Совершенно невозможно представить себе другое место, чтобы незнакомая девушка ласково дотрагивалась пальцами до шеи, лба и ушей, приветливо разговаривала бы, ходила бы вокруг, глядя только на тебя и аккуратно причёсывала. Таус сидел в парикмахерской, облачённый в белое, и старался не заснуть. Мягкие прикосновения, мерное жужжание машинки, стрекотание ножниц мастерицы и её соседки, бормотание диктора по радио, тёплый свет и солнечная погода за окном – всё, решительно всё было направлено на то, чтобы расслабить и усыпить.
Идиллия была нарушена тем, что девушка-парикмахер (Олеана Таулис, как прочитал молодой человек на табличке рядом с зеркалом), стряхнув мягкой щёточкой остатки волос, сняла с него белую накидку. Он кинул прощальный взгляд на её тонкие руки, расплатился и вышел. Воображение, как обычно, рисовало картины продолжения знакомства. Потом он взял себя в руки, подумав, что всё-таки приглашён на праздничный обед в кафе, и приглашён девушкой, тут же приказал себе забыть имя симпатичной парикмахерши, записав его в блокнот на всякий пожарный случай.
Сначала Таус забрёл в библиотеку, взял почитать «Историю Сундари» и учебник японского языка, чтобы при случае блеснуть перед Юмиллой. Про себя он отметил, что многие серьёзные вещи у него начинались именно с того, что он хотел быть или показаться не хуже других. Именно так он научился водить машину, играть на «тэйнала» – пятиструнной гитаре, нырять в прорубь и, что важно, выныривать обратно.
На пути домой он вовремя вспомнил про кота, накупил ему еды столько, что хватило бы и на царский стол. Правда, всю сразу не отдал: пожалел животное.
Наконец, стрелки часов обнаружились уже ближе к полудню, и молодой человек отправился в кафе.
На входе красовалась табличка: «Бал глиняных горшочков». И коротенький текст пояснения для тех, кто тут первый раз: «Просим соблюдать предельную осторожность. Сильные мира сего не сильны изящно разливать вина в бокалы Арайонского стекла, будучи на грани празднества. Вход с домашними питомцами разрешён. Весь вечер на арене – Джалан Кайтано. Добро пожаловать; выход только по специальным приглашениям».
Таус почесал в затылке и, помедлив мгновение, вошёл. И Юмилла, и Талина рассказывали ему про загадочного хозяина «Мелодий ветра», но не до такой же степени.
Было ещё рано до назначенного времени, и внутри сидело совсем немного народу. Были уже Юмилла с сестрой Юниттой, верная спутница Талина, рядом с ними ещё пара девушек, у гардеробной помогал снимать плащ Аймари её молодой человек – с ними он успел познакомиться. Были два смутно знакомых немолодых мужчины, каждый в своём углу и за газетами, был едва знакомый Исфахани, который, не отрываясь от чаши «аламура», приветственно помахал Таусу рукой, и ещё сидела за соседним столиком девушка в синем поблёскивающем платье, писала что-то, изящно выпрямив спинку и склонив голову с богатыми волосами. Таус отметил про себя, какие у неё изящные пальцы, и устремился к Юмилле, чтобы засвидетельствовать своё почтение.
Девушка в этот раз была в праздничном «сурани» сдержанных сливовых оттенков, расшитом разноцветными цветами, и в элегантных сливовых же брюках-клёш, намекавших на серьёзные нравы хозяйки и на любовь к экспериментам. Она улыбнулась Таусу, встала и представила ему незнакомых девушек: Самийу и Литту, сидевших рядом, и Олеану, сидевшую в синем платье за соседним столиком. Когда Таус произносил «Очень приятно» в третий раз, фразу он не договорил: девушка оказалась утренним мастером из парикмахерского салона. Олеана улыбнулась ему и пояснила, что её смена на сегодня закончилась.
Наконец, собрались и все остальные приглашённые, и среди изысканно одетых гостей наконец появился Джалан-руми в костюме пирата с повязкой через один глаз и в огромной шляпе: он нёс в каждой руке по не менее масштабному подносу, один из которых он водрузил на стол, за которым сидел Таус. Молодой человек чувствовал себя более чем уютно: по левую руку сидела Олеана, по правую Юмилла, и он усердно начал ухаживать за обеими, накладывая им горячего и закусок и разливая лёгкого розового вина. Напротив сидела Талина, которая улыбалась ему уголками глаз, когда их взгляды встречались. Их стол был самый большой, так что за ним уместилось очень много гостей, и знакомых, и полузнакомых, и тех, с кем только что довелось познакомиться – имена слегка смешались, так что Таус предпочитал называть по имени только тех, в ком был уж совсем уверен. Он отметил, что мастерство и ловкость рук Олеаны проявляется не только в салоне: она уверенно справлялась с самыми сложными блюдами, а Джалан-руми в этот раз превзошёл сам себя: чего стоили одни только блинчики с букетом паштетов, выложенных орнаментами и перемежаемых пряными травами и неожиданной поздней клубникой. Были тут и фирменные блюда «Мелодий ветра» – и фаршированные груши, и знаменитые булочки «ламарсан» во всём многообразии, и половинки томатов, заполненные миниатюрными салатами, и поджаренные до коричневой корочки куриные грудки с лимоном и под соусом ядовитого цвета, неясного происхождения и изумительно острого вкуса; селёдочка с горчицей, нарезанная вдоль и снабжённая маслом, сахарным луком и кислыми ягодками, также присутствовала; котлетки с отверстием посреди и прозрачной освежающей подливкой в гарнире из картофельных шариков не заставили себя ждать: за хозяином следовали подозрительно европейские по рисунку лица мулаты в расшитых одеждах и уснащали столы всё новыми яствами.
