– Прости, я опоздал. За окном ливень, такси не словить. Долго меня ждёшь?
– Нет, только пришёл. – лёгкая улыбка на мрачном лице, локон выбившихся волос, заправленных за ухо. – Я заказал кофе с молоком. Ты будешь?
– Да, только без молока. – мокрый зонт у спинки стула, вязанный свитер под горло. – Ты покрасил волосы, я чуть было не прошёл мимо.
– Тебе нравится? – снова ухмылка, от неё лицо ещё мрачнее. Слишком наигранно. Красные глаза и бледная кожа.
– Чёрный цвет. Почему чёрный? Всю жизнь, сколько тебя знаю, ты был блондином.
Тихая музыка, запах какао бобов и сигаретного дыма. Дождь, барабанящий по окнам, тусклое освещение и слишком низкие столики.
– Решил начать жизнь по новой. Смешно, не правда ли? Краситься в чёрный и начинать все с белого листа.
– Ваш заказ.
Пар, умирающим облаком над круглой, неприлично большой чашкой, разводы молока в печальном густоте кофе.
– Тебе идёт. – легкий жест руки, означающий «тоже самое», голос с хрипотцой. – Только без молока. Мы давно не виделись. Почти две весны… – непреодолимый страх и желание взглянуть в глаза напротив, утонуть в их стальной холодной глубине.
– Эта весна выдалась дождливой. Совсем как мое настроение.
– Тебя что- то беспокоит? Ты изменился.
– Посмотри на меня. – тонкие пальцы волнительным кольцом вокруг чашки, дрожание ресниц, тяжелый выдох. – Мне не хватает чуточку внимания со стороны. Особенно с твоей. – голова, наклонённая набок, скользнувшая с длинных волос капля дождя на стол.
– Я больше не твой опекун, мой мальчик, боюсь, я больше ничем тебе не обязан. Тем более после того, как ты поступил. – сдавленный смешок, вырванный от куда-то из глубины, немножко с привкусом боли.
– Но мне так страшно в последнее время. Как будто медленно умираю. Как цветок, спрятанный в подвале. У меня забрали последний лучик жизни. – глоток кофе, молоко на устах, ловкий язык по нижней губе. – Можно я расскажу тебе свою историю? Пусть это будет моим оправданием почему мы так долготерпения виделись. Целых две весны. А ведь они были прекрасны. Полны цветов и ароматов. А теперь… Даже весна говорит мне, что больше ничего не вернуть. Дождь смывает последние остатки радости. – снова улыбка, взгляд, устремлённый в окно, в воспоминания. – Только почему он не очистит мою память? Он ведь способен смывать всю грязь с этих улиц, но только не с меня.
Молчание, слова, застывшие в воздухе. Запах слез и бессонных ночей, тяжесть одиночества и предательства.
– Хорошо, не говори ничего. Я знаю, я виноват. Я знаю, я не слушал тебя и оступился. Я закончу свою историю ещё до того, как ты допьёшь свой кофе. А если ты решишь уйти раньше- я не буду тебя держать и продолжу рассказ чашке, к которой прикоснуться твои губы. Не смотришь на меня. Считаешь глупым. Ненавидишь меня? Не отвечай, не надо. Я знаю, что нет. Ты не можешь ненавидеть меня каким бы плохим я не был. Как никогда не мог позволить себе ненавидеть ее. Я прав? Любишь меня? Можно, я прикоснусь к твоим рукам? Всего лишь на мгновение, хочу убедиться, что это действительно ты, а не бесплотный дух, не образ моего воображения. Ты наверняка видишь, как сильно я устал. Можно? Я прикоснусь. Всего лишь на секунду. – плавное робкое движение, мимолетное соприкосновение холодных пальцев и жара горячей кожи. – Поделись со мной своим теплом. Чувствуешь, мои руки уже холодеют. Я запомню твоё тепло. Можно?
– Кофе без молока.
– Спасибо. – уставший взгляд, легкий поцелуй горячей чашки, горький привкус кофе и всего недосказанного.
– Помнишь, как мы приехали сюда впервые? Сколько лет нам тогда было? Мне семнадцать, а тебе тридцать два. Так ведь? Ты был талантливым фотографизм, а я просто пиявкой, присосавшейся к тебе. Совсем как когда- то моя мать. Я был так беспомощен. Да и сейчас такой же. Всего лишь паразит, живший за твой счёт. Ты помог мне. Действительно помог. Только сейчас постепенно я начинаю осознавать все те жертвы на которые ты пошел ради меня. Неужели это значит, что я наконец взрослею? Но не пойму одного- чем ты тогда руководствовался? Жалостью? Брошенный сын любимой женщины. Что это было? Дань любви моей матери? Тем не менее ты – тот, кто дал мне толчок, ты показал мне жизнь. – щелчок зажигалки, яркая вспышка, похожая на молодую жизнь- яркая, мимолетная. Сигаретный дым, глубоко в легкие. – Ты бросил курить? А я вот только недавно начал. Мне нравится это ощущение, когда дым заполоняет пустоту в груди. Раньше здесь, на уровне сердца было так больно, теперь же будто чего- то не хватает. Уверен, это нехватка никотина. С дымом выходят остатки чего- то непонятного, тянущего, скребущего. – тонкие пальцы хватаются за грудь, проверяя, жив ли ещё, сжимают, пытаясь удержать просунувшуюся вновь боль. – Сколько лет мне нужно курить, чтобы свести себя в могилу? Хотя мне кажется я уже там. – глоток кофе с молоком, неуверенный вдох, дым, сквозь пухлые губы. – Помнишь, мы жили вместе? В маленькой съемной квартире. Я готовил тебе завтраки, а ты проявлял пленку. Знаешь, я нашёл альбом с моими фотографиями. Как мило, ты фотографировал меня пока я спал. А вечерами приносил мне молоко и белый шоколад. Ты действительно не видел меня с чёрными волосами? Это ведь мой натуральный цвет, постоянно приходилось осветлять волосы. Боялся, что не будешь меня любить, если я перестану это делать. А теперь не боюсь. Видишь? Теперь я не так сильно похож на неё. Верно? Как цвет волос оказывается может изменить человека. И зачем я только сбежал? – нотки сожаления на краю губ, капли раскаяния в уголках глаз. – Я сам убил себя. Сбежал, оставив все свои вещи у тебя, ничего даже не взял с собой. Наверное, все же думал, что вернусь. Ты их все ещё не выкинул? Если нет, это значит, что у меня есть шанс одним дождливым вечером постучать в дверь и услышать « добро пожаловать домой»?
Ты обещал купить мне собаку. Забыл? А знаешь что было после? Я упал. Так низко, как только возможно. Я был испачкан в грязи собственных желаний, от которых ты меня так рьяно оберегал, запрещал, возводил между мной и внешним миром высокую стену. Неужели ты знал, что в итоге все так и будет? Ты боялся, что я стану таким, как моя мать и ты оказался прав в своих страхах. Я на все сто процентов ее сын. С ее глазами и чертами лица, с ее пороками и желаниями. Сейчас, спустя столько лет я это понимаю. Каждый день вижу ее в зеркальном отражении.
Скажи, Эрик, ты заботился о бедном брошенном мальчике только потому, что тебе было жалко его или потому, что он так сильно напоминал тебе о ней, о той, которую ты любишь до сих пор. Не думаешь, что заменять сбежавшую любовь ее собственным сыном немного жестоко? Если это так, тогда, думаю, мы с тобой квиты. – Сердце, пропустившее удар и кофе вдруг стал горячее.
Помнишь, это было в конце февраля. Я только что задул свечи на торте, который ты в спешке купил в магазине возле дома. Шёл снег и слабый, но цепкий мороз сжимал щеки и нос, но счастье грело наши сердца, а тёплые носки заледеневшие ноги. Я помню радость вперемешку с холодом.
Мы вышли на улицу, ловили лицом снежинки и зажигали бенгальские огни. Мы были так счастливы. Ты спросил какое желание я загадал и мне нечего было ответить, поэтому я лишь рассмеялся и напомнил, что если рассказать, то оно не сбудется. Я стеснялся признаться, что правда была в том, что не было у меня никаких желаний, Эрик. Я мечтал лишь о том, чтобы все всегда оставалось так, как есть; чтобы ты проявлял свои пленки ночами за плотно закрытой дверью и чтобы твои сигаретные окурки никогда не пропадали из нашей пепельницы.
А ты мечтал о Европе. Уехать далеко за горизонт, снимать пейзажи французских окраин, мутные воды Вены и уютные домики юга Италии. Ты хотел работать в крупных журналах и устраивать выставки по всему миру. Я помню. Я так завидовал тебе, тому, что у тебя есть мечты. Даже пытался придумать себе одну, но все как-то не шло. Теперь ты понимаешь, почему я ничего не рассказал тебе о своей? Да потому, что у меня ее не было. Стыдно было признаться.
А через пару недель, как снег сошел и грязь противно липла к обуви, ты уехал вместе с местным журналом снимать какую-то популярную в то время актрису. Ты волновался. Не спал все ночь и курил одну за одной, на утро выпил крепкий кофе и погладил меня по волосам. Ты думал я спал? А я не мог уснуть. Твоё волнение передалось и мне и я лишь лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к твоим шагам; как ты выходил на балкон и подолгу стоял там, впуская в комнату холодный ветер запоздалой весны.
Я помню запах крепких сигарет и твой одеколон. Я больше нигде не встречал такой запах. Что это за бренд? Помню, как за тобой захлопнулась дверь, и пустая комната обняла меня своим одиночеством.
