Миссия любви-агапэ в творчестве А. Лосева, А. Сурожского и С.С. Хоружего - читать онлайн

Введение

Проблема любви-агапэ, осуществления агапэ в человеке является одной из вечных проблем богословского и философского знания. Начиная с античности любовь была объектом философского и богословского исследования. Однако генезис любви в человеке и её точная дефиниция не прояснены. Значение слов Нового Завета «Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и Церкви» (Еф 5: 32) остаётся неизменным. Любовь является тайной, сокровенной в Боге. Процесс осуществления любви в человеке является тайным действием Божественной благодати. Понимание этой тайны требует антологического подхода к его пониманию. Тайна любви в какой-то степени является доступной для человеческого разума, осенённого благодатью Святого Духа. Современные религиозные философы и теологи стараются раскрыть тайну любви, используя такие языковые конструкции, как аллегория, сравнение, притча, эпитеты и другие приёмы и методы, чтобы помочь христианам достичь любви как высшей христианской добродетели. Эти языковые конструкции способствуют лучшему пониманию смысла и «духа» текста.

Актуальность данного исследования может быть выявлена с двух точек зрения:

1. с точки зрения духовно-нравственного кризиса в современной массовой культуре, в которой присутствует деградация и примитивизация смысла любви;

2. с точки зрения логики развития теологии личности и богословия любви.

1. С точки зрения духовно-нравственного кризиса современного общества.

Научный поиск смысла жизни человека связан с проблемами богоподобного образа жизни, с проявлением универсального, всеобъемлющего агапэ. Усиливается проблема «безлюбого» бытия (по выражению Бахтина [5]), которое характеризуется апатией и безразличием ко всему миру. Подобные тенденции являются проявление приближения человечества к катастрофе полного отчуждения от Бога и утраты смысла существования.

Данная монография актуальна и необходима для поиска способов интеграции философского и богословского подходов к исследованию любви. По мнению автора монографии, главная особенность современной русской философской и богословской мысли состоит в том, что осуществление этой интеграции невозможно без формирования антологии русской религиозной философии любви, в которой был реализован синтез философской и богословской мысли. Эта интеграция стала одним из оснований религиозной философской мысли ХХ века. Она была в определенной степени осуществлена в работах современных русских религиозных философов и богословов XX-XXI веков. В связи с этим появляется необходимость прочтения заново и изучения богатого наследия русской религиозной теологии и философии.

Человек теряет человечность и становится «ничем» без любви. Ап. Павел пишет: «если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и все веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто» (1 Кор.13:2). Решение проблемы обесчеловечивания человека, в основе которой может лежать искажение чувства любви, возможно на пути осуществления духовной любви-агапэ и ее воплощения в индивидуальной жизни.

Без любви человек перестает быть человеком, т. е. утрачивается его универсальная идентичность. Ценность любви состоит в том, что в ней состоит смысл мира, смысл человека. Люди, находящиеся в отношениях любви, имеют общее понимание жизни, других людей и их жизненного мира. Таким образом, любовь дает человеку возможность обрести вновь свою человеческую универсальную идентичность.

В данном контексте кризиса духовных-нравственных ценностей требуется провести богословского антологический анализ трудов западных и русских религиозных философов, который может наметить пути решения проблемы «безлюбого бытия».

2. С точки зрения логики развития теологии личности.

Исследование проблемы любви в русской религиозной мысли необходимо в связи с недостаточным теоретическим анализом её богословских и антропологических аспектов. Удивительно, но до сих пор никто не взял на себя конкретную задачу по систематическому исследованию концепций любви-агапэ в западной и современной русской религиозной мысли, выявлению ее интегрирующего, обожествляющего и гуманизирующего, а также его кенотических аспектов. В частности, мы хотим изобразить проблему любви-агапэ в глубоко антропологическом аспекте, подходящем для современного богословия, а также отражающем глубину всего христианского учения, центром которого является идея Бога как любви.

Развитие теологии личности встретилось с насущной необходимостью антропологического изучения духовных ценностей человечества. В связи с этим теоретическое и практическое изучение миссии и концепции любви-агапэ в контексте антропологии является весьма актуальным.

Перспективным направлением данного исследования является изучение и анализ произведений представителей современной русской религиозной мысли, где любовь рассматривается в антропологическом смысле как фундаментальная вечная связь, которая устанавливается между Богом и личностью. Русская религиозная мысль, особенно синергетическая антропология, разработала систему богословских категорий, которая позволяет сформировать новое направление богословской и философской мысли – агапэлогию.

Русская религиозная мысль сегодня пытается найти ясное и внятное объяснение содержания концепта любви-агапэ с христианской точки зрения. Разработанный в трудах представителей современной русской религиозной мысли подход к анализу богословских и антропологических смыслов любви выявили новые качества и значение единой любви. Значение теоретического наследия представителей современной русской религиозной мысли полезно для переоценки путей русского богословия и понимания развития современной христианской культуры.

Таким образом, исследование миссии и концепции любви в русской религиозной философии сегодня имеет значение для решения духовно-нравственных проблем современного общества и развития теологии личности. Не было бы преувеличением сказать, что с теологической и философской точек зрения XX и начало XXI века были веком теологии личности и богословия любви. Опираясь на достижения святоотеческого богословия, религиозная философия, расцвет которой начался в XIX веке, получила развитие в XX и XXI веках. В этот период богословы вновь обратились к центральному значению любви в жизни христианской личности. Учение о любви как основы человеческого существования было разработано в трудах следующих русских религиозных философов: Владимир Соловьев [86], Николай Лосский [63], Сергей Франк[96], Николай Бердяев [6, 7], Борис Вышеславцев [31] , Сергей Булгаков [26, 29] , Павел Флоренский [95] и др.

Русская религиозная мысль постсоветского периода делала акцент на перечитывании и изучении трудов святых отцов (в том числе западных). Их мысль обращалась к теме любви в теологии исихазма. Появился целый пласт научной, богословской и философской литературы, посвященной тематике христианской любви. К авторам этого периода относятся Р. В.Светлов [82], А. А. Грякалов [32], С. С.Аверинцев, А. А. Корольков [39], Н. К. Орлова, Т. А. Кузьмина, В. И. Красиков, П. Ю. Малков и др.

Надеясь на дальнейшие исследования в этой области, мы хотим выяснить взаимное вдохновение и взаимное влияние Востока и Запада, отражая богатство западных философских традиций, раскрывая богатства восточных традиций и, прежде всего, актуализируя осознание необходимости формирования общего языка, основанного на взаимном уважении. Результаты анализируемых нами великолепных произведений отражают церковные, социальные, и культурные различия, которые создают возможность для духовного роста и развития любви-агапэ. Ярчайшим примером любви-агапэ являются отношения Святой Троицы: в трёх разных ипостасях присутствует один Бог в единстве любви.

Таким образом, специальное исследование, которое было бы посвящено миссии и концепции агапэ в русской религиозной философии, до сих пор не было проведено.

Необходимо определить и подчеркнуть роль любви-агапэ в западной и русской религиозной мысли, в частности, в её метафизике и философии и богословии. Поэтому целью монографии является поиск способов интеграции философского и богословского исследовательских подходов к исследованию любви-агапэ, а также контекстуализация и выделение концептуальных и духовных аспектов, которые наилучшим образом представляют любовь-агапэ, т.е. выявить значение и роль агапэ как божественной любви в западной и русской религиозной философской мысли XIX-XXI веков. Чтобы достичь этого мы использовали междисциплинарный подход, который позволяет сравнить взгляды представителей западной и русской религиозной мысли в XIX-XXI веках.

