Лёшик, как обычно, сидел возле пруда, просто скрестив ножки на зеленой травке. И так каждый день. Даже если дождь или снег, он все равно приходил вместе с мамой к пруду, садился на землю и рисовал. Руки у Лёшика были слабые, пальцы не слушались, и держать правильно карандаш он просто не мог – рисовать было неудобно. Зато были краски. Яркие и сладкие – медовые. Лёша облизывал палец, макал его в краску и наносил мазки на плотный лист белого картона. А когда надо было сменить цвет, Лёшик просто очень хорошо обсасывал палец, и уже чистым брал нужный. На лице у Лёшки частенько разливалась радуга, от этого он казался счастливым. Но именно казался. За свои неполные семь лет Лёшик ни разу не улыбнулся, и не сказал ни одного слова. Хотя слова он знал, отлично все слышал и понимал, вот только говорить он не хотел.
А вечером он стоял возле окна, которое выходило на шумную магистраль. Шума он тоже не любил, поэтому окно было всегда плотно закрыто, а вот смотреть на сотни машин, проезжающих мимо – это было любимым занятием. В этот вечер магистраль застыла, автомобильный коллапс выглядел из лёшкиного окна огромным светящимся драконом. Лёша взял краски и обсосал указательный палец.
Утром мама смотрела на новую картину: слегка размытые яркие пятна, темные тени, но в них явно угадывать легковушки, грузовичок и автобус. Даже фонарные столбы были в точности перенесены на бумагу. Мама положила новую картину в пухлую папку, включила в телевизоре познавательный детский канал и начала будить сына. За шесть лет Лёшик ни разу не посмотрел в сторону телевизора, его не привлекали яркие мультики и веселые ведущие, но в доме, где есть ребенок, должно быть шумно – для этого мама и включала хоть что-то, где можно было слышать детские голоса. Лешик не шумел. Он не прыгал, не бегал, вставал с места, только если это очень нужно, он ни разу не обнял маму и никогда не просил побыть своей лошадкой. Он просто просыпался, брал маму за руку, и они шли к пруду, всегда одним и тем же путем, не останавливаясь, не отвлекаясь, не разговаривая.
Лёшик сидел у пруда и рисовал пруд. Он обмакнул палец в зеленую краску, когда в ногу ткнулось что-то холодное и мокрое. Было приятно. Оно ткнулось еще раз, и Лёшик оторвался картины. Маленький черный щенок, неведомо откуда здесь взявшийся, тыкался черным носом в голую ногу. А потом он наклонил голову и боднул, смешно и нелепо расставил шаткие лапки, и боднул ещё раз. Лёшка аккуратно поднял щенка, поцеловать в мокрый нос и повернулся к маме. Впервые он смотрел ей в глаза, пусть недолго, но прямо в глаза, и вдруг произнес: " Бодун. Мой". Мама опустилась на колени, она целовала макушку сына, гладила щенка и шептала: «Конечно твой, конечно, сынок, это наш Бодун».
Сегодня все пошло по-другому. С пруда ушли раньше, чтобы купить щенку еды и игрушки, и даже вечером, Лешка не стал смотреть в окно, а лег рядом с собакой и смотрел, как она спит.
Утром Лешка проснулся сам. Собаки на месте не было. Воздуха не хватало, глаза щипало, и он побежал на кухню. Он впервые побежал. На кухне сидели мама и бабушка, они вместе плакали и улыбались.
– Ой, Лёшенька, ты проснулся? – ласково спросила бабушка.
Но он не заметил ни ее слов, ни самого ее присутствия, все его внимание было приковано к маленькому комочку, жадно лакающему молоко.
– Бодун, – сказал Лёшик и сел возле собаки.
Бабушка громко вздохнула, и теплая слеза прокатилась по ее щеке – заговорил.
На пруд не пошли. На кухне взрослые о чем-то шептались, бабушка кому-то звонила.
Лёшик был занят своим первым другом. Он ходил за щенком по пятам, вытирал салфеткой маленькие лужицы, аккуратно трогал лапки и тонкий хвостик, Бодун же мягким языком облизывал пропахшие красками лешкины пальцы.
– Сынок, а поедем на море? – мама спросила тихо-тихо, боясь спугнуть эти минуты счастья. —Бабушка говорит, что маленьким море просто необходимо, чтобы вырасти и окрепнуть.
Лёшка повернулся к маме, потом посмотрел на щенка, снова – на маму, и молча кивнул. Каждый подумал о своем "маленьком".
Лёшик никогда не видел моря. Да, и в Крыму есть города, где только маленький пруд. Поэтому ночь была тревожной – каждый боялся, как примет их море.
Лёшку разбудили очень рано – за окнами только-только начинало сереть. Он аккуратно поднял спящего щенка, и все вместе вышли на улицу.
По утрам воздух совсем другой, он немного сыроват и полон запахов. Лешик глубоко вдохнул и крепко прижал к себе теплого мехового друга.