О, как я этого боялся. Боялся оставаться один и лежать в тишине комнаты, окружённый твоими безмолвными вещами. Твоя чашка, твой забытый серебряный браслет рядом с новым, так ни разу и не надетым галстуком, домашний свитер, все ещё помнящий тепло твоего тела, записи с красными пометками и на середине брошенная книга.
Я пытался заглушить тишину телевизором и громкой музыкой, но ощущение холодного безразличия домашних стен уже на третий день выгнало меня на улицу, в толпу шумящих, живых и таких тёплых людей.
Скука и нежелание проводить ночи в полном одиночестве привели меня к узкой улочке с чёрным асфальтом, спрятанной меж серых домов, со стеклянными витринами по обе ее стороны и пошлыми развратными дамами за ними, облачённых в неприличные кожаные костюмы с оголенной грудью.
Возможно, пороки, живущие внутри привели меня туда. Отлично, настало время удовлетворить их, думал я, попутно вырисовывая в голове план на эту ночь. Я решил, что заверну в шумный бар и буду пить крепкие коктейли, пока голова идёт кругом, а в ушах звенит музыка. Хотел напиться до беспамятства и проснуться в паршивом отеле с головной болью и симпатичной шлюхой в постеле, которая заберёт последние смятые купюры из моего кошелька и неровной походкой, на высоких красных каблуках, шатаясь, выйдет громко хлопнув дверью. А я буду лежать на грязных простынях и улыбаться трещинам в углу потолка, все ещё пьяный от водки и удовольствий, вдыхать полной грудью запах ночного разврата.
– Считаешь меня глупым? – тонкая сигарета, выуженная из полупустой пачки, зажигалка, как на зло, предательски вспыхнула не с первого раза, дрожащие руки, выдающие волнение. – Все ещё не можешь смотреть на меня? Для тебя я предатель, обманщик, но я пришёл к тебе исповедаться и найти в твоей душе прощенье.
В свое же оправдание скажу, что, клянусь, когда я переступил это тонкую невидимую границу нашего с тобой нормального мира и вступил на грязную землю этого порочного места, в моей груди что- то лопнуло. Будто сердце разорвалось. Я отправился туда в поисках дешёвых наслаждений и лёгких наркотиков, а встретил там своего убийцу, которого полюбил так, как никогда до этого не любил.
– Хаа… – тяжелый выдох, словно последний, сжатый колючей ей рукой смерти.
– История повторяется, не так ли? Тебе больно это слышать? Хорошо. Это значит, что ты все ещё меня любишь. На сердце вдруг становиться тепло от этого. Прости, не хочу упиваться твоей болью, но для меня это словно маяк в чёрной безлунной ночи у опасных скал бушующего моря. Это свидетельство, что я все ещё тебе дорог. Если ты захочешь уйти, оставь свою боль здесь, со мной. Я буду беречь ее у себя на груди и крепко прижимать к себе холодными часами. Останешься? Тогда, может, сигарету? Ах, да, ты не куришь ментоловые. Я помню.
Я помню все, что касается тебя. Помню каждую твою ресницу и каждый твой вдох. Помню запах твоего геля для душа и то, как ты стучишь пальцами по столу, когда задумаешься. Помню, как кусаешь губы и не замечаешь, что они кровоточат. Мое сердце кровоточит сейчас, Эрик. – слова, сорвавшиеся на полу крик, крупные слёзы градом на стол и в остывший кофе. Тонкие руки, запутавшиеся в волосах, боль, сдавившая рёбра изнутри. – Я не знал, что сердце может так болеть. – щелчок зажигалки напротив, едкий дым крепких сигарет. – Не говори, что закурил из-за меня. – грусть, стеклом застывшая на краю льда серых глаз и безразличные чёрные, утонувшие в полумраке пустого кафе, не решающиеся заглянуть в те, что напротив.
О я был ведом. Ведом невидимой рукой проклятой судьбы, решившей сыграть в опасную игру, правил которой я не знал. Как сомнамбула, плыл я по грязной реке улицы с чёрным асфальтом. Фибры разврата, пошлости и вседозволенности едко проникали в каждую частицу моего тела, заражая мои мысли порочными желаниями. Вдруг неясный крик, крик ворона в предвечерних сумерках заставил меня очнуться.
– Эй, хочешь повеселиться? – ворон говорил человеческим голосом и не сулил ровным счётом ничего хорошего.
Я обернулся и встретился с углём чёрных глаз, таких как у тебя. О, если бы ты взглянул ему в лицо, в его глазах узнал бы себя. Как иронично. – Ухмылка и ментоловая сигарета меж длинных пальцев. Облако серого дыма, выпущенного из тонких ноздрей.
– Знаешь, его лицо было из мрамора, острые скулы и точеный нос, словно вышли из- под ловких рук скульптора, а не были зачаты и рождены человеческими существами. И чёрные точки скучающих глаз.
Наверное, в момент, когда наши взгляды пересеклись, тогда я подписал себе смертный приговор и назначил его своим палачом. Но, ещё не зная опасных последствий нашей дружбы, я лишь улыбнулся, с интересом ожидая что же он предложит.
– Хочешь зайти? – он кивнул в сторону тёмного бара без вывески.
Его волосы, вечно взъерошенные, как будто он только что встал с постели после ночи в объятиях развратной девки, упали ему на глаза и тень жутким знамением накрыла его лицо, словно он был существом потусторонним, совершенно непринадлежавшим миру нашему, земному. Демон, с лицом ангела и руками инквизитора.
И снова же, ведомый жестокой рукой, неким незримым, я двинулся навстречу ему, по пути заряжая патроны в ружьё, которым он прострелит мою грудь.
Толкнув дверь, он пропустил меня вперёд. В баре нас встретила пустота и лишь грязные стаканы, да забитые пепельницы напоминали о том, что сюда все таки заглядывают люди. Желтые лампы под высоким потолком, тонувшие во мраке липкие столы, потёртый бильярдный стол посреди зала и темные углы, со спрятавшимися в них секретами.
Он прошёл за барную стойку и достав два стакана сполоснул их. Янтарный Джек Дэниелс ударился золотом о толстое стекло. Он подтолкнул стакан мне и, сделав глоток из своего, ухмыльнулся, немного прищурив глаза. Уже тогда я обратил внимание, что улыбаясь, только правый уголок его губ поднимался вверх, придавая его лицу хитрое выражение довольной лисы.
– Может, выпьешь со мной? Не хочу пить в одиночестве. Угощаю, за счёт заведения.
Я забрался на высокий стул и вляпался во что- то липкое. Я всегда был слаб на алкоголь и никогда не пил ничего крепче пива, либо вина, того самого, которое ты так и не открыл на мое день рождение. Зачем ты его хранил? Оно продаётся в каждом магазине и стоит не дороже пары бутылок минералки. Ждал особого момента? Надеюсь, ты не открыл его когда узнал, что я сбежал?
Холодный стакан с виски приветливо пожал мне руку, а он стоял напротив и подняв бровь, впивался в меня взглядом. Небрежно покрутив свой стакан, протянул его мне. Мы чокнулись, и звон разорвал мертвую тишину пустого зала. Виски обожгло горло и я задохнулся от того, каким горячим оно мне показалось. Он рассмеялся.
– Ты что, никогда раньше не пил?
– Виски никогда. – я покачал головой и его смех, как гром, который сейчас за окном, прогремел под самым сводом тёмного потолка.
– Итан. – представился он и опустошил свой стакан одним глотком.
– Энгель. – мы пожали руки и меня ударило током.
Ты когда нибудь хватался мокрыми руками за оголенные провода? В тот момент, мне кажется, я почувствовал именно это.
Я не помню сколько я выпил. Может всего стакан, а может два, но было ощущение, что в меня влили галлон этой гадости. Признаюсь, мне нравилось это пьянящее ощущение легкости и головокружение. Мы смеялись и болтали. Он курил, и пепельница забилась до краев.
Никогда ранее в жизни я не встречал человека так похожего и с другой стороны так сильно отличавшегося от меня. Мы смеялись над одними и теми же шутками- глупыми, как всегда говорил ты; в следующее мгновение мы могли уже обсуждать насколько огромен и бесконечен наш космос, как много в нем звёзд и непознанных планет. Я говорил, что где- то там, далеко, есть жизнь, другая, не такая, как наша, но она существует; он же придерживался мнения, что мы одиноки и обречены на вечное скитание в холодной темноте космоса.
Пусть во многом наши идеи расходились, но мысли об одних и тех же вещах одинаково заставляли кожу на руках покрываться мурашками. Нас обоих не интересовала политика и религия, но мы оба имели своё собственное мнение и слово в том или ином вопросе.
Итан говорил, что пытался заниматься йогой и чуть не вывихнул шею, а я рассказал, как сломал руку, выгуливая чужую собаку. И он и я не любили ходить в школу, когда были детьми, но, вопреки хулиганскому взбалмошному характеру, все же хорошо учились, а харизмой и острым умом зарабатывали не только хорошие оценки, но и расположение учителей, делавших нам поблажки и спуская с рук шалости.
Он любил теннис и ничего не смыслил в шахматах. Я пообещал научить его, если взамен он научит меня держать ракетку. Мы сходились во мнении, что войны и конфликты пустая трата времени, ресурсов и человеческих жизней и что страной должны править ученые, врачи и мечтатели.
Итан называл себя пацифистом с оружием в руках, ибо умел отлично стрелять из пистолета и лука, но никогда не смог бы убить кого либо. Я видел в нем себя, но более резкого и смелого, шутливого, немного грубого, но внимательного, способного признаться чужую точку зрения равной своей и за три часа, проведённых с ним, мы, казалось, обсудили все на свете.
