Октябрь, первый курс
Мы стояли в заброшенном поле за общежитиями аспирантов – около схрона, который мы считали тайным – и во все глаза смотрели на руины. Не было ни малейшего признака того, что произошло. Ничего, кроме двадцати студентов во власти молчания; даже белки замерли на деревьях, даже сухие, мёртвые листья под ногами онемели.
Оставался один день до парада встречи с выпускниками, а наша гордость и радость – наша парадная платформа – стала развалинами. Разгромлена. Мы назвали её «Коронованные особы Дюкета», что – по заверениям Кортни, игриво, а не самоуверенно – отсылало к тому факту, что Ист-Хауз уже пять лет подряд становился победителем Битвы первокурсников; она была четырнадцатифутовой копией Ист-Хауза в стиле замка, украшенного искусно переплетёнными настоящими вьюнами.
Была. Теперь вся конструкция была разрушена, как будто бы по ней кто-то прошёлся бульдозером. Финальным аккордом должен был стать маленький залп фейерверков, которые мы планировали запускать из каждой из башен; за амуницию щедро заплатили родители Минта, и сейчас фейерверки лежали в его рюкзаке, готовые к тестам. Но пушки были разрушены и висели со всех сторон платформы, будто сломанные конечности.
Мы должны были ошеломить гостей праздника до такой степени, что они вручат Ист-Хаузу шестое по счёту первое место, и тем самым закрепить своё место в истории кампуса. Я много недель работала над рисунками, направляя, кто где будет красить, от замка до каждого отдельного цветочка.
Вся наша работа превращена в ничто.
Какого чёрта тут произошло.
Я смотрела на лица друзей и видела, что в них отражается моя паника. Мы работали вместе с другими ребятами из нашего общежития, но это было наше соревнование. Наша гениальная находка, наше предводительство. Наш повод видеться каждый день под покровом ночи. За такое короткое время мы стали такими друзьями, которые меньше похожи на отдельных людей и больше – на конечности, без которых невозможно обходиться. Эта атака казалась нам личным оскорблением.
Минт, стоявший у носа платформы, бросил свой рюкзак с фейерверками. Он упал на землю с тяжёлым ударом, от которого Фрэнки, стоявший за Минтом, словно тень, отошёл подальше, опасливо на него поглядывая. Рядом со мной Каро закрыла лицо руками, пряча глаза от этого вида.
Куп подошёл поближе ко мне и тихим голосом сказал:
– Этот плот был произведением искусства.
Я опустила глаза: теперь, когда кто-то дал моей работе определение, её потеря ощущалась ещё острее.
– Это была просто картина. Неважно.
Джек поднял кусок вялой оборванной лозы и держал её на руках как ребёнка.
– Что вообще могло такое сделать? Вид такой, как будто по платформе прошлись бульдозером.
– Неправильный вопрос. Ты хотел сказать «кто» мог такое сделать. – В толпе ошалевших лиц только лицо Хезер приняло деловое выражение. Все повернулись в её сторону.
Кортни сложила руки на бёдрах так, что её тонкие локти даже под толстым пальто создавали бритвенно-острые углы.
– Мы все знаем, кто это сделал. Эти фрики из Чапмен-Холла и эти два брата-дегенерата, их предводители: Тревор Дэли и Чарльз Смит. Они так сильно хотят победить, что решили избавиться от соперников.
По толпе прошёлся согласный шёпот. Тревор и Чарльз были редкими крикунами и прославились розыгрышами, только им одним казавшимися смешными. Как, например, воровать из постирочной женское бельё и развешивать его по веткам деревьев.
– Но-но, – сказал Минт, убрав руки в карман пальто. – Чарльз и Тревор вступают в «Фи Дельту». – Он сказал это так, как будто эта информация была защитой от любых обвинений, похвалой, с которой невозможно не согласиться. В конце концов, «Фи Дельта» было лучшим братством на кампусе. Все знали, что Минт попадёт именно туда. Фрэнки и Джека тоже взяли на испытательный срок, но, в основном, потому что они вместе с Минтом, как будто комплектом.
– Как Чарльз и Тревор вообще узнали, где найти нашу платформу? – Спрятать её за общежитиями аспирантов, на самом краю кампуса, куда студенты колледжа редко заходили, было моей идеей, и до этого момента я этим очень гордилась.
Фрэнки почесал своё краснеющее лицо.
– Возможно, это я… что-то сказал, когда мы пили пиво… о том, как мы шумели, а аспиранты на нас орали…
По нашей маленькой толпе прокатился хор стонов и возмущённого: «Какого чёрта, Фрэнки». И это было твёрдым признаком серьёзности ситуации, потому что обычно всё наше общежитие местную футбольную звезду обожало.
– Фрэнки, ты и твой длинный язык. – Джек раздражённо вздохнул. – Один секрет, чувак. На что хочешь спорю, ты в жизни не сможешь сохранить ни одного секрета. Сохрани – и я умру от удивления.