Мыслители этого периода редко ограничивались каким-либо схоластическими настроения в строгом отделении богословия от философии. Они свободно включали литературу и данные современных наук в их анализ любви-агапэ.

Наш выбор авторов определяется значимостью их вклада к продвижению религиозной мысли в России и за рубежом. Это также объясняет количество мыслителей, которых мы включили нашу работу. В связи с богатством их интеллектуального и духовного опыта в работе мы постоянно ссылаемся на их содержательные, оригинальные и наиболее откровенные идеи касающиеся темы Божественной любви-агапэ.

Методология нашего исследования включает метод философской компаративистики, сравнительный метод и аналитический метод. Исследование фокусируется на конкретных идеях русской религиозной мысли, авторами которых являются великие мыслители, каждый из которых представляет собой целое поколение, отец С. Сахаров [90], А. Лосев [42, 43, 44,45,46,47,48,49,50], отец Г.Флоровский [137, 138, 139, 140, 141], М.Помазанский [168,169, 170, 171], митрополит Антоний (Блум) [115, 116, 117, 118, 119, 120, 121, 122, 123, 124] и С. Хоружий [99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107]. Эти русские мыслители не так известны в западном научном сообществе. Они иногда критиковали догматы католической церкви, которые отличаются от православного учения, однако их христианское знание развивалась в интеграционной плоскости.

Данная монография предназначена для аспирантов, преподавателей вузов гуманитарного профиля, специалистов в области теологии, истории философии, религиозной философии, истории богословия, этики и философии культуры и широкого круга читателей, интересующихся вопросами философии и теологии любви.

Принципом отбора материала для монографии является проблемно-хронологический принцип. В случае с некоторыми авторами нам пришлось ограничиться выбором некоторых их работ, поскольку некоторые из данных авторов были поразительно продуктивными (например, В. Соловьев, Н. Бердяев, С. Н. Булгаков и т. д.). Анализ всех их работ умножил бы неприемлемо объем данной работы. По этой причине мы последовательно опускали работы великанов современной русской духовной литературы, таких как Ф. Достоевский, Л. Толстой и другие. После надлежащего анализа и размышлений мы синтезировали полученные идеи и стремились передать их понятным и доступным языком, который, конечно, зависит от предмета, который подвергается анализу. Мы посвятили значительную часть первой главы тому, чтобы представить анализ сущности и аспектов любви-агапэ, а также для обеспечения общей ориентации и разъяснения основных понятий агапэлогии.

Выбор большого числа авторов является результатом долгих, тщательных размышлений и исследований. Чтобы осветить новизну западной и русской религиозной мысли середины XIX- XX вв., её представителей и её универсальное значение, нам нужно было рассмотреть наиболее выдающиеся и своеобразные творческие умы этого периода. Большое количество авторов и разнообразие их представлений хорошо отражают интеллектуальные возможности русской религиозной философии в плане разработке агапэлогии как отдельной философской науки.

Структура работы. В введении содержится обоснование актуальности темы исследования, обозначена проблема и цель, принципы отбора материала и читательский адрес. В первой главе рассмотрена проблема идейно-теоретических источников развития представлений о любви-агапэ в историко-философском аспекте. В второй главе было проведено исследование пространства западной философской мысли (первая половина XX века), а в третьей и четвёртой – пространства русской философской мысли (XX век – начало XXI века). В заключении подведены итоги представленного теоретического исследования, а также подчёркивается необходимость создания агапэлогии как независимой науки в рамках философского и теологического знаний.

Глава 1. Идейно-теоретические источники развития представлений о феномене любви-агапэ в пространство философской мысли

1.1. Отличие любви-агапэ от других форм любви

В современной западной философской, околофилософской и теологической литературе наблюдается впадение в крайности при попытке интерпретации любви-агапэ: первая крайность состоит в трактовке данного термина только на основе Библии, прежде всего Евангелия, [156] без учета того, что исторически впервые термин «агапэ» используется в античной философии, в первую очередь, в трудах Платона, которые весьма повлияли на формирование христианского учения о любви-агапэ как Божественной любви. Другая крайность состоит в том, чтобы трактовать любовь-агапэ лишь в контексте половых отношений. Происходит своеобразная редукция агапэ к эротической любви [183]. Любовь-агапэ трактуется лишь как частная форма половой любви, что противоречит сущность любви-агапэ и традиции ее философских коннотаций. Как представляться, любовь-агапэ пытается преодолеть данные крайности.

По мнению автора монографии, дать определение любви-агапэ без включения в это определение Бога невозможно. Автор фундаментального труда «Определение любви: философское, научное и теологическое взаимодействие» Томас Оорд дает объяснение тому, почему он включает в свое определение любви Бога [162]. Источником любви-агапэ может быть только Бог. Христианство есть религия любви-агапэ. Любовь-агапэ есть полнота, совокупность духовного совершенства. Раскрывается любовь в самом человеке, в глубинах его сердца, которое есть бездна внутреннего мира. Эта идея получила развитие у современных исследователей любви-агапэ, полагающих, что одно из основных достижений христианской религии состоит в том, что любовь-агапэ обитает в сердце как конечная реальность [160, 163].

Для обозначения любви греческий язык более богат, чем русский и содержит, как минимум, четыре основных термина, а именно такие формы концепта любви, как эрос, филия, сторге и агапэ. Они отображают в концепте любви различные смысловые аспекты. Как отмечает в своей статье Р. Г.Апресян, «в отдельных случаях к этой, ставшей стандартной, лексической четверице добавляются: любовь-мания (μανία/ mania, т. е. одержимость, страстное увлечение) и даже любовь-латрейя (λατρεία/latreia, т. е. благоговейное поклонение, культовое служение). Действительно, в словарях древнегреческого языка содержатся все эти слова, и в разъяснениях к четверице первых среди их разных значений непременно указывается «любовь» [4]. Любовь – мания (μανία) означает безумную, страстную любовь. Любовь-латрейя (λατρεία) есть служение, предполагающее квази-поклонение объекту любви, ставшему «кумиром». Как любовь-мания (μανία), так и любовь-латрейя (λατρεία) почти не интересовали византийских философов, поэтому данные понятия не будут входить в объект нашего исследования.

Четверица форм любви активно использовалась византийскими и русскими религиозными философами. Но ряд вопросов, связанных со спецификой смыслового содержания четырех греческих слов-уровней любви в восточной патристике, не был поставлен. Поэтому следует рассмотреть более подробно смысл каждого из этих уровней любви, .

