Софья.
Выпускаю в окно облако сизого дыма. Оно мгновенно тает, растворяясь в густом душном воздухе. По стеклу ползут червячки конденсата, а тучи подкрашиваются разными оттенками фуксии и корицы. Красивый закат… Хотя… Кому это, вообще, надо? Закаты, рассветы, пухлые тучи над головой? Кто на это обращает внимание – верхушки деревьев, охваченные огнем солнечных лучей, зеркало озера, искрящееся, как бриллиант? С некоторых пор я – Софья Васильевна Тарасевич – врач областной больницы. Порчу воздух еще одной струей едкого дыма и отбрасываю окурок в мусорное ведро. Пора домой – в маленький ад на земле… Когда-то он был раем, если бы не роковая случайность, вмиг лишившая меня всего. Споласкиваю руки в больничной раковине и ступаю к выходу, едва не столкнувшись с дежурной операционной сестрой Зиночкой.
– Софья Васильевна, миленькая! – голосит она. – Экстренного привезли! После ДТП.
– А я причём? Мое дежурство закончилось, Зинуля. Кто там сегодня… – перебираю пальцами, словно это поможет мне вспомнить.
– Его нет… И телефон недоступен. Уже и жалобы писали на Борисенко, и…
– Черт с ним, – вытираю ладони о пижаму и жестом увлекаю медсестру за собой. – Идем. Операционная есть свободная?
– Да, заканчиваем мыть. Спасительница вы наша. – Лебезит Зина, юрко бегущая рядом. Пожалуй, слишком быстро для своих габаритов.
– Карту завели? – командую, вышагивая по коридору травматолого-ортопедического отделения. – Больной в реанимации? Фамилия, палата? – вопросы сыплются из меня как из рога изобилия.
– Барсов Марк Юрьевич, сорок два года.
Новость обрушивается на меня, как кирпичная стена. Я точно расслышала? Барсов Марк Юрьевич? Сорок два года… Моему Павлику сейчас бы было сорок пять. Но его нет по вине этого Барсова. А он есть… Зажмуриваюсь, прогоняя наваждение. Кажется, даже трясу головой, чтобы проснуться. Этого не может быть… Не должно быть так!
– Софья… Васильевна, вам плохо, – Зина пробуждает меня от тоскливых воспоминаний.
Плохо… Мне очень плохо, невероятно плохо… У меня почти истерика!
– Зина, я… Рентген сделали?
«Он человек, человек, человек… А я врач, давший чертову клятву Гиппократа», – твержу мысленно, ненавидя обстоятельства. За что мне такие подлянки? Чем я – рядовой доктор областной больницы провинилась перед богом?
– Сделали. Михалыч бурчал, что так поздно пришлось персонал вызывать. У Барсова сломаны ребра, правая ключица, плечо раздроблено, закрытая черепно-мозговая травма, ушибы… Я через минутку снимочки вам на почту сброшу.
– В сознании?
– Нет. Загрузили седативными. Готовить металлоконструкцию?
– Да, – киваю и медленно стаскиваю с плеч халат. – Идемте, Зинаида Савельевна.
Белые кафельные стены давят, запахи лекарств агрессивно забиваются в ноздри, скрежет металлических инструментов раздражает слух. Всё как будто намеренно стремится указать на мое место. Я врач, и точка! А кто там лежит на столе не так уж и важно… Или всё-таки важно?
– Софья Васильевна, вас к телефону! Главны-ый… – севшим голосом произносит Зина и протягивает мне трубку. Хорошо, что я не успела помыться!
– Слушаю, Антон Валерьевич.
– Соня, не облажайся, родная! Ты знаешь, кто у тебя на столе?
«Ну-у, началось!»
– Человек после аварии, – фыркаю, оглядывая свою команду – медсестру, анестезиолога-реаниматолога и ординатора Ерохина, любезно согласившегося ассистировать мне.
– Я тебе дам человек! Барсов депутат областной думы! Заместитель председателя Думы, меценат и… очень влиятельный человек в области.
– И что? Я сделаю ему операцию, как и любому, кто… Антон Валерьевич, не мешайте мне, пожалуйста. Больного уже вводят в наркоз, – рычу я и сбрасываю звонок. Раскомандовался, как же!
Бросаюсь в моечную, энергично тру пальцы антисептиками, натягиваю халат, шапочку, резиновые перчатки… Депутат, меценат… Надо попросить Зину закрыть этому «чудо-человеку» лицо…
– Приступаем, – произношу хрипло, переводя взгляд на пациента. Молодой темноволосый мужчина… Большой, мускулистый и… совершенно беспомощный. Длинные темные ресницы подрагивают, веки закрыты, дыхание мерное, спокойное… Я сейчас его персональный бог. И только от меня зависит, жить ему или нет. Черт… Во рту пересыхает от страшных мыслей. Не хочу превращаться в чудовище, подобное ему. Не хочу отравлять себя ненавистью. Я врач, а он пациент.
