Эскадренный миноносец «Разящий» стремительно резал форштевнем волну, оставляя за кормой белый пенный бурун и выбрасывая из труб черные клочья дыма. Он шел курсом N-О от острова Руно в передовую базу флота – Куйвасто, на остров Моон. Брезентовый обвес открытого мостика потрескивал под напором ветра. Вахтенный офицер, опершись на поручни мостика и чуть наклонившись вперед, всматривался в горизонт, обводя его биноклем.
Светало. Рассветы на Балтике в июне – чудо как хороши. Но не сейчас. Сейчас идет война.
Да, идет война! Но он, мичман Садовинский, счастлив и горд! Он на мостике! Это его корабль, его боевой корабль! Сколько рапортов, сколько сил и нервов пришлось потратить ему, чтобы добиться права чувствовать вибрацию палубы под ногами!
Награжденный золотым знаком по окончании курса Морского корпуса, он, как и все молодые мичманы, рвавшийся на боевые корабли, приказом директора Корпуса – контр-адмирала Карцова был прикомандирован к Корпусу младшим корпусным офицером.
Громкий доклад сигнальной вахты: «По левому крамболу – аэропланы!» прервал воспоминания. Мысли мгновенно перенеслись от событий лета прошлого года в настоящее. В небе над горизонтом виднелись две точки. Точки быстро приближались. Неприятельские аэропланы!
Четыре пятьдесят утра. 12 июня 1916 года. Рижский залив. «Боевая тревога!» В этот момент по всем отсекам эсминца ударили колокола громкого боя. «По местам стоять!» – «Боевая тревога!»
Первая бомба каплей оторвалась от аэроплана. Вторая капля, третья. Фонтаны воды, смешанной взрывной волной с осколками, обрушивались на палубу. Не снижая скорости, «Разящий» круто валился на правый борт, на левый. Открытый по аэропланам орудийный, пулеметный и ружейный огонь не давал результатов. Атаки с воздуха следовали одна за другой. Но теперь и германские пилоты стали осторожнее. Облака шрапнелей русских снарядов не позволяли им снизиться и прицельно атаковать.
В вахтенном журнале «Разящего» за 12 июня мичманом Садовинским была сделана следующая запись:
«4:50 Были атакованы двумя неприятельскими аэропланами; было сброшено 12 бомб – безрезультатно; открыли ружейный, пулеметный и орудийный огни, было выпущено 8 шрапнельных снарядов, 5 пулеметных лент.
5:30 Окончилась атака, легли на старый курс».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Атака аэропланов продолжалась 40 минут, а ему показалось, что прошли считанные минуты.
Спустя 90 лет, изучая в Российском государственном архиве ВМФ вахтенный журнал эсминца «Разящий», я читал эти строки, написанные рукой мичмана Садовинского. Запись сделана сразу после атаки, но почерк четкий, аккуратный, буквы выписаны твердо, как говорят на флоте – штурманским почерком. Я сразу узнал этот почерк. Таким же твердым, устоявшимся – не юношеским почерком он подписал свой учебник «Кораблестроение. Курс Морского корпуса» 7 января 1914 года, за год до окончания Корпуса. С этой надписи и началась моя причастность к боевому и жизненному пути кадета – гардемарина – мичмана – лейтенанта Бруно-Станислава Адольфовича Садовинского. Впереди были годы поисков, запросов, изучений архивных материалов. На тот момент я ничего не знал о нем, кроме фамилии и инициалов.
«Разящий» лег на прежний курс – на Куйвасто. Боцманская команда приводила в порядок палубу. В 8 часов 10 минут показались створные знаки Куйвасто. Через десять минут «Разящий» стал на якорь. Война – до победы, а обед – по корабельному расписанию.
Офицеры за обедом в кают-компании миноносца, живо обсуждали утренний бой.
После перенесенного боя с германскими аэропланами нервы требовали расслабления, и, хотя действовал «сухой закон», офицеры знали, что лучшего способа, чем чарка холодного столового вина № 21, более известного как водка, флотские медики не придумали.
«В 18 ч. 45 мин. команду уволили на берег. В 22 часа команда с берега вернулась. Нетчиков нет. Под парами котел № 3», – расписался в вахтенном журнале за прошедшие сутки мичман Садовинский. Так закончились эти сутки – рабочие сутки Великой войны.
Гельсингфорс встретил мичмана Садовинского облачной и ветреной погодой. Был понедельник, 18 апреля 1916 года. Миноносец «Разящий» находился у стенки ремонтного завода «Сандвик». После первой пробы машин заводские рабочие устраняли замечания, экипаж наводил флотский порядок в помещениях и на палубе. У трапа его приветствовал вахтенный офицер – мичман Ляпидевский. Они представились друг другу, пожав руки и улыбнувшись. Садовинский прекрасно помнил его по Корпусу.
– Николай Алексеевич у себя в каюте, – проговорил Ляпидевский, называя командира по имени и отчеству, и указывая рукой на дверь в офицерский коридор.
Садовинский шагнул в коридор и сразу почувствовал знакомый с гардемаринских времен корабельный запах. Запах краски, металла, машинного масла, тот – еще не выветрившийся запах завода, который приносят с собой мастеровые и который исчезнет сразу после первого выхода в море. Матрос, делавший приборку в коридоре, стал вплотную к переборке, чтобы пропустить офицера. Да, коридоры миноносца – не линкоровские коридоры. Но радость переполняла мичмана. Это его первый боевой корабль.
Командир миноносца капитан 2-го ранга Н. А. Костенский – офицер на флоте известный. Он слыл среди миноносников смелым командиром, отлично ориентирующимся в финских шхерах, особо отличившимся в кампанию 1915 года.
Попросив разрешения и войдя в каюту, мичман представился:
– Мичман Бруно-Станислав Адольфович Садовинский, прибыл из Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича корпуса в ваше распоряжение.
Разговор с командиром запомнился мичману своей конкретностью и деловитостью.
– Минный офицер лейтенант Клевцов выбыл на 3-й дивизион. Принимайте дела. Готовьтесь к прохождению курса артиллерийских и минных стрельб. Они будут проводиться на полигоне в Ревеле, – напутствовал командир своего нового офицера.
Когда я начинал изучать служебный путь Бруно-Станислава, у меня была следующая информация: окончил Морской корпус в 1915 году, 2-й Балтийский флотский экипаж, офицер эскадренного миноносца «Расторопный». Но в списках офицеров миноносца «Расторопный» за 1915 год мичман Садовинский не упоминается. В чем дело? Не было его среди экипажа этого миноносца и в первой половине 1916 года. Идет война, каждый офицер, тем более выпускник, на счету, и каждый рвется на фронт. Пытаюсь разобраться.
В фонде «Аттестации на личный состав», в обнаруженной карточке Садовинского Б.-С.А. указано следующее:
«Воспитанником – 1912–1915 г.
Корабельным гардемарином – 20 июля 1915 г.
Мичманом – 30 июля 1915 г.
Зачислен во 2-й Балтийский Флотский экипаж – 8 августа 1915 г.»
Затем странная запись: «уч. с. “Бриз” мл. кор. оф. – 2 августа 1915 по 20 апреля 1916 г.» И далее:
«Переведен из 2-го в 1-й Балтийский Флотский экипаж – 23 мая 1916 г.».
(РГАВМФ. Ф. 873. Оп. 17. Д. 28)
Значит, мичман Садовинский после зачисления во 2-й Балтийский флотский экипаж не был сразу распределен в Минную дивизию Балтийского моря, а находился на учебном судне «Бриз». Разыскиваю в архиве «Выписки из вахтенного журнала о плавании учебного судна “Бриз” за 1915 год». Судно «Бриз» находилось в учебном плавании со 2 июня по 18 августа и состояло в учебном отряде судов Морского Е.И. В. Наследника Цесаревича Корпуса.
Читаю далее:
«Каких экипажей и команд» офицерский и личный состав находился на борту «Бриза» в тот период – Из Морского Е.И. В. Наследника Цесаревича Корпуса Командующий – лейтенант В. Н. Синицын, Старший корпусной офицер – лейтенант Л. Б. Зайончковский, Вахтенный начальник – мичман В. К. Дориан, Младший корпусной офицер – мичман Б. А. Садовинский.
(РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 1. Д. 7963. Л. 51)
Ситуация стала проясняться. Значит, Бруно Садовинского оставили служить в Корпусе младшим корпусным офицером. Его – одного из лучших по выпуску, бывшего в своей 3-й роте старшим унтер-офицером, корабельным гардемарином со старшинством по сравнению со сверстниками с 09.06.1915, награжденного «Золотым знаком по окончании курса Морского корпуса», как указано в «Списках личного состава флота, строевых и административных учреждений Морского Ведомства. 1915 г.».
Для того чтобы это произошло, надо было не просто служить хорошо, надо было учиться и служить – отлично! И все-таки должна быть другая, более веская причина оставления молодого офицера при Корпусе. Работаю в Российском государственном архиве Военно-морского флота дальше и нахожу нужный документ.
В докладе № 2097 от 21 июля 1915 года морскому министру Григоровичу директор Корпуса контр-адмирал В. Карцов пишет следующее:
«В настоящее время, во вверенном мне Корпусе, из числа положенных 39-ти офицеров строевого состава имеется лишь 22.
При таком некомплекте воспитательная деятельность Корпуса, равно как и служба в нем, не могут быть организованы на началах, которые до сих пор служили руководящими.
Дабы иметь возможность и в текущем году установить воспитательную деятельность вверенного мне Корпуса на тех же основаниях, как и в минувших годах, ходатайствую перед Вашим Высокопревосходительством о временном прикомандировании ко вверенному мне Корпусу, по примеру прошлого года, нижеследующих Корабельных Гардемарин, по производству их в Мичманы:
Виктора ДОРИАНА, Владислава УЛЯНОВСКОГО, Бруно САДОВИНСКОГО, Сергея БЛАГОДАРЕВА, Георгия БЕРЕЗОВСКОГО, Олега НАРБУТА, Андрея ХОЛОДНОГО, Николая САХАРОВА, Георгия САРНОВИЧ, Сергея БУГАЕВА».
(РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 1. Д. 7966. Л. 24)
Да, это решение директора Корпуса было продиктовано нуждами подготовки, несмотря на войну, следующего поколения высококлассных морских специалистов. Это государственный подход, и он был утвержден на самом высоком уровне. Теперь понятно, почему лишь 18 апреля 1916 года в вахтенном журнале эскадренного миноносца «Разящий» появилась запись:
«Сего числа явился на миноносец из Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Корпуса Мичман Бруно Адольфович Садовинский.
Мичман Ляпидевский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
После представления командиру мичман Садовинский поднялся на палубу. Его багаж был уже перенесен на корабль. Матрос-вестовой убывшего с корабля лейтенанта Клевцова, перешедший к Садовинскому «по наследству», проводил его в кают-компанию, где был уже наведен полный порядок. Тужурки и пальто мичмана были на раскрылках в шкафу, рабочий китель на вешалке, белье в ящиках. Бруно огляделся: на миноносцах нет брони, тонкие стальные переборки, окрашенные под светлое дерево, с имитацией слоев более темным цветом, стол, привинченный к палубе, стулья, полочки, шкаф и диваны, отгороженные шторками, – все это понравилось ему. Половину своей молодой жизни, да, уже половину, он прожил в казармах, кубриках, каютах, и спартанская обстановка миноносца казалась ему прекрасной.
Мичман Садовинский переоделся в рабочий китель, натянул плотнее перчатки и, щелкнув их кнопками, поднялся на палубу. На корме артиллерийский унтер-офицер 1-й статьи с двумя матросами возился у 75-миллиметрового орудия «Канэ». Рядом, обступив 18-дюймовый (450 мм) минный (торпедный) аппарат, стреляющий самодвижущимися минами Уайтхеда, трудились минные специалисты во главе с минно-машинным кондуктором. Садовинский не знал еще фамилий подчиненных. «Ничего, познакомимся», – решил он и подошел к работающим.
– Так что вот, вашбродь, – повернулся в его сторону минный кондуктор, протирая руки ветошью, – проверяем второй минный аппарат, по корпусу пошла ржавь, будем устранять.
Мичман кивнул. Стоя на палубе «Разящего», он припоминал, что ему известно о миноносце. Заложен на судоверфи Невского судостроительного и механического завода в Санкт-Петербурге в 1906-м. Спущен на воду в 1907-м. Вступил в строй в 1909 году. Длина 210 футов, ширина 21 фут, углубление 6,2–8,5 футов, водоизмещение 400 тонн. Две вертикальные машины тройного расширения мощностью по 6000 л.с. Четыре водотрубных котла системы «Normand». Два винта. Скорость до 26 узлов. Запас угля 90—100 тонн обеспечивает район плавания полным ходом – 450 миль, экономичным ходом – 900 миль. Вооружение: два 75-миллиметровых орудия системы «Канэ», шесть 7,62-миллиметровых пулеметов, два однотрубных надводных 18-дюймовых минных (торпедных) аппарата. На борт можно взять 14 мин заграждения.
Что еще? Один 60-сантиметровый прожектор, радиотелеграф. Для Балтики – грозное оружие.
Да, еще экипаж – четыре офицера, два кондуктора, четыре боцманмата, шесть унтер-офицеров 1-й статьи, баталер 1-й статьи и 50 матросов. Да – экипаж, ибо без него железо мертво и неподвижно. С этими людьми ему предстоит служить, воевать, одним словом – жить, а если придется, то и умереть. И этих разных по характеру, темпераменту, знаниям и мыслям людей объединяет одно короткое слово – экипаж.
В Российском Императорском флоте не служили ни кавказцы, ни инородцы, ни иудеи. Матросами, составлявшими экипаж «Разящего», были русские, белорусы, украинцы, латыши, поляки.
С офицерами миноносца мичман Садовинский сошелся быстро. Вахтенный начальник мичман Владимир Васильевич Ляпидевский был хорошо знаком ему по Корпусу. Корабельный механик инженер-механик лейтенант Владимир Иванович Нейман 2-й, произведенный из подпоручиков флота в инженер-механики лейтенанты в военном декабре 1914 года, оказался человеком знающим, спокойным и выдержанным. Он был на шесть лет старше мичмана и считался одним из лучших механиков 9-го дивизиона миноносцев.
Миноносцы – это разнорабочие морской войны. Миноносцы 9-го дивизиона эскадренных миноносцев под брейд-вымпелом начальника дивизиона капитана 1-го ранга А. В. Развозова, базировавшиеся на Гельсингфорс, – «Громящий», «Сторожевой», «Достойный», «Расторопный», «Сильный», «Дельный», «Стройный», «Деятельный», «Видный», «Разящий» – не застаивались у причалов. Хотя они и были угольными, в отличие от нефтяных «Новиков», морячили не меньше. Малая осадка, высокая маневренность и малозаметность делали эти корабли незаменимыми для действий в шхерных районах Балтики.
Третий военный год – 1916-й – начинался для Балтийского флота сложно.
В начале года Балтийский флот стал подчиняться непосредственно Ставке, при которой был создан Морской штаб. Перед Балтийским флотом была поставлена задача: не допускать проникновения противника к востоку от главной морской Нарген-Порккалаудской позиции в Финском заливе.
Эсминцы Минной дивизии минировали подходы к базам германского флота при любой погоде. Изменчивая балтийская зима, покрывала море то тонким слоем серого льда, то разводьями, из которых поднимался пар и клочьями стелился над морем. Мокрый снег забивал глаза, рот, ноздри людей, находившихся на верхних палубах, а ледяная шуга забивала забортные отверстия миноносцев. Иногда в море носовые части кораблей полностью обледеневали. Зимние походы кораблей были очень тяжелыми.
Постановка мин у чужих берегов всегда опасна не только потому, что можно нарваться на корабли противника, но и тем, что в тяжелых метеоусловиях можно подорваться на своих же выставленных минах. Миноносцы Минной дивизии не только выполняли минные постановки. Они конвоировали суда, обеспечивали работу землечерпалок по углублению фарватера в Моонзундском проливе, охраняли тральщики, при тралении фарватеров, вели противолодочную оборону входов в базы Балтийского флота, обеспечивали артиллерийское прикрытие флангов армии, осуществляли фельдъегерскую связь между Гельсингфорсом, Ревелем, Куйвасто, Кронштадтом и Санкт-Петербургом и делали многое другое, что поручалось их экипажам, командованием Балтийского флота и Минной дивизии.