– Видите? – Хезер перешла в свой любимый режим: театральное представление. Я могла представить себе как она идёт по сцене, поднимает меч и восклицает: «Да быть войне!» на радость восторженной публике. – Они знали, что победить надо в первую очередь нас, и они знали, где найти нашу платформу. Это саботаж.
Один из ребят, живших по соседству с Минтом и Купом, отошёл куда-то за платформу. Потом он рассмеялся, показывая пальцем на покосившуюся стену замка.
– Минт, ты должен это видеть. Они оставили тебе послание.
Мы все вместе пошли смотреть. Сзади на стене платформы красной краской с подтекающими буквами была нарисован мальчик из палочек на коленях у нарисованной из палочек женщины. Они были окружены кривыми значками доллара. У мальчика изо рта выходил пузырь со словами: «Мамочка купила мне эту платформу». Под фигуркой кривыми буквами было написано: «и всех моих друзей», и дальше «Ист-Хауз – мошенники. С любовью, Чапмен».
– С чего мы взяли, что это должен быть Минт? – Прошептала Каро.
– Да ты что, – фыркнула Хезер. – Конечно это Минт.
Я осмелилась посмотреть на него. Хоть мы теперь и были друзьями, смотреть на него всегда казалось опасным делом – как будто подбираешься слишком близко к солнцу. Но он не смотрел ни на что, кроме рисунка; не обращал внимания даже на Кортни, стоявшую так близко, что он задевал её плечо каждый раз, когда двигался. Минт и Кортни казались неизбежной парой: подобное к подобному, поэтому я старалась игнорировать старые, горькие чувства, которые вызывала во мне их близость.
Но с Минтом что-то было не так. За все два месяца знакомства с ним я ни разу не видела чтобы его лицо выглядело вот так: с алыми полосками на щеках и шее. Его кожа выглядела болезненно, как будто дотронешься – и обожжёшься. Его глаза бегали, оглядывая тихонько хихикающую толпу.
Куп положил руку Минту на плечо.
– Тебя обессмертили. А я-то думал, что твоё имя будет на вершине здания или типа того. – Его рот изогнулся в улыбке. – Ты должен признать, что сходство поразительное. Я тебе говорил делать побольше упражнений на ноги. Смотри, какие тонкие икры.
Минт вырвал плечо из его руки.
– Отвали от меня.
Его ярость была как удар молнии, совершенно внезапной. Куп отошёл на полшага и поднял руки, сдаваясь.
– Ладно, тише, тише.
Из-за спины Минта он нашёл глазами мой взгляд, и в уголке его рта появилась улыбка.
Это было сообщение одной только мне; взгляд, который создавал пространство только для нас одних. Он всё время так делал. Неважно, были мы на вечеринке в битком набитой комнате или я выходила с лекции в толпе других студентов и заметила, как он сидит на скамейке читает, или мы обедаем, и он приходит последним и ставит свой поднос с противоположной стороны стола. Он всегда находил меня, и в этот первый, краткий момент, когда наши глаза встречались, мы существовали в отдельном пространстве. В частной комнате, которую он построил, чтобы сказать мне что-то, что я не могла разобрать до того, как момент закончится.
– Не смешно, – резко сказал Минт. Я отвела глаза от Купа, привлечённая руками Минта, которые он сжал в кулаки. – Это ложь.
– Разумеется, – сказал всегда верный Фрэнки.
– Чёртовы лузеры. – Минт пнул ногой платформу прямо в центре картины и она затрещала; посыпались щепки. – Лжецы. – Всё ещё красный, он ещё раз пнул платформу, и все замолчали. И потом Фрэнки тоже пинал, пока замок не разрушился окончательно, оставив на своём месте зияющую дыру.
Несколько секунд было слышно только сдавленное дыхание Минта. Потом Джек сказал.
– Так значит, платформу не починим.
Одна из девочек с моего этажа вздохнула.
– Поверить не могу, что потратила на это столько времени. Такой провал. – Она откинула назад волосы и развернулась, чтобы уйти.
– Ты куда? – Спросила Каро; по лицу было видно, что она чувствует себя преданной.
Девушка изумлённо воззрилась на неё.
– Сегодня – вечер перед встречей выпускников, Каро. Я не собираюсь пропускать вечеринки только для того, чтобы слепить какую-нибудь жалкую хиленькую платформу и всё равно завтра проиграть.
– Я тоже, – сказал кто-то ещё, и это был последний удар; опустившийся занавес. По толпе пробежался шёпот и потом все зашевелились, поправляя на спинах рюкзаки. Парами и тройками они разбрелись, бормоча про Чапмен-Холл, писькомеров и слишком далеко зашедшие розыгрыши.
Остались только восемь из нас; мы старались не смотреть на дырку в платформе.
– Вы можете в это поверить? – Спросила Каро. – Одно препятствие – и они разбежались. Где их верность?