Между лопаток набухают капли пота, шею ломит от напряжения. Я «колдовала» над Барсовым больше двух часов. И швы, как назло, получились виртуозными – под стать депутату!
– Пульс напряженный, полный, 80 ударов в минуту, дыхание ритмичное, глубокое, 21 удар в минуту. Состояние тяжелое, стабильное. Больного можно переводить в палату? – голос ординатора Ерохина пробуждает меня от задумчивости.
– Д-да… Присмотрите за ним, Ерохин.
Стягиваю шапочку и покидаю операционную. На ватных ногах выхожу в коридор и остервенело срываю с плеч халат. В мозгу как фейерверк вспыхивают воспоминания о ТОМ дне…
«Пульс нитевидный, дыхание Чейна – Стокса, судороги…»
«Смерть наступила в 23.15. Протокол составлен врачом скорой помощи Агаповым…»
Его нет, моего Павлика… А виновник его гибели лежит через стенку с полным напряженным пульсом и глубоким дыханием. Черт! Ну почему жизнь ТАК несправедлива? Не выдерживаю – оседаю по стенке на пол и заливаюсь слезами. Они жгут глаза, разъедают кожу и, кажется, достают до самого сердца… Так больно. Несправедливо.
– Что-о с ним?
Сквозь слезы вижу женскую фигуру. Девушка склоняется к моему лицу и цепко впивается напряженными пальцами в плечи. Тянет меня, как безвольную куклу и кричит, кричит…
– Кто вы? Успокойтесь и отпустите меня! – дергаю плечом, стремясь избавиться от ее душащих прикосновений.
– Я… я Елена Барсова – жена Марка, – всхлипывает она. – Он жив? С ним всё в порядке?
Красивая и молодая брюнетка. Да что там молодая – юная по сравнению со мной… Длинные идеально гладкие волосы, такие же бесконечно длинные ноги, вечерний, немного поплывший от слез макияж, эффектное платье из блестящей ткани.
– Все в порядке с вашим мужем. Сейчас его переведут в палату, – бросаю я и устало отираю лоб.
– Нам нужна лучшая палата! И врач тоже лучший! Заведующий или… профессор. – Повизгивает Елена, упирая руки в бока.
– Вот завтра у главного врача и потребуйте всё… это. – Отвечаю и, не глядя на Барсову, покидаю отделение. Домой. Меня ждут свекры и старая овчарка Барсик…
– Сонечка, кушать будешь? – шепчет Павел Иванович, встречая меня в прихожей. Сколько бы ни было времени, старик ждет меня с работы. Что я только ни делала – ругалась, кралась в квартиру, как вор, чтобы не разбудить свекров – все без толку.
– Павел Иванович, папа… Да поздно уже ужинать. Вы почему не спите? – сбрасываю туфли с ног, устало стягиваю с плеча ремешок сумки.
– Ну давай хоть чайку попьем? – предлагает старик, слегка откашлявшись. – Мы с Галей такую на ужин вкуснятину приготовили, ммм… Фаршированные перцы.
Не знаю почему, но его слова срабатывают триггером: с тщательно упакованного в душе напряжения срывается пружина. Всё-таки я тоже человек… Женщина, хоть и с яйцами, как многие думают… Я громко всхлипываю и валюсь к Павлу Ивановичу в объятия. Спохватываюсь и плачу чуть тише, боясь разбудить свекровь Галину Александровну.
– Тише, тише, деточка, – свёкр ласково гладит меня по голове. – Что случилось, Сонюшка? Пациент умер?
– Да если бы! Жив-живехонек этот… пациент. Я сегодня такое пережила… Мне так плохо, папа Паша… Вы бы знали, кого я оперировала. – Жалко протягиваю я. Тянусь за кухонным полотенцем, висящим на крючке и смачно высмаркиваюсь.
– И кого же? – хмурится Павел Иванович. – Давай-ка чайку тебе налью, дочка. С медом. А, может… У меня коньячок есть. – Старик хитро тянется к обувной коробке, лежащей на кухонных антресолях. – Спрятал, чтобы Галя не ругалась.
– Давайте. Только совсем немного, мало ли… Не удивлюсь, если главный разбудит меня среди ночи и вызовет к этому… к этому… В общем, из-за него погиб Паша. С ним мы столкнулись тогда…
– Матерь Божья… – старик грузно оседает на табурет. Наливает в чайные чашки коньяк – себе и мне. Выпивает залпом. – Но ты не переживай, Сонечка. Ты ведь себе не принадлежишь. Ты врач, связанный клятвой. Знаешь, как врачи поступали на фронте? Они ведь и врагов оперировали. Эх… Он человек, Барсов этот. Что с ним приключилось-то?
– Не поверишь, пап. Авария. Все-таки бог есть… Все он видит.
– Ну, не надо ему зла желать. Неспроста ведь следователи не признали Барсова виновным в аварии с Павликом. Да и Паша… Он же нетрезвый был. Что уж теперь… Ох, ох… – сетует старик.