Любовь-эрос, или amor concupiscentiae. Данное понятие используется для обозначения чувственного желания, страстного влечения к кому-либо. Слова «έραν», «ἔρως» почти не встречаются в книгах Ветхого Завета, и их вовсе нет в книгах Нового Завета. Нужно заметить, что термины «ἔρως», «έραν» нашли себе место в наследии восточной патристики. Византийские философы «Григорий Нисский, Николай Кавасила, Симеон Новый Богослов и другие пользуются этими терминами (έραν – О.П.) для обозначения высшей любви к Богу» [95, c. 430]. По мнению автора исследования, активное использование византийскими философами терминов «ἔρως», «έραν» обусловлено тем, что данные авторы находятся под опосредованным через неоплатоников влиянием Платона, для которого цель бессмертной души, движимой эросом, состоит в мистическом созерцании абсолютного «прекрасного само по себе, прозрачного, чистого, беспримесного, не обремененного человеческой плотью, красками и всяким другим бренным вздором… божественно прекрасного… во всем его единообразии» [74, c. 137-138]. К негативным ценностям эротической любви необходимо отнести плотскую страсть, похоть в многообразных ее разновидностях: блуд, прелюбодеяние, сексуальное влечение к представителям одного пола и т. д. В речи Аристофана в платоновском «Пире» эти страсти описаны в рамках мифа об андрогине: «Мужчины, представляющие собой одну из частей… двуполого прежде существа… охочи до женщин, и блудодеи в большинстве своем принадлежат именно к этой породе, а женщины такого происхождения падки до мужчин и распутны» [74, c. 118-119]. Следование негативным ценностям приводит к тому, что грань между противоположностями «любви» и «не-любви» стирается. Они разделяются одним «шагом» сознания, одним порывом чувств. Когда человеку говорят «я люблю тебя» – это также субъективно и не может вызывать доверия, как и слова «я ненавижу тебя». Человек, так говорящий, неосознанно, подсознательно относится к другому человеку по принципу «приятнонеприятно», «комфортнонекомфортно». Здесь нет ни «Я», ни «Ты», а есть образ своего, автономного «Я», который далёк от истинного «Я». И есть иллюзорный и переменчивый образ «Ты» (на самом деле «Оно») не менее далёкий от истинного «Ты». Эрос всегда кратковременен, и быстро происходит его самодеструкция. Если человек стремится к истинной любви, то переходит на второй уровень любви, т. е. уровень любви-филии. Данная многоуровневость любви характерна только для любви людей, живущих на земле и не характерно для Царства Духа.

Любовь-филия, или аmor affectionis. Любовь-филия – это более уравновешенная любовь, основанная на внутренней близости субъектов. К любви-филии относится дружба. В восточной патристике подчеркивается ценность истинного, верного друга. [144] Объекты любви-филии более различаются, чем объекты узкой половой любви. К видам такой любви могут относиться [80]:

любовь к отцу и матери («filopator» – «любящий своего отца»);

любовь к детям («filopais» – «детолюбивый»);

любовь к братьям и сестрам («filadelfia»);

любовь к своим товарищам («filetairia»);

любовь к друзьям («filofilia»);

любовь к своему родному городу («filopoli»);

любовь к своему отечеству («filopatria»);

любовь к народу («filodemos» – «народолюбивый»);

любовь к человеку («filantropia», отсюда «филантропия»);

любовь к славе («filendoksia») и т. д.

На втором уровне любви-филии существуют такие позитивные ценности, как друзья, тактичность, общение, взаимопомощь, взаимопонимание. К негативным ценностям относятся непонимание друг друга, разлад, расхождение во взглядах. Любовь-филия – это путь к преодолению сознанием иллюзорных «Я» и «Ты» через дружбу.

Любовь-сторге, или аmor obedientiae. Она означает «спокойное и непрерывное чувство в глуби любящего, так что, в силу этого чувства, любящий признает объект любви <…> принадлежащим ему, тесно с ним связанным и в этом признании обретает душевный мир; στέργειν относится к органической, родовой связи, нерасторгаемой, в силу этой прирожденности, даже злом»[95, c. 397]. На этом уровне имеют значение такие ценности, как приверженность, нежность, обходительность, спокойствие, рассудительность, личная близость. Патриотизм как любовь к Родине также является позитивной ценностью на этом уровне любви. Негативные ценности – это такие «ценности», как предательство своей семьи, Родины, измена, жестокость к родному человеку. Любовь-сторге – это, так же, как и любовь-филия, путь к преодолению сознанием иллюзорных «Я» и «Ты», но иным способом – через личную близость.

Любовь-агапэ, или аmor benevolentiae. Этот высший уровень любви есть любовь в чистом виде. Это любовь разумная, состоящая в признании в своем предмете высокой ценности. Высший вид любви максимально не уязвляет чувственную сферу человека. Любовь-агапэ умеренно присутствует в воле и выражается в свободном избрании предмета любви, а также в разуме, что связано с объективной здравой оценкой ценности любимой личности. Здесь нет места произволу, душевным метаниям и терзаниям, страстности, невоздержанности. Эта любовь не пытается вырваться, показать себя людям, не занимается самовыражением. Наоборот, в этой любви царит порядок, мир, спокойствие, уважение.

Каждая из форм любви выражает определенное её качество, которое не должно вытеснять другие качества. По мнению автора монографии, любовь-агапэ нельзя сводить к одному какому-либо качеству. Любовь-агапэ, как мы полагаем, является единой сущностью любви, которая интегрирует ее качества. Без любви-агапэ никакая из форм любви не может существовать. Если такие формы любви, как, например, Эрос, основываются на нужде, нехватке чего-либо, то любви-агапэ основывается на полноте и желании поделиться этой полнотой. При этом даже эрос не может существовать без любви-агапэ как источника всех форм любви. Удивительная тайна агапэ состоит в том, что полнота появляется тогда, как человек, обладающий жертвенной любовью, находит в себе желание поделиться чем-либо с другим человеком. Например, два узника концлагеря получили свои похлёбки и один из них, немощный и больной, осознавая, что ему не выжить, отдает другому свою похлёбку в надежде, что это поможет ему спастись. Этот пример наглядно демонстрирует проявление любви-агапэ.

Любовь-агапэ развивает изнутри: полнота приходит в момент ее осознания. Человек, осознав полноту бытия в данный момент, готов пожертвовать этой полнотой. Тайна агапэ состоит в том, что в человеке эта полнота не иссякает, не уменьшается, а сохраняется, и человек укрепляется в вере и любви.

Британский писатель К. Льюис (1898–1963 гг.) противопоставляет любовь-агапэ самолюбию и эгоизму.[155, p.143] Он рассматривает любовь-агапэ исключительно в христианском контексте. Христианские коннотации любви-агапэ проходят красной нитью сквозь его произведения, посвящённые феномену любви. Особенно важен для нас акцент на отношения между человеческой личностью и Богом. К. Льюис пытается преодолеть проблему борьбу между «собственным Я» и другим человеком. В противовес принципу Ж. П. Сартра «Ад – это другие»[179, p. 121], Льюис утверждает, что ад – это место, находящееся «за пределами Небес, где ты можешь совершенно быть свободен от всех опасностей и волнений любви», т. е. ад – это место, где нет любви. Соответственно, рай – это место, где любовь-агапэ присутствует в всей своей полноте и совершенстве. Как бы это парадоксально не звучало, но для тех, для кого ад – другие, любовь-агапэ становится адом. Как свет Солнца может быть как живительным, так и убивающим в разных частях планеты Земля, так и свет любви-агапэ может как давать жизнь, вдохновлять на творчество для одних людей, так и приносить невыносимые страдания, боль, мучения – для других. Если истинная любовь-агапэ постепенно зарождается между двумя личностями, которые готовы эту любовь принять и пожертвовать своей эгоистической жизнью ради нее, то они прекращают быть адом друг для друга, и тогда в их общении наступает «рай спокойствия и взаимопожертвования», тогда им не страшны никакие волнения и смущения в отношениях, поскольку эти отношения строятся на крепком фундаменте любви-агапэ. Таким образом, любовь-агапэ позволяет преодолеть одиночество и установить единство душ, примирить внутренние миры любящих друг друга личностей и установить между ними гармонию и взаимопонимание.