Джек вздохнул и опустился на землю, усевшись среди мёртвых листьев.
– Мне не нравится быть тем, кто это скажет, но, по-моему, мы в жопе.
Хезер плюхнулась на землю возле него и прижалась к нему. Джек порозовел и огляделся, чтобы посмотреть, смотрим ли мы. За два месяца дружбы я узнала, что этот оттенок розового означал, что он рад вниманию Хезер, но сгорит, если кто-то это упомянет. Хезер называла его стеснительность «Джек освобождается от многих лет подавления» – фраза, которую она подцепила в одной из своих книжек по введению в психологию. По ночам, когда мы с ней и Каро сидели болтали, ожидая, пока высохнут наши маски, или смотря бесконечные сериалы, Хезер делилась с нами секретами, которые ей рассказал Джек: например, что его никогда не целовали, что ему никогда не разрешали иметь девушку. Но она была терпелива; она раз за разом делала, каждый раз новый, первый шаг. Такой была Хезер. Она была человеком, делавшим вещи, которые я никогда даже не считала возможными.
– Ну же, должно же быть хоть что-то, что мы можем сделать, чтобы починить платформу. Или по крайней мере план как расквитаться с «Чапменцами». – Хезер уронила голову Джеку на плечо. Он сидел прямо, как стрела.
– Давайте сожжём общежитие Чапмена дотла и пошлём встречу выпускников куда подальше. – Сказал Куп. – Всё равно это всё фигня.
– Куп прав. Поверить не могу, что я позволила вам уговорить меня в это ввязаться. – Кортни повернулась к Хезер, её крашенные красной помадой губы печально изогнулись. – Я тебе с самого начала говорила, что победа в этом супермодном соревновании детсадовских поделок никак не поможет нам возглавить списки кандидаток в «Чи-О». И теперь мы даже не победим. Это унизительно.
Как и братство «Фи Дельта», сестринство «Чи Омега» было лучшим на кампусе. Они хвастались идеальной статистикой приёма. Каждый год, каждая девушка, которой было предложено членство в сестринстве, обязательно с благодарностью его принимала, зная, что место в «Чи О» означало, что ты четыре года будешь выше всех остальных. По слухам, ни одно другое сестринство – даже следующее по популярности, Каппа – даже близко не подошло к этому рекорду.
Я быстро выяснила, что социальная жизнь Дюкета вертелась вокруг двух вещей: футбола и студенческих объединений. Победа в футбольном чемпионате была вопросом жизни и смерти, и важнее этого было только членство в правильном объединении. В некотором смысле это было чем-то устаревшим – футбол и студенческие объединения казались сошедшими с экрана фильма «Плезентвиль» – но, с другой стороны, это было безвременным явлением: просто ещё несколько способов пройти сортировку. Любой студент, прошедший через борьбу за Дюкет, знал, что жизнь – ни что иное как постоянный цикл «соревнование, ранги, сортировка». Иерархия была нормой. Странным было то, как глубоко мы начинали нуждаться в ней и как, по прошествии достаточного количества времени, мы начинали хотеть, чтобы кто-то явился и расставил нас по местам.
– Кортни, – прорычал Фрэнки, – можешь ты хоть на секунду заткнуться и дать нам подумать?
Кортни широко раскрыла глаза. С ней никто так не разговаривал.
Я осторожно подошла туда, где стоял, сложив руки на груди, Минт, и, быстро вздохнув для уверенности, тронула его за плечо.
– Эй. Ты в порядке?
Он не отстранился от прикосновения, но и на меня не посмотрел.
– Я сорвался. Просто семья Чарльза знает мою семью, и я думал…
Моё сердце бешено забилось.
– Ты же знаешь, что они просто завидуют, да? – Я решила рискнуть, и оставила руку у него на плече, а взгляд – на его лице.
Он повернулся ко мне резким движением.
– Завидуют?
Меня поймали. Меня пропитало, будто солнечным светом, теплом.
– Ну конечно же.
Он улыбнулся.
– Джессика, – донёсся ледяной голос Кортни. – Я знаю, что тебе обязательно надо попытать удачи с Минтом, пока он уязвим, но сейчас определённо не время для флирта.
Чувство было такое, как будто она протянулась через траву и дала мне пощёчину. Или хуже – как будто она сорвала с меня одежду и оставила меня обнажённой, показав всем мои намерения и желания. Я отступила, убрав руку с плеча Минта; глаза жгло от унижения. Но прежде чем я смогла судорожно вдохнуть, чтобы сказать я даже не знаю что, встряла Хезер.
– Кортни, не будь такой стервой.