Мы готовы были и дальше разговаривать и продолжать мысли друг друга, но бар стал заполняться людьми и шум чужих голос утопил в себе наши слова.
Я вышел на улицу. Холодный дождь, забравшись за ворот футболки, немного отрезвил. Итан придержал меня под локоть, ибо земля настойчиво пыталась выскользнуть у меня из- под ног. Он предложил вызвать такси, но я отказался.
– Прости, зонта нет. – Итан закурил и пропустил парочку, которые согнувшись под дождем, вбежали в бар.
– Ничего страшно, мне не далеко, хоть немного протрезвею. – соврал я, потому что до дома было минут двадцать быстрым шагом, но я хотел остудить возбужденную голову.
– Понимаю. Ну, приходи сюда хоть каждый день. – крикнул он мне в спину и дождь утопил его слова в своих грязных лужах.
Когда ты вернулся на следующий день, то нашёл меня простуженным. На удивление, совершенно не было похмелья, хотя я много раз видел, как солнечными утрами ты мучился после попойки со своими друзьями. Ты хриплым голосом просил воды и аспирина, задергивал шторы плотнее.
Когда ты засыпал я осторожно ложился рядом и жалел тебя, прижимался носом к твоей шее. Отчётливо помню, как запах алкоголя, сигареты и чужих поцелуев, оставленных у тебя за воротником, кружили мне голову. Кем я был для тебя? Другом? Сыном? Братом? Питомцем, готовым вечно лежать у твоих ног?
Тогда я не рассказал тебе, что до ночи пил в месте, куда ты обычно запрещаешь мне ходить и тем более, пил вместе с человеком, тип которых ты не переносишь. Свободный и эгоистичный. А ты бегал в аптеку, мерил мне температуру, заваривал горький чай с имбирём и мёдом. Ты в курсе, что мёд, попадая в горячую воду, выделяет что- то наподобие яда и его нельзя пить с кипятком? Ты пытался меня убить? Знаешь, от куда я это узнал? От Итана- он знает на удивление много разных интересных, иногда совершенно ненужных и бесполезных фактов. Затем, устав хлопотать надо мной, ты закрылся в комнате и проявлял свои пленки, а я следил за твоей тенью, мелькавшей в тонкой щели под дверью.
Я любил тебя так, как собака любит своего хозяина- верно, преданно и беспрекословно. Мое сердце всегда преисполнено уважением и благодарностью тебе, но все же, меня невероятно сильно тянуло к тому, кто давал мне ощущение свободы, поил меня жгучим ядом и выдыхал в лицо серый дым, хищно улыбаясь и громко смеясь.
И снова дождь встретил меня, как только я вышел на улицу. Он смывал с меня все сомнения. Да, я колебался, стоит ли мне возвращаться в тот прокуренный бар, но манящий змей искуситель шептал над ухом « запретный плод сладок» и я решил вдоволь насладиться им.
Знаешь, у нас с тобой всегда была проблема с зонтами – их у нас с тобой никогда не было. Нам всегда казалось, что мы неприкосновенны для холодных капель весеннего ливня, но потом, оборачиваясь на нашу с тобой жизнь, я понимаю, что в нашем мире всегда было тепло и солнечно. Мы никогда не нуждались в них. Грозовые тучи никогда не преследовали нас и не заставляли прятаться, искать защиту. А тут, надо же, второй раз за неделю я бежал по продрогшим улицам весь мокрый до ниточки. Думаю, это был знак для меня, но я, слепец, не замечал этого.
Забавно, в последнее время я как- то особо трепетно отношусь ко всякому роду знамениям и вот даже эта наша встреча состоялась благодаря им. Мне было невыносимо плохо и одиноко, я выл от удушающего чувства беспомощности, сердце рвало грудь и я физически ощущал боль брошенной собаки, как вдруг увидел завалявшийся старый журнал, а там, кто бы мог подумать, та актриса, которую ты когда- то снимал и подпись под фото- твои имя.
Это был знак, я верю. И видишь, ты откликнулся, пришёл. Ты всегда придёшь, чтобы спасти меня, не так ли? Ты – моя последняя веточка в этом водовороте моей пропащей жизни. Я знаю. Спасибо тебе. А? Что это? Ухмылка на твоих губах? Неужели смеёшься надо мной и моей исповедью? И все так же не смотришь на меня. Как жестоко. Я тебе противен? Хотя, удивлюсь, если это окажется не так. Мой кофе уже остыл. Я закажу себе ещё. Почему ты не пьёшь свой?
И снова эта дрожь по телу, как впервые, когда ступил на эту улочку. Теперь меня уже не интересовали пошлые витрины и яркие вывески модных баров, полуобнажённые зазывали борделей стали для меня безлики и неинтересны. Вся эта веретень разврата сжалась для меня до размера одной тёмной забегаловки без вывески, со скрипучей дверью и пыльными окнами, которые не пропускали дневной свет.
Перед баром, как и на всей улице, было пусто, лишь скучающие проститутки жались к грязными стенам, прячась под крышами соседних зданий. Я спрятался под навес у входа. Время работы с 22:00 до 6:00 – значилось на вывеске у меня перед носом. Я взглянул на часы- 17:00.
Я так безрассудно нёсся к моему Вергилию, спускающему меня по кругам порока, что даже не подумал, что днём эта улица, подобна ночным цветам- закрывается, прячет свои бутоны и начинает цвести только когда солнце уходит далеко за горизонт.
Тем не менее, что- то заставило меня толкнуть дверь. Она оказалась незапертой. Дневной свет, немного тусклый из-за пасмурной погоды и нависших над городом грозовых тяжёлых туч, наотрез отказался входить со мной в это забытое солнцем помещение. Хоть в баре и было темно, я все же решился пройти внутрь. Раз дверь не на замке, значит кто- то, да должен быть здесь – решил я, страстно желая встречи с Итаном. Мне хватило сделать пару шагов, чтобы в уши мне впился сладострастный стон. В нем было столько неприкрытого удовольствия и разврата, что по моему телу разлилась приятная теплота вперемешку со стыдом и опаской быть обнаруженным.
Во мраке, под одной единственной лампой над бильярдным столом, я застал то, от чего уши мои покраснели, а щеки и, признаюсь, не только щеки, налились кровью. В темноте белели ягодицы Итана и обнаженное белое тело девушки. Задница его ритмично двигалась, а стоны, вырывавшиеся сладкими волнами из девичьей груди, в такт его движениям, ударялись о высокий потолок и мой застывший от увиденного мозг.
Клянусь, он почувствовал спиной чужое присутствие и обернулся. Я был застигнут врасплох за своим постыдным подглядыванием, но ничего не мог с собой сделать. Меня сковали стыд и удивление. Итан же напротив, мало того, что ничуть не смутился меня, так ещё и хищно улыбнулся, оскалив белый ряд ровных зубов. Пара- другая резких движений и трепетавшая, пойманная в сети этого мальчишки, белоснежная птичка, изогнулась всем телом и затряслась.
Итан натянул штаны и бросив любовницу на зелёном покрывале стола, прошёл за барную стойку.
– Выпьешь со мной? – как ни в чем не бывало пригласил он меня.
– Я- я просто был неподалёку и решил заглянуть. – соврал я в своё оправдание. – Начался дождь и тут вдруг увидел твой бар и… и вот я здесь. – я потёр шею и провинившимся псом посмотрел на Итана. По его ухмылке и прищуренных глаза было видно, что моя ложь провалилась. Со стыда готов был провалиться и я.
Почему я вообще рассчитывал на то, что он примет меня с распростертыми объятиями? Я всего лишь один из посетителей его бара и работа вынуждала его быть приветливым и учтивым со всеми, кто спускался в это полуподвальное помещение.
– Мы ещё закрыты, но я открою бар специально для тебя, даже сделаю скидку в двадцать процентов. – подмигнул он. – Выпьем?
– В пять вечера?
– А ты куда- то спешишь?
– Нет. – немного стушевался я от того, как ловко он отвечает вопросом на вопрос.
– Солнце уже село?
– Ещё нет.
– Значит, не хочешь пить до заката? Не переживай, в моем баре всегда ночь.
– Что? Нет. С чего ты вообще это взял?
Итан пожал плечами.
– У каждого свои тараканы. У меня есть друг- Мик- так он, например, никогда не пьёт до захода солнца. Может присядешь хотя бы?
Способность владеть собственным телом наконец вернулось ко мне и я, пытаясь не смотреть на лежавшую девушку, уселся за барную стойку.
– А я выпью. – Итан достал стаканы. – Знаешь, когда нибудь я стану банкротом только потому, что ворую выпивку сам у себя. – он залпом осушил стакан и налил ещё.
– За прошлый раз. – я положил на стол смятые купюры по двадцать баксов.
– Я же говорил, что угощаю. Но, возьму это как за сегодня. – он, не пересчитывая деньги, смахнул их в ящик за стойкой и поставил наполовину полную бутылку Джим Бима. – У него вкус помягче, чем у JD, который мы пили в прошлый раз. Попробуй.
Итан вёл себя так, словно мы были здесь вдвоём, присутствие обнаженной дамы отнюдь никоем образом не смущало и не волновало его. Я же, чувствуя себя немного неловко, совершенно случайно перевёл взгляд на бильярдный стол и встретился с пустыми глазницами затуманенных глаз.