По К. Льюису, любовь к другому осуществляет по мере достижения любви к Богу. Верно и обратное: любовь к Богу достигается по мере осуществления любви к другому. Однако любовь-агапэ без Бога оказывается недостижимой целью. «Мы должны молиться, – полагает К. Льюис, – чтобы это дар был дан нам» [155, p. 145].

К. Льюис предлагает рассматривать любовь-агапэ в контексте бинарной оппозиции «любовь – ненависть». Ненависть не обязательно означает агрессию, злобу, желания уничтожить другого. Рассматривая оппозицию «любовь – ненависть» в библейском контексте, К.Льюис подчёркивает: «… ненавидеть значит не уступать, сопротивляться, когда тот, кого ты любишь пусть мягко, пусть из жалости, говорит с тобой от имени сатаны. Христос учит, что человек, служащий двум господам, возненавидит одного и возлюбит другого. Речь тут, конечно, не о чувствах, не об отвращении и восхищении. Такой человек будет соглашаться с одним, а не с другим, работать на него, служить ему» [66, с. 199]. Ненависть, таким образом, становится своеобразной обратной стороной медали. В христианском контексте, например, любовь к Богу непременно связана с ненавистью к греху и самому себе как носителю греха. Любовь и ненависть формируют пределы, выходы за которые оказываются недоступны для человека [83]. Данные пределы могут быть выражены в виде декартовой системы координат, которая помогает определить положение каждого человека в двух полюсах «Бог – человек» и «любовь-агапэ – ненависть».

Как представляется, невозможно рассматривать любовь-агапэ в отрыве от других форм любви, прежде всего, любви-филии, которую мы понимаем как дружбу.

К. Льюис осуществляет пересмотр универсалисткой «парадигмы», предполагающей сведение всех форм любви к одной форме и ставящей знак равенства между любовью и уважением.

Универсалистская «парадигма» в понимании любви критикуется не только К. Льюисом. Например, Юрген Мольтманн, теолог, профессор богословского факультета Тюбингенского университета, предлагает, что вместо того чтобы сосредоточиться на «Христе как пророке, священнике и царе, он (человек – О.В.) должен видеть его, прежде всего, как друга» [159, p.67]. Идея дружбы с Богом, с точки зрения Мольтманна, отражает кантианские темы любви и уважения. Он настаивает на том, что дружба должна сохранять открытость в отношениях с Богом.

С точки зрения метафизического теизма, мы должны исключить из понятия любви-агапэ, как любви Бога к миру любой элемент взаимности. Бог не может быть затронут объектами его любви. Они не могут ни причинить ему боль, ни увеличить его радость, которая и без них совершенна. Страдание, наряду со всеми чувствами, не может принадлежать Божественной любви, которую следует понимать скорее как чисто активную доброжелательность: волю и действие Бога во благо Его творения. Итак, Мольтман исключает из божественной любви-агапэ любую эмоциональность и уязвимость. Однако мы не можем отрицать наличие эмоций в богочеловеческой личности, поскольку не может существовать человека без эмоций. С точки зрения подхода Мольтмана , любовь Бога включает в себя «страсть», которая рассматривается двойственно: как страстная забота (Leidenschaft) и как страдание (Leiden) [159].

По мнению автора монографии, любовь – это не только действие, направленное на других, но и включение других в свою деятельность. В любви-агапэ важно участие других, при котором один и тот же субъект может оказывать воздействие и одновременно подвергаться воздействию. Уязвимость к страданию имеет для рассмотрения любви-агапэ важное значение. Важность изучения греческих концептов любви наиболее очевидно в ситуации, когда Мольтманн представляет греческую концепцию неспособности Бога страдать как недостаток, а не проявление совершенства, как это было для греческих философов.

«Бог, который не может страдать, беднее любого человека. Бог, неспособный к страданию, – это существо, которое не может быть участливым. Страдания и несправедливость не влияют на него… Но тот, кто не может страдать, тоже не может любить. Таким образом, он также существо, не имеющее любви» [159, p. 222].

В связи с этим аргументом о природе любви необходимо сделать два важных замечания. Во-первых, говоря о божественной и человеческой любви, Мольтман использует метод аналогии. Очевидно, что Мольтман не просто говорит, что любовь Бога должна быть подобна человеческой любви во всех отношениях. Скорее он утверждает, что быть любимым и быть уязвимым для страданий важно для того, чтобы быть лучшим и наиболее ценным в человеческой любви.

Мольтман полагает, что страстность – это не недостаток человеческой любви, которая должна быть исключена из нашего представления о божественной любви, а скорее величие любви, без которой она не является узнаваемой любовью [159, p. 222].

Во-вторых, однако, не совсем точно рассматривать этот аргумент как аргумент аналогии природы человеческой любви и природы любви Бога. В этом случае можно было бы использовать другой вид рассуждения. Мольтман использует данных аргумент в контексте обсуждения восстания протестного атеизма против метафизического теизма. Протестный атеизм означает не более чем отрицательную демонстрацию того, что Бог метафизического теизма не имеет ничего, что он мог бы предложить протестующему атеисту, который ценит свою человеческую способность любить, страдать и умирать [159]. Не этот аргумент, но крест на Голгофе показывает любовь Бога как страдающую любовь. Сказать, что Бог есть любовь, значит сослаться на крестные страдания [159].

Таким образом, аргумент о природе любви действителен только при отсылке к крестным страданиям Богочеловека. Мольтман считает, что единственная концепция любви-агапэ Бога, которая может воздать должное кресту, – это страстная забота, которая страдает за тех, кого она любит, и ради них.

В своих «Моделях Бога» Салли МакФагуе использует три греческих слова «любви» (агапэ, эрос и филия), чтобы предложить тринитарную конфигурацию Бога как матери, любовника, друга, приравнивая тем самым дружбу с ролью, которую традиционно играет Святой Дух [157]. Данная конфигурация, на нащ взгляд, не позволяет выявить сущность как любви-агапэ, так дружеской любви. С нашей точки зрения, дружеская любовь опирается на свободу в любви-агапэ, которая не должна носить всеобъемлющий характер, и зрелую ответственность. Мы не можем согласится с идеей отождествления самоотверженной дружеской любви с покорными добродетелями у женщин. Дружба, как представляется, является способом реализации любви-агапэ через установление солидарности с реальными личностями, а не с условными социальными группами.

Таким образом, любовь-агапэ объединяет в себе остальные формы любви. Любовь-агапэ, как верно отмечает Мольтман и митр.Антоний (Блум), носит характер кенозиса, т. е. самоотверженного страдания. Вне категории страдания невозможно рассмотрение любви-агапэ. Для православной этики теозис неразрывно связан с природой Бога как Троицы – как неисчерпаемого, самоотверженного общения – и, следовательно, как любви-агапэ. Самостоятельный и объединяющий характер любви-агапэ был прекрасно проявлен в Боговоплощении, благодаря которому Божественная и человеческая природа были объединены во Иисусе Христе. Идея троичности Бога и человека в православии помогает создать этическое видение любви-агапэ, которое превосходит простую взаимность и переходит в общение и единство, по образцу отношений между ипостасями Бога. Идея троичности раскрывается в различных аспектах любви-агапэ, которые будут рассмотрены в следующем параграфе.