Может быть мне и нечему было удивляться. Хезер всегда была категоричной в отношении хорошего и плохого, видела мир чётко разделённым на добро и зло. Я считала, что это потому что первые восемнадцать лет её жизни были простыми, лишёнными препятствий. Лёгкая жизнь позволила ей верить в то, что мир – чёрно-белый, без серого. Хезер могла себе позволить так смотреть на мир, потому что ей не приходилось постоянно бороться за то, чего она заслуживает, и не приходилось жить в мире серого только для того, чтобы понимать дорогих ей людей. Это было ещё одной роскошью, как её красивая одежда и дорогие сумочки.
И всё-таки Хезер и Кортни были два сапога пара: лучшие друзья, соседки по комнате. Она должна бы сохранять верность подруге.
– Ты серьёзно? – Кортни выглядела такой же ошалевшей, как и я. Порыв ветра поднял её сияющие, как на обложке журнала, с ее плеч. – Ты выбираешь её?
Вот она, последняя граница. Я могла только ошеломлённо переводить взгляд с одной на другую.
Хезер мгновение помолчала, и потом сказала:
– Да. Не обижай слабого.
Она всё-таки выбрала меня.
Кортни раскрыла рот. Она осмотрелась, глядя в лица окружающих в поисках союзника и хоть какой-то симпатии. Взгляд её остановился на Минте, но, что бы она там ни увидела, это заставило её тяжело сглотнуть, а потом закатить глаза.
– Ладно, пофиг. Мне скучно. Удачно вам потратить время на гиблые дела. – Она глянула на Хезер. – Значит, увидимся позже или типа того. – Это прозвучало как вопрос: «Увидимся?» В то мгновение Кортни выглядела юной и неуверенной.
Хезер коротко кивнула:
– Увидимся дома.
Но когда Кортни ушла, она поймала мой взгляд и улыбнулась.
Я чувствовала себя наполненной светом. Забудьте про Минта; вот каково оно: смотреть на солнце. Хезер заступилась за меня. Выбрала меня. Кто хоть когда-то так поступал?
– Ребята, послушайте. – Глаза Джека были огромными от возбуждения. – Мне только что пришла в голову идея. Как расквитаться с Чапменцами и в то же время вернуться в соревнование. Есть только одна проблема: это немножко незаконно.
И тут же, немедленно, последние полчаса будто бы смыло, как ничего и не было. Мы радостно улыбались друг другу.
– Вываливай, – сказал Фрэнки.
Джек подмигнул Каро.
– Ладно. Вы знаете, что Чарльз одержим Каро?
Минт хохотнул.
– Чувствую, будет интересно.
– Что бы ты там ни думал, сразу нет, – сказала Каро.
– Выслушай меня. А что если за то, что Чапмены уничтожили нашу платформу, мы украдём их?
– Глупый Джек, – сказал Куп. – Я твой со слова «незаконно».
Я попыталась улыбнуться Купу, он на меня не смотрел.
– Мы знаем, что Чапменцы прячут свою платформу за Бишопом. – Бишоп-Холл был общежитием для старшекурсников, так что у кого-то из первокурсников-чапменцев, скорее всего, были знакомые из старших. – Нам просто надо, чтобы Каро проникла в комнату Чарльза и забрала ключи от их платформы. А потом мы ночью её украдём, переделаем в платформу Ист-Хауза и завтра отправимся на ней к победе.
– Блестяще, – выдохнул Фрэнки. – Мы даже сможем использовать фейерверки.
Я закатила глаза.
– Так что весь план держится на том, что Каро на ночь превратится в Джеймса Бонда. Никакого давления.
– Да, забудьте. – Сказала Хезер. – Каро не может продаться. Она ненавидит Чарльза. Он индюк надутый.
– Индюк надутый из «Фи Дельты», – поправил Куп. – А значит, ему можно.
– Нет, подождите минутку. – Каро глубоко вдохнула. – Я это сделаю. Ради вас.
Я прищурилась. – «Ты уверена?» – Иногда глубины верности Каро меня пугали.
Фрэнк захлопал в ладоши. «Мы станем легендами».
– Одна маленькая проблемка, – сказал Минт. – Я уверен, что помню как Тревор говорил, что Чапменская платформа будет называться «Дюкет в раю».
– А это значит? – Спросила Хезер.
– А это значит, что это пляж на колёсиках. С пальмами, песком и всё такое. Они планировали ехать на ней в плавках и купальниках.
– На дворе октябрь, – сказала я.
– Да, ну, очевидно, они ради победы готовы на всё. Я хотел сказать, что в свитерах мы будем выглядеть довольно глупо.
– Чёрт. Ладно. Хорошо, что мы весь семестр ходили в спортзал. – Фрэнки огляделся и нахмурился. – Что? Почему вы так на меня смотрите?
Куп похлопал Фрэнки по плечу:
– Мне нравится ход твоих мыслей.
– Как только они поймут, что платформа пропала, Чапменцы будут знать где её искать, – сказал Джек. – Нам надо спрятать её где-то, где они не найдут до начала парада. Пусть паникуют и тратят время на поиски.
