***
Кадильным дымом овевает
иконы, стены, потолок,
и лёгким облачком витает
благоухающий дымок.
И нам с тобой, дружок, кадили,
курился ладан в церкви той,
куда мы прежде заходили
за милосердной простотой.
Всё было просто в жизни нашей,
стелил дорогу сладкий дым,
заканчиваясь общей чашей
и небом, вечно голубым.
***
Больничный батюшка помажет
целебным маслицем тебя
и помазочком жить накажет,
не слишком о земном скорбя.
О чём жалеть? Ступай, земное,
не засти нам иных дорог.
Иная жизнь дороже стоит,
когда ты вправду занемог.
В больнице ластится иное,
и незаметней – день за днём —
наследье плотное земное,
как маслице на лбу твоём.
***
Когда над постелью больного
склоняется ангел в ночи,
пронзают всю толщу земного
незримые – сверху – лучи.
Вся вспыхнув, очнётся больная,
откинет свою маяту,
и свету себя отдавая,
прыжок совершит в высоту.
– Поправь простыню и подушку,
горючую вытри слезу,
мы завтра пойдём на опушку
и встретим козу-дерезу,
бежит через узкий мосточек,
струится в Кроминке вода,
но где же кленовый листочек,
что с ним приключилось тогда…
***
Сухие бабочки. Царит палящий день.
Он нудит землю так, что даже вспомнить лень
названия терзаемых растений,
просящих пить и ждущих послаблений.
О небе, небо, распахни бурнус.
Пролей живую влагу, Иисус,
на тощие стенающие пашни,
иначе погорят ячмень, подсолнух важный.
Оно над Перекопкою гремит
и грозовою тучею блазнит,
а не прольётся, нет – ни капли в этом небе!
Но небо подарило нам деньки,
когда мы вместе жили у реки
и горевали о сгоревшем хлебе.
***
О нашей жизни никто не знал,
мы жили далёко, но увидал
и нас внимательный чуткий Бог,
на нас оглянулся и нам помог.
Случилось это давней порой,
когда шли тучи чёрной стеной,
метели плотно взяли в кольцо,
но мы узнали его в лицо.
А было так: учуяли мы,
что близок конец холодной зимы,
что рядом с нами Бог зимовал.
Приблизилось лето, он нам сказал.
А летом, сказал милосердный Бог,
вам страшно не будет.
Вот так помог
и спас нас с тобой недоброй порой
тот, кто позвал тебя за собой.
О нём ведь тоже никто не знал,
когда в степи он заночевал,
когда он странствовал вдоль реки,
а кругом были одни пески.
Вилась за ним пыль пустынных дорог,
а оказалось, что это Бог.
***
Огромные глаза и озеро большое,
и девочка бежит к прозрачной глубине
в зелёном платьице, в знакомой стороне,
где степь – бескрайня, небо – голубое.
Ей счастья невозможные куски
жизнь отмеряет. Девочке близки
стрижи, синички и крыльцо родное.
Дед от лисички передаст привет,
вновь каша с тыквой будет на обед,
а бабушка расскажет про былое.
Там будут сказки, голоса времён,
перечисленье родственных имён,
волнующих сердечко молодое.
Как долго длится детство. Глубина
его неисчерпаема, полна
чудесных тайн – и отступает злое.
Придут тридцатые советские года,
счастливая победная страда,
косынка, выгоравшая на зное…
Се мать моя. И через бездну лет
она самой себе даёт обет —
не расточить наследье родовое.
Вот скрылась за холмами моя мать,
чтобы меньшого сына повидать.
Теперь меня там поджидают трое.
***
Дева, прижигающая язвы,
в руки врачей влагающая искусство,
цель яви нам странствия земного:
что увидим в конце, чем насладимся?
Не праздное жительство проводит
в небесных селеньях Христова Матерь:
людей от недугов исцеляет,
рассказывает им о Царстве Божьем.
Не один убогий Андрей её видел,
как она покров свой простирает, —
являлась она Сергию и Серафиму,
и смиренным инокам афонским,
и не только святым, но и детям —
в Казани, в Фатиме, в Меджугорье.
А недавно её видели в Луганске,
где Северский Донец защищают братья.
Советовала она воинам: не бояться.
Царь Давид и Вирсавия
Плачет Давид, уязвлённый грехом,
каяться Богу идёт босиком.
Страшно Вирсавии в хижине тесной:
всё изменилось внезапно вокруг,
делся куда-то законный супруг,
царь приходил, неотступный, любезный.
В чреве зачавши, скудеет жена,
чадо родивши, не рада она.
Агницу убо поял царь убогу.
Царь же постится и молится Богу.
Плачет Давид, уязвлённый грехом.
Урия спит, поражённый врагом.
Только Нафан знает истину прямо
и возглашает Давиду упрямо:
«Ты еси муж, сотворивый сие,
бедствием ставший смиренной семье,
жёны твои обесчещены будут,
чадо зачахнет, зачатое в блуде».
В душах смятенных унынье царит,
только Господь это всё изменит:
грех превеликий ничтожным содеет
и Соломона в премудрость оденет.
Сыновья Давида
Много детей у Давида от жён и наложниц рождалось,
но не одну только радость отцу сыновья приносили,
много страдал он от их неразумных поступков.
Первенец род запятнал отвратительным кровосмешеньем,
Авессалом отомстил за сестру нечестивому брату,
но разъярился излишне и к власти имел похотенье,
выгнал отца за пределы Иерусалима,
был умерщвлён, на разлапистом дубе повиснув.
Плачет Давид о несчастном гонителе сыне:
«Авессалом! О мой сын! Я больше тебя не увижу,
не услажу своё зренье я видом твоим красовитым».
Дорог отцу был и этот отросток засохший.
Вновь воцарился Давид в граде царственном Ерусалиме,
на Соломона надежду отцовскую он возлагает, —