Приборы весело зазвенели о тарелки и блюда, из кувшинов и гигантских бутылей наливались вина и холодные напитки, мясо с рисовыми колобками только что с жаровни уютно скворчало, а из приземистых старомодных динамиков, как оказалось, уже звучал старый американский джаз, и в паузах саксофон выводил изобретательные соло, словно подчёркивая изысканность кухни и праздничное настроение. Золотисто-коричневые «тансан» были почти целиком спущены, и кафе заливал мягкий свет от фонариков, развешанных по стенам. Мулаты молниеносно убирали лишнюю посуду, заботливо выкладывали салфетки и помогали гостям сражаться с особо сложными блюдами: не всякий знал, как управляться с двойным ножом или для чего нужна приземистая кружка без дна, но с двумя ручками.
Когда первый шквал перемены блюд утих, и можно было уже выбирать, что особенно по вкусу, за столами воцарились живые беседы, подбадриваемые кристальными винами. Разрумянившаяся Талина, девушка обычно молчаливая, оживлённо рассказывала:
– Я вот недавно с удовольствием прочитала книгу рецептов 1907 года. Понимаете, как люди жили, как тонко чувствовали… Знаете, они вот готовили суп. Брали шесть рябчиков. Из первых трёх варили бульон, а еще из трёх делали фарш, типа фрикаделек. И вот после слов «выньте рябчиков из бульона» – это про первых трёх – о них больше ничего не известно. И это в книге, где описываются экономные рецепты! Меня так волнует судьба этих трех первых рябчиков, это ужас просто.
Девушки хохотали, судьбы рябчиков и их дальнейшие приключения придумывались самые невероятные, а молодые люди раскуривали вишнёвые трубки и с удовольствием слушали щебетание и сами рассказывали истории.
Таус, совершенно не выспавшийся ночью, расслабился. Глаза медленно, но верно закрывались. Обильный праздничный обед, тепло, потрескивающие дрова в камине, уютная атмосфера – как тут не уснуть. Он уселся поудобнее и, придав лицу выражение бесконечного блаженства, перестал бороться с тяжестью в веках.
Вся компания, давясь от смеха, наблюдала, как голова Тауса медленно опускается всё ниже и ниже. Талина тихо и внятно сказала:
– Кто спит, встать!
Таус немедленно вскочил. Поправил причёску, воротник и снова сел, смущённо улыбаясь под дружный хохот девушек.
– Тау-руми, – молвила Юмилла, безуспешно пытаясь сохранить серьёзность, – как можно спать, когда так весело?
– Я не сплю. То есть сплю, только наполовину.
– Одним глазом? – уточнила Самийя.
– Обоими, – подумав, ответил Таус, – но не до конца.
– На сколько процентов каждым? Это важно, – обеспокоенно спросила Талина.
– На пятьдесят, – не ощущая подвоха, сказал он, ощутимо проснувшись и разыскивая глазами кофе.
– Один на пятьдесят и второй на пятьдесят. То есть оба вместе на сто процентов. Получается, что ты совсем спишь?
Таус внимательно поглядел на Талину, прокручивая в голове варианты ответа:
– Нет. Каждый на пятьдесят. И вместе на пятьдесят от общего количества. То есть каждый на двадцать пять процентов от общего количества. Я понятно объясняю?
– Погоди, – снова вмешалась Юмилла. – Всё же непонятно. Каждый на пятьдесят, и вместе на пятьдесят. Получается, что пятьдесят плюс пятьдесят равно тоже пятьдесят?
Таус шумно вздохнул, налил себе апельсинового сока и пояснил:
– Да нельзя так складывать!
– Вот и я говорю, что нельзя, потому что пятьдесят плюс пятьдесят равняется сотне!
Молодой человек был спасён тем, что ширма у стены раздвинулась, появился в сюртуке залихватского зелёного цвета Джалан-руми и голосом заправского конферансье объявил танцы. Тотчас же зазвучала живая весёлая музыка, гости с удовольствием встали со своих мест, и кафе превратилось в палубу корабля под вечерними звёздами: музыка, полумрак и сияние разноцветных огней, качающихся от шума и весёлых танцев.