– Им и в голову не придёт, что мы осмелимся участвовать, – сказала Хезер. – Но нам всё равно надо хорошенько подготовиться. Быть уже в центре парада до того, как они поймут что происходит.
Куп прикусил губу.
– Я знаю где можно спрятать. Старое заброшенное поле в паре кварталов отсюда. Довольно подозрительное, но никому в голову не придёт. Я гарантирую.
Каро усмехнулась:
– Как это – гарантировать?
Он только пожал плечами.
– Я знаю кто из студентов Дюкета о нём знает, а кто – нет.
– Как скажешь. Я считаю, что стрёмное поле Купа подходит, – сказала Хезер.
– Ладно, – Джек обнял Купа рукой за плечи. – Напишите когда у вас будет товар, и мы приступим к выполнению плана.
На полупустую парковку за баскетбольным стадионом мы выбуксовали сразу, как только команда болельщиц убрала оранжевые конусы, тем самым сигнализируя, что парад вот-вот начнётся и платформы должны выстроиться.
Пока мы тащили платформу, Хезер осматривала парковку.
– Отлично. Ни одного шпиона из Чапмен-Холла. – На её губах появилась улыбка. – Наверное, до сих пор рвут на себе волосы и носятся по кампусу.
Мы пришли настолько рано, что перед нами был только одна платформа организаторов – она всегда шла первой, и на ней всегда была толпа шумных футболистов. Спустя несколько минут напряжённого ожидания, когда мы внимательно смотрели на каждую въезжающую за нами на парковку платформу, с другой стороны стадиона раздалась музыка. Из громкоговорителей послышался голос; он звучал воодушевляюще, хотя слов я разобрать не могла. Внезапно полицейский, управлявший дорожным движением на параде, выпрямился по стойке «смирно». Он показал на платформу организаторов, потом посмотрел на нас и махнул нам начать движение.
Отступать было поздно. До сегодняшнего дня я даже не представляла, что могу совершить хищение транспортного средства, а потом гордо это всем продемонстрировать. И вот я тут, стою на краденой платформе, дрожу, одетая не во что-то, а в серое бикини и вот-вот покажусь на обозрение всех студентов и выпускников. И всё, о чём я могла думать – это будут ли полицейские, занимающиеся организацией парада, поласковей, когда они будут арестовывать нас после парада.
Какова цена за славу?
Минт кивнул Джеку, сидевшему за рулём, тот показал ему палец вверх, и мы медленно двинулись вперёд, из-под прикрытия баскетбольного стадиона – на маршрут парада.
Каро сжала мою руку.
– Надеюсь, оно того стоит.
Я глянула на неё. Каро пожертвовала больше, чем все мы.
– Сколько у тебя ушло времени на то, чтобы добыть у Чарльза ключи? Я пыталась тебя ждать, но уснула. Как ты, в конце концов, это сделала?
Каро густо покраснела.
– Понадобилось очень много времени, – пробормотала она. – Теперь уже неважно.
Странно…
– Машите, глупые! – Хезер, выглядевшая чрезвычайно комфортно в её ярко-жёлтом бикини, зыкнула на нас и с энтузиазмом замахала толпе.
Толпа. Сотни человек по обеим сторонам улицы так далеко, насколько хватало взгляда. С момента, когда мы выехали на всеобщее обозрение, я видела, как они смотрят на нас и смеются: нелепые студенты, одетые в пляжную одежду посреди северо-калифорнийской осени.
– Слышите эти крики? – Фрэнки продемонстрировал толпе мускулы. – Они нас любят!
И вообще-то он не ошибся. Все, кому я махала, улыбались и махали в ответ. Когда Минт изобразил как он плывёт сквозь волны, дети поддержали его громкими возгласами. Ребята из Чапмена предусмотрительно спрятали сзади платформы красные и белые конфетти, и теперь Куп их разбрасывал, осыпая ими всех, кого мы проезжали и позволяя детям драться за пригоршни кружочков. Я даже перестала мёрзнуть. Мы ехали по улице, и адреналин нагрел моё тело, заставляя меня забыть о холодном воздухе. Блэквельская башня, конец маршрута парада, вряд ли уже очень далеко.
У нас действительно всё получалось.
– Проблемы! – Закричала Хезер, показывая вперёд.
Там на обочину дороги прибежали студенты Чапмена.
– Воры! – закричал Тревор, который, надо отдать должное Кортни, был чем-то похож на индюка – маленького и сморщившегося.
– Эти гады украли нашу платформу!
– Конечно, украли! – Фрэнки показал на баннер, который мы так и оставили висеть, зачеркнув на нём надпись «Чемпионы Чапмен-Холла» и подписав «Ист-Хаузская семёрка».
– Вы первые разрушили нашу! – Закричала Хезер.
– Кэролин! – Этот крик донёсся от Чарльза, который стоял на тротуаре в красно-белом лакросском жакете и ошеломлённо моргал. – Я тебе доверял!