Весна 1916 года выдалась поздней. Боевая деятельность миноносцев началась в середине марта. Командующий Минной дивизией Балтийского моря капитан 1-го ранга А. В. Колчак в середине апреля получив, как говорили тогда, «черных орлов на погоны», стал контр-адмиралом.
В это время эскадренный миноносец «Разящий» все еще находился у стенки завода «Сандвик» в Гельсингфорсе. Ремонт заканчивался. На корабле наводился порядок. Матросы драили палубу, мыли и подкрашивали надстройки.
С первого дня своей службы на «Разящем» мичман Садовинский погрузился не только в корабельный мир артиллерийского, торпедного и минного оружия, но и в бумажный мир накладных, денежных требований, ремонтных и раздаточных ведомостей; окрасочных, хозяйственных и прочих «переходящих сумм»; приказов по Минной дивизии, по Морскому ведомству, циркуляров Главного морского штаба; переписки с судоремонтными заводами, портом и прочими организациями, часто со штампами «Конфиденциально», «Секретно» или «Совершенно секретно».
Этот бумажный мир захлестнул мичмана, и если бы не определенный опыт, полученный на должности офицера-воспитателя Морского корпуса, тоже достаточно изобиловавшей отчетностью, Бруно разбирался бы с бумагами еще дольше. Пронумерованный, подшитый в канцелярских папках этот бумажный мир, отражавший будничную, хлопотливую и неприметную с берега жизнь боевого корабля, постепенно становился для Садовинского понятным и простым.
20 апреля, среда. Гельсингфорс. В этот день мичман Садовинский в первый раз заступил дежурным по кораблю.
«7:00 – побудка, 7:30 – завтрак, 8:00 – команду развели по работам, 11:00 – развели пары в котлах № 1–2—4, 12:00 – обед, 13:30 – чай, 14:00 – приготовились к походу, 16:00 – прекратили пары в котлах № 1–2—4, 17:30 – окончили работы, 18:00 – ужин, 18:30 – команду уволили на берег, 20:00 – раздали койки, 24: 00 – команда с берега вернулась. Нетчиков нет».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
В первый раз расписался в вахтенном журнале корабля мичман Садовинский.
Далее из вахтенного журнала «Разящего»:
«21 апреля, четверг. Гельсингфорс.
7:00 Развели пары в котлах № 1–3—4.
9:00 Снялись со швартова – пошли на пробу машин.
13:50 Пошли на уничтожение девиации, стали на якорь.
14:30 Возвратились с уничтожения девиации.
22 апреля, пятница. Гельсингфорс.
13:20 Снялись с якоря и швартов, и пошли для определения девиации.
15:10 Возвратились с определения девиации. Стали на якорь и швартов».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Плавание боевого корабля, прокладка его курсов без учета девиации корабельных компасов может привести к серьезным навигационным авариям.
С Морского корпуса, Бруно Садовинский интересовался навигацией, лоцией, девиацией. Его увлекало в морском деле все то, что позволяло использовать математику, особенно прикладную ее часть. В дополнение к учебной программе Бруно самостоятельно изучал вопросы теории девиации магнитного компаса, причины ее возникновения, практические способы измерения и уничтожения. Он перечитал все, что было по этому вопросу в корпусной библиотеке. Это увлечение математикой было известно его друзьям по корпусу и вызывало как серьезное к нему уважение, так и было причиной насмешек, свойственных беззаботной гардемаринской юности.
После поисков в фондах Российского государственного архива Военно-морского флота на моем столе лежал
«АТТЕСТАТ
Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Корпуса сим свидетельствует, что гардемарин Старший унтер-офицер Бруно Садовинский при выпуске из Корпуса заслужил следующие баллы: (далее следуют наименования 37 предметов). Из числа 172 гардемарин состоит по списку старшинства 66-ым.
В виду сего, на основании ст. 65 книги III Свода Морских постановлений изд.1910 г. означенный гардемарин пользуется правами окончившего высшее специальное учебное заведение.
№ 7946 Директор Морского Е. И.В. Н. Ц. Корпуса
30 июля 1915 г. Контр-адмирал Карцов».
(РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 3. Д. 178)
Так вот, высший бал – 12, существовавший тогда для оценки знаний в российской высшей школе, был у Бруно Садовинского по следующим дисциплинам: лоция, девиация компасов, математика – дифференциальное и интегральное исчисление, морская артиллерия.
Двенадцать баллов по теории девиации компасов считались недостижимыми среди гардемаринов его выпуска. Потому что преподававший в Корпусе теорию девиации, основоположник этой теории и автор единственного учебника по девиации любил повторять: «На двенадцать баллов теорию девиации знает только Господь Бог, снабдивший земной шар магнетизмом, на одиннадцать – я, а гардемарин может рассчитывать только на 10 баллов».
Далее в аттестате Садовинского – по 11 баллов – следовали: навигация, морское дело, аналитическая геометрия, кораблестроение. Его привлекала удивительная романтика древней морской профессии, тысячи лет назад рожденной умами моряков на ладьях и галерах, на каравеллах и бригантинах.
Гардемарин Бруно Садовинский, уже в Корпусе, проявлял незаурядные способности к точным наукам, которые при развитии позволили бы ему в будущем стать видным военным ученым-гидрографом, кораблестроителем или преподавателем Морской академии.
Об этом говорит и следующий факт: перелистывая подписанный им в 1914 году учебник «Кораблестроение», я обратил внимание на то, что на листах учебника нет библиотечных штампов или отметок. Значит, это личная книга владельца. Он купил ее для себя. Что-то я не припоминаю, чтобы кто-либо из курсантов моего курса в 1969 году за собственные средства приобретал технические учебники. Небольшие курсантские деньги было логичнее потратить с девушкой в кафе, чем покупать учебники. Небольшой штрих – но в нем уже проявляется характер человека. Ему двадцать лет, и он настойчиво, глубоко изучает морские дисциплины. Повторю, в его выпускном аттестате по морским предметам: лоция, девиация компасов, морская артиллерия – стрельба, дифференциальное и интегральное исчисление – будет стоять высший балл – двенадцать. Во время проводимых на миноносце «Разящий» работ по определению и уничтожению девиации мичман Садовинский не только помогал проводить их, но и сам вникал во все детали, перепроверял расчеты, особенно в отсчете величин сил, измеряемых дефлектором, для того чтобы свести к минимуму ошибки наблюдений. К 15 часам 22 апреля 1916 года работы по определению девиации корабельных компасов на миноносце «Разящий» были закончены. Мичман Садовинский доложил командиру о готовности компасного хозяйства к выходу в море.
23 апреля, суббота. Гельсингфорс. Во второй половине дня мичман Садовинский впервые выбрался в город. Из Южной гавани он вышел на Рыночную площадь и залюбовался восхитительным фонтаном с фигурой морской нимфы. Ему понравилась жизнерадостная бронзовая нимфа своей игривостью и непринужденностью. Пройдя мимо фонтана, мичман оказался на Эспланаде – главной и, пожалуй, самой красивой улице города.
До войны Гельсингфорс наводняли чиновники различных российских ведомств, торговцы, врачи, преподаватели русских учебных заведений. Город бурлил и жил своей, особой жизнью. Жизнью, свойственной портовым городам. Но особый блеск и даже очарование этому городу и его финско-шведско-русскому обществу придавали флотские офицеры – элита российского офицерского корпуса.
По вечерам и в выходные дни нарядная Эспланада заполнялась фланирующими со своими спутницами русскими флотскими офицерами. Семьи русских моряков быстро осваивались с особенностями жизни в Финляндии и чувствовали себя в Гельсингфорсе как дома. Многие отлично владели шведским языком, что считалось в то время хорошим тоном среди местного русского общества.
В центре Эспланады располагался бульвар, засаженный липами и каштанами. В апреле на ветках каштанов уже набухли крупные коричневые почки, и у мичмана при их виде возникло щемящее, теплое чувство, наверно оттого, что в город уже пришла весна, несмотря ни на что, даже на войну. Потянувшись, мичман Садовинский достал до ветки и сорвал тугую твердую почку. Он растер ее пальцами и вдохнул аромат молодой зелени, и сразу вспомнилось детство, проведенное в тихом украинском городке Славута, что в Волынской губернии.
Стряхнув воспоминания, через боковую улицу мичман вышел на Сенатскую площадь к ступеням лютеранского кафедрального собора. Эта часть города настолько напоминала Петербург, что невольно захотелось оглянуться и поискать взглядом Неву. В центре площади воздвигнут великолепный памятник императору Александру II. На постаменте из красного гранита, в окружении скульптур «Закон», «Мир», «Свет», «Труд», возвышалась стройная фигура императора-Освободителя. Луч закатного солнца скользнул по кресту собора, вспыхнул на секунду, будто нимбом окутал купол, и потух. Стало заметно свежее. Пройдя по улице Царевны Софьи, мичман опять вышел на Эспланаду. Невзирая на военное время, субботние улицы города наполняла нарядно одетая публика. На ее фоне строго выделялись черной формой морские патрули. Начальник патруля – офицер, рядом с ним два матроса с винтовками с примкнутыми штыками. В этом чувствовалась война, да еще в грузных низких силуэтах линкоров, застывших вдали Гельсингфорсской бухты.
Начинало смеркаться. Мичман посмотрел на часы. Время до возвращения на «Разящий» еще было. Предстоит постановка в док. После дока – выход в море. «Как там сложится?» – подумал он. Потянуло посидеть в уютной, комфортной обстановке и хорошо поужинать.
В самом начале бульвара Эспланады, со стороны залива, среди деревьев расположился небольшой ресторан. Здание ресторана – стеклянный шатер с двумя боковыми стеклянными эркерами; все в огоньках электрических лампочек, видных сквозь зеркальные стекла, манило теплом и уютом. Войдя через бесшумную стеклянную дверь мичман сразу – еще с порога – услышал завораживающую мелодию только входящего в моду танго. Раздевшись, он присел за крайний столик у окна. Небольшой оркестр прекрасно знал свое дело. Повернувшись и подняв руку, чтобы подозвать кельнера, Бруно уловил свое отражение в зеркальной стене напротив.
Форма всегда сидела на нем отлично. Идеальная белизна воротничка, черный тщательно повязанный галстук, еще не потускневшее золото погон и юношеский сияющий взгляд.
Двадцать два года – черт возьми!
– Что угодно господину мичману? – чуть нараспев, раздался голос финна-официанта. На свежую скатерть легла книжечка меню в кожаном переплете с бронзовыми виньетками.
Покинув ресторан, он зашагал по притихшему ночному Гельсингфорсу в сторону порта. Синие холодные лампочки уличных фонарей, вкрученных с началом войны, для уменьшения заметности города с воздуха, ничего не освещали и внизу. Город остерегался бомб с германских цеппелинов, бесшумно прилетавших время от времени со стороны моря. Ночи в апреле на широте Гельсингфорса бледные, почти без звезд, предвестники знаменитых белых ночей.
Ветер стих, и воздух окутался ароматом зацветающей в парках сирени. В памяти всплыла и тихо звучала мелодия танго. В такие минуты жизнь кажется прекрасной и вечной.
Первый раз я попал в Хельсинки в 1996 году, в апреле месяце. Это была моя первая заграничная поездка. С чувством душевного трепета проводил я взглядом промелькнувшие в вагонном окне поезда «Сибелиус» невысокие столбики границы СССР. Я – за границей. Но, выйдя из здания железнодорожного вокзала на улицу Маннергейма, пройдя по Эспланаде и оказавшись на Сенатской площади у знаменитой лестницы кафедрального собора, я окунулся в русский мир, в российскую историю. Памятник русскому императору, российская имперская архитектура. Слева от меня возвышалось строгое здание главного корпуса университета, справа – белоколонное здание Сената. Вспомнилось когда-то прочитанное о Хельсинки – Белая столица Севера.
В пору моей курсантской юности, когда я зачитывался романами Соболева «Капитальный ремонт», Лавренева «Синее и белое», рассказами Колбасьева, главная база Российского Императорского флота казалась мне чем-то очень далеким и недоступным. Чарующие звучания названий: Гельсингфорс, Свеаборг, Эспланада – заставляли меня с жадностью вчитываться в описания службы и жизни блестящих русских морских офицеров, овеянных славой Наварина и Синопа и, как нас учили, бесславием Порт-Артура и Цусимы. Со временем все оказалось иначе. Собственная служба на Крайнем Севере не то что бы притупила юношеский романтизм, но отодвинула ее куда-то вглубь, в отдаленные потайные уголки души. Но стоило мне вступить на гранитные плиты Эспланады, как я почувствовал, что судеб морских таинственная вязь начинает плести свои узоры. Мне показалось, что время сместилось на восемьдесят лет назад, и я вдруг мысленно увидел белые офицерские кителя, золото кортиков и погон, заполнивших улицу. Гельсингфорс жил своей жизнью 1916 года.
27 апреля, среда. 1916 г. Гельсингфорс.
«15:00 Эскадренный миноносец “Разящий” снялся с якоря и швартов и вошел в плавучий док».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Мичман Садовинский впервые в своей офицерской жизни участвовал в доковании корабля. Миноносец втягивался в узкое тело дока незаметно для глаза, сантиметр за сантиметром. Бруно с волнением ожидал того загадочного момента, когда корабль, медленно обсыхая, сам станет сушей.
Швартовая команда, выбирая и травя тросы, располагала миноносец строго по осевой линии дока. После откачки балласта и всплытия дока корпус миноносца, опершись на кильблоки, обнажился ниже ватерлинии. Запахло морскими водорослями и тиной.
Старший боцманмат распределил матросов по работам: одни скребками скоблили борта миноносца, обернув головы старыми тельняшками на манер бурнусов, оставив узкую щелку, чтобы не попадали в глаза осколки ракушек, счищали с бортов обрастания – раковины моллюсков, водоросли, ржавчину, другие грунтовали очищенные участки корпуса и красили их.
Корабельный инженер-механик лейтенант Владимир Иванович Нейман 2-й с вольноопределяющимся по механической части Г. С. Игнатьевым произвели осмотр линий гребных валов и дейдвудных сальников. Задержались у гребных винтов. Нейман внимательно осматривал и ощупывал лопасти каждого бронзового винта, не обошли вниманием баллер и перо руля. Игнатьев записывал замечания в формуляр. Работы необходимо было выполнить силами команды за два дня.
Экипаж выполнил все работы в срок, и «Разящий» покинул плавучий док.
Из вахтенного журнала «Разящего»:
«29 апреля, пятница. Из Гельсингфорса в Ревель.
17:15 Вышли из плавучего дока и пошли в Ревель, для производства артиллерийской и минной стрельбы.
20:40 Пришли в Ревель и стали на швартовы к миноносцу “Ловкому”, левым бортом».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
На переходе повезло с погодой. Безбрежная даль моря, голубое небо, ровный ход миноносца – все это вызывало хорошее настроение офицеров на ходовом мостике и передавалось матросам – рулевому, стоявшему за штурвалом, и сигнальщикам, находившимся слева и справа на крыльях мостика. Мичман Ляпидевский, держа обе руки на машинном телеграфе, мурлыкал популярный мотив. Бинокль колебался на его груди и, казалось, подпевал в такт хозяину. Садовинский, стоя за спиной Ляпидевского вполоборота по ходу корабля, наблюдал за большой чайкой, камнем бросавшейся в воду и оставлявшей после себя на поверхности маленький белый бурунчик. Внешняя благодать длилась недолго. Мысли вернулись к предстоящим на полигоне в Ревеле стрельбам. Средневековый город Ревель – город медлительный и неторопливый. Шпили католических церквей соседствуют в нем с островерхими крышами домов горожан. Старые парки, заполненные ветвистыми деревьями – дубами и липами, располагают к покою, а узкие улицы старого города, многое повидавшие на своем веку, не любят суеты.
В отличие от штаба Балтийского флота, который располагался в Гельсингфорсе, штаб Минной дивизии был размещен в Ревеле, поэтому миноносцы 9-го дивизиона под брейд-вымпелом начальника дивизиона капитана 1-го ранга А. В. Развозова, базировавшиеся на Гельсингфорс, частенько выступали в роли посыльных для связи штаба флота со штабом Минной дивизии, которой командовал контр-адмирал А. В. Колчак.
Переходы миноносцев были короткими и недолгими. Туда и обратно. Круглые сутки миноносцы Минной дивизии Балтийского моря несли здесь дозоры и прикрывали в проливе новые постановки минных заграждений, частично сорванных в период зимних штормов. Разнорабочие войны делали свое будничное, боевое дело.
Миноносец «Разящий»:
«30 апреля, суббота. Ревель.