Я словно смотрел на игрушечную куклу, забытую в песочнице. Девушка поджала ноги к груди, по бёдрам стекала сперма и ее соки, из глупо улыбающегося рта тонкой струйкой блестела слюна. Ее глаза напомнили мне глаза мертвой рыбы. Нет, девушка была жива и из ее горла изредка вырывались приглушённые стоны, просто ее глаза не выражали ровным счётом ничего. Они застыли где- то далеко, по ту сторону блаженства, так явно проступавшем на ее фарфором личике.
– С ней все в порядке, поверь. – угадав мои мысли ухмыльнулся Итан. – Ей сейчас очень и очень даже хорошо. Она под героином, но скоро должна оклематься.
– Под чем? – мне показалось я ослышался.
Это слово, так часто звучащее с экранов телевизоров и кричавшее с газетных страниц предупреждением, что подобные увлечения ведут к зависимости, смерти, болезнях, вдруг впервые так явственно нашло отклик в моей голове, окатив холодной водой.
Странно было слышать это из уст того, кого я знаю. Вдруг неожиданно все это оказалось так рядом, что, некогда казавшееся чем- то далёким и почти несуществующим, оно, вдруг, приняло форму и было выброшено на грязный бильярдный стол всего в паре метров от меня.
Я знал, что в мире это где- то есть, но « это» всегда было где- то там, далеко, вне пределах моего мирка и моей видимости, а теперь « это» здесь, рядом, стоит только сделать пару шагов и протянуть дрожащую руку.
Для Итана же, как показалось мне, это было чем- то обыденным, само себе разумеющимся и совершенно не пугало и даже не особо заботило. Я судорожно пробежался взглядом по его рукам, но рукава рубашки, закатанные слишком низко, скрывали сгибы локтей, предательски пряча голубые дорожки вен.
– Да не колюсь я. – он перехватил мой взгляд и поднял рукава выше, оголив светлую кожу.
– Показать другие вены? В паху, например? Туда тоже можно уколоться.
– Придурок. – тогда я даже немного обиделся за то, что для него все эти вещи, казавшиеся мне до чертиков жуткими, совершенно не задевали его. Он лишь с легкой улыбкой на губах, кивал головой в такт музыке, листал сообщения на телефоне, то и дело подливая выпивку в наши стаканы.
« Неужели для тебя это настолько нормально, что ты так спокойно шутишь по этому поводу?» – мой немой вопрос так и остался без формы и утонул в глубине зарождающегося внутри страха.
Да, в тот вечер, на самую секунду я испугался его. Испугался Итана, испугался той девушки и всего того мира- запретного, опасного и чужого, к которому я, вопреки своему желанию, прикоснулся посредством этого человека. Но внутреннее чувство опасности было в миг заглушено смехом Итана и растворилось под его очередными пошлыми шуточками.
Если он считает и говорит, что все в порядке, значит так и есть. Уже тогда безоговорочно и слепо я начинал верить ему. Налей Итан при мне в стакан средство для травли тараканов и скажи, что это молоко, я бы, не моргнув и глазом, выпил все залпом и лишь согласился бы с тем, что да, молоко невероятно свежее и вкусно.
Ещё в первый день знакомства Итан, его авторитет, его слово, его мнение и точка зрения обрели для меня вес и с каждым днём во мне лишь укреплялось мое восхищение и обожание к нему.
Я пришёл домой пьяный, на ватных ногах, и застал тебя спящим. Такой родной и близкий. Мне казалось, что я более не имею права прикасаться к тебе, дышать одним с тобой воздухом, находиться с тобой под одной крышей, ибо клянусь, уже тогда я чувствовал, что испачкался в чем- то мерзком и непозволительном. От туда, извне, я принёс что- то грязное, запретное и боялся замарать твой чистый облик даже одним своим присутствием. В моих глазах ты всегда был светлым образом отца, которого я никогда не видел. Тем, кто вырастил и воспитал меня.
Как иронично. С одной стороны был ты- заботливый, любящий, оберегающий, с другой- он- опасный, хитрый, жестокий. Я отчетливо видел скучающее холодное равнодушие в глазах Итана и отцовское беспокойство в твоих. Все это время, все эти года именно ты оберегал меня.
Перед моими глазами так же все ещё ясно стоял образ матери. Ее пухлые от чужих поцелуев губы, глаза, темные от возбуждения. Я помню, как она, затягиваясь крепкой сигаретой и проливая на грудь красное вино, упивалась своим развратом и пошлостью.
Эрик, я отчётливо чувствовал твой страх, что я пойду по ее стопам, но так же всегда видел твою непоколебимую веру в меня. В моем лице ты видел ее и прятал меня от всего этого порочного и запретного, но такого сладкого и дурманящего. Признаться, я и сам боялся превратиться в неё. Падшая, глупая, разбитая, несчастная, с улыбкой поверх слез и смехом сквозь боль. Она, возбужденная, раскрасневшаяся, с тяжёлым сбившимся дыханием, забиралась ночью ко мне в постель, гладила по лицу и, заставляя проснуться, заглядывала мне в глаза, в душу. Уже тогда она видела меня насквозь.
Знаешь, Эрик, ты показал мне другую жизнь. Нормальную, обычную. Без пошлых взглядов чужих мужчин на мою мать, а затем и на двенадцатилетнего ее сына. Без страха, голода и боли. И даже сотни лет мне не хватит на то, чтобы выразить, насколько я тебе благодарен, но все же, что- то мерзкое и порочное, живущее внутри, не давало мне покоя и скребло мне рёбра, шепча, что я такой же, как они все, те, в окружении которых я вырос.
Проклятая кровь текла и в моих венах. Я был частью тех сломанных и бракованных людей. Я родился уже бракованным. Поддаваться искушению было заложено во мне ещё в то время, пока я спал в утробе матери и как бы я не сопротивлялся и не притворялся, брак качества здорового человека вылез наружу, обнажив мое истинное я.
– Хочешь придти сюда завтра? У моего друга день рождение, мы устраиваем здесь небольшую вечеринку.
Я не помню, что я тебе тогда соврал, ибо клянусь, все это было сказано в горячке, словно внутренние демоны, жаждущие утоления своего порочного голода, говорили за меня. Я покинул тебя одного, застывшего с вопросами в глазах, убежал навстречу этому опасному змею, чтобы с головой окунуться в самоубийственную пучину наслаждений.
Ты ведь все понял? Ты понял мою неумелую ложь? Если да, тогда почему ты не остановил меня тогда? Почему дал уйти? Ты устал от меня? Увидел в моих глазах глаза моей падшей матери и испугался? Ты сдался? Или тебе было просто интересно, насколько далеко я смогу зайти? Ведь скажи ты мне тогда своё твёрдое нет, запри ты меня в комнате, накричи ты тогда на меня и даже дай пощечину, я бы остался. Я бы злился и плакал, но остался. А потом, быть может, даже забыл бы обо всем и снова жил жизнью твоего верного послушного пса. Или ты правда наивно верил мне, или просто хотел верить?
У Итана было много людей. Пустующий бар, каким я привык его видеть, был забит полностью. Казалось, его стены вот- вот пойдут по швам и он, не выдержав, треснет, выкидывая всех нас на грязные улицы, в помойные ямы. А, как я потом убедился, это место так обычно и поступало со своими посетителями – высасывало из них жизнь, переваривало, превращая в непонятный комок недочеловека и избавлялось в ближайших сточных канавах, лишая всего человечного, что было в этом сгустке перемолотой судьбы раньше.
– Ты наверное друг Итана? – чья-то рука упала мне на плечо. – Он говорил, что ты придёшь. Я сразу тебя узнал. Белые волосы и хрустальные грустные глаза. Пойдём, выпьешь с нами.
О, если бы ты видел тех, кто был там, то сразу забрал бы меня от туда, увёз на другую сторону океана, заперев в одиноком домике на краю леса. Одни- как волки, с блестящими хищными глазами. Другие, как я- ведомые овечки, зачарованно плясавшие под веселую музыку охотников. Испуганные, задурманенные.
Итана я узнал по его широкой спине и взлохмаченным волосам. Он, змей- искуситель, обвился вокруг хрупкой белокурой девушки, доводя своим взглядом ее до экстаза. Она повернулась и, поднявшись на носочки, что- то сказала ему на ухо, от чего он довольно улыбнулся и закусил нижнюю губу. В ту секунду мне открылось ее лицо. Я увидел, что это была не та девушка с бильярдного стола накануне, а совершенно новая жертва. Почему- то в тот момент я ощутил радость и облегчение. Семена ревности, только – только пускавшее слабые корни в мою душу по отношению к Итану, ликовали. Раз это другая девушка, значит та, вчерашняя, ничего не значит и сердце Итана не принадлежит ей. А тело это просто тело, главное чтобы в его мыслях и снах никто не появлялся.
Итан не подходил ко мне и, казалось, даже не знал, что я уже здесь, забыл обо мне или вовсе даже не вспоминал, а незнакомые люди протягивали мне стаканы с выпивкой. В темноте и духоте я не сразу мог разобрать вкуса напитков. Во мне мешалось все- водка, джин, шампанское. В один момент меня замутило и рвотный комок подступил к горлу. С трудом, словно земля под ногами проваливалась, я пробрался сквозь разгоряченные тела в туалет, который служил местом для грязных поцелуев и не только – сладкие стоны разврата рвали гулкую музыку пополам.
Мне казалось, меня вывернуло наизнанку. Из моего тела вышло не только ночное пойло, но и остатки ужина, так заботливо приготовленного тобой. Я прижимался тяжёлой головой к грязной холодной двери до тех пор, пока в неё не стали настойчиво стучать, а раздражённые крики не выгнали меня прочь.
