Однажды в свой законный выходной, а дело было в субботу, я решаю прогуляться по городу. Давненько этого не делал, с тех пор, как приобрёл дачный участок и всё свободное, и не только, время отдаю его благоустройству. Город мелькает у меня в ветровом стекле автомобиля по дороге туда, совсем бывает незаметен по дороге оттуда, а на работу – так я вообще на метро езжу. Короче, как изменился город со времён моих пеших прогулок я, к стыду и позору, и не знаю.
Я выхожу на лестничную площадку панельной девятиэтажки и первым делом вызываю лифт. И пока где-то наверху что-то перещёлкивается как в троллейбусе, а снизу с тем же характерным воем, набирая скорость, поднимается ко мне кабина, я энергично борюсь с заедающим замком в квартиру. Лифт оказался быстрее: пришёл, раздвинул в стороны половинки дверей – я всё ещё лихорадочно орудую ключами – ждёт. Сейчас их закроет, сейчас… Поехали! Я отчаянно бросаюсь к суживающемуся проёму с вытянутой ногой, и створки, наткнувшись на неё, прижав и поразмыслив, не оставить ли всё как есть, вновь открываются. Я же с облегчением предпринимаю вторую попытку запереть квартиру..
Тут появляются соседи по этажу, молодая семья – родители и дочь лет пяти. Мы поздоровались и совместными усилиями отстояли своё право на лифт перед страждущими с нижних этажей.
Молчать в тесной кабинке было как-то неловко и я вежливо и безадресно интересуюсь:
– По делам?
Вышло не намного ловчее, чем просто молчание, но тактичные молодые люди одновременно ответили:
– Нет, мы в центр… Пройтись, проветриться хотим.
И, не давая мне больше высказываться, женщина спрашивает дочку:
– Знаешь, как наш город называется?
– Знаю, – отвечает девочка и далее картаво:
– Питербулк!
В этот момент лифт резко останавливается, свет гаснет.
– Крутой замес! – бурчит мужчина. Всем взрослым ясно вырисовывается безрадостная перспектива ожидания монтёра, но свет загорается, и лифт без происшествий спускается до первого этажа, где мы даже с радостью встречаем запахи подвала.
Семейство ушло вперёд, благополучно минуя трёх старушек на лавочке у подъезда. Я же задерживаюсь, чтобы завязать так не кстати развязавшийся шнурок.
«Питербулк. Ха! Смешно… – думаю я, стоя в нелепой позе перед бабушками. – Сейчас эти три корочки хлеба мне косточки помоют!» Однако я их не заинтересовал, а услышанный разговор был весьма странен.
– Слойка, из сто сорок третьей, расфуфырилась, повидло наружу.
– А в пятнадцатую семь лавашей вселилось.
– Здоровья нет! Крошуся вся…
«Оба—на, а то помилуй! Интересный танец! Питербулк – город хлебный… Ну что же, и я не прочь, вслед за соседями – семейством Ржаных: папой Круглым, его Половинкой, и дочкой Четвертинкой, – прогуляться до центра этого чудного города!»
Вот что отличает «совсем городского» от праздных туристов и деловых понаехавших? Может то что он почти не путает итальянские фамилии архитекторов—застройщиков? Или почти отучился от привычки сидеть на корточках где ни попадя? Да, это важно. Но истинного горожанина греет надежда, что за каждым синим забором роют новую станцию метро. А уж как добраться до ближайшей действующей он просто обязан знать и знает, и готов гордо, чуть высокомерно объяснить это любой по численности группе японских самураев.
Мне до недавно открытой станции было рукой подать – три остановки – так что пешком до неё сподручнее, чем дожидаться редкого по выходным дням трамвая.
Иду, наслаждаюсь, однако замечаю интересный факт: я невидим. Не то, чтобы прохожие беспрепятственно прут сквозь меня, нет, они видят меня, вернее, видят во мне некий безвредный естественный объект или явление, уместные в конкретной обстановке, вроде воробья, надписи на асфальте или сквозняка. Они совершенно меня не стеснялись, продолжая заниматься своими делами и разговорами.
Выяснилось это, когда я, поравнявшись с двумя подружками, случайно наступил одной из них на босоножку. Девушка невозмутимо поправила её, запрыгав на одной ноге, и продолжила разговор:
– Плетёночка, ты такая загорелая, – обратилась она к подруге.
– Мне мой Штрудель абонемент в турбодуховку подарил. Всю зиму ходила…
– Кто бы мне что-нибудь подарил…
– Ты бы для начала занялась своей формой, Тесто Развесное.
– Это правда, – вздохнула девушка.
Правда – это то, что я воспринимаю окружающее, как само собой разумеющееся, без мыслей о всеобщем сумасшествии. И пусть! Посмотрим, что будет дальше.