9:45 Снялись со швартовых и подошли к стенке для погрузки угля.
13:20 Окончили погрузку угля. Уголь Кардиф, команды грузило 42 чел., приняли 38 ½ тонны.
14:10 Отошли от стенки и стали на швартовы к миноносцу “Видному”, левым бортом».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Угольные ямы на миноносцах типа «Деятельный», к которым относился эскадренный миноносец «Разящий», располагались вдоль бортов. Побортное расположение угольных ям служило дополнительной защитой котельных отделений корабля в случае попадания в борт снарядов.
Девять горловин угольных ям на палубе «Разящего» – по правому борту, девять – по левому. Старший на погрузке угля – «чернослива», как называли его матросы, – кочегарный унтер-офицер 1-й статьи расставил выделенных на погрузку матросов у горловин. Матросы переносили уголь в мешках на спине, ссыпали его в горловины и так – до полного заполнения ям. Переносили тонну и более на человека. Опытные матросы заталкивали в рот паклю от проникновения в легкие тонкой угольной пыли. Матросские спины заливал пот, смешанный с угольной пылью, и эта абразивная смесь раздирала кожу шеи, плеч, подмышек, проникала в глаза и уши. Погрузка угля на угольных миноносцах – тяжелейшая, адская работа. По окончании погрузки горловины задраивались крышками, палуба окатывалась водой, отмывалась от угольной пыли надстройка, и экипаж отправлялся на берег в баню.
Миноносец «Разящий» снова был готов к выходу в море.
«1 мая, воскресенье. Ревель.
9:20 Снялись со швартовых и пошли на минную и артиллерийскую стрельбу.
10:40 Произвели артиллерийскую стрельбу из 75 мм орудий, израсходовано 30 снарядов.
11:00 Произвели минную стрельбу – 1 выстрел, мина потонула.
12:00 Возвратились со стрельб.
17:30 Приняли мину Уайтхеда обр. 1912 г. из Ревельского порта».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Накануне стрельб мичман Садовинский спал не более четырех часов. Вместе с артиллерийским унтер-офицером 1-й статьи Михеевым проверяли материальную часть орудий и механизм механической подачи 75-миллиметровых снарядов из носового снарядного погреба к носовому орудию. Инструктировал старшин орудий, с секундомером в руках проверял тренировки орудийных расчетов. По докладу минно-машинного кондуктора Алешина, о готовности 450-миллиметровых минных (торпедных) аппаратов, проверил и проинструктировал минеров.
Ревун резанул тишину. Прозвучал выстрел носового орудия, напористо шибанув всех, стоявших на мостике, ударом воздушной волны и дыма. У носового орудия возилась прислуга, выбивая из ствола пушки дымно воняющий унитар. Старшина орудия оглянулся на мостик.
Первый снаряд пристрелки взметнул воду на перелете за щитом.
Ревун и второй залп. Опять воздушная волна и дым. Второй снаряд рухнул под левой скулой щита. Третий снаряд.
– Накрытие! – не удержал возгласа мичман Садовинский.
«Разящий» маневрировал. Стреляли практическими снарядами по очереди – то носовое орудие, то – кормовое. Израсходовали тридцать снарядов.
В 10 часов 55 минут прозвучала команда: «Дробь. Орудия “на ноль”».
Наступила очередь минеров.
– Минный аппарат № 1, товсь!
– Минный аппарат № 1, пли!
Минный аппарат эсминца, развернутый в диаметральной плоскости корабля, выплюнул длинную стальную сигару, и та медленно, словно недовольная, шлепнулась в воду и, слегка погрузившись, взбивая за собой винтами пенный след, двинулась к цели. Не дойдя до цели, мина Уайтхеда утонула. Сложное оружие – самодвижущаяся мина Уайтхеда – требовала тщательной подготовки как в арсенале на берегу, так и в море перед стрельбой.
Мичман Б. Садовинский чертыхнулся и вспомнил своего наставника, преподавателя минного дела в Морском корпусе генерал-майора Гроссмана Леонида Александровича, вдалбливавшего гардемаринам на репетициях по минному делу, как производится изготовление самодвижущейся мины к выстрелу. Бруно повторял про себя, как на экзамене: «Запирающий клапан, стержень глубины, прибор расстояния, стопора на рулях и гребных винтах».
Самодвижущаяся мина образца 1912 года, наиболее совершенная из торпед, созданных на Фиумском заводе (Австро-Венгрия), с началом войны производилась в Петрограде на заводе Лесснера и Обуховском заводе. Это первая из торпед с «влажным подогревом», длиной 5,58 м, диаметром 450 мм, общим весом 810 кг, из них взрывчатого вещества 100 кг.
По прибытии «Разящего» в Ревель мичман Б. А. Садовинский получил в арсенале Ревельского порта новую мину Уайтхеда образца 1912 года. Минеры «Разящего» загрузили мину Уайтхеда на борт миноносца с помощью кран-балки, и установили ее в минные кранцы левого борта.
Боевые части мин Уайтхеда хранились отдельно от корпуса мины, в погребах, расположенных рядом с минными (торпедными) аппаратами, и подавались по элеваторам непосредственно перед заряжанием.
На следующий день миноносец «Разящий» снова вышел в море.
«2 мая, понедельник. Из Ревеля в Гельсингфорс.
5:00 Развели пары в котле № 4.
8:30 Снялись со швартовых и вышли на рейд сопровождать штабной “Кречет”.
10:30 Стали на рейде на якорь, канату левого на клюзе 50 сажень.
11:20 Снялись с якоря и вышли в море.
16:35 Стали на швартовы и якорь в Гельсингфорсе.
17:30 Стали под погрузку угля.
18:30 Закончили погрузку угля. Приняли 10 тонн Кардифского угля, грузили 38 чел.».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Выходы в море «Разящего» чередовались с погрузкой угля, приемом боезапаса и воды и снова в море. Миноносцы осваивали финские шхеры, ходили там, где никто и никогда не плавал. В таких походах имелись случаи посадки миноносцев на камни и мели, поломки винтов и рулей, пробоины корпуса. Но это не останавливало моряков. Не избежал ее и эскадренный миноносец «Разящий». Вот как об этом происшествии записано в вахтенном журнале корабля за май 1916 года:
«3 мая, вторник. Из Гельсингфорса в Моон-Зунд.
14:45 Снялись с якоря и швартовых и ушли в Моон-Зунд.
21:55 У знака Руке-Рапа коснулись винтом грунта при поисках входных створов.
22:15 Пришли в Рого-Кюль и стали на якорь и швартовы к стенке».
«4 мая, среда. Из Рого-Кюль в Гельсингфорс.
4:45 Снялись с якоря и пошли в Гельсингфорс.
13:20 Стали на якорь в Гельсингфорсе».
«7 мая, суббота. Гельсингфорс.
9:45 Снялись с якоря и зашли в плавучий док».
«8 мая, воскресенье. Гельсингфорс.
8:30 Команду развели по работам. Красить подводный борт.
12:00 Окончили окраску».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Важно отметить, что командование Минной дивизии не привлекало командиров миноносцев к ответственности за такие аварии, чтобы не отбить у них смелости, решительности и желания плавать в шхерах, в тяжелых навигационных условиях.
Борт миноносца «Разящий»:
«9 мая, понедельник. Из Гельсингфорса в Ревель.
9:00 Ушли из дока и пошли в Южную Гавань. Команду развели по работам.
12:30 Начали погрузку угля.
13:30 Окончили погрузку угля. Приняли 40 т. Кардифского угля. Грузили 38 чел.
14:50 Снялись со швартовых и пошли в Ревель.
17:50 Пришли в Ревельскую гавань и стали на швартовы к миноносцу “Достойному”».
«10 мая, вторник. Ревель.
9:40 Снялись со швартовых и пошли на артиллерийскую стрельбу.
11:35 Произвели артиллерийскую стрельбу из 75 мм орудий.
Израсходовали 90 практических снарядов.
Пошли на пристрелку мин.
12:30 Вошли в гавань и стали на швартовы к стенке.
15:15 Снялись со швартовых и пошли на стрельбу минами, произвел два выстрела.
16:30 Пришли в Ревельскую гавань и стали на швартовы.
Под парами котел № 3».
«11 мая, среда. Из Ревеля в Гельсингфорс.
4:00 Развели пары в котле № 1.
7:00 Снялись со швартовых и пошли в Гельсингфорс сопровождать командующего Балтийским флотом на “Кречете”.
10:45 Вошли в гавань и стали на швартовы к угольной пристани.
11:00 Начали погрузку угля.
11:30 Окончили погрузку угля. Приняли 20 т Кардифского угля. Грузили 38 чел.
12:00 Снялись со швартовых и пошли в Южную гавань стали на якорь и швартовы.
15:00 Команду отправили в баню».
«12 мая, четверг. Из Гельсингфорса в Ревель. Из Ревеля в Гельсингфорс.
8:30 Развели пары в котлах № 1–4.
13:00 Снялись с якоря и швартовых и пошли в море в Ревель, для стрельбы минами.
16:00 Пришли на Ревельский рейд, произвели минную стрельбу, два выстрела и пошли в Гельсингфорс.
19:15 Пришли в Южную Гавань, стали на якорь и швартовы».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Сутки сменялись сутками. Ходовые вахты на «Разящем» сменялись следующими вахтами.
После длительного ремонта на заводе экипаж эскадренного миноносца «Разящий» постепенно, благодаря ежедневным выходам в море, постоянным тренировкам, стрельбам, сплачивался и сплавывался.
12 мая 1916 года в Рогокюль прибыл на поезде командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. А. Канин, генерал-адъютант Н. И. Иванов и начальник Минной дивизии контр-адмирал А. В. Колчак. Эскадренный миноносец «Новик», подняв флаг командующего флотом, в сопровождении «Сибирского стрелка», перешел в передовой пункт базирования Куйвасто, на остров Моон.
Два дня командование флотом инспектировали корабли и базу в Рогекюле и провели в Рижском заливе смотровое маневрирование, около острова Руно, линкора «Слава» и миноносцев 4-го дивизиона. Корабли демонстрировали бой, с вторгнувшимся в Рижский залив противником.
И снова борт миноносца «Разящий»:
«25 мая, среда. Из Гельсингфорса в Ревель.
7:30 Снялись с якоря и швартовых и пошли в море – в Ревель.
12:30 Стали на бакштова к л.к. “Андрею Первозванному”.
15:00 Снялись с бакштовов и стали на якорь».
«26 мая, четверг. Ревель.
7:50 Снялись с якоря и швартовых и пошли с л.к. “Андрей Первозванный” на минную стрельбу.
18:15 Вышли на Ревельский рейд, произвели минную стрельбу».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Миноносец, такой как «Разящий», – небольшой корабль. Офицеры и матросы служат на нем рядом, бок о бок. Все на виду. Совместная боевая работа сближает людей, независимо от их звания и происхождения, особенно в плавании. Море, во все времена, требовало сильнейшего напряжения человеческих сил, шлифовало людские характеры, делало их покладистей и терпимее друг к другу.
Мичман Садовинский, обладая внутренней твердостью характера, высокой требовательностью, как к себе, так и к подчиненным ему матросам, постепенно смог выстроить с командой ровные, не беспокоящие лишней нервотрепкой отношения, но вместе с тем без малейшей тени панибратства.
Бруно Садовинский, в свои двадцать два года, уже имел серьезный практический опыт работы с подчиненными и управления ими. Он никогда не боялся подчиненных и всегда был к ним требователен. И в Сумском кадетском корпусе, когда исполнял вице-унтер-офицерские обязанности в своем взводе, и в Морском корпусе, когда был старшим унтер-офицером в своей 3-й роте, и будучи офицером-воспитателем Морского корпуса. Он знал старинную флотскую истину: боязнь подчиненных – это такая болезнь, которую лечат только отстранением от службы.
Такой болезнью он не болел.
В Российском государственном архиве Военно-морского флота я получил документ, который никогда и не надеялся увидеть. С волнением я перелистывал аттестационную тетрадь кадета Бруно-Станислава Садовинского, заведенную отделенным офицером-воспитателем Сумского кадетского корпуса штабс-капитаном Д. Н. Пограничным в 1907 году.
Дмитрий Николаевич Пограничный – человек высокой культуры, тонкий психолог и прекрасный педагог-воспитатель – был для мальчишек-кадет тем человеком, который воспитал в них на всю жизнь чувства собственного достоинства, ответственности, требовательности к себе и другим, чувство гордости воинской службой и любовь к Родине.
Год за годом он прослеживал взросление и мужание своих воспитанников. Его ежегодные характеристики, данные воспитанникам, полны заботы, внимания, участия и понимания юношеской психологии. Вот какая характеристика дана Д. Н. Пограничным 1 марта 1912 года кадету Бруно Садовинскому:
«Правдив и честен. Характера живого. Дурному влиянию не поддается. Прилежен и усидчив. Несмотря на средние способности, успешно проходит курс обучения. Дисциплинирован и педантично сам исполнительный, требует исполнительности от кадет своего взвода.
Очень самолюбив и честолюбив. Чистоплотен, опрятен и аккуратен. Со старшими учтив и приветлив. С товарищами живет дружно, имеет на них влияние. С прислугой вежлив.
Внешним требованиям благовоспитанности вполне удовлетворяет.
За отличное поведение, твердость характера и исполнительность произведен в вице-унтер-офицеры и назначен взводным унтер-офицером 4-го взвода строевой роты.
1-го марта 1912 года. Отделенный Офицер-Воспитатель Подполковник Пограничный.
Директор Корпуса Генерал-Лейтенант Саранчов».
(РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 2. Д. 1845)
Отмеченные Д. Н. Пограничным черты характера Бруно Садовинского получили дальнейшее развитие и укрепление в Морском корпусе. Они были замечены педагогами Корпуса, и именно поэтому фамилия Садовинского попала в список мичманов, оставленных командованием в Корпусе в качестве офицеров-воспитателей.
Мичман Садовинский нес самостоятельные вахты на ходу, осваивал все то множество новых, дополнительных обязанностей, которые и формируют из вчерашнего гардемарина корабельного офицера миноносника.
Вечерами, в кают-компании «Разящего» за крепчайшим чаем, именуемым на флоте «адвокатом», разгорались разговоры о войне, живо обсуждались события, случившиеся на Минной дивизии, – боевые выходы, происшествия с кораблями дивизии, предстоящие продвижения по службе. В кают-компании «Разящего» политики старались не касаться, о барышнях – пожалуйста.
Обсуждались слухи о предстоящем скором уходе с миноносца командира – капитана 2-го ранга Н. А. Костенского. На повышение. Николай Алексеевич, за боевые действия в кампании прошлого, 1915 года, 6 декабря, Высочайшим приказом по Морскому ведомству был произведен из старших лейтенантов в капитаны 2-го ранга. Одни пророчили ему должность флагманского специалиста в Минной дивизии Балтийского моря, другие – должность на крейсере «Россия».
Мичман Садовинский, расположившись на диване, в углу кают-компании, напротив инженер-механика лейтенанта Неймана, и пользуясь его хорошим расположением духа, расспрашивал Владимира Ивановича о походах «Разящего» в кампании 1915 года. Ему интересно было знать недавнюю историю корабля, на котором он служил, из первых уст.
Эсминец качнуло на волне, разведенной близко прошедшим судном, Нейман придержал ерзнувший по столу стакан с чаем и продолжал:
– Вы, Бруно, спрашиваете, как случилось, что мы оказались в ремонте на заводе «Сандвик» почти на пять месяцев? Слушайте. В конце октября прошлого года, мы вышли из Куйвасто с приказанием отконвоировать буксир «Диана», шедший с провизией на остров Руно. Погода была чертовски плохой! Снежные заряды чередовались с порывами резкого юго-западного ветра, временами переходящего в настоящий шторм. Осенние шторма на Балтике, как вам известно, бывают очень жестокими.
«Диана» вышла в море на несколько часов ранее нас, и мы шли, не снижая скорости, чтобы нагнать ее. Волна была настолько велика, что миноносец сильно зарывался носом, и бак заливало водой. Верхняя вахта была мокрой с головы до ног. Во время очередного удара волны у меня в машине произошла поломка, приведшая к потере хода. Пришлось стать на якорь.
Можете себе представить, в шторм и без хода! Ситуация – врагу не пожелаешь. Командир, Николай Алексеевич, приказал дать радио о том, что «Разящий» потерпел аварию и стоит на чистой воде на якоре. Повреждения небольшие.