Вернувшись в зал я снова словил глазами Итана. Не знаю как, но в этой толпе, в темноте, мне постоянно удавалось найти его и зацепиться за него взглядом. Для меня его тело, его лицо и глаза словно бы светились изнутри, горели адским пламенем, превращая все вокруг в непроглядную темноту, оставаясь единственной яркой вспышкой в этом мраке. Я заметил, как он достал какие- то таблетки, ласково завёрнутые в маленький пакетик и положил их на ярко красный язычок своей ночной спутницы. Клянусь, в этот момент он не сводил с меня глаз. Он подмигнул мне и впился своими сочными губами в беззащитные губы своей мышки.
Карусель из незнакомых лиц продолжалась. Новые бокалы, новые вкусы крепкого алкоголя во рту, терзающие мой израненный желудок и глотку. Крепкие похлопывание по спине и недвусмысленные улыбки девушек. Казалось, я упал в калейдоскоп из людских тел, пороков и крутился в нем волчком, не способным встать с колен.
– … нормально? – чей-то голос вернул меня в сознание. – Говорю, ты нормально? – горячее дыхание ударило мне в шею запахом мятного коктейля с водкой. – Пойдём. – этот кто- то, чьего лица я даже не запомнил, отвёл меня за стол, за которым сидели такие же, как он, безликие люди.
– На, попробуй. – он достал из кармана голубую таблетку и приладил ее к моим губам. В тот момент перед глазами промелькнуло то, как Итан положил такую же в рот девушке. Наверное, я, дурак, захотел стать ближе к нему, к его странному запрещенному миру. Я повиновался и послушно открыл рот, позволяя невиданной до этого момента эйфории поглотить меня всего и без остатка.
Тебе страшно? Страшно слышать как тот, кто был тебе дорог, кого ты так бережно охранял, пошел на такой шаг? Я, тот, кто был для тебя чистым бликом на ночном небосводе, запятнался. Я, тот, кто был тебе сыном, братом, другом, предал все твои установки и все твои идеалы. Разрушил их одним глотком горькой пилюли. Если тебя это не пугает, то прошу, дослушай меня до конца, ведь именно с этого момента началось мое падение в кромешную темноту.
Я ровным счётом ничего не помнил. Только странные погружения из света во тьму и обратно. Мягкие диваны поглощали меня и я сливался с ними, становясь единым целым. Чьи- то руки, чьи- то лица. Они приходили и уходили, они рвали и вливались в меня. Мое тело и мысли перестали существовать и в тот же момент я стал всем. Я прожил жизнь миллиарда звёзд и умер, а затем проснулся в незнакомой комнате под незнакомым потолком и одеялом. Свет больно резал глаза, словно острая бритва кухонного ножа беспощадно прошлась по моим векам. Голова гудела и шла кругом. Во рту- пустыня без капели влаги. Язык прилип к нёбу и высох. Конечности мои тряслись.
Я попытался перевернуться на другой бок, чтобы спрятаться от навязчивого света, но даже малейшее движение отзывалось в моем теле адской болью от кончиков ногтей на ногах до кончиков волос.
– Черт, убирайся уже скорее от сюда. – за дверью послышалась возня.
Голос – холодный и жестокий. Борясь с дрожью и слабостью по всему телу я заставил себя подняться.
Итан, в чёрных шелковых пижамных штанах, с оголенным торсом и недовольным лицом. Он выволакивал из соседней комнаты вчерашнюю белокурую девушку. Длинные волосы ее слиплись, под красивыми глазами растеклись чёрные круги от потёкшей туши, размазанная красная помада и пошлые засосы на тонкой шее и маленьких плечах.
Одной рукой поддерживая бедняжку за локоть, второй Итан собирал по полу ее обувь и содержимое сумочки. Открыв входную дверь с ноги, он грубо выкинул ее на лестничный пролёт. Захлопнувшаяся металлическая дверь молотом ударила меня по обнаженному мозгу и болезненный стон умирающего вырвался из истерзанного горла.
– Ненавижу приводить шлюх к себе домой, потом еле их выгонишь. – не оборачиваясь сказал он.
Щелчок зажигалки, запах ментоловых сигарет, вкус рвоты у меня во рту.
Без сил я сполз по дверному косяку и прижал раскалывающуюся голову к спасительной прохладе кирпичной стены. Итан сидел в зале. Небрежно закинутые ноги на низкий кофейный чёрный столик, пепел, упавший с забытой сигареты прямо на кожу дивана, белоснежное тело с красной отметкой ночного разврата на плече, прикрытые глаза и спокойное, мертвецки белое, жестокое лицо.
Знаешь, в тот момент я почувствовал себя ужасно. И каюсь, не потому, что обманул тебя, забыл о тебе и пустился вниз по течению реки с броским названием « в никуда», а потому, что боялся спугнуть его, нарушить его спокойное дыхание и мелкое подрагивание ресниц. Я испугался быть выкинутым так же, как ночная шлюшка. Испугался стать ему ненужным, использованным. Впервые за наше знакомство Итан предстал предо мной в истинном своём облике – без обманчивой улыбки, сладких речей и притворно внимательного взгляда. Он был жесток и груб, холоден и безразличен.
Вдруг я испугался потерять его. Потерять то смехотворно малое время, проведённое вместе. Я хотел провести с ним ещё хотя бы минуту, секунду, ещё раз посмеяться над его шутками и услышать звон его смеха, ведь мне ещё так много вещей хотелось с ним обсудить и так много узнать от него. Я хотел понравится ему и стать ему другом.
Поэтому я решил уйти как можно тише, чтобы я казался ему сном или ночным кошмаром, растаявшим при первых лучах солнца, чтобы он не злился и не выгнал меня, но. В таких историях всегда есть но, мешающее сделать правильный выбор, мешающее спастись и убежать, мешающее сделать спасительный глоток противоядия.
Я осторожно подошёл к нему, боясь спугнуть с его лица то неземное умиротворение и спокойствие, которое разгладило его лоб и нахмуренные брови, забрал из руки тлеющую сигарету, случайно задев самыми кончиками пальцев его горячую кожу.
Он схватил мое запястье и, не открывая уставших глаз, сказал:
– Не уходи.
И я остался.
Мягкий свет, утонувший в сером дыме сигарет. Промокший посетитель и горячий латте с собой. Неумолимый дождь со своими холодными каплями, разбивающиеся о тонкое стекло кафетерия. Высохшие слёзы и солёные их дорожки на бледных щеках. Раны на плотно сжатых от боли губах, легкий взмах ресниц и разбитые в кровь руки о стену в нежилом доме. Сердце, пропустившее удар и крик, не нашедший выход, ломающий рёбра изнутри. Слабый трепет умирающей души и воздух, которого вдруг стало так мало.
– Я не пришёл тогда домой. Не вернулся к тебе. Я оставил все и окунулся в новую жизнь абсолютно обнаженным, как телом, сердцем, так и душей. Искал ли ты меня? Волновался ли? Думал ли ты о том, что по дороге домой меня сбила машина и я, сломанный и окровавленный, лежу на обочине у дороги, утопаю в холоде и боли?
Думал ли ты, что меня могли убить? Что чей- то нож с жестоким безразличием распорол мне кожу, проткнул легкие и теперь, захлебываясь кровью и слезами я задыхаюсь, хватая онемевшим ртом пропавший воздух. Или ты думал, что мое сердце остановилось? Что лежу я теперь на полке в морге и что только твои мысли обо мне могут согреть это окоченевшее тело? Или ты просто отпустил меня? Не отвечай. Это будет мне наказанием. Я буду до конца дней своих терзать свой мозг мыслями о том, что ты чувствовал, когда я не вернулся.
Ты плакал? Ты страдал? Страдаешь ли до сих пор? Или блаженное облегчение пришло к тебе? Я был для тебя словно рюкзак с камнями, мешавший идти в гору. Да? Решетка, не дающая свободу, паралич, приковавший к постеле?
Злился ли ты? Жалел ли о времени, потратившее не меня? Ведь именно мои прихоти и желание окунуться в ритм большого города привели нас сюда. Я маялся в тихих деревушках от скуки, в то время, как ты наслаждался природой и безлюдьем. Ты снимал пейзажи и продавал снимки для открыток, а я, истеричный подросток, хотел большего.
Ирония.
Этого ли я хотел на самом деле?
И тем не менее, ты всегда шёл у меня на поводу, переезжая из города в город, меняя работу и привычный ритм жизни. Жалеешь ли ты об этом?
Но знаешь, бывало ночами я засыпал один, под грязным одеялом, без подушки и представлял тебя. Как ты бережно складываешь мою одежду, как не стираешь ее, чтобы на ней как можно дольше оставался мой запах, как зарываешься лицом в мою рубашку и она становится мокрой от твоих слез.
Я видел, как ты делал это когда моя мать бросила нас- подглядывал сквозь приоткрытую дверь. Вспоминал об этом и мечтал, что ты так же скучаешь и по мне. Хотя, бывало, думал, что ты собираешь все мои вещи, выносишь их на пустырь за домом и сжигаешь, безразлично поливая керосином. Или как отдаёшь их бездомным, режешь на тряпки, чтоб протирать пыль с телевизора, относишь на ближайшую свалку.
Я представлял тебя одиноким и разбитым, в объятиях горячего душа, с бутылкой водки в руках и выкуренной пачкой сигарет. Я представлял тебя счастливым и вспоминал твою улыбку, обращённую ко мне, как ты щуришь глаза и проводишь рукой по волосам. В моей памяти ты возникал уставшим, с щетиной, уснувшим за книгой, на холодном балконе. Я помнил твои руки и те редкие тёплые объятия отца, любящего своего сына. Во сне я считал твои ресницы и тонкие голубые паутинки вен под глазами, пытался прикоснуться к твоим губам, но боялся спугнуть такое редкое виденье.
