Вдруг поплыли знакомые лица,
И приснился невиданный сон:
Видит он небо Аустерлица,
Он не Стёпка – он Наполеон.
А. Башлачев.
Наполеон внезапно проснулся среди ночи в своей палатке от невыносимой головной боли. Он открыл в темноте глаза, и некоторое время прислушивался к тяжелому дыханию адъютантов и денщиков, спящих на полу вповалку. Затем он отвернулся на бок, чтобы попытаться вновь забыться сном, но вдруг почувствовал мучительный и безысходный страх.
Ему показалось, что кромешная тьма вокруг него, и пропитанный перегаром воздух палатки, и подкатывающая к горлу тошнота, и безысходность – единственное, что есть в этом чужом мире на самом деле, и что пребудет в нем навеки, и даже он сам – напуганный, подавленный и ничтожный – навсегда останется таким, он всегда был таким, и будущее никогда уже не наступит. На секунду он подумал о самоубийстве, но самоубийство показалось ему не менее ужасным и отвратительным, чем само существование, в котором не было ничего, кроме ужаса и отвращения.
Тогда он поднялся со своего ложа, нащупал впотьмах шинель и, накинув ее на плечи, вышел на свежий воздух улицы. Было холодно и одиноко. Город спал, над ним красно-фиолетовыми тучами нависло большое февральское небо, как всегда, совершенное, и, как всегда, равнодушное в своем совершенстве. Только оно знало всё. Постояв немного с запрокинутой головой, Наполеон застегнулся на все пуговицы, поднял воротник шинели и медленно пошагал прочь.
Незаметно обогнув патруль, он нырнул сквозь голые заросли кустарника и оказался вначале пустынной заснеженной аллеи, уводящей куда-то вниз, и небо теперь казалось распахнутым перед ним настежь. Наполеон пересек аллею, и, миновав спящую пятиэтажку, подошел к ярко освещенному окошку ночного ларька на троллейбусной остановке, где на несколько луидоров купил две бутылки пива и пачку сигарет.
Первую бутылку он выпил сразу, не отходя от ларька, большими жадными глотками, потом закурил и отошел к полузанесенной снегом скамейке, где открыл вторую. Страх немного утих, но невыносимость и безысходность бытия по-прежнему заполняли его, хотелось съёжиться и заснуть. Его пробирал озноб, и он плотнее кутался в шинель, засунув руки поглубже в карманы.
Вдалеке вновь показался патруль, – два милиционера с автоматами, – и, стараясь избежать с ними встречи, он вернулся к ларьку и прислонился к ледяной металлической стене, сплошь оклеенной бумажными клочками объявлений. На одном из них, прямо перед его стекленеющими глазами, на маленьком зеленом квадратике было написано:
Г Р Ё З Ы
60 – 20 – 20
Он достал из внутреннего кармана мобильник и набрал номер.
Спустя полчаса, когда он, вконец замерзший, сидел, ссутулившись, на спинке скамейки и допивал пиво, возле него остановилась серая «шестерка». Он швырнул пустую бутылку в сугроб, купил в ларьке еще полдюжины пива и сел в машину на переднее сиденье. Водитель тронулся с места, и они понеслись по длинным пустым проспектам мимо ярко-желтых огней осветительных мачт, словно безуспешно стремились по бесконечной взлетной полосе подняться в небо.
Он обернулся, и на заднем сиденье увидел девушку, которую не смог разглядеть в полутьме, освещаемую лишь быстро пробегающими линиями ночных фонарей. Она мельком посмотрела на него, но ничего не сказала и отвернулась к окну, не пытаясь скрыть равнодушия. Он открыл пива и тоже стал смотреть в окно, на дорогу, неотвратимо уносящую в фиолетово-красную ночь.
– Что, брат, загулял? – спросил водитель.
– Тебе-то что, – огрызнулся он в ответ. – На себя посмотри.
– А что я, – миролюбиво ответил тот. – Я работаю, мне детей кормить надо.
Наполеон приоткрыл дверь на полном ходу и яростно выбросил в нее бутылку, затем, обернувшись к водителю, сказал:
– А ты думаешь, ты это только внешне такой, а твой внутренний мир сохраняется в первозданной чистоте? Мир, наполненный отвагой и любовью, где эльфы и доблестные витязи? Ведь ты даже и не догадываешься, что в твоем мире Галадриэль давно уже торгует в шинке бодяжным спиртом, а Гэндальф живет спекуляцией? Лучиэнь, так и не дождавшись Берена, давно уже отдалась двум лучникам одновременно, хоббиты совсем скурились, а Арагорн тупо дрочит в далеких северных пустошах. Ты еще не знал? Ты не знал, что непрерывной стены между внутренним и внешним миром не существует?