Вы понимаете, что значит стать на якорь в сильный шторм? Боцманская команда выбивалась из сил. А шторм все набирал обороты! Стемнело. В темноте ураганные порывы ветра и бешеные волны бились о наши борта, швыряя миноносец то вверх, то вниз. Якорь-цепь не выдержала и во время очередного удара волны лопнула с пушечным выстрелом. «Разящий» понесло на рифы. 400-тонный миноносец бросало как щепку.
Лейтенант Нейман отхлебнул остывший чай и продолжал:
– Мы начали молиться, и, скажу честно, мало кто рассчитывал остаться в живых. Хаос волн, порывы ветра, перемешанные со снежными зарядами, не давали осмотреться, и только мощный удар корпуса миноносца о скалы, казалось, сокрушивший все и вся, заставил нас понять, что миноносец выбросило на рифы. С «низов» стали докладывать о течи и пробоинах. Мы с машинным унтер-офицером осмотрели машины и механизмы. Часть из них были смещены с фундаментов. В общем, в машинном отделении, вы понимаете, полный аминь.
Командир по радио запросил немедленной помощи. Но в такой шторм, мы понимали, это было невозможно.
Мои машинные «чертяки» сделали почти чудо: устранили течи, откачали воду, подали аварийное освещение. Без горячей пищи, предельно вымотанными нам предстояло продержаться до утра.
Короче говоря, на следующий день, когда шторм несколько стих, пришедшие на помощь миноносцы сняли нас с рифа и отбуксировали в Гельсингфорс, на завод. Слава богу, обошлось без потерь. Несколько человек из экипажа отправили в госпиталь с серьезными травмами, остальные отделались ушибами и ссадинами. Вот такая история.
Бруно вздохнул и спросил:
– Владимир Иванович, а что стало с «Дианой»?
– Они успели укрыться и переждали шторм.
Начальник 9-го дивизиона эскадренных миноносцев действующего флота капитан 1-го ранга А. В. Развозов докладывал об этом тяжелом происшествии начальнику Минной дивизии капитану 1-го ранга А. В. Колчаку в донесении № 43 от 15 января 1916 года. Это донесение сохранилось в Журнале боевых походов Минной дивизии Балтийского моря за 1915 год. В нем сообщалось следующее:
Секретно
«Начальнику Минной дивизии
Балтийского моря
Доношу Вашему Высокоблагородию о действиях вверенного мне дивизиона с 24-го числа Октября месяца до окончания им кампании 1915 года.
Около 19 ч. была получена радио с “Разящего”, который в 16 ч. вышел из Куйвасто с предписанием нагнать и конвоировать буксир “Диана”, вышедший днем с провизией для острова Руно, что он потерпел при снежном шторме аварию у вехи № 50, повреждения небольшие и стоит на чистой воде на якоре. Шторм к вечеру усилился, и S-W волной “Разящего” выбросило на риф, о чем он сообщил по радио, прося о немедленной помощи. Ввиду все крепчавшего шторма, оказать помощь не было возможно. К утру 26 шторм стих, и в 7 ч. на “Громящем” вышел на помощь “Разящему”.Тщательным промером было определено наивыгоднейшее направление для съемки.(…)
“Разящий” на буксире “Силача” под конвоем “Дельного” и “Достойного” вышел вечером 4-го из Рогекюля в Гельсингфорс и прибыл туда 5-го утром. Там он был поднят на тележку в Сандвике. По осмотру обнаружены сильные помятости и пробоины в обшивке подводной части и сдвиг машинных фундаментов и кронштейнов гребных валов.
Капитан 1-го ранга Развозов».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 54716)
28 мая 1916 года кают-компания эскадренного миноносца «Разящий» пополнилась новым членом.
С миноносца «Сторожевой» прибыл врач 9-го дивизиона коллежский асессор Николай Михайлович Смирнов. И снова выходы в море. Из вахтенного журнала миноносца «Разящий»:
«29 мая, воскресенье. Из Гельсингфорса в Моонзунд.
8:00 Команду развели по работам. Приготовили мины к выстрелу.
12:25 Снялись с якоря и швартовых и пошли в море в Моонзунд через шхеры.
21:35 Стали на якорь в Куйвасто. Канату на клюзе 20 саж. правого.
22:40 Снялись с якоря и пошли к землечерпалкам для охраны.
23:20 Стали на якорь».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Повседневная жизнь экипажа миноносца «Разящий», как в море, так и в базе, складывалась из очень простых и обыденных вещей. В вахтенном журнале эсминца эта часть жизни корабля была сведена в небольшую табличку с названием «Повседневная жизнь» в правом верхнем углу листа. Она включала перечень событий в жизни экипажа, которые должны происходить в любом случае, и время этих событий: побудка, завтрак, утренняя приборка, обед, чай, ужин и раздача коек. Сухие цифры, но за ними ежедневная жизнь матросов и офицеров миноносца, длящаяся для нижних чинов несколько лет и всю жизнь для офицеров.
Если миноносец находился на стоянке в базе, побудка команды происходила в шесть часов, утренний туалет, и в шесть тридцать команда завтракала. На завтрак отводилось 25 минут. Затем, в 6 часов 55 минут, утренняя приборка, и в 8 часов подъем флага.
Офицеры вставали с таким расчетом, чтобы быть готовыми за 10 минут до подъема флага. После подъема флага с 8 часов до 8 часов 30 минут в кают-компании офицеры завтракали. О чем говорили офицеры между собой, можно только предполагать, но оставивший воспоминания о службе на миноносцах в те годы капитан 2-го ранга Граф вспоминал: «Офицеры пили кофе, обсуждая события за истекшую ночь, о которых узнавали по принятым ночью телеграммам. Если же новостей не было, тогда разговор как-то не клеился: все грустно предвкушали скучный монотонный день».
С 9 часов до 11 часов 30 минут шли корабельные работы или учения. В это время чистились орудия, торпедные аппараты, чинилось, ремонтировалось и отлаживалось многочисленное хозяйство боцмана на верхней палубе, и главным образом сложные машины и механизмы машинной команды. Техника миноносца требовала постоянного ухода, смазки, чистки, одним словом, неустанной ежедневной заботы. Необходимость быть в постоянной боевой готовности заставляла экипаж миноносца тщательно следить за состоянием его механизмов и вооружения.
В 11 часов 30 минут работы заканчивались. Команда приводила в порядок свои заведования и мыла руки. В 12 часов экипаж обедал.
На крупных кораблях командир обедал отдельно от офицеров в своем салоне, периодически приглашая кого-либо из офицеров разделить с ним трапезу.
На миноносцах офицеры и командир обедали в кают-компании вместе. Г. К. Граф писал: «Все офицеры, включая и командира, обедали вместе. Велись оживленные, хотя и порядком уже всем приевшиеся разговоры. Темами обыкновенно служили, прежде всего, текущие события; если ничего интересного не было, то начинались воспоминания о старых плаваниях, встречах, посещении заграничных портов и так далее». Конечно, меню офицерского обеда на миноносце отличалось от меню адмиральского салона на линейном корабле, но сервировка стола в кают-компании миноносца и любого другого боевого корабля Российского флота была практически одинаковой. В свое время Главное управление кораблестроения и снабжения Российского Императорского флота создало Комиссию по установлению образцов посуды, столовых приборов офицерской кают-компании и посуды для экипажа. Комиссия составила «Описание предметов, вошедших в положение о снабжении судов», включавшее приложение № 2 «Снабжение судов сервизами, столовой и кухонной принадлежностью» для офицеров и приложение № 3 «Посуда артельная для команды».
Стандартный перечень столовых приборов, изделий из стекла (хрусталя), фарфора и металла (серебра, мельхиора) для кают-компании включал: столовое серебро 84-й пробы с вырезанным якорем: ложки – столовые, соусные, рыбные, десертные, чайные, кофейные; ножи – с серебряным черенком, десертные, для рыбы; вилки – с 4-мя зубьями серебряные, десертные, для рыбы; чайное ситечко с позолотой внутри, щипцы для сахара, пилки для лимона, ложки для соли.
Фарфор: чаши суповые, с золотым ободком для адмиралов и синим – для офицеров, блюда овальные, салатники, соусники, блюда круглые, тарелки глубокие, мелкие, десертные, для закусок, молочники, чашки чайные и кофейные с блюдцами. Изделия из стекла (хрусталя): вазы для фруктов, бокалы – для шампанского плоские, высокие, для красного вина, для белого вина, для хереса, для водки, для пива, кувшины для крюшона, графинчики для масла и уксуса.
Внешний вид посуды для офицерской кают-компании специально разрабатывался ведущими российскими художниками и утверждался Комиссией по установлению образцов Главного управления кораблестроения и снабжения.
После обеда до 13 часов 30 минут команде и офицерам полагался отдых. Капитан 2-го ранга Г. К. Граф вспоминал: «После обеда до двух часов можно было отдыхать, и многие офицеры, в особенности постарше, были не прочь часик вздремнуть; другие же, если была хорошая погода, садились где-нибудь на палубе, грелись на солнышке, курили или сидели в кают-компании, играя в трик-трак, шашки, шахматы».
Именно по поводу послеобеденного сна старая флотская пословица, которая была справедлива и во время моей офицерской службы в советском флоте в 1970—1990-е годы прошлого века. Она гласила: «Если хочешь спать в уюте – спи всегда в чужой каюте».
В 13 часов 30 минут команду будили, матросы пили чай, и в 14 часов команда строилась на верхней палубе миноносца для разводки по работам. После обеденного отдыха пили чай и офицеры.
После выполнения запланированных на вторую половину дня работ команда ужинала. Ужин подавался в 18 часов. К офицерам в кают-компанию на ужин иногда приглашались гости – офицеры с соседних кораблей.
В 18 часов 45 минут очередная смена команды увольнялась на берег. Для оставшихся на корабле в 20 часов раздавались койки, и матросы могли отдыхать. В 23 часа 30 минут уволенные нижние чины возвращалась с берега и ложились спать.
После ужина для офицеров, свободных от дежурства, наступало личное время. Как пишет Г. К. Граф: «А потом – опять сидение по каютам или в кают-компании, чтение книг, чай, игра в различные игры, иногда – на рояле и пение, а около 11 часов – спать, чтобы следующий день провести, как предыдущий».
Для матросов, да и для части офицеров, самым интересным моментом в течение дня было получение почты. Г. К. Граф так описывает это событие: «Почта вообще есть святая святых на кораблях, и о ней очень тщательно заботятся. Она передается непосредственно в руки старшему офицеру, который сам ее разбирает и раздает письма офицерам, а команде передает через фельдфебелей. С почтой получались газеты, то есть то единственное, что связывало нас с остальным миром и из чего мы узнавали все новости внешней жизни».
Мичман Бруно Садовинский письма получал редко. От матери и младших братьев из Волынской губернии письма приходили с большим опозданием и не часто.
Из вахтенного журнала миноносца «Разящий»:
«1 июня, среда. Из Моонзунда в Куйвасто.
8:45 Снялись с якоря и перешли в Куйвасто.
9:45 Стали на якорь в Куйвасто».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Слухи об уходе с «Разящего» командира, капитана 2-го ранга Н. А. Костенского подтвердились 2 июня 1916 года. В этот день в вахтенном журнале эскадренного миноносца «Разящий» рукой мичмана Садовинского сделана следующая запись:
«2 июня, четверг. Моонзунд.
9:20 Снялись с якоря и перешли к S вехе.
9:30 Стали на якорь у S вешки для охраны от подводных лодок».
И далее:
«Сего числа сдал командование эскадренным миноносцем Капитан 2-го ранга Костенский Николай Алексеевич. Сего числа принял командование эскадренным миноносцем старший лейтенант Кира-Динжан Андрей Дмитриевич с эскадренного миноносца “Финн”.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Экипаж «Разящего» уже выстроился по правому борту. Раздалась команда: «Смирно»!
Командир миноносца капитан 2-го ранга Костенский появился перед строем вместе с офицером в звании старшего лейтенанта. Выше среднего роста, с чуть смуглым, энергичным лицом, старший лейтенант развернулся к строю. Костенский представил нового командира: старший лейтенант Андрей Дмитриевич Кира-Динжан – назначен командиром эскадренного миноносца «Разящий». Кира-Динжан поздоровался. В ответ, полными легкими, матросы ответили.
Последовала команда «Вольно!». Строй чуть качнулся.
Капитан 2-го ранга Костенский поблагодарил экипаж за службу. Наиболее уважаемый в команде, машинный кондуктор Герасим Николаевич Гулидов, шагнул вперед:
– Ваше благородие, дозвольте от команды. – В руках он держал серебряный подстаканник. С одной стороны его украшал несущийся на всех парусах корабль, с другой – увитый канатом якорь. – Так что дозвольте на память, – с хрипотцой повторил Гулидов и протянул Костенскому подарок. Капитан 2-го ранга улыбнулся и душевно обнял машинного кондуктора.
Николай Алексеевич Костенский продолжил службу на крейсере «Россия».
Принявший командование «Разящим» старший лейтенант Кира-Динжан дал команду распустить строй и продолжить работы по корабельному распорядку.
Мичману Садовинскому новый командир сразу пришелся по душе – как держался, как говорил, как командовал. В нем чувствовалась внутренняя сила и уверенность.
В РГАВМФ сохранились рапорта о сдаче миноносца «Разящий» старым командиром – капитаном 2-го ранга Костенским и приеме миноносца новым командиром – старшим лейтенантом Кира-Динжаном.
Начальнику
9-го Дивизиона
эскадренных миноносцев
«Командир эск. миноносца
“Разящий”
2 июня 1916 г.
№ 441
Действующий флот
Доношу Вашему Высокоблагородию, что 2-го сего июня на законном основании сдал миноносец в командование Старшему Лейтенанту Кира-Динжану.
Капитан 2-го ранга Костенский.
Настоящий рапорт представляю Вашему Превосходительству. Эск. миноносец “Гром” 8 июня 1916 г.
Начальник 9-го Дивизиона эскадренных миноносцев кап.1-го ранга Ружек».
(РГАВМФ. Ф. 479. Оп. 2. Д. 1120. Л. 323)
Начальнику 9-го Дивизиона
эскадренных миноносцев
«Командир эск.
миноносца
“Разящий”
2 июня 1916 г. № 442
Действующий флот
Доношу Вашему Высокоблагородию, что 2-го сего июня на законном основании принял миноносец от капитана 2-го ранга Костенского.
Старший лейтенант Кира-Динжан».
(РГАВМФ. Ф. 479. Оп. 2. Д. 1120. Л. 324)
Фотографии старшего лейтенанта А. Д. Кира-Динжана я пока не обнаружил, а вот фотография сестры Андрея Дмитриевича, Нины Дмитриевны, выполненная в 1936 году, лежит передо мной на столе. И, что удивительно, фотография этой женщины хранилась в фотофонде Центрального военно-морского музея, в картотеке «Офицеры флота». В этом было что-то мистическое.
Я предполагал, пока чисто интуитивно, что Кира-Динжан сыграл в дальнейшей судьбе Бруно Садовинского серьезную роль. И судьба как бы сжалилась и показала мне, пусть и косвенно, по женскому абрису, основные черты лица человека, повлиявшего на судьбу моего героя.
На фотографии красивая женщина с тонкими чертами лица, большими выразительными глазами, высоким лбом и прекрасными длинными волосами. Наверное, Андрей Дмитриевич и Нина Дмитриевна были похожи, поэтому можно предположить, что и Андрей Дмитриевич Кира-Динжан был сухощав, с четко очерченными скулами, чуть вытянутым носом и подбородком, острым взглядом крупных глаз, высоким лбом и чуть смуглой кожей.
Опытный и много плававший, до назначения командиром на эсминец «Разящий», старший лейтенант А. Д. Кира-Динжан происходил из потомственных дворян Бессарабской губернии, уроженец города Черновцы в Австро-Венгрии, провинции Буковина. Родился он 11 сентября 1883 года. В 1901 году поступил и в 1904 году окончил Морской корпус. Произведен в мичманы 28 января 1904 года. Плавал на судах Тихого океана в 1905 году. Войну встретил на Балтике – старшим офицером эскадренного миноносца «Финн». К моменту назначения командиром «Разящего» Кира-Динжан был награжден орденами Станислава III степени, Св. Анны III степени, Станислава II степени с мечами. Андрей Дмитриевич свободно владел английским, французским, испанским и немецким языками.