1.2. Аспекты любви-агапэ и их развитие в истории философской мысли.

1.2.1. Онтологический аспект любви: любовь как бытие

Любовь-агапэ относится к любви абсолютной полноты бытия. К.Льюис рассматривает бытие любви как божественной энергии, первичной любви, которая является любовью-даром. Субъект любви не желает получать ничего взамен любви. С точки зрения К.Льюиса, бытие любви-агапэ носит абсолютный характер. Это означает, что любовь-агапэ принадлежит именно Абсолютной полноте бытия. С точки зрения К. Льюиса, любовь-агапэ отличается от всех ранее проанализированных форм любви тем, что филия, эрос и сторге называют естественной любовью, а любовь-агапэ – сверхъестественной любовью.

Любовь-агапэ не вступает в противоречие с другими формами любви. Блаженный Августин в труде «Исповедь» считает, что милосердие должно быть единственной любовью, которая преобладает над остальными формами любви благодаря своей неизменной природе. Под влиянием обстоятельств смерти своего любимого друга Небридиуса блаженный Августин осуждал другие формы любви как раздирающие сердце из-за их преходящей природы. Он пришел к выводу, что, поскольку все люди умирают, нельзя допустить, чтобы его счастье зависело от иллюзорного существования. Если любовь должна быть благословением, а не страданием, она должна быть направлена на существенное и постоянное, т. е. на постоянный объект любви. В противовес позиции Августина, Льюис утверждает, что человек не может любить Бога, если он не любит своего брата, как об этом говорится в послании св. Иоанна Богослова (1 Ин.1: 3). Заявление Августина, по мнению Льюиса, близко позиции эскапизма. Льюис риторически спрашивает: дает ли Бог уверенность в том, что любовь не будет безответной? Если бы это было так, Христос не стал бы спрашивает: «почему ты оставил меня?» [66, c.204] Любите всех, как заключает Льюис, и ваше сердце наверняка будет разбито. Чтобы оставаться нетронутым, не нужно никому отдавать свое сердце. Но ни один человек не может существовать без других людей. Стремление к другому – это экзистенциальная необходимость, которую «экзистенциальный вакуум» естественным образом создает в человеке. В этом и заключается парадокс человеческого существования. Однако если любовь-агапэ – это, по сути, любовь Божия, то означает ли это, что человек не имеет к любви-агапэ никакого отношения. Как человек участвует в такой любви? По мнению Льюиса, «Бог сообщает человеку часть Своего собственного дара-любви» [66, c. 204]. Это отличается от дара-любви, который Бог передает природе. Божественный дар – это сама любовь, действующая в человеке и желающая того, чтобы просто лучше было для любимого. Она позволяет человеку любить то, что не естественно любить, а именно прокаженных, преступников, врагов и др. Как ни странно, дар любви человека по отношению к Богу – это возврат Богу того, что Он уже дал. Другой способ отдать Богу – это дать другому человеку, незнакомцу или любому нуждающемуся.

Любая любовь не может быть только милосердием, потому что она включает в себя любовь, которая превыше милосердия. Типичная иллюстрация, используемая Льюисом, – это постоянное получение от других любви, которая не зависит от нашей собственной привлекательности или заслуг. Например, предположим, вы кого-то любите и вскоре после брака вашего супруга поражает неизлечимая болезнь, которая может не убить его много лет, но делает его бесполезным, бессильным, отвратительным, но полным неизбежных требований. Человек, который может принять это без обиды, который может воздержаться от утомительных самоуничижений, делает то, чего не может достичь любовь в своем чисто естественном состоянии. Без сомнения, такой супруг(а) будет делать то, что превосходит естественный дар любви. В таком случае получать труднее и, возможно, более благословенно, чем давать. Но то, что иллюстрирует данный пример, имеет универсальные последствия. И даритель, и получатель получают благо. «Таким образом, Бог принимает в человеческое сердце, трансформирует не только дар-любовь, но и любовь-потребность; не только нашу потребность в любви к Нему, но и нашу потребность в любви друг к другу. В таком случае Божественная любовь не заменяет собой естественную любовь, как будто мы должны выбросить свое серебро и освободить место для золота. Естественная любовь призвана преобразиться в сверхъестественную любовь-агапэ, при этом… другие формы любви остаются естественной любовью» [66, c. 205].

В труде «эрос и самоопустошение» Ли Барретт предполагает, что эрос и агапэ играют скорее комплиментарные, чем контрастные роли в произведениях Августина и Кьеркегора [175]. Это спорное утверждение выходит за рамки исследований Августина или Кьеркегора. По словам Барретта, эрос и агапэ тесно взаимосвязаны: кенотическое излияние Божественного агапэ является достойным объектом для человеческого эроса. В своей работе Барретт предлагает идею любви-агапэ как посредника между Богом и верующим. Любовь-агапэ позволяет разрешить противоречие между внутренней телеологической необходимостью желания и постоянной динамики отношений между Богом и верующим. Однако он не может предложить более или менее полноценного и приемлемого ответа на вопрос о том, как это посредничество осуществляется, особенно в случае дружеской любви. Любовь-агапэ может быть обращена к ближнему так, чтобы ближний должным образом и непосредственно становился объектом любви со стороны любящего, а не просто косвенным получателем привязанности. В этом случае любовь-агапэ должным образом направлена к Богу. Мы можем предполагать, что идея посредничества может способствовать развитию представления о Божественной любви-агапэ как об онтологическом даре в соответствии с анализом Барретта.

Мы не можем согласится с тем, что в соответствии с некоторым трактовками Августин и Кьеркегор рассматривают любовь к ближнему как инструмент достижения любви-агапэ, т. е. обесценивают любовь к ближнему. В соответствии с идеями Августина и Кьеркегора любовь к ближнему развивается и трансформируется в любовь-агапэ.

Выделим некоторые аспекты книги Барретта. По словам Барретта, Августин и Кьеркегор понимали, что эрос и агапэ не являются противоречивыми (вопреки известному утверждению Андерса Нигрена). Природа человека телеологически ориентирована на реализацию отношений любви-агапэ к Богу. Благодатное проявление кенотической любви-агапэ Христа пробуждает желание в сердце верующего. Следовательно, желание является положительным элементом человеческой онтологической структуры. Важно, что именно природа Бога как любви пробуждает наше желание реализовать любовь-агапэ в жизни.

Самопожертвованный Бог – это наш telos (телос). Любовь-агапэ как любовь к Богу – это дар самого Бога, который преобразует верующего. Любовь-агапэ, источником которой является Бог, позволяет человеческой душе следовать кенотическому образцу поведения и освободить себя от личного эгоизма для того, чтобы освободить место для Божественной любви. Таким образом, Любовь-агапэ формируется в человеке и позволяет ему вернуться к Богу. Божий дар играет определяющую роль в создании нового «Я верующего». «Я» рождается для участия в жизни Божественной любви. Этот рост в любви-агапэ происходит постепенно, когда дар любви приближает верующего к Богу.