Водитель тактично промолчал. Наполеон отвернулся от него и стал смотреть в ночное небо. Оно было, как всегда, совершенно. Ему вдруг почудилось, что все должно быть хорошо.
Водитель высадил их с девушкой во дворе новой девятиэтажки, отдал девушке ключи, и, пообещав ровно через два часа вернуться, уехал. Они прошли вдоль черных деревьев в подъезд и молча поднялись в лифте на восьмой этаж. Квартира, в которую они попали, оказалась обычной, и только идеальный и неестественный порядок в ней напоминал о гостиничном номере.
Пока он выставлял на журнальный столик пиво и искал стаканы и пепельницу, девушка разделась, и он смог, наконец, рассмотреть ее. Казалось, ей было чуть больше восемнадцати, а может – не было и того. Худое юношеское тело с едва оформившейся грудью, коротко остриженные вьющиеся тёмные волосы, почти полное отсутствие косметики на веснушчатом лице и припухлые слабо очерченные губы – всё это делало ее похожей на простую девчонку с соседнего двора, словно вернувшуюся из его далёкой юности, когда в голове еще гулял ветер, была первая любовь и первый портвейн, и песни под гитару до утра, – юности, которой у него, в сущности, никогда не было. Впрочем, она и была такой девчонкой на самом деле.
Он разделся следом за ней, оставшись лишь в джинсах, уселся в кресло и налил по стаканам пиво. Она села к нему на колени и спросила:
– Я тебе не нравлюсь?
– Почему? Нет, – ответил он. – Нравишься. Очень нравишься. С чего ты взяла?
– Ты хмуришься всё время, – сказала она. – Может, тебе другую привезти?
– Не надо. Ты мне нравишься, – он протянул руку и взял стакан. – Мне другую не надо. Мне просто страшно.
– А ты мне нравишься, – сказала она.
Она поцеловала его в губы, и поцелуй получился очень долгим и нежным.
– Ничего не бойся. Ты в безопасности. Всё будет хорошо.
Он залпом выпил весь стакан и потянулся за сигаретами.
– Понимаешь, – сказал он, прикуривая. – Я боюсь, что будущего никогда уже не будет, и так останется навсегда. И всегда будет страшно.
Она поцеловала его снова, и он закашлялся, потому что ему пришлось задержать дым внутри себя. Она взяла из его руки сигарету и затянулась.
– Правильно, – сказала она. – Будущее никогда уже наступит, но этого не надо бояться.
– Почему?
– Потому что будущее уже наступило.
Она резко смяла в пепельнице сигарету, встала с его колен и увлекла на кровать, гладко застеленную чёрной атласной простыней с большими красными маками.
Спустя некоторое время резко зазвонил древний эбонитовый телефон, притаившийся под журнальным столиком. Он звенел долго и мучительно.
– Возьми трубку, – наконец прошептала она. – Это тебя.
– Я уже понял, – тоже шепотом ответил он. – Чёрт с ними.
Телефон так же резко замолчал, и больше уже не звонил, а еще через некоторое время он сказал ей:
– Наверно, я сегодня слишком много выпил.
– Перестань… глупости…
– Я, кажется, больше не смогу…
– А тебе это очень важно?
– В-общем, нет, – ответил он, немного подумав. – Ну, я не знаю…
Она ловко спрыгнула с кровати и стала разливать пиво.
– Может, давай тогда просто поговорим? Ты же знаешь, с девушками моей профессии можно говорить о чём угодно, рассказывать всю-всю правду.
Он ухмыльнулся и перебрался обратно в своё кресло.
– А ты случайно не биоробот, созданный в подвалах Лубянки, чтобы собирать и транслировать конфиденциальную информацию?
Она засмеялась и, держа в руках стаканы, села ему на колени. Поцеловала.
– А какая разница? Ведь ты можешь говорить все, что угодно, и это и будет правдой.
– Тебя как звать-то?
Она на секунду задумалась.
– Ну, зови меня Сашей.
– А ты меня – Мишей. Ну, давай, – он взял у нее один стакан. – За знакомство.
Они выпили пива, а потом проговорили целый час, остававшийся им. И все, что они говорили, становилось правдой. В условленное время водитель ждал на прежнем месте и согласился подбросить его обратно. Наполеон открыл заднюю дверцу машины и, пропуская девушку вперед, посмотрел в небо. Оно было все точно такое же – фиолетово-красное, тяжёлое и необъятное. И оно знало правду.
Через полчаса Наполеон вышел из машины. Город по-прежнему спал. Снова незаметно миновав патрули, он вернулся в свою палатку, лег обратно и укрылся с головой шинелью. Никто не заметил его отсутствия. Он заснул крепко и снов никаких не видел.
А наутро было сражение.