный ответ.
– Монсеньор, даю голову на отсечение, что найму команду…
И его слова не были пустым бахвальством потому, как капитан шебеки, где он служил в качестве штурмана, готов был отдать в его руки свой экипаж. В силу возраста, он считал, что ему уже пора на покой от всего куда-нибудь в тихое местечко, где никто не стал бы тревожить его и доживать свои дни. И вот на этом корабле он и начал свою службу морского авантюриста, уже капитана корабля.
С Франсуа же случилось следующее. Судьбе было угодно раскидать их в пространстве-времени, чтобы спустя немало лет, вновь свести вместе. Франсуа Вилларсо, в то время ещё молодой человек, ищущий приключений на свою пятую точку, едва ли задумывался, что будет бороздить моря в качестве второго человека на борту, боцмана. Но именно так оно и случилось в итоге.
В один из осенних вечеров, когда их шайка карманников сидела в таверне, отмечая не хилый улов, чему способствовал день казни еретика, собравший на площади несметное количество народа всех сословий, что нельзя было продвинуться, не отдавив кому-то да ногу, а в случае же падения, никто не гарантировал, упавшему жизнь.
Именно в тот период ему улыбнулась удача встретить графа де Вир, неведомым образом заявившегося в таверну, и кто заприметил его из всей шайки, которой заправлял одноглазый Жак, по прозвищу Циклоп, полностью оправдывающий свою кличку, в противном варианте украшать бы ему Гревскую площадь на одной из виселиц, что очень редко простаивали, и стать кормом для воронья.
Ему же, пришлось пережить вместе с капитаном бунт на борту корабля, когда новобранцы, нанятые в одном из портов на Карибских островах, вознамерились отправиться на поиски зарытого клада пирата, капитана корабля «Сан Себастьян» Энрике Мигеля.
О существовании клада хотя и ходили упорные, но всё же противоречивые слухи, никто бы не отважился уверенно утверждать, что сие истинная правда, как и о гибели пирата, то ли погибшего в схватке с буканьерами, то ли ушедшего на дно морское в результате настигшего шторма. Всё это было покрыто таким слоем слухов, что проще поверить в существование легендарной Атлантиды.
Возможно и более прозаическое: зарезали в пьяной драке, где-нибудь в таверне, возникавших среди посетителей этих злачных мест по поводу или даже безо всяких причин. Подобное происходило нередко, как и стычки с другими романтиками морских просторов или членами экипажей кораблей королевского флота, что также не обходили стороной кабаки и таверны, но при этом не жаловали пиратов.
В любом из перечисленных случаев оставалось уповать на судьбу, на помощь свыше, стойкость экипажа, да ещё знание законов природы. И в тот раз, когда испанец Мигель подбил команду на захват корабля, де Виру помогло то обстоятельство, что экипаж получил неплохие призовые, и собственное природное чутьё на всевозможные интриги, усвоенное ещё в мирной жизни.