Старший офицер на корабле Российского Императорского флота, дирижер и полицмейстер команды одновременно. Вся корабельная служба руководилась им, подчинялась ему и замыкалась на нем. От старшего офицера до командира корабля – один шаг. Но сколько труда, упорства и удачи требуется для этого. Старший лейтенант А. Д. Кира-Динжан сумел сделать такой шаг и стал полновластным хозяином корабля. Новый командир «Разящего» не «закручивал гайки». Миноносец – не линкор. Умело, требовательно и настойчиво подчинял он команду своей воле, требуя от офицеров и матросов полной отдачи как в повседневной службе и учебе, так и в боевой обстановке.
Эскадренный миноносец «Разящий» находился на боевом охранении в проливе Моонзунд.
«3 июня, пятница. Моонзунд.
9:00 Снялись с якоря – переменили место – стали для охраны землечерпалок у знака Паннилайера.
9:55 Стали на якорь у землечерпалки.
Мичман Б. Садовинский».
5 июня, воскресенье. Моонзунд.
9:45 Переменили место и стали на якорь у S вешки для охраны пролива от подводных лодок.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Моонзунд – пролив мелководный. Глубина отдельных участков не более 2–3 метров. Чтобы обеспечить возможность прохода крупных боевых кораблей в Рижский залив, в 1916 году были проведены дноуглубительные работы и прорыт Моонзундский канал глубиной до 9,5 метров. Иногда этот канал называли еще Кумарским, по названию острова и рифа, вблизи которых он проходит. Работы по строительству канала велись практически всю войну. Планировалось довести глубину фарватера до 15 метров, чтобы обеспечить проход в Рижский залив новейших линейных кораблей.
Боевое охранение миноносцем «Разящий» караванов землечерпалок и землечерпательных работ по углублению фарватера пролива Моонзунд – работ стратегических, необходимых для прохода крейсеров и крупных боевых кораблей на оперативный простор Рижского залива – сменялось погрузками угля, кратким отдыхом и снова выходами в море.
«7 июня, вторник. Из Моонзунда в Рогокюль.
10:00 Снялись с якоря и пошли в Рогокюль.
12:40 Вошли в гавань и стали на якорь.
14:50 Начали погрузку угля.
18:40 Окончили погрузку угля. Приняли 30 тонн кардифского угля.
Мичман Б. Садовинский».
«11 июня, суббота. Из Моонзунда к острову Руно.
1:20 Стали на якорь у S вешки у маяка Кердер.
9:10 Снялись с якоря и пошли конвоировать буксир на остров Руно.
14:35 Стали на якорь у острова Руно.
20:20 Были атакованы двумя аэропланами, безрезультатно были сброшены 5 бомб.
Открыли артиллерийский и пулеметный огонь. Выпустили 5 шрапнелей. Дали ход.
21:50 Стали на якорь у острова Руно, канату на клюзе 10 сажень левого.
Мичман Б. Садовинский».
12 июня, воскресенье. С острова Руно в Куйвасто.
2:30 Снялись с якоря и пошли в Куйвасто».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
4 часа 50 минут утра. Рижский залив. Начинался рассвет 12 июня 1916 года. Рассвет – принесший новые атаки германских аэропланов на эскадренный миноносец «Разящий».
По приходе с острова Руно в Куйвасто экипажу был предоставлен отдых, после чего миноносец «Разящий» перешел в Рогекюль, где загрузился углем, боеприпасами, продовольствием, и оттуда – в Ревель.
«14 июня, вторник. Из Моонзунда в Ревель.
8:00 Вошли на Ревельский рейд.
9:00 Пошли к острову Нарген к лин. кор. “Полтава” (в распоряжение).
10:00 Снялись с якоря и пошли конвоировать лин. кор. “Полтава” и лин. кор. “Севастополь” на стрельбу у маяка Коктер.
16:00 Вошли на рейд и стали в бухте на якорь и швартовы.
18:00 Команду уволили на берег.
20:00 Команда вернулась с берега. Нетчиков нет.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
15 июня миноносец «Разящий» возвратился в Гельсингфорс и ошвартовался в Нора-Хамин. Четверо суток перед постановкой в док для смены, поврежденного ранее винта, команда миноносца занималась приведением корабля в порядок. Надстройки миноносца были окрашены, в соответствие с циркуляром штаба командующего флотом от 7 марта 1912 года, предписывающим окрашивать эскадренные миноносцы в «защитный с зеленоватым оттенком цвет».
20 июня 1916 года эскадренный миноносец «Разящий» вошел в плавучий док.
«20 июня, понедельник. Гельсингфорс.
7:30 Пришел водолазный бот с водолазом для поиска крышки котла.
8:45 Окончили водолазные работы.
10:00 Снялись с якоря и при помощи буксира вошли в плавучий док Свеаборгского порта, для смены винта.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Силами рабочих ремонтных мастерских Свеаборгского порта под руководством корабельного инженер-механика лейтенанта Владимира Иванович Неймана винт на «Разящем» сменили в течение суток. Демонтировали поврежденный винт, установили новый. Проверили линии валов, второй винт и рулевое устройство. Произвели осмотр и ревизию подводной части корпуса миноносца. И снова в море.
«22 июня, среда. Из Гельсингфорса в Ревель.
8:50 Вышли из дока при помощи буксиров и стали на швартовы к знакам в Нора-Хамин.
9:00 Развели пары в котле № 2.
12:30 Снялись с якоря и пошли в Ревель за Генерал-Майором Начальником артиллерии крепости Свеаборг.
16:00 Стали на швартовы в Ревельской Гавани.
18:40 Снялись со швартовов и и подошли к л.к. “Андрей Первозванный”.
20:00 Подошли к л.к. “Андрей Первозванный” к борту. На миноносец прибыли: Генерал-Майор Константин Алексеевич Алексеевский, Полковник Александр Алексеевич Свогут, Подполковник Николай Иванович Бальзат, Капитан Георгий Яковлевич Мисович, Капитан 2-го ранга Лев Эрнестович барон фон-дер Остенг-Сакен 2-й, Лейтенант Михаил Владимирович Щаховский.
20:10 Пошли в Гельсингфорс.
21:20 Развели пары в котле № 1.
21:50 Лопнула труба свежего пара вентиляторной машины № 1. Прекратили пары в котлах № 1–2.
23:00 Стали на якорь и швартовы в Седра-Хамин. Генерал и его штаб поехали в Свеаборгскую крепость.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
На миноносце «Разящий» продолжался ремонт и профилактические работы в системе паропроводов в котельном отделении № 1.
«23 июня, четверг. Гельсингфорс.
11:30 Развели пары в котле № 3.
14:30 Поставили фланцы на лопнувшую трубу.
16:00 Окончили работы.
17:00 Команду уволили на берег.
24:00 Команда вернулась с берега. Нетчиков нет.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Следующие четверо суток миноносец «Разящий» находился на стоянке в Гельсингфорсе и готовился к выходу в море.
Июнь в этом году был необычно жарким для широты Балтики. Стираное белье экипажа, развешенное на леерах, высыхало за считанные минуты. Матросы спали на верхней палубе, в кубрике было очень душно. В кают-компании вентиляция, включенная на полную мощность, гоняла теплый воздух и почти не помогала. Легкий ветерок раздувал пузырем шторы над открытым иллюминатором, но облегчения не приносил. Мичман Садовинский вытянулся на диване и почувствовал приятную истому во всем теле, натруженном за день. Кстати всплыла из памяти старая флотская мудрость: «Горизонтальное положение никому не вредно, кроме откупоренной бутылки». Отдыхая, мичман Садовинский вспоминал похожее жаркое лето на учебном судне «Рында», где он проходил свою первую морскую практику воспитанником Морского корпуса.
Да, припоминал Бруно, практика на «Рынде» проходила с 1 июня по 8 августа 1912 года. Жара и безветрие на Балтике неожиданно может сменяться северо-западным ветром и волнением. При сильном волнении молодые кадеты, первый раз выходившие в море, серьезно укачивались. Единственное, что спасало, – постоянная загруженность работой. Кадеты приучались выполнять обязанности матросов, сигнальщиков, рулевых. Именно тогда Бруно впервые понял, что не подвержен укачиванию.
Новый командир «Разящего» старший лейтенант Андрей Дмитриевич Кира-Динжан заслуженно пользовался у команды миноносца авторитетом и уважением. Молодые мичмана старались во всем подражать ему, перенимая его манеру держаться на мостике, манеру подачи команд, манеру общения с командой. Чувствовались его большой опыт и уверенность в себе.
Решительность, с какой он командовал кораблем и действовал при атаке германских аэропланов у острова Руно, смелость при прохождении сложных шхерных районов, спокойствие и рассудительность при решении внутрикорабельных вопросов и проблем – все это вызывало у мичмана Садовинского чувство, которое кратко можно было выразить старинной русской поговоркой: «С таким командиром – в огонь и в воду!»
Да, личность командира корабля оказывает подчас очень сильное и многогранное влияние на молодых офицеров, у которых это первый корабль. Командир и первый корабль запоминаются офицеру на всю жизнь. И в последующей службе пример и мнение первого командира очень много значат для офицера, а в сложных ситуациях нередко являются определяющими.
27 июня 1916 года эскадренный миноносец «Разящий» вышел из Гельсингфорса курсом на W, следуя в Рогекюль. При плавании в узкостях требуется хирургически точное определение по приметным местам близкого и опасного берега, поэтому командир лично находился на мостике при проходе сложных шхерных фарватеров.
Старший лейтенант Кира-Динжан привычно толкнул рукоятки машинного телеграфа на малый, затем на средний вперед и, выбив заглушку из трубы в машинное отделение, приникнув к раструбу амбушюра, приказал в машину:
– Дайте сто пятьдесят пять оборотов.
Миноносец увеличил скорость. Справа и слева по курсу пенились буруны в местах подводных камней и скал, небольшие островки и отдельные камни все быстрее проплывали вдоль бортов миноносца. Командир отдавал очередное приказание «К повороту» и спокойно и уверенно командовал рулевому:
– Десять градусов лево руля! Пятнадцать градусов право руля!
Рулевой не торопясь поворачивал штурвал пользуясь рулевым указателем. Командир отлично ориентировался на этом участке шхер и знал точные места поворотов – то на траверзе большого камня одного из островков, то по выступающему мыску, то по другим приметам.
Через 25 минут после выхода, примерно в двух милях от Гельсингфорса, следуя по фарватеру на опушке шхер, после очередной команды «К повороту», когда миноносец плавно катился влево, описывая пологую циркуляцию, раздался скрежет и сильный толчок, опрокинувший всех, кто в этот момент не держался за поручни на мостике и за леера на палубе «Разящего».
Миноносец на среднем ходу задел днищем о камни.
Командир отреагировал мгновенно:
– Стоп машина! Малый назад! Осмотреться в отсеках!
Из машинного отделения доложили:
– Имеем течь в кочегарке № 1 по правому борту.
– Устранить течь, прекратить пары в котле № 1, – последовала четкая команда командира.
После этого происшествия в вахтенном журнале «Разящего» появилась следующая запись, сделанная мичманом Бруно Садовинским:
«27 июня, понедельник. Из Гельсингфорса в Рогокюль.
8:10 Снялись с якоря и пошли в море – в Рогокюль.
8:35 В двух милях от Гельсингфорса – западнее – в шхерах, коснулись камни днищем и винтами.
8:45 Прекратили пары в котле № 1. Показалась течь по правому борту в кочегарке № 1.
9:20 Вошли в Гельсингфорс в Седра-Хамин и стали на якорь и швартовы.
14:10 Снялись с якоря и швартовых и пошли при помощи двух буксиров к Узбергу.
14:50 Пришвартовались в Узберге.
18:00 Команду уволили на берег.
24:00 Команда вернулась с берега. Нетчиков нет.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Томительный зной плавил Гельсингфорсский рейд. Металл корабельных палуб обжигал матросам голые пятки. Единственным спасением было купание. Купались много.
«28 июня, вторник. Гельсингфорс.
8:30 Команду развели по работам. Развели пары в котле № 2 для выщелачивания.
11:30 Окончили работы. Команде купаться.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Купание было любимым развлечением команды. Спускали шлюпку с подветренного борта. Боцманская команда вывалила, с этого же борта, концы с мусингами. Матросы, свободные от вахты, выстраивались вдоль борта. По свистку дудки старшего боцманмата матросы: кто – ласточкой, кто – бомбочкой, кто – солдатиком, прыгали в воду, плыли до шлюпки и обратно. Раззадоренные купанием, мокрые и улыбающиеся, выбирались они по канатам на борт эсминца, плясали на палубе, вытряхивая воду из ушей, и уступали место новым купальщикам.
Облегчение от дневной жары приходило только вечером, с последними солнечными лучами, золотившими кресты Успенского собора, возвышавшегося на скале над рейдом Гельсингфорса.
Не прошло и полутора месяцев с момента присвоения А. В. Колчаку звания контр-адмирала, как на Минной дивизии, среди офицеров пошли разговоры, что второй «черный орел» вот-вот расправит свои крылья на его погонах. Это вскоре и произошло. Александр Васильевич Колчак стал самым молодым вице-адмиралом за всю историю Российского флота, а 28 июня 1916 года начальник Минной дивизии вице-адмирал А. В. Колчак по Высочайшему приказу был назначен командующим Черноморским флотом. На его место был переведен капитан 1-го ранга М. А. Кедров.
По кают-компаниям миноносцев офицеры живо обсуждали эти назначения. Следом за этими назначениями последовали изменения и среди высшего командования флота. Конечно, корабельные офицеры Минной дивизии могли только строить предположения о подоплеке новых назначений в высшем руководстве флота, но безынициативность командования и отсутствие четких задач у флота обсуждались и ими.
Из вахтенного журнала миноносца «Разящий»:
«29 июня, среда. Гельсингфорс.
7:00 Прекратили пары в котле № 2.
8:00 Команду развели по работам.
11:30 Окончили все работы.
15: 00 Снялись со швартовов, были подняты на тележки в Арнесском Мостостроительном заводе, к тележкам подошли при помощи буксира.
Оказалось: вмятина по правому борту, у первой кочегарки, сорван козырек у клинкета по правому борту, помяты оба винта.
Сего числа выбыл с миноносца врач 9 Дивизиона на эск. миноносец “Достойный” Николай Михайлович Смирнов.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Ремонт миноносца «Разящий» на Арнесском мостостроительном заводе продлился 16 суток. Наконец миноносец был готов к спуску с транспортных тележек завода.
«16 июля, суббота. Гельсингфорс.
8:30 Команду развели по работам.
11:30 Окончили работы.
14:00 Команду развели по работам.
17:00 Развели пары в котле № 3.
18:30 Были спущены с тележки, стали на швартовы к пристани у завода.
19:30 Начали погрузку угля, грузили 40 чел. Приняли 45 тонн кардифского угля.
В виду миноносца упал с пристани и утонул мальчик, помощь была подана с миноносца и полицейскими города.
Мичман Б. Садовинский».
«17 июля, воскресенье. Из Гельсингфорса в Ревель.
8:00 Развели пары котле № 2.
9:20 Снялись со швартовых и пошли в Ревель, в распоряжение Командующего флотом.
13:50 Окончили определение девиации, вошли в гавань и стали на швартовы к стенке.
15:30 Прекратили пары в котле № 3.
Котел под парами № 2».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
18 июля, после выхода в Моонзунд, получив приказание со штабного судна «Кречет», миноносец «Разящий» вернулся в Ревель и ошвартовался к эскадренному миноносцу «Охотник».
«20 июля, среда. Из Ревеля в Гельсингфорс.
0:30 Развели пары котле № 3.
3:55 Снялись со швартовых и пошли в Гельсингфорс, конвоировали “Кречет”.
7:45 Стали на якорь и швартовы к бонам в Нора-Хамин. Котел под парами № 1».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
20 июля 1916 года, по приходе эсминца «Разящий» в Гельсингфорс, отмечали день рождения мичмана Владимира Ляпидевского.
В 18 часов уволили на берег команду. В 19 часов – сбор офицеров в ресторане парка Эспланады. Столик заранее не резервировали. Никогда не известно, что будет в море. Зато точно известно, что русский флотский офицер в любом случае в ресторан прорвется.
Кроме самого именинника были: лейтенант Нейман 2-й, мичман Садовинский и еще несколько мичманов. Все выпускники Морского корпуса 1914–1915 годов. Старшим по возрасту за столом был инженер-механик лейтенант Владимир Иванович Нейман. Первый тост – его: «За победу! За государя императора! За Россию!». Далее традиционно: «За именинника!», «За тех, кто в море!», «За прекрасных дам!». Друзья подарили имениннику заранее заказанный у ювелира браслет миноносника, традиционно выполненный в виде якорной цепи с пластиной, на которой русской вязью была выгравирована краткая надпись – «Разящий».