– Ой-ой, – сказала Каро и спряталась за меня.
– Мы не дадим вам использовать нашу платформу и победить! – Один из чапменцев прорвался через ограждение парада и выскочил на улицу, прямо перед нами; за ним последовало ещё несколько человек. Они пытались не дать нам доехать до финиша у башни. Если они нас остановят, мы задержим все платформы за нами. Остановится весь парад.
Джек откинулся назад и закричал с водительского сиденья:
– Что будем делать?
– Сбей одного, – закричал Куп, всё ещё раскидывая огромными горстями конфетти; красные и белые бумажки были повсюду, но в основном застряли, как блёстки, в его волосах. – Остальные будут знать!
В приливе отчаянья мне пришла в голову мысль. Мысль была безумной и не могла привести ни к чему, кроме неприятностей, но я была в обществе Купа и Фрэнки, Минта и Хезер, Каро – и это почему-то заставляло меня чувствовать, что ничего плохого случиться не может.
– Фейерверки, – сказала я. – Стреляйте фейерверками, чтобы их распугать.
Фрэнки не задавал вопросов; он просто метнулся туда, где мы спрятали их за пальмами.
– Целься вверх, – крикнул Минт. – И осторожно, ты же не хочешь…
Как это случилось, никто из нас так и не смог понять, сколько бы потом ни вспоминали. В одно мгновение Фрэнки возился с римской свечой, в следующее его плавки загорелись, фейерверк взлетел в небо, мы все закричали, а Фрэнки сделал единственное, что, по его заверениям позже, он тогда мог сделать: стащил с себя горящие плавки. Он оттолкнул их от себя, а Римская свеча взорвалась в воздухе, треща, как автоматный огонь. Толпа ахнула. Чапменцы побежали, расчистив улицу.
– Кто-нибудь прикройте Фрэнки! – Закричал Минт. Фрэнки стоял с широко раскрытыми глазами; он застыл от шока, прикрывая пах. В кои-то веки Куп послушался: сорвал огромный лист с пальмы и сунул ему. Мгновение Фрэнки просто смотрел на лист. Потом он медленно покачал головой.
– Поприветствуем Кримсон! – Закричал Фрэнки, высунувшись за периметр платформы и подняв руки в воздух, пока Куп пытался прогнать его листом. Когда Фрэнки развернулся к ним спиной, толпа слетела с катушек.
– Выпендрёжник! – Закричал Джек с водительского сиденья. Он нажал на газ и платформа полетела вперёд.
Это был полный хаос.
– Ещё фейерверков! – Закричала Хезер. Я развернулась, привлечённое смехом в её голосе, и конечно же, она сияла, глядя на убегающих студентов из Чапмен-Холла и визжащую толпу, как будто это был идеально сработавший план.
– Ты с ума сошла? Мы же сожжём платформу!
Проигнорировав меня, она зажгла римскую свечу. Она пролетела в воздухе по идеальной параболе и взорвалась в сияющий цветок. Она пожала плечами.:
– Я каждое четвёртое июля запускаю фейерверки с папой.
Конечно. Это загадочное время отца с дочерью.
Мы повернули за угол, там Блэквельскую башню, а перед ней – огромную сцену, с которой ректор давал свою речь по случаю встречи с выпускниками. Мы были так близко.
Куп подошёл ко мне; его лицо было окружено нимбом из конфетти.
– Ты похож на маньяка, – сказала я ему. – Ангел духа колледжа.
Он дал мне зажигалку.
– Давай, мы оба знаем, что ты хочешь.
Потом он глянул на меня; вернулся тот взгляд, только для нас двоих; всё ликование, смех, взрывы отодвинулись куда-то на задний план. В первую очередь именно возвращение этого взгляда заставило меня взять зажигалку и дотронуться пламенем до фейерверка.
– Джессика-бунтарка! – закричал Куп одновременно с тем, как из римской свечи вылетел фейерверк.
Я закрыла лицо руками и сквозь пальцы смотрела, как он долетает до верхней точки и распускается, осыпаясь будто бы светящимися бриллиантами.
Платформа приблизилась к сцене. И, впервые в жизни, мы оказались лицом к лицу с ректором, который стоял в центре, сжимая в руках высокий микрофон. Даже отсюда я видела, что лицо его побагровело.
– Будут любезны все студенты, – рявкнул он, – которые желают оставаться студентами этого университета немедленно прекратить огонь!
Мы стали героями. Не для администрации, конечно – те спровадили нас прямиком в кабинет ректора в Блэквеле, где нам пришлось час прождать только для того, чтобы на нас поорали за «неприличное поведение, несанкционированные фейерверки, жалобы от разгневанных студентов Чапмен-Холла». Ректор всё допрашивал Купа – единственного из нас, кто отказался надеть рубашку – как будто именно он был тайным зачинщиком этого всего. Но бороться приходилось ещё и с Минтом с его семейным влиянием, и с Фрэнки, звездой футбола. Так что в конце концов он выдал нам два месяца исправительных работ и строгое предупреждение не влипать в неприятности следующие три года.