Скажи, Эрик, разве эти желания походят на сыновью любовь к отцу? Или больше походит на запретные желания той женщины?
Тонкими пальцами по нижней губе, по горячему острому языку.
– Ты снова куришь? Я думал ты бросил.
Неделю с Итаном мы не вылезали из дому. Заказывали пиццу и смотрели старые комедии. Он любил фильмы про вампиров и черно- белые драмы. Восхищался Хичхоком и мог несколько раз пересматривать « Головокружение». Хвастался своей коллекцией нуар фильмов и старых детективов на кассетах. Уверял, что лучшие фильмы сняты в шестидесятые и и расстраивался, что не родился в то время. Предлагал сходить в театр или оперу, потому что сам никогда там не был, а потом забыл купить билеты и возненавидел и театр и оперу. « Пойдём на балет» – говорил он, а я делал ставки- забудет или нет.
Бардак везде – в квартире, на голове и в самой голове. Повсюду потухшие сигареты с остатками его жестоких поцелуев. Пустые банки из-под колы и смятые салфетки. Он кутался в тёплый плед и плотно задергивал шторы, ругаясь на яркий свет и боль в глазах. Он ужасно готовил и пил крепкий чай, заваривая один и тот же пакетик до тех пор, пока вода не становилась прозрачной. Он всегда ходил босиком и прижимал к моей спине холодные ноги. Он мог заснуть на середине фильма, проснуться под конец и точно знать, что в нем было. Он не сушил голову и наверное поэтому его волосы всегда торчали. Он не носил футболку дома и ждал, когда уже наконец потеплеет. Он обожал абрикосы и пытался вырастить абрикосовое дерево дома в горшке, чтобы вкус плодов был не как из магазина, а как из детства.
А я? Я просто был рядом и наслаждался каждым его вздохом, смотрел на него спящего, злящегося и растерянного, когда он не мог подключить двд к телевизору. Я восхищался его острому уму и обожал его небрежные, немного жестокие шутки, его комментарии к фильмам и то, как он сжигал непонравившиеся ему книги. « Хоть для чего- то сгодится этот бред» – говорил он, бросая в пламя одну страницу за другой.
Я пытался накормить его салатом и напоить морковным соком, прятал сигареты, но он находил остатки в пепельнице и, удивляясь, куда мог снова засунуть новую пачку, докуривал их. А я все больше удивлялся, как он смог прожить все это время на одном фастфуде и газировке, но он, пожимая плечами отвечал, что даже живот не разу не болел.
Иногда я включал тихо музыку и мы лежали на полу полуголые и такие разбитые и каждый плакал внутри о своём, потерянном. Я, как послушный пёс, приносил ему домашние тапочки, а он забывал их у старого кресла, потертого, тоже со своей историей. Я хотел напоить его глинтвейном, а он закрывался в своей комнате.
Иногда он прятался от меня мысленно и тогда его глаза становились чужими и отрешенными. Тогда я просто молча сидел напротив и ждал пока он ответит на мой повисший в воздухе вопрос. А иногда он смеялся так искренне, как ребёнок, когда тот видит матушку и ласково ерошил мои волосы.
Его шутки, со вкусом иронии и сарказма. Его замечания на громких соседей и старый джаз из новых колонок в пол третьего ночи. Его низкий голос и мокрые следы босых ног после душа.
– Пойдем в бар. Сто лет там уже не были.
Выбирались в ту пору в бар поздно вечером, сидели ночи напролёт и пили, играли в бильярд и пели глупые песни, меняли пластинки в старом музыкальном автомате, а я всегда удивлялся где он достал такой раритет.
« Где купил, там больше нет» – отшучивался Итан и широко улыбался.
Иногда к нему приходили девушки, уставшие, с пустыми глазами и разбитыми сердцами. Тогда Итан угощал их выпивкой и под столом, аккуратно передавал пакетики с разноцветными таблетками. Он ласково гладил их по волосам и хищно улыбался.
Редко в баре было много посетителей, а когда приходили, он психовал, переворачивал выческу « открыто» другой стороной, отпускал бармена и официанта и мы снова оставались в одиночестве, каждый со своим, но вместе.
– Ты так ничего не заработаешь. – говорил я ему, а он лишь отмахивался.
Мы ходили на новые фильмы, ночные сеансы, смотрели их в пустых залах, домой шли молча и никогда не держались за руки.
Иногда я хотел прикоснуться к нему не так, как обычно, не хлопнуть по плечу и рассмеяться, а самым кончиком пальцев провести линию от затылка к лопаткам, запутаться руками в его непослушных волосах, обнять его и уткнуться холодным носом в крепкую шею. Я гнал эти мысли, пугаясь их, боясь смотреть в глаза Итану, словно он мог прочитать все, что творилось у меня в голове лишь взглянув на меня.
И так проходили дни, за ними тянулись недели и липкое лето незаметно спустилось на город.
Я ушёл домой раньше. Не стал дожидаться закрытия, а он настаивал на том, чтоб я шёл первым. Была пятница или суббота жаркого июля, в баре было людно и работы по горло. Итан жаловался, что зимой, весной и осенью бар набивается посетителями только по выходным, а летом приходится работать не покладая рук. Он нанял в помощники ещё пару официантов, но все равно оставался там до самого закрытия.
– Они без меня не справятся. – говорил он устало, но совершенно не злясь.
Я лежал в своей комнате и считал узоры на простыне. Уже посветлело и за окном, по подоконнику прыгали жирные воробьи, которых прикормил Итан. Я услышал, как осторожно открылась входная дверь. Итан был не один. Я услышал тихий девчачий смешок, который хищно царапнул меня по сердцу. Она сняла туфли и босыми ногами пробежала мимо моей комнаты.
– Эй, хочешь кокаин? – Итан- демон искуситель снова взялся за своё привычное дело.
– Давай.
Я лежал и слушал, как он задёрнул шторы в зале, как поставил кипятиться чайник, как достал с верхней полки чашки и открыл сахар. Он пил свой противный крепкий чай, а я- свои слёзы. Не знаю, почему мне было так больно, но я хотел зарыться головой в подушку и кричать, но вместо этого – лежал и прислушивался до тех пор, пока слёзы не попали мне в уши, приглушив мерзкие стоны.
О, через время я начну различать всех его шлюх по стонам, по тому, как они снимают обувь, по тому, как мерзко хихикают и бегают босыми ногами по холодному полу, а пока я лежал и физически ощущал, как мое сердце ломается.
Однажды одна из них спросила есть ли домашние тапочки, чтобы переобуться и на следующий день я порвал их и выкинул. И никогда, никогда я не слышал, чтоб хоть чьи-то голоса из-за стенки повторились дважды. Каждый раз у него была новая белокурая мышка на ночь. Я находил длинные и короткие белые волосы в ванной, я даже научился понимать крашеные они или нет. Определённо, он был очень падок именно на блондинок. Я сжигал эти волосы, придавая их огню из зажигалки, сидя на балконе, желая всем тем девушкам подцепить спид и умереть в сточной канаве.
– Эй, пошли в бар. – он никогда не стучался ко мне в комнату.
Мне было лень переодеваться и я пошел в пижамных штанах и большой чёрной футболке. Все моя одежда – его. Больше на пару размеров, все ещё с его запахом. Из моих вещей у меня остались только рваные кеды, да браслеты на обеих руках. Через пару недель Итан купит мне новую обувь, но я даже не поблагодарю его за это, приму как должное.
Итан крутился за баром, а я сидел за столом в углу, листая какую- то брошюру про балет. « Выбирай на какой пойдём.» – сказал Итан и ушёл.
– Привет, светлячок.
– Светлячок? – ко мне подсел худощавый парень. Узкие глаза и оскал белых зубов меж тонкими бескровными губами, татуировка змеи вокруг запястья и массивные кольца на длинных пальцах.
– Ну да. – затянулся он сигаретой. – Сидишь тут и словно светишься со своей глупой физиономией. Кокаин хочешь?
– Давай.
Клянусь, не знаю какая сила тянула меня за язык, какое мерзкое внутреннее желание овладело мною в ту секунду, но я поддался ему и, как Алиса, побежал за белым кроликом в его глубокую нору. Только мой кролик затаился в ожидании в кармане, на дне пакетика у этого человека напротив, но и он обещал скинуть меня в тёмную нору, под корягой у дерева, в дивный волшебный мир.
Я знал его. Знал этого парня с татуировками. Этот змей был другом Итана. Его карманы всегда были набиты травкой, таблетками и порошком. Он толкал эту дрянь посетителям в баре и всегда о чем- то шептался с Итаном у чёрного выхода. Они были компаньонами в своих грязных делишках, но притворялись, что не знают друг друга, опаивали девиц и угощали их таблетками.
Пока я кружился в веренице сказочных миров, к нам подсел Итан. Он пил со змеем виски и о чем- то болтал. Итан вдруг показался мне Чеширским котом, а второй- весёлым шляпником. Мне казалось, что все мы на палубе корабля, попавшего бурю. Меня качало из стороны в сторону и немного подташнивало. Я, как идиот, улыбался до боли в скулах и держался за край стола, чтобы не выпасть за борт.
Шляпник рассыпал передо мной много маленьких белых кроликов и поделил их на ровные шеренги, которые бравым строем резво запрыгнули мне в нос, атакуя мозг и нервную систему. Ослеплённый ими, через туман, я видел хищную улыбку кота Итана, который скрутился, сжался и исчез в темноте, оставив за собой лишь растянутый полумесяц белых зубов.