Флотская офицерская молодежь веселилась вовсю. Какая жажда жизни обуревала их здесь, на берегу! После похода, после бомбовых атак аэропланов, торпедных атак подлодок, нервы требовали разрядки. Возвращение с моря – это для моряков всегда праздник, несмотря на потери, несмотря на гибель людей и кораблей.
Где-то в середине вечера Бруно остановил взгляд на покидающей ресторан брюнетке, лет двадцати. Красиво очерченное лицо, тонкий нос и выразительные темно-зеленые глаза, с улыбкой наблюдавшие за публикой в ресторане. Одета девушка была модно, со вкусом, но не вызывающе. Волосы чуть вьющиеся. Невысокая и стройная; с прямой спиной и грациозным изгибом талии. Девушка на мгновение задержалась глазами на Бруно и проследовала мимо их столика. Бруно она понравилась – у него возникло необычное теплое чувство с примесью легкого любопытства. Девушка шла в компании капитана второго ранга, лет сорока пяти, и миловидной дамы, с чертами тонкой, но чуть увядшей красоты. Стеклянная входная дверь бесшумно отворилась, компания покинула ресторан и вышла на улицу. Силуэт девушки растворился в полутьме парка. Все! Бруно тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. Но девушка не выходила из головы. Ресторан продолжал веселиться. Звучала музыка, танцевало несколько пар. Поднимались тосты за именинника. За столиком офицеров пошли разговоры о войне, о службе, о море.
В начале парка Эспланада уютно расположился ресторан «Капели» («Kapelli») построенный в 1867 году и существующий на этом месте по настоящее время. Здание ресторана – стеклянный шатер с двумя боковыми стеклянными эркерами.
Этот ресторан благодаря своему местоположению, между портом и центром города пользовался особым расположением русского флотского офицерства в период базирования в Гельсингфорсе Российского военного флота, особенно в 1914–1916 годах, когда в Морском собрании Гельсингфорса было запрещено подавать, в связи с началом войны, крепкие напитки.
Случилось так, что мои партнеры в Финляндии, в один из моих приездов по делам в Хельсинки, пригласили меня поужинать в этот ресторан. Госпожа Сааринен объяснила мне, что ресторан дореволюционный, расположен в красивом месте города, с видом на бухту и корабли, и до настоящего времени пользуется отличной репутацией благодаря своей кухне. Я не мог не согласиться. Мы расположились у окна, заказали блюда из норвежского лосося, приготовленные по особому финскому рецепту, которому уже более ста лет. Нам принесли вино, и я подумал, что мичман Бруно Садовинский в 1916 году, бывая в городе в короткие часы, свободные от службы, вполне мог ужинать и отдыхать в этом близко расположенном к порту приморском ресторане, и мог так же, как мы сейчас, заказывать традиционно популярного и 90 лет назад жареного норвежского лосося с хорошим французским вином. На мгновение время опять пересеклось – прошлое и современность, современность и прошлое, и от этого, или от вина, мне стало жарко.
В 1916 году миноносцы, базировавшиеся на Гельсингфорс, швартовались прямо в центре города, у стенки, кормой к набережной, в пяти минутах ходьбы от Торговой площади, ресторана и Эспланады. Каждое утро на флагштоках российских кораблей взвивались белые флаги, перечеркнутые голубым Андреевским крестом. Блестящая флотская столица Российской империи начинала свой день с подъема флагов. Как гласила статья 1284 Морского устава: «Флаг почитается, как знамя в полку, и все служащие на корабле должны охранять этот флаг до последней капли крови, как хоругвь русского государя».
Подъем флага – это единственная по красоте, гармонии и торжественности церемония на флоте. Для подъема флага команда эскадренного миноносца «Разящий» выстраивалась на палубе повахтенно во фронт. Ровно в 8 часов вахтенный офицер «Разящего» обращался к командиру: «Ваше благородие, время вышло!» На, что командир отвечал: «Поднимайте!» После этого вахтенный офицер командовал: «Флаг поднять!» – и под звуки боцманских дудок поднималось по флагштоку сине-белое полотнище Андреевского флага. При этом все снимали фуражки.
Когда флаг доходил до места, вахтенный офицер командовал: «Накройсь!» После этого командир миноносца спускался вниз, а ротный командир разводил матросов по работам.
Лучше, чем описал церемонию подъема Андреевского флага певец русского флота Б. А. Лавренев в своем романе «Синее и белое», написанном в советское время, в 1933 году, пожалуй, и не скажешь: «Каждый день, утром и вечером, по команде “На флаг и гюйс, смирно”, под певучий стон горна, застигнутые этой командой в любом месте корабля, за любым делом, мгновенно цепенеют моряки российского флота на время священнейшей из тысяч морских церемоний – спуска и подъема флага. Вытянувшись стоят офицеры – руки у фуражек, и на их лицах от полотнища флага отсвет славы, величия и побед, и в глазах огонек гордости и силы».
Неожиданно для себя мичман Садовинский встретил так понравившуюся ему в ресторане девушку в зале Гельсингфорсского Морского собрания.
Светлая, уютная обстановка Морского собрания располагала к отдыху. Несмотря на войну, в Морском собрании организовывались танцы и костюмированные балы. На них дамы – жены старших офицеров и их дочери появлялись в духе военного времени, в русских национальных нарядах: сарафанах, цветных полушалках и платках, наброшенных на плечи.
Яркий платок украшал и плечи так запомнившейся и заинтересовавшей Бруно девушки.
Устав Морского собрания требовал обязательного представления молодых людей друг другу через старших знакомых или флотских друзей, членов собрания. Мичман Садовинский обвел взглядом зал собрания – никого из друзей не было видно, лишь в отдалении разговаривали несколько командиров миноносцев, и среди них его командир – старший лейтенант Кира-Динжан. Бруно решительно подошел к своему командиру и попросил Андрея Дмитриевича представить его семье девушки. Кира-Динжан согласился.
Девушку звали Ирина. Ее отец, капитан 2-го ранга, служил в крепости Свеаборг по артиллерийской части. Оркестр в зале собрания, до сего игравший что-то из классики, заиграл модное аргентинское танго. Бруно внутренне подтянулся:
– Разрешите вас ангажировать? – Он поклонился и предложил Ирине руку.
– Вы хорошо танцуете? – спросила девушка.
– Последний раз я танцевал в Корпусе в четырнадцатом году, так что не судите строго. Попытаюсь вспомнить.
Танцуя, Бруно про себя считал такты и старался не ошибиться. Аромат ее духов кружил ему голову, и главное было – не сбиться.
Музыка смолкла. Они остановились. Ирина подняла голову, посмотрела ему в лицо и, улыбнувшись, проговорила:
– Спасибо! Мне очень понравилось.
Бруно поцеловал ей руку.
– Спасибо вам. Вы танцуете прекрасно. – Они вернулись на место.
Время пролетело быстро.
В конце вечера, перед уходом из Морского собрания, Бруно, проигнорировав правила этикета, напрямую спросил:
– Ирина, простите за смелость, мы сможем увидеться вновь?
Ирина на мгновение задумалась, потом достала из сумочки изящный карандашик, миниатюрный блокнот и что-то написала.
– Вот номер нашего телефона. Звоните вечером.
Бруно бережно взял записку и положил ее во внутренний карман тужурки.
Морское собрание Гельсингфорса, открытое в феврале 1912 года, позволяло флотским офицерам пообщаться в непринужденной береговой обстановке, выпить вина, потанцевать – одним словом, просто отдохнуть от корабельного железа, от вечных корабельных запахов – угля, машинного масла, горячего металла и взрывчатки. Как говорится, глотнуть опьяняющего светского духа и с освеженной и отдохнувшей душой вновь нести нелегкую флотскую службу.
Мичман Б. А. Садовинский, как и многие молодые флотские офицеры кораблей, базировавшихся в Гельсингфорсе, был членом Морского собрания и при любой возможности посещал собрание. Кроме всего прочего, его привлекала и хорошая библиотека Морского собрания.
После 1918 года Морские собрания советской властью были упразднены, и их функции частично перешли к Домам офицеров – жалкому подобию, да даже не подобию, а скорее пародии на место общения и отдыха офицеров. Но что удивительно, спустя 80 лет возрожденное в Санкт-Петербурге Морское собрание стало вновь объединительным центром и соединило людей, любящих флот, радеющих о флоте. Чудесным образом судеб морских таинственная вязь вновь сложила свои узоры, и я, так же как и мичман Садовинский, являюсь членом Морского собрания – организации, которая в принципе не должна была возродиться в России, а она возродилась!
Несколько лет, исследуя и по крупицам восстанавливая служебный и жизненный путь мичмана Садовинского, я не оставлял надежды отыскать фотографию моего героя. Не скрою, за это время я уже мысленно составил портрет Бруно Садовинского на основе его служебных характеристик, кадетских метрик и аттестаций. Я предполагал, что он был среднего роста, спортивно сложенным молодым человеком, так как с Сумского кадетского корпуса серьезно занимался гимнастикой и боксом. Я понимал, что внешне он должен был выглядеть чуть старше своих одноклассников, потому что с младших курсов был уже старшиной и командовал своими сверстниками.
По собственной учебе в Севастопольском высшем военно-морском инженерном училище (СВВМИУ) я помнил, что младшими командирами у нас были в основном те курсанты, которые выделялись спортивностью, строевой выправкой и твердостью характера.
Они, как правило, и выглядели постарше, форма на них сидела щеголевато, они были подтянуты и не терялись перед начальством.
Я предполагал, что, как и все флотские офицеры, особенно младшие, мичман Садовинский мог носить небольшие аккуратные усы, заканчивающиеся у боковых кромок верхней губы. Мало кто мог в Императорском флоте нарушить этот обычай, разве что харизматичный контр-адмирал Колчак – Полярный, имевший бритое лицо. Конечно, не видя фотографии, я не мог знать черты лица, форму носа, ушей, цвет глаз и волос Бруно Садовинского. Но, принимая во внимание его происхождение – из польских дворян, я мог предположить, что черты его больше европейские и волосы не очень темные.
Зная из документов о его волевых качествах и целеустремленности, я мог предположить определенную жесткость во взгляде Бруно и общую энергичность его лица. Но все это были предположения, и образ Бруно Садовинского формировался в моем сознании смазанным и нечетким.
В фотофонде Центрального военно-морского музея я проводил часы за часами, просматривая каталоги с фотографиями флотских офицеров периода 1915–1917 годов, каталоги по названиям кораблей, на которых служил Садовинский, фотоархивы Морского корпуса и так далее.
Как объясняла мне хранительница фотофондов музея Лариса Ивановна Березницкая, фотографии флотских офицеров дореволюционного периода в советское время варварски уничтожались. Фотоальбомами выпусков Морского корпуса и альбомами экипажными, где были фотографии офицеров и членов команд различных кораблей Российского Императорского флота, растапливались печки. Фотографий осталось очень и очень мало.
Были фотографии офицеров на палубах кораблей или кадет Морского корпуса на занятиях, но, как правило, они были не подписаны пофамильно или стояла обобщающая дата: фотография сделана до 1917 года.
Мои надежды разыскать фотографию Б.-С. А. Садовинского таяли с каждым днем работы в фотоархиве. Конечно, основные фотоматериалы историки получают из личных архивов тех семей, судьбу предков которых пытаются проследить исследователи. Именно в семьях бережно хранят пожелтевшие от времени фотографии бабушек и дедушек, прабабушек и прадедушек.
Расстрелянный большевиками в 26 лет, лейтенант Бруно-Станислав Адольфович Садовинский не был женат и не имел детей. В свои 26 он много воевал, имел звание лейтенанта, орден Святой Анны 4-й степени «За храбрость», но семьей не обзавелся. Поиски в Интернете тоже не подтверждали наличия живых родственников. Даже если бы они и были, то на Украине, в другом государстве, что поисков мне тоже не облегчало.
Я снова и снова перебирал карточки картотеки фотографий Морского корпуса. Для себя в поисках я ограничивался следующими временными рамками: 1912 – год поступления Бруно в Морской корпус и 1915 – год выпуска из Корпуса. Поэтому, когда я впервые увидел карточку, озаглавленную: «Выпуск 1918 г. из Морского училища», а к этому году Морской корпус уже назывался Морским училищем, то, конечно, не отложил ее для просмотра.
Перебирая карточки в очередной раз, я обратил внимание, что на этой карточке указан размер фотографии 360 × 240 мм, – и это была групповая фотография большого размера. Из любопытства я решил посмотреть и ее. Когда фотография была у меня в руках, а я держал ее руками в белых перчатках, аккуратно за края, меня удивил ее большой размер, прекрасное качество и отличная сохранность. Я даже позавидовал будущим исследователям этой фотографии – вот, повезет же людям! Перевернув картонную основу, на которую была наклеена фотография, я с удивлением обнаружил то, чего меньше всего ожидал увидеть. На обратной стороне был приклеен аккуратно разграфленный лист бумаги и мелким разборчивым почерком, карандашом, были написаны фамилии всех кадет с указанием ряда – снизу вверх и номера в пределах ряда – слева направо.
Такой скрупулезный подход впервые встречался мне в фотофонде. Я начал машинально читать фамилии кадет в этом списке и не поверил собственным глазам: во II ряду под номером 9 было вписано звание и фамилия – мичман Садовинский!
Я перевернул картон стороной с фотографией и быстро нашел во втором ряду под девятым номером офицера в звании мичмана. На меня из далекого далека смотрел Бруно Садовинский.
Я сразу не понял ситуацию. Ведь в 1918 году мичман Садовинский уже воевал на Севере, под Архангельском. У меня были об этом документы. Что за чертовщина! Как он мог оказаться в Корпусе? Я опять посмотрел на надпись – четко, без исправлений и подчисток написано: мичман Садовинский. Ошибки нет. Тогда я стал внимательно рассматривать края фотографии и увидел надпись, которая все расставила по своим местам. В верхнем правом углу было написано: «Снимок сделан в начале зимы 1915 года в бытность выпуска в 4-й роте Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Корпусе». Этот снимок кадет, поступивших в 1915 году, у которых мичман Б.-С. А. Садовинский был офицером-воспитателем и которые действительно выпустились из Морского училища, без гардемаринской практики на кораблях, в 1918 году. Вот это да! Такого поворота событий трудно было даже представить.
Через 94 года после съемки, с фотографии на меня смотрел молодой щеголеватый мичман с умным, энергичным лицом, плечами и шеей спортсмена, среднего роста, что было видно по фигурам сидевших вокруг него, с короткими аккуратными усиками, в лихо, по-нахимовски надвинутой фуражке. Чуть оттопыренные уши выдавали молодой возраст, но в целом он выглядел старше мичманов, сидевших справа и слева от него.
Я справился по таблице фамилий: слева от него, под номером 8, числился мичман Сарнович, справа, под номером 10, – мичман Холодный. Это были друзья – однокашники Садовинского по выпуску, фамилии которых также фигурировали в приказе № 2097 директора Морского корпуса об оставлении при Корпусе офицерами-воспитателями.
Я не мог сдержать эмоций и хлопнул ладонью по столу. У меня есть фотография моего героя! Человека, судьбу которого я поставил целью вывести из тени небытия и исторического забвения.
Это была судьба. В очередной раз судеб морских таинственная вязь сплела свой узор и помогла мне найти фотографию этого человека. И не просто фотографию его ребенком или кадетом, а офицером, в самом расцвете офицерской карьеры и службы, крупным планом.
Я опять возвращаюсь к старинной фотографии 1915 года. В IV ряду снизу, 11-м слева, по списку на фотографии значится кадет С. Колбасьев. Уж не тот ли это Колбасьев, который впоследствии стал писателем-маринистом? Сверяю дату и год рождения да – это он. Выходит, что мичман Б. Садовинский был командиром у С. Колбасьева. Такой связи судеб и поворота событий я никак не ожидал.
На фотографии 1915 года мичман Б. Садовинский – офицер-воспитатель в 4-й роте Морского корпуса, у кадета Колбасьева Сергея, который 7 сентября 1915 года, успешно выдержав экзамены, был зачислен в 4-ю роту, в 44-й класс Морского корпуса (осенью 1916 года переименованного в Морское училище). Кадет Колбасьев – будущий писатель-маринист, повестями которого о море и жизни в Морском корпусе: «Арсен Люпен», «Джигит» – я зачитывался курсантом первого курса СВВМИУ в конце 60-х годов прошлого века.