Нет, администрация нас ненавидела. Но вот студенты…
Той ночью мы вошли на вечеринку в честь встречи с выпускниками братства «Фи Дельта» – все семеро вместе, рука в руке – и замерли, ошалев. В фойе здания с лестницы свисал баннер с нашей платформы – тот самый, на котором мы зачеркнули «Чемпионы Чапмен-Холла» и написали «Ист-Хаузская семёрка».
– Ни фига себе, – выдохнула Хезер. – Они его спасли.
Общежитие братства было чистым безумием. Народу там было больше чем обычно: обычные студенты плюс выпускники, последние – по большей части чистенькие нарядно одетые юристы и банковские менеджеры в дорогих джинсах. Парень, стоявший на лестнице сверху, заметил нас и показал на нас бутылкой с пивом: «Ист-Хаузская семёрка!»
Все в фойе развернулись; все взгляды направились в нашу сторону.
– Это те стрикеры с парада! – закричал кто-то. – Которые стреляли в ректора!
Комната наполнилась свистом и восторженными воплями.
– Вы должны были победить! – закричал кто-то из толпы.
Старшекурсник из «Фи Дельты» выскочил вперёд и вцепился в руку Фрэнки.
– Чувак, у вас стальные яйца! – Он обнял одной рукой Джека за плечи, а потом подмигнул мне и Хезер. – Но серьёзно, что сказал Чанс? Вас же не выгнали? Потому что вы, клоуны эдакие, просто рождены для «Фи Дельты». – Он игриво ударил Минта в плечо. – А ты! Тот ещё баламут, кто бы мог подумать? Я в восторге.
Он потащил ребят в сторону бара. Я подняла бровь им вслед. Если Фрэнки и Джек до сих пор не были кандидатами в члены братства из-за собственных достоинств, теперь они определённо ими стали.
– Идём, – сказала Каро, дёргая меня за руку. – Потанцуем!
Я обернулась, осознав, что с тех пор, как мы вошли, я не видела Купа – куда же он так быстро запропастился? – но Каро уже тянула меня за руку. Оказалось, что популярность снискали не только ребята. Как только мы зашли на танцплощадку, толпа расступилась, а танцоры развернулись, чтобы сказать нам, что им понравилась наша платформа, наши бикини, что мы – глоток свежего воздуха, диверсанты, подорвавшие администрацию и традиции праздника встречи с выпускниками. Мы смеялись над их комплиментами, но поправлять их не стали; мы не сказали: «Мы хотели только мести, всё остальное было случайностью». Мы только улыбались и пили то, что они нам давали.
Одна Кортни не была под впечатлением. Она зыркала на нас из угла танцплощадки, где стояла в обычном для неё окружении девчонок, одетых как дешёвые версии её самой. Они шептали, прижимались ближе и хотели, чтобы её свет отражался в них. Я почти пожалела её – но сейчас я могла себе это позволить. Ист-Хаузская семёрка могла бы быть восьмёркой, но она поставила не на то. Теперь у нас была слава, а её забыли. Я уже чувствовала, как между нами растёт стена – невидимая, но осязаемая.
Хезер не обращала на Кортни никакого внимания, вертясь по танцплощадке с вытянутыми руками. Мы сегодня поменялись платьями: на ней было моё розовое платье, которое завязывалось на спине, а я надела чёрное платье, которого жаждала с того дня, как увидела как она покупает его в магазине, хоть и бледнела при воспоминании о ценнике. Когда мы готовились к празднику, она спросила:
– Хочешь взять поносить? – И это был даже не вопрос. Я сразу же повернулась к её шкафу и уставилась туда, где висело это платье: тонкая, как шёпот, переливающаяся ткань. Но я не могла признать, что хочу его, пока она не сказала:
– Я надену твоё. Равноценный обмен. – Тогда это было нормально. Она надела моё розовое платье и сказала:
– Сидит идеально, – а потом своему отражению в зеркале, дёргая за бант. – Очаровательная простота.
Это самое слово – «простота» – заставило меня кое-что осознать. Заставило меня вспомнить, что она вчера сказала Кортни, защищая меня: «Не обижай слабого». Имея в виду, что, мол, да, я – друг Хезер, но она меня видела вот так: ниже себя.
Я всё равно надела её чёрное платье. Так что может быть, я и была ниже.
Песня сменилась на что-то, что Фрэнки любил запускать по кругу в своей комнате, и из-за угла появился Джек с бутылкой виски в руке; его некогда идеально, как у мистера Роджерса, причёсанные волосы были растрёпаны по всему лбу, как будто он уже успел побузить.