Когда быструю музыку сменила медленная, Таус успел поочерёдно подержать в объятиях и Юмиллу, и её очаровательную строгую сестру, и Талину, и даже Олеану, медленно кружась по вощёному паркету.
Вдруг музыка стихла, и Джалан-руми, уже в клетчатом лапсердаке и неведомо зачем с тростью, важно выйдя на середину, объявил конкурс на лучшую танцевальную пару. Дело было серьёзное: никаких особенных танцев Таус не разучивал и сейчас несколько досадовал на себя за это. Он сел на место и налил себе бокал вина, едва пригубил и стал смотреть на пары, под самую разную музыку танцующие в центре залы. Юмилла сидела на стуле, наблюдая за происходящим, и Таус прекрасно понимал, как ей хочется сейчас встать и показать своё мастерство.
Но тут зазвучали звуки ирландской мелодии, и к Юмилле подошёл молодой человек в очках, невысокий, но с прямой спиной и проницательным взглядом. Он подал ей руку, девушка встала, поблагодарив, и они тут же выбежали в центр и с первых же мгновений настолько сплелись с мелодией, приводящей в движение даже самых сонных гостей, так живо исполнили парный танец, что все аплодировали стоя. Хозяин остановил музыку и, хлопнув гигантской рукой по столу, крикнул басом, перекрывающим все крики «браво»:
– Ещё!
И поставил музыку заново.
Все ожидали повторения танца. Но, очевидно, Юмилла с молодым человеком были настоящими мастерами. Двигаясь всё быстрее и быстрее, вплетая в свои движения степ, в прыжках паря и словно зависая над полом и выбивая молниеносную дробь носками обуви, они кружили друг друга – все гости с замирающим дыханием смотрели, как их ноги опережают друг друга и скользят по полу, совершая по двадцать шагов в секунду, а верхняя часть тела остаётся почти без движения, – и они окончили танец ровно с последним звуком скрипки.
Выдох восхищения раздался по всему кафе, а аплодисменты не смолкали так долго, что Джалан-руми успел наделить всех участников конкурса призами, а пару победителей в подарках просто утопил.
Таус наконец узнал парня-победителя. Это был Кономо, у которого в средних классах школы все соседние парты списывали грамматику. Он ходил в очках чуть ли не с рождения, а время от времени удивлял бывших одноклассников чем-нибудь, например, однажды выиграл в столице соревнования по боксу. Таус почувствовал в себе неподотчётную ревность, но быстро осадил себя.
Он пообещал себе с завтрашнего дня учиться ирландским танцам. Благо, учительница живёт в двух кварталах.
Вечер шёл, гости ели, танцевали, пили и пели, за окнами совсем стемнело, и фонарики становились всё тусклее, сообщая зале кафе доверительную уютную обстановку.
Наконец, остались гореть лишь свечи.
Таус поискал глазами Юмиллу. Она сидела на подоконнике, обняв одну коленку и покачивая другой ногой, обутой в чёрный блестящий сапожок на каблуке. Молодой человек следил за грациозным движением, сопровождаемым лёгким колыханием поблёскивающей ткани в темноте.
Он вспомнил снова, что произошло года назад. Тогда он сильно увлёкся белокудрой Итано с огромными ясными и наивными глазами и пухлыми губками. Она ехала в короткой светлой шубке домой с ним на автобусе, они разговорились и после этого очень долго не могли расстаться. А с Юмиллой чуть раньше медленно, как падение капель, начинались очень романтические отношения, и делать ей больно совсем не хотелось.
Таус проговаривал эти слова про себя, заученные до автоматизма, как если бы собирался писать автобиографию, сухую и ясную.
В один из прохладных ноябрьских дней молодой человек увидел Юмиллу неторопливо идущей вместе с каким-то парнем вдоль парка Танумэн. Тут же взвинтив себя до предела, но оставаясь внешне спокойным, он быстрым деревянным шагом пришёл домой, написал короткое и едкое письмо девушке, дошёл до почтового ящика, вдруг опомнился и разорвал листок с адресом в клочья. После чего, едва не опоздав, добежал до автобуса, где его уже ждала Итано, и уехал из городка. И не появлялся в нём около двух лет. Итано ушла от него в январе следующего года, но тогда ему было уже очень стыдно возвращаться к Юмилле.
Сейчас Таус смотрел на девушку, мечтательно любующуюся разноцветными фонариками под потолком, и думал, сколько же в ней терпения и доброты.
Он встал, откусив для храбрости кусок шоколада, задумчиво прожевал его, подошёл к Юмилле и протянул ей руки. Она с улыбкой опёрлась на них и легко спрыгнула вниз.
…Они стояли совсем рядом, любуясь серебристым шумом реки внизу. Мост над Нум-Хет, которому не исполнилось ещё и двух месяцев, надёжно висел над бездной.
– Ты знаешь, – произнесла вдруг Юмилла, – в Эминарской высшей школе разобрались в причинах происшествий и признали меня невиновной.