В начале марта 1918 года Морское училище было упразднено. Старший гардемарин Колбасьев был выпущен, так и не получив мичманских погон и офицерского кортика. 8 марта 1918 года Сергей Колбасьев получил лишь копию аттестата об окончании общих классов Морского корпуса.
Когда я прочитал фамилию Колбасьев на обнаруженной мною в фондах Центрального военно-морского музея фотографии, я еще раз перелистал книгу С. Колбасьева «Арсен Люпен», изданную фондом «Отечество» в 2006 году, и на странице 362 увидел фрагмент этого же снимка, на котором был сфотографирован мичман Б. Садовинский и где в указанном ряду стоит юный Сергей Колбасьев. Так вот, Садовинский был и на этом фрагменте фото в книге, которая простояла у меня на домашней книжной полке три года.
Удивительно! Я имел фотографию своего героя, но не знал об этом, и только благодаря вмешательству судеб морских таинственной вязи все в очередной раз переплелось и связалось.
Может быть, в том, что юный кадет Сергей Колбасьев стал писателем-маринистом, есть заслуга и его корпусного офицера-воспитателя – мичмана Бруно Адольфовича Садовинского.
Кстати, на этой же фотографии в одном ряду с мичманом Б. А. Садовинским сидит командир 4-й роты капитан 1-го ранга Н. И. Берлинский, явившийся прототипом командира роты в повести Колбасьева «Арсен Люпен» и имевший в повести, у кадет младших курсов в Морском корпусе, прозвище Ветчина.
Как я уже упоминал, в советское время о жизни, учебе, службе кадет и гардемарин Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича корпуса можно было узнать лишь из отрывочных упоминаний, вошедших в произведения писателей-маринистов, которые сами учились в корпусе или выпустились из него перед революцией, приняли эту самую революцию, стали в советское время известными писателями и смогли издавать свои произведения о любимом ими море и флоте. Таких людей было всего несколько в советской литературе, и один из них – Сергей Адамович Колбасьев.
Судьбу книг С. А. Колбасьева и его личную судьбу, по словам его дочери Галины Колбасьевой, «не назовешь счастливой». «Долгие годы имя и книги моего отца, – писала она, – были под запретом».
Но, несмотря на это, на книгах Колбасьева было воспитано несколько поколений советских военных моряков. И вот что удивительно: чем больше, в зрелом возрасте, перечитывал я морские произведения С. А. Колбасьева, тем явственнее проявлялось то, что, хотя он и добросовестно служил в Рабоче-крестьянском Красном флоте, душа Сергея Адамовича навсегда осталась там, в той России – России до октябрьского переворота.
Хочется верить, что именно в годы учебы в Морском корпусе в душу Сергея Колбасьева, в его любовь к морю, к флоту, к России, вложил частичку своей души и своей любви к флоту его офицер-воспитатель, талантливый и творческий офицер, мичман Бруно-Станислав Адольфович Садовинский.
И опять судеб морских таинственная вязь переплела судьбы нескольких поколений офицеров флота: мичман Императорского флота Б. Садовинский воспитывал кадета С. Колбасьева, впоследствии ставшего командиром Рабоче-крестьянского Красного флота и писателем-маринистом; морские произведения С. Колбасьева воспитывали в лучших традициях русского флота меня и многих других курсантов, ставших офицерами Военно-морского флота СССР; и вот я, спустя 90 лет, расплетаю и восстанавливаю из небытия жизненный путь и судьбу лейтенанта Императорского флота Б.-С. А. Садовинского.
И еще одна необычная ниточка сплетения морских судеб протянулась от этой фотографии, из прошлого, в современность: дедушка хранительницы фотофондов Центрального военно-морского музея, коренной петербурженки Ларисы Ивановны Березницкой, которая помогла мне отыскать фотографию мичмана Садовинского, в прошлом был офицером флота и преподавал в 1914–1915 годах в Морском корпусе кадету Б. Садовинскому. Как переплетаются человеческие судьбы!
Но вернемся в 1916 год.
Стоя на мостике идущего полным ходом миноносца, мичман Садовинский вспоминал Ирину, и сердце его переполнялось радостью и восторгом. Как чудесно жить! Наверное, в этом и есть счастье. Мостик миноносца «Разящий» жил своей, только ему понятной жизнью: от сигнальщиков шли доклады, давались команды в машину, увеличить или уменьшить число оборотов винта, звучали звонки машинного телеграфа, рулевой репетовал курсы и перекладывал штурвал – миноносец выполнял боевую задачу в Финских шхерах.
Ирина не выходила у Бруно из головы: «Какая она красивая! Темно-зеленые глаза глубоки и полны очарования. Ее притягивающая и обвораживающая улыбка, пахнущие свежестью моря волосы великолепны!»
Он вспоминал, как они танцевали в Морском собрании. Теплота ее рук, запах духов до сих пор кружили ему голову. Воспоминания Бруно о своих симпатиях по Петербургу – милых институтских барышнях с появлением Ирины сразу как-то потускнели и ушли в прошлое.
В его душе переплеталась радость любви к Ирине и теплилась надежда, что и он нравится Ирине.
«22 июля, пятница. Из Гельсингфорса в Ревель.
11:30 Развели пары в котле № 3.
13:30 Развели пары в котле № 2.
14:15 Снялись с якоря и пошли в Ревель.
17:15 Вошли в гавань и стали на якорь и швартовы.
18:00 Прекратили пары в котле № 3.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
22 июля мичмана Садовинского вызвал к себе командир эсминца – старший лейтенант Кира-Динжан.
– Бруно Адольфович, – произнес он, – командование девятого дивизиона приняло решение о переводе вас с моего корабля на эскадренный миноносец «Расторопный». Приказ уже подписан. Прошу вас сдать дела и обязанности мичману Ляпидевскому.
– Есть! – ответил Садовинский.
– Завтра будем в Рогекюле, – продолжил командир, – там и перейдете на «Расторопный».
Кадровые перемещения на Минной дивизии были делом обычным. Офицеров переводили с корабля на корабль, исходя из многих причин, в том числе и из соображений продвижения по службе и плавательного ценза. В эти дни мичманом Б. Садовинским были сделаны следующие последние записи в вахтенном журнале эсминца «Разящий»:
«24 июля, воскресенье. Рогокюль (Моонзунд).
8:00 Вступили в дежурство по гавани.
18:10 Начали погрузку угля.
20:40 Окончили погрузку угля, приняли 59 тонн кардифского угля, грузили 30 чел.
Котел под парами № 1, 2.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
В 7 часов 30 минут утра 25 июля 1916 года мичман Б. Садовинский, попрощавшись с офицерами и пожав руку мичману Ляпидевскому, дежурившему, как и в первый день прибытия Бруно на «Разящий», отдав честь Андреевскому флагу, развевавшемуся на корме, сошел по сходне с миноносца.
В этот день в вахтенном журнале миноносца «Разящий» мичманом В. Ляпидевским была сделана следующая запись:
«25 июля, понедельник. Рогокюль (Моонзунд).
8:10 Снялись со швартовов и пошли в Моонзунд.
8:45 Расстреляли плавающий буек.
9:30 Стали на якорь у землечерпательного каравана.
10:00 Развели пары в котле № 1.(…)
Сего числа выбыл с миноносца, по приказу Начальника 9 дивизиона, вахтенный начальник мичман Б. А. Садовинский на эск. миноносец “Расторопный”.
Мичман В. Ляпидевский»
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60218)
Точное время убытия мичмана Б. Садовинского с «Разящего» и его прибытие на эсминец «Расторопный» мне удалось установить путем сравнения записей за этот день в вахтенных журналах обоих кораблей.
24 июня, в конце суток, вахтенный журнал «Разящего» подписан – мичман Б. Садовинский.
25 июня в вахтенном журнале «Разящего» записано: «8:10 Снялись со швартовов и пошли в Моонзунд» и подпись – мичман Ляпидевский.
25 июня в вахтенном журнале «Расторопного» записано: «8:10 “Разящий” ушел в море».
Учитывая, что распорядок дня экипажей обоих миноносцев был одинаков: побудка – 6:30, завтрак – 7:00, утренняя приборка – 7:30 и т. д. – мичман Б. Садовинский после завтрака, в период утренней приборки, перешел на «Расторопный», стоявший на швартовых рядом с «Разящим».
И далее в журнале «Расторопного» записано: «Сего числа прибыл с э.м. “Разящий” один офицер» и подпись – подпоручик Исаев.
«Правила ведения вахтенного журнала для миноносцев и малых судов» того времени неукоснительно требовали, в случае прибытия на корабль нового офицера, фиксировать его звание, имя, отчество, фамилию и наименование корабля, с которого прибыл офицер.
Подпоручик по адмиралтейству Н. Н. Исаев в этот день сделал запись с нарушением требований по ведению вахтенного журнала и не указал фамилию прибывшего на корабль офицера.
Лишь через четверо суток, 29 июня, в вахтенном журнале эсминца «Расторопный» появляется запись за подписью – мичман Б. Садовинский.
«25 июля, понедельник. Рогокюль (Моонзунд).
7:30 Рапорт. Команду развели мыть краску.
8:10 “Разящий” ушел в море.
8:30 “Донской казак” ушел в море.(…)
20:30 “Донской казак” пришел от Финского залива.
20:50 Снялись со швартовых.
20:53 Стали на якорь на рейде Куйвасто. Канату 20 сажень левого.
Под парами котел № 2. Сего числа прибыл с миноносца “Разящий” один офицер.
Подпоручик Исаев».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60382)
Эскадренный миноносец «Расторопный» типа «Деятельный», на палубу которого ступил 25 июля 1916 года, для дальнейшего прохождения службы, мичман Бруно Садовинский, по традиции Русского Императорского флота, при постройке получил свое имя в память доблестного миноносца «Расторопный» типа «Сокол», отличившегося в Русско-японскую войну 1904–1905 гг. при обороне Порт-Артура. В Русско-японскую войну в Порт-Артуре довелось командовать миноносцем «Расторопный» и лейтенанту А. И. Непенину, будущему командующему флотом Балтийского моря.
С прибытием на эскадренный миноносец «Расторопный» мичман Б. А. Садовинский, сам того не подозревая, начинал новую, полную тяжелых и трагических событий часть своей жизни и службы. Но он этого тогда не знал и не чувствовал. Эскадренный миноносец «Расторопный», как и «Разящий», находился в кампании в войне с Германией на Минной дивизии в 9-м дивизионе эскадренных миноносцев, под брейд-вымпелом начальника дивизиона капитана 1-го ранга А. А. Ружека.
Офицеры миноносца приветливо и дружно встретили мичмана Садовинского. За те четыре месяца, что Садовинский служил в 9-м дивизионе миноносцев, он познакомился и подружился со многими офицерами, остальных же знал в лицо или по имени и отчеству. К слову сказать, обращение в чинах между флотскими офицерами презиралось. На русских военных кораблях издавно, было принято обращаться к сослуживцам по имени-отчеству. Еще служа на «Разящем», Бруно был знаком со всеми офицерами «Расторопного», через мичмана Владимира Ляпидевского, который до этого, служил на «Расторопном».
Боевая обстановка требовала быстрого вхождения, вновь прибывшего офицера, в повседневную и боевую деятельность корабля. «Расторопный» находился в дежурстве по рейду в передовой базе флота Куйвасто.
Утро 27 июля 1916 года выдалось ветренным. В навигационном журнале «Расторопного» указывалось – ветер N-W, очень свежо. В этот день мичман Б. А. Садовинский заступил вахтенным офицером «Расторопного», и сделал следующую запись в вахтенном журнале эскадренного миноносца:
«29 июля, пятница. От знака Кумора.
8:15 Началось семафорное учение.
8:30 Окончилось семафорное учение. Начались артиллерийские занятия.
8:50 Окончились артиллерийские занятия.
9:00 Команду развели по работам.
Котел под парами № 3.
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 8701. Оп. 1. Д. 60382)
Накануне командир миноносца капитан 2-го ранга В. В. Селитренников, опытнейший офицер и прекрасный специалист, аттестовал Садовинского на знание обязанностей вахтенного офицера и допустил мичмана к самостоятельному несению вахты на ходу.
Передав 30 июля дежурство по рейду миноносцу «Сильный», «Расторопный» подошел к транспорту «Печора» для приемки боезапаса. Было принято 14 практических 75-миллиметровых снарядов.
В воскресенье, 31 июля, в 7 часов 45 минут «Расторопный» снялся со швартовых и пошел в Гельсингфорс. На переходе разошлись контркурсами с эскадренным миноносцем «Стерегущий» и канонерской лодкой «Хивинец». В 16 часов 38 минут стал на якорь в Гельсингфорсе, пришвартовавшись к бонам в Нора-Хамин. Придя в Гельсингфорс, экипаж занялся приведением в порядок миноносца. С утра следующего дня боцманская команда и выделенные от других команд матросы мыли и пемзовали надводный борт миноносца. Эта работа продолжалась два дня, и в среду, 3 августа, приступили к окраске миноносца. Закончили окраску борта 4 сентября. За отлично выполненную работу командир поощрил боцманскую команду внеочередным увольнением на берег.
Последующие два дня были заняты пополнением запасов, погрузкой угля с подошедшей к борту миноносца баржи. Было принято 40 тонн «Кардиффа».
С утра 7 августа, в воскресенье, в 10 часов команду «Расторопного» уволили в город в церковь. Русский православный храм – Успенский собор, возвышающийся над Южной бухтой, был построен на пожертвования русских православных людей и флотских экипажей и служил главным храмом Российского Императорского флота в Гельсингфорсе.
Русская православная церковь с давних времен почитала ратное дело истинно священным. Для русских моряков защита Отечества и своего народа всегда была делом святым и богоугодным. На миноносцах, кораблях небольших, священников не полагалось, поэтому матросы любили посещать этот храм. В военное лихолетье, когда каждый выход в море мог стать последним, матросы все чаще обращались к Богу, чтобы помолиться за себя, за родных, исповедавшись в своих, в общем-то не таких уж тяжких, корабельных грехах, чтобы, если доведется, принять последний бой, как принято православному воину – с чистой душой. Кроме того, храм этот был для матросов частичкой России, в чуждой им и их русскому духу Финляндии. Гельсингфорс, находясь в каких-то десяти часах езды от столицы Российской империи, был, по сути, иностранным городом. Даже время в нем было заграничное и отличалось от петербургского на двадцать минут. Финляндское княжество всегда жило наособицу от остальной России. Почтовые марки, деньги – все здесь было свое, особое.
До сих пор в Успенском соборе, в этом самом большом православном соборе Западной Европы, возвышающемся своей кирпичной громадой над бухтой и увенчанном 13-ю позолоченными куполами, в его великолепном иконостасе, вкраплены иконы с бронзовыми табличками: «Сия икона сооружена усердием экипажа крейсера». Я сам читал эти надписи и любовался этими иконами, бывая в Хельсинки и посещая Успенский собор. И каждый раз поражался красоте, богатству и величию внутреннего убранства собора, заполненного иконами, крестами и алтарями. Затейливо украшенные арки собора контрастируют с колоннами из черного мрамора, создавая неповторимый облик и дух храма. Это чудо было построено в Гельсингфорсе в 1868 году, по проекту русского архитектора А. М. Горностаева.
По укоренившейся традиции, русские моряки перед боем молитвенно просили помощи у своего заступника – Николая Чудотворца. Так было при Гангуте, Чесме, Наварине и Синопе. Так было и в эту Великую войну. Перед лицом смертельной опасности человек всегда обращается к Богу, ища помощи и защиты, спасения и надежды. Еще в 1720 году петровский Морской устав определил главное призвание священников на флоте – укреплять в моряках нравственное начало, веру в добро и небесное покровительство. В бою, словом Божьим помогать морякам преодолевать страх и добиваться победы.
Ставя свечу к образу Николая Чудотворца – заступника всех плавающих, за упокой душ матросов и офицеров Русского Императорского флота, я невольно вспоминал Николо-Богоявленский кафедральный Морской собор в Санкт-Петербурге, где на мраморных досках золотом высечены имена кораблей и фамилии матросов и офицеров русского и советского флотов, погибших в войнах за Отечество. Доски эти осенены склоненным Андреевским флагом, и опять судеб морских таинственная вязь, закручивая свои узоры, перемещает время, людей, события, и мне кажется, я вижу этих матросов и господ офицеров 1916 года и слышу команду: «На молитву! Головные уборы – долой!»
