Андрею хотелось пропасть со всех радаров, уединиться с небольшой стопкой книг и забить мышцы работой, чтоб голова не думала слишком много о ерунде вроде очередного неудачного свидания с Катей или нового платья Маши. Он с удовольствием таскал воду с колодца-журавля, колол дрова, чинил с отцом крыльцо и крышу, пока мать возилась в огороде. Телефон он в первый же день выключил и закинул в сумку.
В деревне не было скучно. Напротив – наконец-то провести август вдали от города было лучшим исходом лета. Отдохнуть от вечного блуждания по городу, сомнительных авантюр, безуспешного и жалкого флирта с девчонками, с которыми у него вечно ничего не клеилось, от суеты и пыльного асфальта – это именно то, чего ему не хватало с прошедшего весной шестнадцатилетия. Уборка и ремонт приводили в порядок не только обветшавший за шесть лет дом, но и мозг Андрея, опухший от жары и гормонов.
Половину первого дня в деревне Андрей копался в сарае, отбиваясь от пауков и сражаясь с мышами, пока не выкопал, наконец, из горы хлама пару самодельных удочек и ловушки на раков. Вообще, раков он собирался ловить руками – бродить ночью вдоль берега с фонариком, хватать сонных членистоногих за панцирь и кидать в ведро – но отец ясно дал понять, что шиш ему, а не шататься ночью по речке. Пришлось искать эти дурацкие ловушки, а потом их ещё и чинить.
Вечером Андрей, наевшись картошки с мясом или щей из чугунка, выпивал стакан чая с пряниками, хватал книгу и лез на печку, ещё горячую с ужина. Там, наверху, в углу висела осыпавшаяся связка лука, с потолка тянулись ниточки паутины. Пахло смолой, пылью и сушёными яблоками. Андрей укутывался тулупом, оставшимся от деда – тяжёлым, мохнатым и колючим. Уютная тяжесть в животе, тёплый матрас и желтоватый свет лампочки над головой убаюкивали мягко, но непреклонно – не удавалось осилить и трёх страниц.
Зато утром Андрей вставал ни свет ни заря и шёл к реке – купаться и проверять ловушки. Раки в деревне были умные, пуганые. Парочка-другая попадалась порой в сетку, но Андрей отпускал их – так ведь несерьёзно, надо хоть полведра наловить, чтоб вечером полущить варёных с солью… Батька ему пива не даст, конечно, да не беда – с квасом они тоже хороши.
Однажды за завтраком, пока мать пекла в печке толстенные деревенские блины на кефире, Андрей рассказал отцу о своих неудачах с ловушками. Завернув в свой блин пару ложек сметаны, он стал убеждать родителя всё-таки пойти ночью на реку.
– Фонарики у нас есть – налобные, с ними удобно. Что там ещё?.. Сапоги резиновые надеть и ведро взять. Всё! К полуночи на речку, через час обратно с полным ведром. Как в детстве, ну, пап?
– Нет.
Только это отец и бросил, шевельнув усами. Потом кинул себе на тарелку дымящийся блин, размазал по нему мёд и стал скручивать в трубочку. Лишь кинул едва уловимый взгляд на жену, спина которой словно окаменела.
– Да почему?! Ну, не хочешь – не иди, я сам половлю, мне ж не тяжко! Полкилометра до реки всего! Ты меня в детстве с дядей Аркашей и Славкой отпускал без проблем. Мам, ну скажи ты!
Женщина сделала вид, что потеряла ухватом сковороду, и завозилась в печке, сдувая прядь волос с покрасневшего лба. Однако, вскоре ей пришлось вытащить блин, чтобы тот не сгорел, и она шлёпнула его в общую стопку на столе.
– Вась, да объясни ты ему, что ты как маленький, в самом деле?! – неожиданно резко сказала она мужу, предплечьем вытирая пот с виска.
Повисла тишина. Только в печке потрескивал огонь, с хрустом поедающий дрова. Мать Андрея отвернулась, хлопоча над сковородкой, а отец с горестным видом потёр переносицу. Наконец, он негромко заговорил.
– Раньше-то тебе можно было. Маленький ты был. Хлипкий, тощий – мальчишка, словом. А теперь возмужал. Вон, плечи какие стали, волосы на груди выросли. Мужчина. Теперь опасно.
– Ты ничего не путаешь? – осторожно спросил Андрей. С нижнего конца его блина капнула на скатерть сметана. – Может быть, у взрослого парня с мозгами, наоборот, меньше шансов утонуть?
Андрей старался, чтобы сарказм в его голосе звучал не слишком явно. Но, похоже, зря – отец даже не заметил его насмешки. Василий смотрел на сына, нервно пощипывая левый ус.
– Славка, дяди Аркашин сын, утонул два месяца назад, – вздохнул он.
– Славка… То есть, как это? Они ведь…
– Они на их обычное место ходили. Ну, ты помнишь – где за рекой болото начинается. Славику же лет немногим больше твоего. Аркаша-то уже сдал, постарел сильно, не до рыбалки ему уже. Славка начал один ходить. И как-то раз дома обронил, что, мол, по весне ему с болота женский голос слышится. Вроде как зовут его. А в сумерках – поди разбери, правда ли там кто-то есть или нет.
– Кикимора? Раз на болоте-то… – стал прикидывать Андрей, наполовину всерьёз. – Хотя, если девичий голос, то русалка. Но тогда бы из реки звала – что ей в болоте делать?
– Тоже мне – фольклорист, – вздохнула мать, садясь за стол. Она с виду небрежно размешивала сахар в чае, но в голосе её натянулась тревога.
– Навка это, – бросил отец. – Та, что без спины. Так Аркаша говорил. Он как узнал про голос, так сразу…
– Татьяна, что ли? – удивился Андрей.
– Да уж, если бы, – мрачно прогудел Василий, не оценив юмора. – Просто навка. О них сейчас мало кто знает. Ты почти угадал – болотная русалка. Неприкаянный дух мёртвой девушки. Умершей некрещённой. Или утопившейся. Или умершей перед свадьбой… – на каждую фразу он постукивал заскорузлым пальцем по столу. – Они вроде русалок, только с ногами. И заманивают мужчин они обычно в лесную чащу или болото. А там сидят – волосы перебирают пальцами. Поэтому Аркаша и всучил сыну первым делом материнский гребень. Деревянный такой, тёмно-коричневый. В нём трёх зубчиков не хватало – сломались со временем. Но Зина, жена Аркашина, всё равно только им причёсывалась, царствие ей небесное… Что такое, Кать?
Мать Андрея сидела, поджав губы, и смотрела на мужа. К еде она не притронулась – едва отпила глоток-другой чая. В ответ на вопрос Василия только закрыла глаза и качнула головой – ничего, мол.
Отец продолжил:
– Гребнем от них можно откупиться. Они же от своих волос без ума, а пальцами ведь особо не причешешься. Так что… могут пощадить, если гребешок подаришь. А могут и не пощадить. Они ведь не специально.