– Это моя песня, – сказал Фрэнки, выскочив на танцплощадку следом за Джеком и так быстро потеряв равновесие, что Джеку пришлось схватить его, чтобы удержать на ногах. Ни на мгновение не остановившись, Фрэнки подскочил к Каро и поднял её за пояс. – Кто-нибудь тебе говорил, что ты крошечная?
– Но великая, – сказал Минт, входя за ними с ещё одной бутылкой виски в руках, разрумянившийся, с ярко горящими глазами. Пьяный. – Наш шпион «Ист-Хауза».
– Прекрасный диверсант! – Нараспев проговорил Джек.
Я посмотрела на Минта, кивая на его виски.
– Братья «Фи Дельты» явно от тебя в восторге.
Он пожал плечами, но не смог сдержать улыбку. – «Они от всех нас в восторге. Ты, может быть, уже кандидат в Чи-О, между прочим. После сегодняшнего».
Какой резкий контраст. Вчера я была обыкновенной Джессикой Миллер. Сегодня я – девушка в дорогом платье, одна седьмая звезды, будущий член «Чи-О». Я думала об обещании Дюкета: «Мы изменим тебя, душу и тело». Может быть, именно это и происходило.
Хезер заметила Джека и перестала крутиться, сосредоточившись на нём, как будто он был единственным человеком в комнате. Она подошла к нему и протянула руку. На мгновение Джек выглядел неуверенно, а потом сделал глубокий вдох, протянул к руку ней и наклонился.
– Виски, – сказала она. Он замер, чуть не опрокинув бутылку, когда убирал руку и вместо неё протягивал виски. Даже темнота комнаты не могла скрыть цвет его щёк. Хезер отпила большой глоток, а потом протянула бутылку обратно. Она улыбалась своей знакомой улыбкой кошки, съевшей канарейку.
– Для смелости, – сказала она.
Что она задумала? Вопрос на века.
Джек потянулся за бутылкой, но она схватила его за руку и притянула к себе. Прямо посреди танцплощадки, Хезер его поцеловала: в одной руке виски, а другая – на щеке у Джека.
– Наконец-то, – простонала я, а Фрэнки засвистел так громко, что я была уверена, что Джек сейчас вырвется и убежит. Минт повернулся ко мне, ухмыляясь, и открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут музыка сделалась громче, басы завибрировали через пол, а Фрэнки закричал:
– Это – моя любимая часть!
Вместо того, чтобы что-то сказать, Минт схватил меня за руку и развернул; чёрное платье закрутилось идеальным кругом. Краем глаза я видела, как Каро смеётся с Фрэнки; Джек и Хезер уже отстранялись, но ещё склонились друг к другу.
– Где Куп? – Закричала я, пытаясь перекричать всё более громкую музыку.
Минт повернулся и показал на задний выход, который вёл с танцплощадки во внутренний дворик:
– А где же ещё?
Я посмотрела. И конечно же Куп стоял в угле двора с двумя другими ребятами. Он был глубоко погружён в разговор, внимательно слушая, как говорит один из них. В задумчивости он запустил руку в волосы и заткнул локон за ухо. Я смотрела, как локон непослушно поднимается вверх, а он, кажется, не заметил. Только я.
Но мой взгляд его привлёк, и он повернулся.
– Куп! – закричала Каро, прыгая под музыку, даже когда она делалась всё быстрее. – Иди танцевать с нами!
– Не будь лузером! – Закричала Хезер.
Джек поднял бутылку.
– У нас виски!
– Я снова разденусь, – пробасил Фрэнки. – Если хорошенько попросишь.
Куп засмеялся, потряс головой и вернулся к разговору. Я глубоко вдохнула и закричала:
– Ну же, Куп!
Он повернулся и поднял брови. Я тоже подняла бровь. Вызов. Внезапно он шлепнул по руке одного из ребят, что-то ему передавая, и зашел в дверь, идя насквозь через танцплощадку. Каро и Фрэнки заулюлюкали; Джек улыбнулся до ушей и протянул бутылку виски. А во мне было чувство, которое я едва опознала; чувство, для которого у меня не было слов. Ближайшее, которое я могла бы назвать, было «Смотрите что я могу» или «Блин, что я натворила».
Но Куп не пошёл ко мне. Он подошёл к Каро, оттолкнул Фрэнки, чтобы взять её за руку и раскрутить её, чтобы она засмеялась. Чувство внутри меня превратилось в стрелу; Минт вцепился в меня, и тут из фойе на танцплощадку ворвался парень, надевший наш баннер на плечи, будто плащ, и все расступились, аплодируя. Песня приближалась к развязке, к вершине холма, и мы смеялись, все всемером, прыгали, соприкасаясь руками. Я видела, как в темноте светятся их лица. И я думаю, что я знала, даже тогда, что лучше, чем в тот момент, не будет. Я думаю, какая-то часть меня могла почувствовать – даже тут, посреди триумфа, в нашем диком, идеальном начале – небольшие семена нашей гибели.