Тихо щёлкает длинная стрелка, лязгают за стеклом трамвайные колёса, вторит в терцию праздничный колокол, – все тихо, тёпло, сквозь одеяло, которое поползло вниз. Он коснулся шершавыми губами маленькой ямки в окружении выгоревших до прозрачности волосков. Нежную кожу, уютно смятую со сна кольнул щетиной.
– Ты небритый!
– Я сейчас! Прости, не удержался.
– Пока прощаю.
Она потянулась, выгнулась, пустила крепкую руку под спину.
– Доброе утро, – улыбнулся он в её пушок.
– Доброе утро, – запустила она пальцы в его ёжик. – Мне слишком хорошо с тобой.
– Это как?
– Как расшитая узорами петля. Как отравленный, но очень вкусный кофе.
– Я тебя не понимаю, прости, я не очень умный, – он пожал плечами и поцеловал родинку под левой грудью.
– Ты душишь меня своей любовью. – она перехватила его руку и прижалась щекой к сбитым костяшкам. – Я задыхаюсь от неё и скоро задохнусь совсем.
– Мне уйти? – сморщенный лоб и грустные его глаза в ложбинке между холмиками её груди рассмешили.
– Не смотри на меня! – она вжала его лоб в солнечное сплетение, где больнее всего. – Я неумытая и ненакрашенная!
– Я больше всего на свете люблю смотреть на тебя, неумытую и не накрашенную, – прогудел он ей в живот. – Я бы сам не давал тебе умываться и краситься, но ты не выйдешь такой из дома. Мне уйти? Я не хочу, чтобы ты задыхалась.
– Ты всё равно не сможешь. И я не смогу. Это безнадёжно.
– И что делать?
Она выпучила глаза и сказала зловещим шёпотом:
– Смотреть завороженно и не отрываясь, как я умираю.
– Хорошо, – сказал он. – Сделаю кофе.
Пока он варил кофе, она положила на лицо подушку и училась дышать сквозь неё. Получалось плохо. Совсем не получалось.
* * *
Полгода назад он шёл с тренировки, а она лежала на обочине дороги. Сначала показалась кучей мусора, потом бомжом, потом алкашкой, потом он увидел стройные ноги в порванных чулках, дорогой айфон в траве рядом, и понял, что был неправ. Сидя на корточках, он считал пульс, а она молчала, пока он не достал телефон.
– Не в полицию, – попросила она и закашлялась. Тонкая струйка крови потянулась в траву из разбитого рта.
– Что? – не понял он.
– Не звони в полицию, – повторила она, – и в скорую не звони. Пожалуйста.
Потом уткнулась в траву лбом и замолчала.
– Алкашня, – радостно сплюнула проходившая мимо бабка, давно сменявшая свою жизнь на чужие. Ему было все равно. Он закинул сумку с мокрой формой за спину и поднял её на руки. Она застонала и обхватила его шею, доверчиво ткнувшись лбом.
В их первое утро он тихо собрал раскладушку на кухне и сварил кофе. Хотел принять душ, но решил не шуметь. Осторожно приоткрыл дверь в комнату. Она лежала, отвернувшись к окну. Солнечно светилось маленькое розовое ушко. Подноса не было, он взял кофе, одну чашку для неё, и тарелку с бутербродами.
– Доброе утро, – сказал он тихо.
Она схватила подушку и накрыла лицо.
– Не смотри на меня, – сказала она глухо. – Я уродина.
– Ты не сможешь пить кофе через подушку.
– Поставь кофе и уйди, пожалуйста.
– Тебе придётся. Ты не дала мне вызвать скорую, значит я осмотрю твои раны.
– Да бли-ин, – простонала она, но подушку убрала.
Она лежала, зажмурившись, и закусив целую часть разбитой губы. Левый глаз полностью заплыл, на щеке чернела борозда запёкшейся крови. Он смотрел и видел мужской кулак с печаткой, врезающийся в лицо.
– Открой глаза.
Один глаз: большой, цвета выжженного летнего неба, – упёрся в потолок. Второй спрятался за разбухшими багровыми веками.