Признаюсь, в один момент все пошло по наклонной. Меня затянуло в чёрный, грязный водоворот синтетического фальшивого наслаждения. С того раза и я дня не мог представить себе без этого проклятого белого порошка. Я приходил с Итаном в бар и вынюхивал по несколько дорожек за ночь. Я летал в облаках и скользил по заснеженным горам, меня трясло в реактивных самолётах, отправляющихся в космос и скидывало в липкую пучину темноты. Я танцевал под громкую музыку и она проникала в каждую клетку моего тела.
Итан почти каждую ночь приводил с собой новую подружку и часами напролёт они сношались за тонкой стенкой нашего дома, а я, разбитый и брошенный, прижимался к разделяющей нас перегородке и душил себя слабыми пальцами, не имея сил заставить себя перестать слушать эти сладкие стоны и неприличные хлопки. И каждое утро повторялось заново- он выкидывал их сонных за двери и варил себе крепкий чай, затягиваясь ментоловой сигаретой, роняя пепел на столешницу и пол.
Теперь ты видишь, почему даже по прошествию стольких месяцев я не мог позволить себе вернуться к тебе? Я потерял счёт времени, я жил от одной кроличьей норы к другой. Я не о чем не думал и просто насильно убивал себя, безвольным трупом плывя по грязной реке, всецело и полностью отдавшись на волю ее течения. Мне страшно признаться тебе и, в первую очередь себе, в том, что ты покинул мои мысли, ушёл из моей памяти, был изгнан от туда этим ублюдком, который каждым стоном очередной шлюхи вбивал мне в сердце раскалённые гвозди, ещё глубже загоняя мою душу в темноту глубокой норы, ведь только там я мог спрятаться от боли и унижения.
Догадывался ли Итан тогда о моих чувствах к нему? Сомневаюсь. Да и я сам тогда даже ещё не осознавал, что моя любовь к нему, как к другу, предмету обожания и восхищения, переросла в нечто большее, вылилось в любовь совершенно иного рода. От части, поэтому я и убивал себя сам, ибо не мог объяснить себе почему я чувствовал себя таким преданным и брошенным.
Знаешь, Эрик, в этом всем есть и твоя вина. Ты не объяснил мне, что любовь бывает разная. Что двое мужчин не должны спать в одной кровати, не должны гладить друг другу волосы и прижиматься пахом во время просмотра фильма, не должны засыпать в обнимку перед погасшим телевизором.
О, как меня убивало это незнание. Тогда я даже представить себе не мог, какие неудобства доставляю Итану. Я искренне удивлялся почему он пугается моих объятий, отстраняясь от меня, как от огня. Почему он морщит лоб, когда я, как мне казалось, забочусь о нем. Только спустя столько времени я осознал, что мое поведение, мои жесты и манеры были неправильными, что один парень по отношению к другому не может себя вести так, как я вёл себя с ним. Я откровенно флиртовал с Итаном, смущая и заставлял его злиться. Я смотрел на него не как на друга, а как на объект желания и вожделения, как на того, с кем бы хотел слиться не только в объятиях, но и больше.
Видел ли и понимал в то время это Итан? Был ли он умнее и сообразительнее меня? Если да, тогда он вдвойне ублюдочнее, чем был на самом деле или каким хотел казаться. Видя мои терзания и, в первую очередь, непонимание себя, терзать и мучать меня ещё сильнее было слишком жестоко даже для такого, как он.
Тем не менее, медленно, сквозь боль и слёзы, ко мне наконец приходило осознание чувств к Итану. Обжигаясь, я нащупывал и учился понимать рамки допустимого и разрешённого.
Помню, Итан в очередной раз устраивал вечеринку в своём баре и все было как обычно- голодные парни, облизывающие свои клыки и загнанное стадо накаченных наркотиками овец. Если изначально во мне проскальзывала жалость к очередной грудастой блондинистой « любви на одну ночь» Итана, то теперь я смотрел на них с каким- то садистким удовольствием, ожидая, как утром она из них отправится на свалку сломанных игрушек этого жестокого мальчика.
Все до одной они утратили для меня свою значимость и облик. Безымянные куклы с белыми локонами волос вокруг сладкого маленького личика.
– Че ты на него постоянно пялишься? Уверен, у него член уже почти отсох, поиметь такое количество баб. Он у нас та ещё шлюха. – Мик, друг Итана, тот самый, со змеей на руке, которая, в моменты моего наркотического опьянение, казалось двигалась и жила своей собственной жизнью, сидел рядом со мной и раскладывал разноцветные таблетки по пакетикам. Змея на его руке хищно скользила по столу. Сегодня она снова отправит кого- то в космический полёт. – Не привязывайся к нему особо, он тебе не друг. Я его друг, а ты так, просто чтоб дома было что- то наподобие ручной собачки с которой можно играть.
Слова Мика не раз заставляли меня задуматься о том, кем на самом деле был для меня Итан и кем был для меня ты. Я чувствовал, что он тот, с кем мне постоянно хочется быть рядом. Я хотел смотреть на него спящего и прикасаться самыми кончиками пальцев к его губам. Я хотел прижаться к его крепкому обнаженному телу и вдохнуть запах его шампуня. Он не был мне другом или братом, он был для меня всем, моим миром. Я не замечал никого вокруг, кроме него. В темноте, будь я слепым, я без ошибки отыскал бы его даже на другом краю страны, в другом мире, в другой жизни. Я бы прошёл сквозь стены и года, сквозь боль и тысячу жизней, но нашёл бы его снова и снова.
О, если бы ты знал, через какой ад я проходил в то время. А я, как человек, который тебя любил и любит не меньше, чем любил его, никогда бы не пожелал испытать тебе это. Я вырос вместе с тобой, на протяжении всей моей жизни рядом со мной был мужчина, который любил меня и ласкал, поэтому моя любовь и отношение к этому было совершенно иное, чем у других людей.
Краем сознания я понимал это так же, как начинал догадываться, что не моя любовь к тебе, не моя любовь к Итану даже близко не стояла рядом с обычной любовью друга или брата. Вряд ли у братьев или друзей возникало желание прижаться друг к другу или дотронуться до губ и дрожащих ресниц.
Это мучение и метание от невозможности понять собственные мысли и желания не давали покоя моей и без того уставшей душе. Я разрывался между жгучим желанием признаться самому себе в том, что другой мужчина вызывает во мне сексуальное желание и между ненавистью к себе, своему естеству и тебе.
Иногда я начинал винить тебя в том, что ты воспитал меня таким, что подарил слишком много любви и научил не бояться, а напротив, жаждать мужских объятий. Ты же был мне как отец. Я думал, что сидеть на коленях у своего отца вполне естественно, что поцелуи в щеку и губы это нормально. Думая об этом, голова моя раскалывалась от боли и лишь присыпав мысли белым волшебным порошком я мог заставить себя расслабиться.
Что ты пытался из меня сделать, Эрик? Какие мотивы ты преследовал? Ты думал, что я никогда не вырвусь из твоей клетки? Ты ведь всегда видел во мне только мою мать. Не так ли? Мне никогда не понять твоих умыслов, как никогда не узнать и глубины боли твоего ада, твоего одиночества и печали. Возможно, твой ад был хуже, но поверь, в те минуты мое сердце сжимали чьи- то горячие руки. Они сломали мне позвоночник и вывернули мою грудную клетку. С меня заживо содрали кожу и залили обнаженное тело кипящим маслом и масло это было с запахом крепкого чая и ментоловых сигарет, с руками взрослого, который заботился обо мне с детства.
– Что у тебя сегодня? – я скучал, а Итан наверняка не упустил бы шанс завалить очередную грудастую блондинку, поэтому мне лишь хотелось как можно скорее утонуть в тёплом лоне моей кокаиновой норы.
– Порошок, лсд, мескалин и мет. – почти ласково улыбнулся Мик, раскалывая передо мной завёрнутые в пакетик препараты.
Итак, на мое горло уже была наброшена веревка, оставалось лишь затянуть ее покрепче и выбить стул у себя из-под ног. Будь что будет, решил я и полностью отдался в опасные объятия змеи.
Я проснулся лёжа головой на коленях Итана. Сам он спал сидя, закинув голову на спинку дивана. Его белая грудь ритмично вздымалась, а сквозь приоткрытые губы виднелся ряд белых зубов.
Чем больше я приходил в себя, тем сильнее мое тело ломило и трясло, как никогда раньше, а сердце колотилось дикой птицей, загнанной в клетку рёбер. Я вспомнил ужас прошедшей ночи и меня почти стошнило.
Итак как всегда развлекался с очередной блондинкой, откровенно заигрывая с ней за баром. Я знал и понимал, что это часть его работы, но менее обидно и противно от этого не становилось. Мик все так же сидел рядом, пересчитывая свои грязные деньги.
– Эй, эй, какой- то ты сегодня скучный. – он похлопал меня по щеке.
Я отвернулся от него и понял, что порошок действительно попался паршивый, от чего на душе стало ещё паршивее.
Холодная вода в лицо в узком туалете. Облокотится о железную раковину и умываться до тех пор, пока с глаз не сойдет тупое выражение словно ты в параллельной вселенной. Обрывистые воспоминания отражения Мика в зеркале позади меня разрывая голову мелькали перед глазами.
– Вдохни поглубже. – он приставил к моему лицу тыльную сторону своей ладони.
Даже не хотелось спрашивать что это, настолько все равно, чем можно было бы убиться сегодня ночью, мне было. Я глубоко втянул эту гадость в себя. Видимо, принятый ранее амфетамин, вперемешку с порошком, дали двойной эффект и все вокруг поплыло, а тело бросило в жар.