Взаимосвязь эроса и агапэ становится проблематичной, когда получатель любви-агапэ – это друг, который не является подходящим получателем эроса. На первый взгляд, подход Барретта может объяснить действия дружеской любви, если эти действия были мотивированы послушанием Богу или желанием подражать Христу. Однако ни одна из этих мотиваций не является достаточной, чтобы сделать друга настоящим объектом любви-агапэ. И в послушании, и в подражании действительным и субъектом, и объектом любви-агапэ остается Бог.

С точки зрения Барретта, друг получает милость из рук верующего, потому что Бог, а не верующий, любит ближнего. По факту, идеи Барретта проливают свет на довольно удивительный факт, что Августин и Кьеркегор были склонны к тому, чтобы уклонятся от вопроса о том, сколько и как напрямую мы должны любить других, поскольку любви-агапэ не спрашивает о достоинствах получателя, как это делает эрос. Можно предположить, что эта любовь к другу не вызывает глубоких философских проблем в случае, когда мы даём верующему возможность не отделять агапэ от эроса. Поэтому Августин и Кьеркегор время от времени проявляли некоторую «нервозность» в отношении того, чтобы сделать друга прямым объектом человеческой любви. Проще говоря, они не могли противостоять распространению желаний, которые могли бы отдалить верующего от Бога. Оба мыслителя проявляли стеснение признать истинное вознаграждение в дружеской любви. Наиболее известный пример, когда Августин утверждает, что путешественнику на пути к Богу не следует отвлекать себя чем-либо вдоль этого пути. Бог – единственный надлежащий объект любви, а все остальное, включая другого и самого себя, не обладает таким значением.

Таким образом, любовь верующего к ближнему существует ради высшей любви-агапэ. Августин заключает: «Бог жалеет нас, чтобы мы могли наслаждаться Им, а мы в свою очередь жалеем другого, так чтобы мы могли наслаждаться Богом… Когда вы наслаждаетесь человеком в Боге, вы наслаждаетесь Богом, а не этим человеком» [114, p.43].

Естественно, эти замечания следует читать на фоне теории Августина, которая содержит множество призывов к благотворительности. В нашем анализе философии любви Августина мы отмечали, что каритативная любовь может включать отношения с друзями, которые могут способствовать продвижению человека по пути христианской жизни [71].

Августин не позволяет нам эгоистично относится к нашим ближним, как будто для нас имеет значение лишь прибытие в пункт назначения. Это чувство коллективного путешествия к Богу резонирует с размышлениями Августина о единстве тела Христова и об отождествлении Христа с нуждающимся. Тем не менее первенство, данное Христу в этих размышлениях, поучительно.

В некоторых случаях любовь к недостойному ближнему оправдана как любовь к ближнему ради Христа. Трактовка вознаграждения ближнему будет зависеть от того, как мы истолковываем идею «Христа в ближнем». Если верующий любит своего ближнего, потому что Христос становится на место ближнего как заслуженный объект эроса и агапэ, тогда, несмотря на отождествление Христа с нуждающимся, эта формулировка звучит так: «Христос вместо ближнего». Такое толкование не оправдывает настойчивости Августина, что это нужда в другом, вызывающем любовь или пафос, который Августин нашел в словах Христа: «Когда ты делаешь что-то другим, ты делаешь это и мне» [114, p.44].

Кьеркегора так же критиковали за использование Бога в качестве «буфера» для любви к ближнему. В «Произведениях любви» Кьеркегор [152] противопоставляет любовь к ближнему «предпочтительным» отношениям близости таким, как дружба и романтика, которые он называет расширенными формами любви к себе. Он превозносит любовь к ближнему, которая претерпела «изменение вечности», чтобы стать долгом. Он рассматривает все человеческую расу как объект такой любви. Цель любви к ближнему состоит в том, чтобы направить её к Богу, которого любят больше всего на свете. Телеологическая функция любви проявляется в труде Августина «De doctrina christiana».

Разделяя убеждение, что только Бог может быть объектом телеологической любви, Кьеркегор говорит: «Мир никогда не сможет понять это, так что Бог является не просто третьей стороной в любых отношениях любви, но на самом деле становится единственным объектом привязанности. Он не является мужем, который является любимым для жены… Простая человеческая любовь никогда не может идти дальше взаимности… Христианство учит, что такая любовь еще не нашла своего объекта в лице Бога» [175]. Здесь кажется, что Бог стоит между верующим и ближним. Тем не менее, когда в другом месте в труде «Дела любви» Кьеркегор полагает ценность «ближнего» рядом с Богом в качестве посредника в христианской любви, он рассматривает «ближнего» как универсального посредника в любом акте любви между конкретными людьми [175]. Это основывается на утверждении, что все люди равны перед Богом, чья любовь не знает разницы между ними, желая спасения для всех. Это основано на положении христианства, что люди обязаны любить друг друга, т. е., этический призыв любить ближнего осуществляется на уровне абстрактного универсального, а не на уровне конкретного человека.

Эта универсальная обязанность подчинена требованию веры, когда человек стоит один перед Богом и несет перед Ним ответственность. Единственное абсолютное отношение отдельного человека к Абсолюту, ее конечный Телос. Следовательно, этическое может быть телеологически приостановлено. Отдельный человек определяет своё отношение к универсальной ценности посредством своего отношения к абсолютному.

Вызывает сомнение, что для Кьеркегора и Августина любовь к другим в лучшем случае является производной и косвенной по отношении к любви к Богу.

В верующем присутствует и эрос, и любовь-агапэ как Божий дар. Этот дар Божий верующему позволяет изменить отношения между Богом и верующим таким образом, что верующий начинает иначе осознавать дела Божественной любви. Внимательнее посмотрим на взаимодействие эроса, любви-агапэ и кенозиса, чтобы понять, почему это изменение происходит. Рассмотренное Августином взаимодействие эроса и любви-агапэ внутри христианской Троицы Барретт описывает так: «Любовь, которая характеризует Бога, – это выход божественного Я из себя и притяжение к другому, а затем обнаружение, что другой, в силу того, что также вышел из себя, перестает быть «другим»… Любовь начинается как самоотдача и завершается взаимностью самоотдачи. Это радостное движение, которое лежит в основе существования Вселенной» [175, p.295].

Предположительно, этот процесс развития эротической любви-агапэ или агапического эроса является симметричным и отличается самоотдачей. Когда этот процесс повторяется в отношениях между Богом и человеком, вся симметрия исчезает, потому что грешник не может быть достоин себя. Отношения любви могут быть восстановлены в результате получения Божьего дара человеком. В кенозисе Бог предлагает любовь-агапэ как онтологический дар. Для того чтобы получить этот дар, человек должен сначала «опустошить» своё «мирское Я», т. е. отказаться от него. «Новое Я», которое затем рождается в верующем, участвует в любви-агапэ Бога, т. е. в самой жизни Бога. Важным моментом здесь является то, что, когда Бог предлагает себя в качестве дара верующему, кенотическая любовь становится частью этого дара, так что совершенство в этой любви по праву можно рассматривать как завершение развития отношений между Богом и человеком.

Барретт говорит: «Как это ни парадоксально, самоотречение удовлетворяет беспокойную жажду сердца к самореализации» [175, p.295]. В соответствии с августиновским учением об онтологической силе любви-агапэ появляется двойное движение в любви: при онтологическом конце Вселенной Бог будет любить человека за то, что он наконец стал кем-то. Бог любит людей, чтобы люди могли соответствовать их предназначению. Как представляется, следует рассматривать будущую любовь Бога к людям (в эсхатологическом смысле) как бесстрастный эрос и настоящую любовь Бога как Любовь-агапэ. Человек не способен сам по себе наслаждаться Богом в вечном общении. Однако люди становятся такими, потому что Бог проявляет Любовь-агапэ к людям в настоящем.