Уже к обеду были на месте. Из калитки навстречу вышла крупная женщина в безразмерном сарафане и цветастом платке на голове. Она обняла маму, подошла к Лешке, и не глядя на него сказала: "welcome to the warmest sea". "Thank you" – вдруг ответил Лёшка.
– Погодь, милый, do you speak English? – удивительно спросила хозяйка.
Но Лёшка прошел мимо, не замечая ничего, кроме бегущего впереди щенка.
– Ирусик, ну это же чудо какое-то – воскликнула хозяйка.
– Сама поверить боюсь, всего за два дня и такой прогресс
– Сестренка, ты не поняла, он не просто что-то сказал, он мне на английском сказал
– Как на английском? – у Ирины от неожиданности подкосились ноги, она ухватилась за калитку и медленно села прям на землю. Слезы полились из глаз, и она плакала и смеялась, повторяя два слова " английский" и "щенок"
После обеда пошли на море. Лёшку не надо было уговаривать. Он просто пошел, хотя скорее, побежал, на перегонки с маленьким другом.
Море шипело, барахталось, наползало, убегало и снова возвращалось. Волна за волной – не останавливаясь. Лёшка медленно подходил к воде. Босые ноги проваливались в мокрый песок, а волна подбегала, слизывала его с ног и отступала, а за ней следующая, и следующая, и так до вечера.
Мама взяла Лёшика за руку – он вздрогнул. Пойдем, сынок, домой пора. Лешка молчал, домой он не хотел, и даже одернул руку. Но тут сзади послышался громкий голос хозяйки:
–Лёха, собака замерзла и хочет кушать.
Лёшка резко обернулся, он вертел головой в поисках собаки. Как он мог, как он забыл про маленького друга? Он искал взглядом, и уже готов был закричать от безысходности, когда на огромном ярком сарафане вдруг увидел маленькое черное пятно – хозяйка держала щенка на руках. Лёшка подбежал к ней, растопырив руки и неумело обнял большую женщину. Он уткнулся лицом в собаку, и вдыхал теплый запах молока и мокрой шерсти. Щенок дрожал и поскуливал – Лёшка тихонько взял его на руки и крепко прижал к груди, поцеловал в мокрую голову и сказал: «Прости».
Щенка заботливо укутали махровым полотенцем, и тот уснул, перевернувшись на спину и раскинув по сторонам все четыре лапки. Лёшка боялся нарушить щенячий сон, и просто молча сидел рядом и даже дышать пытался менее шумно. Потом тихонечко достал из рюкзака картон и краски, обслюнявил палец и макнул в светло-коричневый. Он рисовал до самого утра. Мама и тетя Люба давно спали, в комнате приглушили свет, в надежде, что в полумраке Лёшика сморит сон, хотя все знали, пока картина не будет завершена, Лёшка ни за что не ляжет – так было всегда, так будет и в этот раз. Единственным отличием от художественного ритуала было то, что сегодня он рисовал по памяти.
Пальцы быстро и точно наносим мазки – рот был полон сладковатых красок. Ногтем большого пальца Лёшка прорисовывал тонкие линии. И вдруг он обмакнул в краску средний и указательный пальцы и стал слегка барабанить по листу – мелкие капли небрежными брызгами рассыпались по картине, а под пальцами образовывались неровные подтеки, и просвечивал белыми пятнами картон. Лёшка отодвинулись от себя рисунок, сделал ещё несколько движений ногтем, обсосал начисто пальцы и уснул. Здесь же, на полу, прижавшись животом к собаке. Так и проспал они до полудня, их не разбудил ни солнечный луч, щекотавший ресницы, ни прохладный ветерок, гуляющий по полу – им было тепло и спокойной вдвоем.
День задался ветренный. Море поднималось тяжелыми волнами и с шумом роняло их на берег. Белые барашки пены гордо оседлали гребни волн, а потом таяли где-то в глубинах шумящей воды. Лёша остановился, затаив дыхание, потом резко сел на влажный песок и достал свой нехитрый набор. Он макал пальцы в краски, смешивают цвета, облизывал пальцы и слюнявил краски. В краски забился песок и теперь неприятно скрипел на зубах. К рисованию подключилась левая рука – весь лист был исчеркан линиями на синем фоне – море не получалось. Он не мог зафиксировать взглядом волны – море менялось каждое мгновение, и от бессилия Лешка заорал. Протяжное "иии" разнеслось по пустынному берегу, он упал лицом в песок и колотил по нему руками и ногами. Вдруг сильная рука взяла его за плечо и прижала к песку.
– И что? Чего орешь? Вон, балбеса своего напугал, что тот обоссался, – никто так раньше с Лёшкой не разговаривал, мама даже оцепенела от таких слов Любаши
Лёха повернулся, он хотел ее ударить, но она крепко сжимала его плечо и улыбалась. Хорошо так улыбалась.