В 12 часов команда из церкви возвратилась. Через тридцать минут дежуривший по кораблю в этот день подпоручик по адмиралтейству Н. Н. Исаев, построив команду, осмотрев ее и выдав увольнительные жетоны (бирки), записал в вахтенном журнале:
«12:45 Команду уволили на берег».
Мичман Садовинский специально договорился с подпоручиком Николаем Исаевым о заступлении того на дежурство в этот день. У Бруно сегодня была назначена встреча с Ириной. Но служба есть служба и, как ни старался мичман, на свидание он опоздал.
Ирина уже ждала его у фонтана с морской нимфой – Амандой. Струи воды переливались в лучах солнца, и в отблесках водяных брызг Ирина казалась ослепительной. Бруно подошел быстрым шагом, придерживая левой рукой кортик, протянул ей букетик купленных по дороге цветов и начал извиняться, но Ирина опередила его:
– Не трудитесь, я пришла раньше. Ах какие чудные цветы! Благодарю! Погуляем в парке?
Они пошли по главной аллее Эспланады. Лучи заходящего солнца ласкали листву раскидистых кленов и лип.
Навстречу им шел мичман об руку с девушкой. Он посмотрел на Садовинского, улыбнулся и козырнул. Ирина заметила их безмолвный обмен взглядами:
– Знакомый?
– Да, мой товарищ по Корпусу.
– А-а, – протянула она. – Давайте присядем, Бруно, – Ирина указала на ближайшую скамейку. Они сели. Бруно молчал. Ирина бережно перебирала цветы.
– Бруно, расскажите что-нибудь о себе, – проговорила она и посмотрела на него.
– Например? – сделал серьезное лицо Бруно.
– Ну, о своей семье, о том, как пришли на флот, где служили.
– Родом я из небольшого украинского городка Славута, в Волынской губернии. До поступления в Сумской кадетский корпус мы жили вместе с мамой и двумя младшими братьями. Потом учеба в Морском корпусе. Выпустился я в 1915 году, дальше служба в Морском корпусе и на Минной дивизии, на эскадренном миноносце «Разящий», а сейчас – на «Расторопном».
Бруно умолк.
– А ваши родители, Ирина?
– Отец – офицер-артиллерист, воевал в Порт-Артуре. Мы с мамой жили тогда в Петербурге, а с началом этой войны – в Гельсингфорсе. Он служит в крепости Свеаборг. Я единственная в семье.
Разговор оборвался. Пауза затягивалась.
– Идемте к заливу, – предложила Ирина.
Они вышли на Рыночную площадь, прошли вдоль набережной и остановились в месте, где гранит заканчивался и начинался дикий скалистый берег. Они спустились к воде.
Ирина стояла лицом к морю, легкий бриз теребил ее волосы.
Бруно залюбовался ею.
Ирина повернулась и посмотрела на него. Он почувствовал теплоту в ее глазах, и на душе стало радостно от этой теплоты.
– И все же, Бруно, почему вы подошли ко мне в Морском собрании? – улыбаясь, спросила она.
– Начистоту? – Бруно тоже улыбнулся.
– Желательно, – Ирина стала серьезной.
– Вы мне понравились, Ирина, – он немного покраснел и, овладев собой, заговорил увереннее. – Вы очень красивы. К тому же тогда, в ресторане, когда я впервые увидел вас, я ощутил непонятную душевную связь между нами.
Его откровенность смутила Ирину, она опустила глаза.
– Во-от вы какой, господин мичман, – растягивая первое слово, проговорила Ирина.
Она отвернулась и поглядела на залив.
– Увлеклись мы. Не желаете пройтись по берегу?
Они спустились на прогулку по прибрежной тропинке. Места были дивные. Суровая природа финского побережья, гладь залива, цепочка островов вдали, и среди них наиболее крупный остров – крепость Свеаборг.
Солнце садилось в воду залива, окрашивая все вокруг волшебными красными отблесками. Бруно машинально посмотрел на часы.
Ирина спохватилась:
– Ой, солнце садится! Пора возвращаться.
На корабль Бруно вернулся в одно время с возвращающимися из увольнения на берег матросами.
В понедельник 8 августа, в 5 часов 30 минут утра, на миноносце развели пары в котле № 3. Котел № 1 уже был под парами. В 10 часов 10 минут снялись с якоря и швартов, и пошли в море, в Куйвасто.
На переходе, около 12 часов дня надвинулся туман, о чем была сделана запись подпоручиком Н. Исаевым в навигационном журнале миноносца. «Расторопный» сбавил ход, были выставлены дополнительные сигнальщики, и миноносец медленно продолжал движение по счислению. Часа через полтора посвежело, и туман рассеялся. Дали полный ход.
Вечером, в 18 часов 44 минуты, «Расторопный» встал на якорь в Куйвасто. Глубина 20 футов, канату на клюзе 20 сажень, левого, грунт ил.
9 августа заступили в дежурство и стали у S-й вешки у маяка Патерпостер.
В 8 часов 25 минут утра миноносец «Туркменец Ставропольский» пришел на смену «Расторопному» и стал на якорь у S-й вешки.
Сменившись с дежурства у маяка Патерпостер, эскадренный миноносец «Расторопный» ошвартовался в Куйвасто. Здесь офицеры «Расторопного» узнали подробности трагедии, разыгравшейся 8–9 августа в Рижском заливе у мыса Церель. В 21 час 08 минут на месте, где стоял «Доброволец», блеснула яркая вспышка и условный огонь с миноносца погас. После взрыва корабль продержался на плаву не более 7 минут. Погибло более половины экипажа «Добровольца».
После этих трагических событий командованием флота было принято решение в дозоры вместе с миноносцами посылать и тральщики.
В четверг 11 августа на «Расторопный» поступило распоряжение конвоировать 7-й дивизион тральщиков к мысу Церель. По данным разведки, германские мелкосидящие моторные катера-заградители могли выставить там мины, поэтому необходимо было протралить опасный район.
В 8 часов 30 минут снялись с якоря и пошли сопровождать тральщики. Конвоирование обошлось без происшествий, и в 14 часов 54 минуты миноносец лег на обратный курс.
12 и 13 августа эскадренный миноносец «Расторопный» находился в передовой базе Куйвасто.
Ночью 13 августа верхние вахтенные наблюдали необычное для этого времени атмосферное явление – в 1 час 33 минуты после полуночи небо озарилось северным сиянием. Сияние длилось недолго, но его было очень хорошо видно. Об этом явлении была сделана соответствующая запись в навигационном журнале «Расторопного».
В воскресенье 14 августа, при переходе в Рогекюль, с утра нашел густой туман. К 6 часам 45 минутам туман рассеялся. К полудню миноносец ошвартовался у стенки в гавани Рогекюль.
В этот день в Рогекюле состоялись похороны погибших в недавних трагических событиях на эскадренном миноносце «Доброволец» нижних чинов. Для участия в траурной церемонии от экипажа миноносца «Расторопный» было выслано 10 человек. В 14 часов 40 минут матросы построились в полной форме, с винтовками. Старшим назначили мичмана С. Д. Клиентовского и с ним мичмана Б. А. Садовинского.
Вернувшись в 18 часов с похорон, Бруно Садовинский еще долго находился в угнетенном состоянии. Его учили воевать с врагом, но его никогда не учили переносить смерть и гибель матросов и офицеров – своих товарищей по оружию. И от этого потери, даже если это потери другого экипажа, а не твоего корабля, не становились менее болезненными. Стоя в строю под Андреевским флагом, над могилой погибших моряков, мичман Садовинский не давал себе никаких клятв, он только крепче сжимал скулы и стискивал кулаки. Придет срок, и они посчитаются с проклятыми немаками за все!
Война! Фронт, растянувшийся от Балтийского моря до Черного, полыхал артиллерийским и минометным огнем, задыхался германскими газами и сгибался под ливнем пуль германских автоматических ружей (автоматов).
Военная газета «Русский инвалид» в № 211 за 8 августа 1916 года, в военном обзоре Штаба Верховного главнокомандующего о положении на Северном, Западном, Юго-Западном фронтах, писала следующее:
«За последнее время на правом фланге наших позиций (боевые линии Рижского района) наши части продвинулись с боем несколько вперед, где и закрепились. Противник долго обстреливал нас артиллерийским огнем, выпустив массу тяжелых снарядов, частью с удушливыми газами, но старания противника были безуспешны, и окопы остались за нами».
Далее «Русский инвалид» приводит телеграммы с других фронтов:
«Французский фронт.
ГАВР, 5-го августа. Бельгийское официальное сообщение: “На бельгийском фронте – полное спокойствие”.
ПАРИЖ, 5-го августа. Агентство Гаваса сообщает: “В течение всего вчерашнего дня мы укрепляли и переустраивали позиции, захваченные нами к северу и югу от Соммы. Ни ночью, ни днем неприятель не проявлял попыток нам противодействовать”».
Вахты сменялись вахтами. Переходы Куйвасто – Роггекюль, Рогекюль – Ревель, Ревель – Лапвик, Лапвик – Рогекюль чередовались, как в калейдоскопе. Боевая работа заслоняла собой все воспоминания мичмана Садовинского о береговых делах в Гельсингфорсе, и они уходили в память все глубже и глубже. Но одно чрезвычайное происшествие случившееся 16 августа на переходе «Расторопного» из Лапвика в Рогекюль, неожиданно позволило мичману Садовинскому оставаться в Гельсингфорсе в течение последующих 16 дней и вновь видеть Ирину.
В 10 часов 25 минут миноносец «Расторопный», на пути из Лапвика в Рогекюль, разошелся контркурсами со сторожевым судном «Ворон». В 12 часов 00 минут вахтенный офицер доложил командиру, находящемуся на мостике, что наступает время прохождения поворотного буя с Растхольмского створа на Хестхальский створ Нукке – Вормского фарватера.
Что произошло дальшее, какие решения принимал командир миноносца, особенности метеоусловий: ветер, видимость, волнение, как маневрировал встречный угольный транспорт, – теперь уже сложно установить, но в вахтенном журнале «Расторопного» за 16 августа 1916 года, на 12 часов 02 минуты, была сделана следующая лаконичная запись:
«12:02 У поворотного буя с Растхольмского створа на Хестхальский створ Нукке – Вормского фарватера – столкнулись с угольным транспортом “Мыслете”».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60382)
Столкновение не имело серьезных последствий, и через полтора часа миноносец «Расторопный» вошел в гавань Рогекюль и ошвартовался к эскадренному миноносцу «Деятельный». И еще этот день запомнился мичману Б. Садовинскому тем, что, как было записано в вахтенном журнале:
«Сего числа, прибыл на миноносец из штаба Командующего Флотом мичман Михаил Михайлович Воронин».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60382)
За время службы на «Расторопном» они крепко сдружатся.
Накануне командир запросил разрешение командования Минной дивизии на переход в Гельсингфорс для постановки миноносца на заводской слип с целью осмотра подводной части корпуса после столкновения с угольным транспортом. 17 августа разрешение было получено, и эскадренный миноносец «Расторопный» в 12 часов 22 минуты ошвартовался у пристани судоремонтного завода «Усберг» в Сернесте, в Гельсингфорсе.
На следующий день, после того как сторожевое судно «Кондор» освободило судоподъемную тележку, миноносец отошел от пристани и в 11 часов 30 минут начал входить на тележку. В 15 часов 15 минут вошел на тележку, и завод приступил к ремонтным работам. Ремонт должен был продлиться до 1 сентября. На период ремонта миноносца мичману Б. А. Садовинскому был предоставлен отпуск сроком на десять суток – с 22 по 31 августа включительно. Он получил распоряжение передать, по приезде в Петроград, пакет с бумагами «под шпиц» Адмиралтейства, и все оставшееся время было в его полном распоряжении. Позвонив по телефону Ирине и рассказав ей о неожиданно полученном отпуске, Бруно с удивлением и радостью для себя услышал в ответ:
– Я так рада, Бруно! Мы вместе поедем в Петроград. Целыми днями будем вместе. Будем гулять по берегам Невы и стрелке Васильевского острова.
Документального подтверждения предоставлении отпуска мичману Б. А. Садовинскому и его поездке в Петроград в конце августа 1916 года в документах Минной дивизии, находящихся в РГАВМФ, мной не обнаружено, но факты говорят о следующем: В течение января – марта 1916 года в Морском корпусе ему отпуск не предоставлялся. С прибытием в апреле на Минную дивизию, на миноносец «Разящий», и до конца июля, когда он был назначен на эсминец «Расторопный», в отпуске Садовинский не был. Об этом свидетельствуют регулярные подписи мичмана в вахтенном журнале «Разящего». С начала августа и по 21 августа включительно мичман Б. Садовинский регулярно расписывается в вахтенном журнале «Расторопного». Затем подписи отсутствуют, и с 1 сентября регулярные подписи мичмана Б. Садовинского возобновляются.
В ежедневном рапорте вахтенного офицера командиру миноносца, в пункте «Число больных офицеров», за период с 22 по 31 августа стоят нули, значит, мичман Б. Садовинский отсутствовать по болезни в этот период не мог. Командировки флотских офицеров в Петроград практиковались, но сроки их не превышали 3–5 суток. Отсутствие на корабле мичмана Садовинского в течение 10 суток совпадает с длительностью предоставления отпуска флотским офицерам в военное время. Отдыхать в Гельсингфорсе, конечно, можно было остаться, но отсутствие своего жилья и достаточно однообразные развлечения молодых флотских офицеров в гарнизоне делали поездку для отдыха в Петроград предпочтительнее.
Пульмановский вагон мягко нес их мимо больших и маленьких озер, мимо густых лесных массивов и небольших опушек. Вдали мелькали опрятные финские хутора и аккуратно обработанные поля. Бруно и Ирина болтали о чем-то незначительном и, как дети, радовались путешествию.
Петроград встретил их мокрыми от дождя мостовыми, свежим ветром и усеянным обрывками облаков небом. От вокзала они взяли извозчика. Исаакиевский собор поблескивал мокрым от недавнего дождя куполом. Шпиль Адмиралтейства вонзался в небо острой золотой иглой. На первый взгляд казалось, что все – как всегда. Но война наложила свой отпечаток на город, не только сменивший имя и сбросивший вниз тевтонских рыцарей с их конями, со здания бывшего германского посольства. В Петрограде уже не было того бесшабашного, довоенного столичного веселья. На Невском проспекте то тут, то там мелькали солдатские фронтовые шинели, проезжали не шикарные авто, а крытые брезентом военные грузовики, и афишные тумбы пестрели не афишами театральных премьер, а призывами помощи фронту, раненым и увечным.
Но Петроград по-прежнему оставался столицей империи, а Нева – душой города. Ее водная гладь оживляла гранитные набережные, наполняла воздух и душу свежестью. Бруно и Ирина остановились на стрелке Васильевского острова. Необъятная ширь Невы в этом месте поражала и радовала глаз одновременно. Железная воля императора Петра, воздвигнувшего этот город, воплощенная в металл пушек Петропавловского равелина, в узор мостов и решеток набережных рек и каналов, в звон колоколов многочисленных храмов, предстала перед ними, воплощенная в этом великолепном граде. Это были самые чудесные и счастливые дни в жизни мичмана Бруно Садовинского. Что ждет их с Ириной впереди? Сильный человек всегда надеется на лучшее.
1 сентября, сразу после прибытия из отпуска, мичман Б. А. Садовинский представился новому командиру «Расторопного» старшему лейтенанту А. И. Баласу. Капитан 2-го ранга В. В. Селитренников покинул «Расторопный», и старший лейтенант Балас был назначен приказом начальника Минной дивизии № 787 временно командующим эсминцем с 27 августа 1916 года.
Офицеры, сослуживцы А. И. Баласа по эскадренному миноносцу «Сибирский стрелок», где он служил старшим офицером, отзывались о нем как о мужественном, хладнокровном и распорядительном офицере. Да и орден Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» говорил сам за себя.
В этот же день мичман Б. Садовинский заступил дежурным по кораблю. Эскадренный миноносец «Расторопный» находился на швартовых у пристани завода «Усберг» в Гельсингфорсе.
Приняв дежурство у мичмана М. М. Воронина, Садовинский отметил в вахтенном журнале:
«Число нетчиков – 0 чел., число больных офицеров – 0 чел., число больных нижних чинов – 2 чел., количество машинного масла – 76 пудов, количество угля – 91 тонна, количество пресной воды – 200 ведер, температура в угольных ямах – +10 С, температура в погребах – +10 С, число арестованных нижних чинов – 0 чел., число строевых унтер-офицеров – 7 чел., число строевой команды – 21 чел. число машинной команды – 36 чел».