Следует также подчеркнуть намерение любви Бога, который любит людей. Божественная Любовь-агапэ обладает онтологически формирующей силой, которая меняет человеческое существо.

По мере развития отношений с Богом верующий все больше и больше наполняется любовью-агапэ, которая позволяет ему жертвовать собой ради ближнего, т. е. осуществлять личный кенозис. Любовь-агапэ человека при этом участвует в божественной любви-агапэ. Тогда эта любовь будет иметь онтологическую силу. Человеческое «Я», являющееся объектом Божественной любви к верующему и любовь верующего к его/её ближнему – это сущности, которые рождаются любовью.

Ближний может быть прямым объектом любви. Любовь трансформирует индивида так, чтобы он мог стать человеком с полным самосознанием, способным вступить в общение Богом. Это настоящее обращение любви к ближнему не лишает его свободы в реализации самосознания. Любовь ориентируется на будущее общение, в котором принимают участие человеческое «Я» и ближний. Будущее общение в любви между людьми, объединёнными в любви к Богу и друг другу, действительно являются надлежащим объектом эроса. Хотя Бог стоит в центре этой картины, там присутствует и ближний. Эрос, который тянется к тому, кем может стать ближний, остаётся направленным на то, что выше. Напротив, агапэ может излиться на то, что ниже, и при этом не принять уровень бытия своего объекта. Любовь-агапэ овладевает своим объектом, который ниже его по уровню бытия, чтобы поднять его вверх. Это не обесценивает ближнего как нынешнего объекта любви-агапэ. Любовь-агапэ подталкивает верующего не смотреть на ближнего в его настоящем бытии, а увидеть его личность в единстве прошлого, настоящего и будущего, чтобы охватить весь процесс её становления.

Бог не является посредником между верующим и ближним, поскольку Христос есть истинный получатель и распространитель любви-агапэ к ближнему. Его «посредническая» мотивация (любовь к ближнему) обуславливается не послушанием или подражанием, где в любом случае верующий относится только к Христу, делая наличие фактического ближнего случайным. Барретт иногда говорит так, что в первую очередь привлекательность божественного кенозиса вдохновляет нас на милосердие, имитация не является движущим механизмом во взаимодействии эроса и кенозиса. Скорее, с точки зрения Барретта, Бог участвует в наших делах кенозиса. Бог опосредует дела любви в плане того, как любовь передается. Его участие позволяет несовершенному ближнему стать непосредственным получателем акта любви.

При альтернативном прочтении труда С. Кьеркегора «Страх и трепет» [41] повторяющееся возражение де Силентио гласит: «То, что один конкретный человек выше, чем универсальный человек, но это не означает, что Бог может … приказывать человеку нарушать требования этики. Вместо этого де Силентио подразумевает, что истинная ценность личности устанавливается не в логической сфере абстрактного универсального, но в пространстве, где каждый из нас стоит один на один перед лицом Бога. Если человек осознает ценность себя не как универсального, а как единичного человека, тогда потребность в любви предстает как абсолютный призыв к конкретной личности ближнего. Эта ценность личности в глазах Бога действительно поддерживает этический кодекс, согласно которому Бог есть любовь. Поэтому Бог является конкретным Богом, который относится к конкретным людям («Я Господь, и нет Другого; кроме меня нет Бога. Я укреплю тебя…»)[175, p.297].

Требование Кьеркегора о том, что Бог должен быть посредником во всех отношениях любви, необходимо, чтобы вывести человека за пределы начального уровня бытия, при котором любовь к человеку зависит от эгоистичного удовольствия. Тем не менее за этикой, понимаемой как универсальная норма, стоит взгляд на этику, где мы снова встречаемся с ближним лицом к лицу. При этой встрече рождается любовь.

Когда Христос что-то говорит, очень важно, чтобы это сказал Христос и чтобы это были сказано конкретному человеку. Кьеркегор описывает любовь с точки зрения созидания ближнего, чтобы он стал тем, кем он призван являться. Таким образом, дело любви осуществляется ради самого ближнего, как человека, которым он становится через любовь и цель Бога. Действительно, в «Чистоте сердца» Кьеркегор страстно клянётся, что никто никогда не сможет отговорить его от убеждения, что каждому человеку дано вечное предназначение [153].

Телеологическая цель человека сосредоточена на Боге, в конечном итоге у каждого человека есть элемент специфичности, который нельзя растворить во всеобщем утверждении: «Конечная цель каждого из нас есть Бог». По мнению автора монографии, само по себе всеобщее определение предназначения человека является бессмысленным по причине уникальности каждого жизненного пути, и предназначение каждого конкретного человека не может быть описано в формулировках всеобщности и абсолютности.

Барретт интерпретирует в следующих словах утверждение Кьеркегора о всеобщности теологической цели. «Божья любовь радуется явной уникальности возлюбленного; творческая любовь Бога породила инаковость» [175, p.298].

Итак, можно сделать вывод, что сравнительный анализ учений Августина и Кьеркегора дает нам богатый материал для углубления в проблематику эроса и агапэ, который предоставляет возможность выявить сущность христианского понимания любви-агапэ. И Августин, и Кьеркегор рассматривали любовь-агапэ как онтологически формирующую человеческое сознание и человеческую личность силу. Любовь Бога к людям позволяет говорить о любви между людьми. Тот, кто самоотверженно «теряет» себя в любви-агапэ, оказывается в единстве с Богом.

1.2.2. Гносеологический аспект: любовь как знание

Гносеология любви получила развитие в русской религиозной философии. Выдающий ее представитель С.Н. Булгаков выступает против «гносеологических защитников мистического эмпиризма», которые сводят веру к простому «экзистенциальному суждению» («Бог есть») [24, c.38]. Данная редукция препятствует на пути истинного мистического познания любви-агапэ. «Вера не абстрактна, но конкретна: это значит, что вера необходимо родит догмат того или иного содержания, или же, наоборот, догмат есть формула того, что опознается верою как трансцендентное бытие» [24, c.38]. Истина в высшем смысле этого слова как Божественная Истина не может сосуществовать с другой истиной. Истина стремится сохранить свою уникальность, иначе она утрачивает свою сущность. Прежде всего, благодаря любви и вере, высшая истина раскрывается. Это онтологическое фундаментальное утверждение раскрывается в следующих словах С. Булгакова о троичности веры, надежды и любви: «Вера – это любовь, потому что истина не может быть познана без любви к ней: истина проявляется только в любви. С другой стороны, вера это, по сути, не что иное, как любовь, но любовь, стремящаяся, сжигающая до пепла все, что ей чуждо» [27, c.39]. С. Булгаков цитирует Евангелие от Луки (12:49), книгу «Песнь песней» и П. Флоренского, определяя качество этой любви как ревность. «Ревность – это сила любви, потому что любовь не может не быть ревнивой, даже если любовь, превращенная в ревность, теряет свою сладость и нежность и становится требовательной и суровой» [27, c.39]. В Ветхом Завете Бог открыл Себя как «Бог ревнивый» и «поглощающий огонь». С. Булгаков подчеркивает в большей степени, чем П. Флоренский, отрицательную сторону ревности, а также её трансформацию, искажающую любовь-агаэ, – если, конечно, ревность не понимается как защитное отношение. Любовь может быть требовательной и суровой, но только если этого требует благо любимой личности.