– Как Барсик, пап? Гуляли сегодня? – произношу бодро. Коньяк разливается по телу приятным теплом.
– Да, он спит уже. Я укол сделал.
Мы желаем друг другу спокойной ночи. Папа Паша пробирается по темному коридору в спальню, я юркаю в душ. Включаю горячую воду и энергично трусь мочалкой, словно стремясь очиститься от дурных мыслей. Если ты только вода могла их смыть… Закрываю глаза, переносясь мысленно в снежную новогоднюю ночь, нарядно украшенный зал, пушистые ели, выстроенные вокруг загородного клуба, как солдаты… Павлик фотографирует меня возле пылающего камина, а я сжимаю пальцами хрупкую ножку бокала с шампанским.
– Софа, выпрями спину, – командует он. Приседает на одно колено и щелкает меня. – Ну вот, покажу на кафедре фото своей жены, чтобы молоденькие аспирантки меня не домогались. Нет, лучше не так, – широко улыбается он, запуская пальцы в густую челку. – Я его распечатаю и поставлю в рамку на столе. Ты у меня такая красавица, Сонечка… Я тебе люблю.
– Ну что ты выдумал, Тарасевич. Ты кремень – уж мне-то не знать.
– Зато ты, Сонька, все время держишь мужа в тонусе. Вон, Арзамасов опять на тебя, как побитая собака смотрит… Любуется. Того гляди, слюни потекут от желания.
– Перестань, Паш. Не ревнуй. Я только тебя люблю.
Муж подает мне руку, помогая подняться с широкого бархатного кресла, целует в щеку и увлекает в роскошный зал. Мы кружимся в вальсе среди танцующих пар, улыбаемся, говорим друг другу нежности, целуемся… Мы счастливы. Но нашему счастью скоро придет конец. Счет остается на часы…
– Черт! Барсик, ты меня напугал. – Вздрагиваю, завидев большую морду и смешные кривоватые лапы, стоящие на бортике ванны. – Как ты зашел? А, разбойник?
После смерти Павла заболел наш старый любимый пес. Артрит, глаукома, ожирение, в общем, целый букет болячек… Барсик с трудом передвигается и плохо видит. А я продлеваю его счастливую собачью жизнь, стараясь заботиться и лечить его должным образом.
Барсик скулит, а я прислушиваюсь – вибрирует телефон. Точно он! Так и знала, что и ночью меня достанут!
– Слушаю, Антон Валерьевич.
– Соня, дуй в отделение живо!
– Сегодня не моя смена, с какой это стати?
– Сиди с Барсовым и держи его за руку, Сонечка. Не губи, прошу тебя, милая. Там его… мегера, то есть жена скандал закатила, что с ее мужем никто не сидит.
– Антон Валерьевич, в отделении нет медсестры? Дежурного врача?
– В том то и дело, что Борисенко не выходит на связь. Выручай, Софья Васильевна. Заступи на дежурство.
Я быстро сушу волосы, оставляя кудри в их первородном буйстве, напяливаю джинсы, белую рубашку с длинными рукавами и вызываю такси. Свекры спят, Барсик грустно скулит, провожая меня до дверей.
– Пока, дружок. Дождись меня, ладно малыш?
Прохладный августовский воздух ласково овевает щеки и теребит волосы, качает верхушки деревьев и качели на детской площадке. Прыгаю в такси. Еду, любуясь ночным городом – деревья центрального сквера украшены яркой разноцветной подсветкой, на аккуратных газонах сверкают яркими пятнами цветы. Как же давно я никуда не выбиралась… Просто так, без спешки и в приятной компании.
– Приехали, хозяйка. – Кряхтит таксист.
Протягиваю деньги и выхожу из машины, окунаясь в объятия ночной прохлады. В отделении тихо. Надеваю чистую больничную пижаму и бужу дежурную медсестру.
– Зинуль, как Барсов?
– Ой, Сонечка Васильевна, вас все-таки этот ирод Антон Валерьевич заставил вернуться? Да стонет он, больно…
– А… что жена? С ним в палате?
– Нет, уехала. Фыркала тут ходила, всеми командовала и домой спать поехала.
В палате душно и пахнет лекарствами. В свете полной луны видится мужской силуэт на больничной койке. Большой мужчина, высокий… Беспомощный. Лоб мокрый от пота, на лице мученическая маска, глаза приоткрыты. Наркоз отошел, и вернулась боль. Он не спит – тихонько постанывает и ерзает на месте.
– Что вас беспокоит? Где болит? – касаюсь прохладной ладонью его огненного как печка лба.
– Везде болит. Я пить хочу. Вы кто? – медленно произносит он.
– Я врач. – Отвечаю, слегка отвернувшись. В темноте он меня все равно не узнает.
– Не убирайте руку, пожалуйста. Мне… жарко.
– Я марлевую повязку на лоб положу. Не волнуйтесь, я вас сейчас обезболю.
– Хорошо. Только не уходите… – шепчет он и вновь проваливается в забытье…