Мик толкнул меня в кабинку и усадил на крышку унитаза. Его грубые пальцы скользнули мне в рот, силой разжимая зубы. Ещё одна пощечина и слова над ухом, которые я так и не расслышал. Мое сознание ускользало и я не мог контролировать не тело, не мысли. Звук расстёгивающейся ширинки показался слишком громким даже в заполненном громкой музыкой туалете. Горький вкус слез, обиды и Мика у себя во рту.
Я глубоко вдохнул и резко встал. Ужасно тошнило, но не было сил даже блевать. Грудь и глотку сдавливало невидимой петлей. Я задыхался как рыба, выброшенная на берег и ударенная сильной рукой рыбака о прибрежный камень. Я не мог дышать. Не единый вдох не приносил ни капли воздуха в мои легкие.
– Тише. Тише. Вдох, выдох. Вдох, выдох. – его голос, такой ровный и низкий всегда заставлял доверится ему и успокаивал. Благодаря этому голосу я сновал начал дышать. – Вот так. Правильно. – он держал меня за плечи и дышал в такт со мной. Его брови забавно поползли вверх, а сам он взволнованно заглядывал мне в глаза.
Вдох- выдох. Лёгкие наполнялись свежим воздухом из открытого окна и голова закружилась от переизбытка кислорода. Тот день, как и несколько последующих, смутно сохранился в моей памяти. Они были словно поддёрнуты лёгкой белой пеленой, шумом в ушах, ужасной головной болью и непрекращающейся рвотой.
Я не помнил, как накануне, мы очутились дома, но во рту горький привкус желудочного сока, значит меня снова рвало, саднили коленки и стёртые в кровь ладошки – верный признак того, что снова падал, пока Итан, как обычно, тащил мое бессознательное тело домой.
Я даже не понял, как мы очутились в ванной комнате. Итан помог мне раздаться и опуститься в тёплую воду. Коленки и руки жгло от мыла, а голова безжалостно кружилась. Постоянно тошнило, из глаз лились слёзы. «Пусть лучше так, чем молча в подушку» – думал я. Так хотя бы можно прикрыть позорные слёзы обиды. Мое тело то и дело содрогалось в рвотных позывах и то и дело накатывающей истерике. Мне никогда прежде не было себя настолько жалко, как тогда, в ванной, обнимая разбитые коленки.
Я пытался стереть из памяти ночь, что была накануне, но мерзкие обрывки произошедшего то и дело проскальзывали перед глазами. Интересно, знал ли Итан, что было там, в туалете его бара? Если знал, то по шкале от десяти до ста я был противен ему на девяносто восемь или девяносто девять? Я боялся спросить у него, а Итан тем временем с каким- то остервенением тёр мне спину жесткой мочалкой. Казалось, он хотел снять с меня кожу вместе со всей грязью, которая не просто покрывала, но которая медленно и настойчиво впитывалась в мое тело.
Итан мылил мне волосы и постоянно о чем- то говорил, о чем именно, я не мог понять или снова таки, может просто не запомнил. Неверное, пытался отвлечь меня, ибо я постоянно отключался и ему приходилось поддерживать меня за голову, чтобы я не ударился о бортик ванной, или, что более вероятнее, просто напросто пытался отвлечь сам себя от мыслей о том, что происходило в данный момент. Сомневаюсь, что одному парню приносило хоть капельку удовольствие купать своего больного обессиленного друга.
– Энгель. – его голос, произнёсший мое имя. Немного с хрипотцой, на выдохе. – Ты что, волосы красишь?
– А? Да. Мой натуральный цвет чёрный. Я осветляю их сколько себя помню.
– Зачем? Как по мне, чёрный пошёл бы тебе больше. Не крась их больше.
Мне показалось, или он окунул меня в воду с головой и утопил меня, ибо я снова забыл, как дышать. До сих пор не пойму что значили те его слова и все его блондинки, в таком завидном количестве посещавшие его спальню. Я почти был уверен, что он был падок исключительно на белокурых красавиц. И что это вообще было? Неужели мой извращённый мозг снова надумал себе лишнего и Итан имел ввиду лишь то, что чёрный цвет пошёл бы мне больше и ничего более, а я на минутку уже даже вообразил себе, что это такого рода комплимент или намёк на то, что он все таки интересуется хотя бы моей внешностью.
Он помог мне подняться и ступив босыми ногами на холодный кафель пола, по телу пробежали мурашки. Итан бросил мне под ноги полотенце, ибо коврика в ванной у него не было отродясь- он говорил, что его раздражает затхлый запах мокрых вещей- и крепко, до боли вцепился руками в мои плечи. Я зашипел от боли от ногтей, впившихся в кожу и попытался сконцентрировать взгляд на его лице, чтобы понять – злиться ли он и если да, то насколько все плохо. Предметы перед глазами предательски расплывались и только красные опухшие глаза Итана вдруг больно впечатались в сознание. На секунду мне показалось, что он либо тоже плакал, либо не спал как минимум пару суток.
– Твои волосы уже отрасли. – он взял их кончики в свои красивые тонкие пальцы. – Давай я обрежу их.
Я не понимал, снилось ли мне это, был ли это очередной странный наркотический сон наяву, когда реальность, фантазия и желания под действием препаратов сливаются воедино так, что невозможно отличить, или все это было на самом деле, но он аккуратно подстриг мне волосы- они белым пухом падали на мои худые плечи, затем закутал в большое тёплое полотенце, которое я никогда не видел раньше, и отнёс меня в спальню.
Никогда ранее я не замечал и не обращал внимания, какой он оказывается все таки сильный. Таскал меня не совсем адекватного из бара домой, поднимался со мной по лестничному пролету, ведущему к лифтам, и сейчас- носил меня в ванную и обратно, проделывая все это с такой легкостью.
Никогда ранее я не чувствовал себя настолько ничтожным. Всегда считал себя довольно крепким, хоть и худощавым, но с долей силы и уж тем более далеко не считал себя слабым. Но теперь же, после всего произошедшего, ощутил себя словно ребёнком- беспомощным и нуждавшимся в чьем- то крепком плече, в защите и покровительстве.
Итан уложил меня в кровать, укрыл новым одеялом и клянусь, если это все происходило в моем воспалённом наркотиками мозгу, то это было лучшее из всех моих видений- он поцеловал меня в лоб. И столько заботы, тепла и ласки я почувствовал в этом поцелуе, что готов был без сожалений умереть в ту самую секунду, ведь о большем я даже не смел позволить себе мечтать.
Знаешь, может это так и осталось бы для меня сном, несбыточным тайным желанием, невинным с одной, и ужасно порочным с другой, порывом ласки к другому мужчине, но придя в себя я обнаружил, что мои волосы аккуратно подстрижены, а лоб горит огненной печатью в месте, куда касались его губы.
Глава 13
Долгие недели слабым щенком лежал я дома. Учился есть заново – настолько сильно измотали меня наркотики, учился заново держать ложку и готовить яичницы. Помнишь, я жарил хлеб с яйцами и получался вкусный сытный тост, который мы ели, запивая кофе.
Итан перестал приводить кого либо домой, но постоянно пропадал в баре и приходил домой под утро, принося с собой запах женских духов и следы от поцелуев. Он запретил мне выходить из квартиры, запер двери балкона на ключ, который куда- то спрятал.
Меня же постоянно трясло и сохли губы. Я пил много воды, ел тоннами апельсины и лимоны- Итан где- то вычитал, что это полезно. Иногда меня кидало то в жар, то в холод, а по телу пробегал табун лошадей, ломая кости и разрывая органы.
Когда я наконец собрался с силами снова выйти на улицу, удивился, что летняя жара ушла, забрав с собой ленивых птиц и горячий ветер. Итан купил мне толстый вязаный шарф и вытащил в парк напротив дома. Наши ноги тонули в желтой листве, а смех, взлетая высоко в небо, цеплялся за голые ветви клена.
Мы гуляли до вечера и Итан снова был тем Итаном, который взахлеб рассказывал истории, который шутил и дурачился. Он снова стал тем, в которого, сам того не осознавая, я влюбился в баре в самую первую нашу встречу – весёлый и внимательный, добрый и ласковый, с хитрой, но не опасной, как бывало в иные дни, улыбкой. Я даже поверил, что он никогда не причинит мне боли и не оставит меня одного в пустой холодной комнате.
Мы сидели на темно коричневой лавочке у искусственного пруда, слушали музыку, какой- то занудный джаз на вечном репите и пили горячий шоколад. Итан сделался серьезным и рассказывал о книге, которую сейчас читал и проводил параллель героя с собой.
– Наверное, если бы обо мне писали книгу, это была бы драма, где все всегда несчастливы. – говорил он.
– А в моей книге был бы хэппи энд, не смотря на все невзгоды и трагедии. – отвечал ему я и он задумчиво всматривался в рябь от упавшего листа на тёмной поверхности воды.
– Хэппи энд это так скучно.
– Зато все счастливы.
Он пожимал плечами и выглядел так, словно рождён был для того, чтобы всегда быть несчастным. Мне стало вдруг страшно от того, как он помрачнел и темная аура спрятанной внутри него боли вдруг словно вырвалась наружу.
– Я уверен, в твоей книге обязательно будет хэппи энд. – « я даже готов пожертвовать ради этого своим счастливым концом» – хотел сказать я, но прикусил язык и вместо этого сказал. – Расскажи мне ещё что нибудь.
Итан спросил смотрел ли я какой- то фильм, как всегда старый и черно- белый, я отрицательно покачал головой и он начал пересказывать мне сюжет.