Таким образом, несмотря на то, что творчество Булгакова носит метафизический характер, особенно в отношении софиологии, мы сделали акцент на гносеологическом аспекте его философии любви.

1.2.3. Аксиологический аспект любви: любовь как ценность

Особое восприятие любви как высшей ценности и как высшей добродетели характерно для христианской культуры. Любовь – это духовная и моральная ценность. Любовью к ценностям движется все бытийствующее. Именно в русской религиозной философии осуществляется реализация ценностей, в том числе любви-агапэ, которая состоит в том, что любовь-агапэ ставится в центр духовно-нравственных ценностей личности.

Для ряда других культур и религиозных традиций любовь оказывается лишь частью земного пути человека или частью процесса просветления. Например, в индуизме и в целом ведической традиции любовь как ценность характерна для деятельности человека в рамках его земного существования. Однако индуизму чужда конкретизация в понимании соотношения любви и в целом ценностной сферы бытия человека. М. Г. Смирнов подчёркивает, что любовь согласно традиции индуизма претерпевает серьезные трансформации. Как видим, в Бхагавадгите «путь следования ценностям и путь любви расходятся, и, в то же время, следуя представлениям о едином пути, взаимно дополняют друг друга. В частности, любовь в бхакти-марга проходит следующее превращение – она отчуждается от дуализма субъектно-объектных отношений, свойственного земной любви и через абстракцию Бога приходит к монизму универсальной любви в самой себе.

При этом человек не замыкается в себе, а полностью посвящает себя трансцендентному… Почитатель сливается с бытием Бога. В человеке действует уже не преданная Богу личность, а мощь духа в своей божественной свободе» [84, c.66]. Христианская любовь не предполагает «слияния» с Абсолютом или растворения в нем (что характерно для буддизма), а представляет собой свободное со-единство личностей в любви-агапэ. Ценность любви обретается и раскрывается в своей полноте как результат этого со-единства и со-бытия двух свободных личностей. При этом свобода человеческой личности не утрачивается, а наоборот, получает бесконечную перспективу для своего развития. Таким образом, в отличие от индуизма, ставящего любовь в зависимость от действия закона кармы, христианская аксиология любви основывается на идее бесконечного развития свободы человеческой личности в любви, при котором любовь оказывается абсолютным максимумом бытия, к которому можно бесконечно приближаться, но не быть в нем растворенном как в океане божественной энергии. При этом позволительным оказывается все, что не противоречит любви. В христианстве единственным универсальным этическим критерием является духовное видение человека как образа Божия. Все остальные моральные нормы, правила поведения и законы «впитываются» любовью, которая является для них объединяющим началом.

1.2.4. Духовный аспект любви-агапэ

Прот. В. В. Зеньковский (1881–1962) писал о связи духовности и любви. «Начало духовности в человеке не есть отдельная сфера, не есть некая особая и обособленная жизнь, а есть творческая сила, энтелехийно пронизывающая собой всю жизнь человека» (и разум, и тело) и определяющая новое «качество» жизни. Начало духовности есть поэтому начало цельности и органической иерархичности в человеке…» [35, c.46]. Любовь же есть источник и осуществление этой целостности.

В отличие от святых отцов и русских философов, некоторые западные исследователи, также осознавая перекрывание смысловых областей духовности и религиозности, для аналитических целей операционализируют их как независимые конструкты. В частности, Пол Винк определяет религиозность как «значимость институционализированных религиозных верований и практик в жизни индивида» [184, p.121]. В духовность вносится другой смысл: духовность – это «значимость деинституционализированных религиозных верований и практик в жизни индивида (например, акцент на сакральной связанности с Богом или природой; смешение различных религиозных и мистических традиций)» [184, p.121]. Духовность воспринимается здесь как деинституционализированная и эклектичная религиозность. При этом часть западных авторов подчеркивают тесную связь разных видов духовности и дел жертвенной любви, что подтверждается рядом исследований [182].

Таким образом, духовной аспект любви-агапэ состоит в том, что любовь-агапэ – это духовное состояние человека, а не душевные чувства и эмоциональные состояния. Для любви обязательно постоянное неуклонимое стремление личности следовать высшим ценностям в своей жизни.

1.2.5. Космический аспект любви-агапэ

Данный аспект является одним из самых интересных и заманчивых для изучения в рамках философской рефлексии. Философия русского космизма (в частности, работы Н. Ф. Федорова ), делает особый акцент на космических аспектах ценности любви.

«Бессмертие – то есть полное отсутствие антиномии эгоизма и альтруизма, или двух смертей, как указание на ее разрешение, – мы обожаем в Триедином Боге. Царство Отца, Сына и Св. Духа, или Триединство, в коем любовь Сына и Духа к Отцу делает невозможною смерть и отождествляет Триединство с бессмертием. Триединство есть выражение не близости лишь, а полного родства» [94, c.347], – отмечал данное обстоятельство мыслитель Н. Ф. Федоров. Философ рассматривал антиномии эгоизма и любви-агапэ, а также двух смертей (духовной и физической смерти), и разрешение антиномии в долге воскрешения, или полноту родства в жизни и любви.

Любовь является поистине космической силой как в материальной, так и нематериальной Вселенных, если конечно не рассматривать физические явления гравитации и магнетизма как проявления «любви» одного физического тела к другому. Гравитацию в физическом мире, как и другие природные явления, можно рассматривать как некий пласт сознания. Управление физическими и природными процессами зависит от наличия и действия веры и любви-агапэ в человеке. Данная идея содержится в евангельском повествовании. «Иисус же сказал им: по неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф.17:20). Разумеется физические явления не являются собственно объектом философской и богословской рефлексии, но они могут рассматриваться в символической и метафизической перспективе.

Сила притяжения между физическими телами сродни силе духовного притяжения между душами людей. Физическое притяжение существует как напоминание человеку о возможности притяжения духовного. Эта идея, когда физическое притяжение как бы накладывается на любовь как психологическую и духовную силу, прослеживается в множестве художественных произведений и философских текстах.

1.2.6. Сакраментологический аспект любви-агапэ

Отдельным аспектом любви-агапэ является сакраментологический. Сакраментология любви понимается нами как раздел христианской философий, изучающий таинства церкви и другие священнодействия, посредством которых благодать Святого Духа передаётся человеку.

В ранней христианской церкви крещение и евхаристия (или вечеря Господня), также известные как таинства, были центральными в символической практике христианских общин и служили жизненно важными элементами в обозначении их идентичности и самопонимания [185]. Эти таинства символизировали вступление в новое сообщество (крещение), подтверждали и укрепляли членство в этом же сообществе (евхаристия). С литургической точки зрения, таинства являются видимым земным ритуальным средством передачи и передачи благодати Бога народу.

C точки зрения постмодернистской философии, крещение – это прежде всего смерть для прошлой жизни. Христиане крестятся в смерть Христа (Римлянам 6: 3). Вырвав цитату послания ап.Павла к Римлянам из контекста, протестантский теолог и пастор Майкл Джинкинс делает излишний акцент на смерти Иисуса Христа [146] и полностью игнорирует важнейшую для христианству тему воскресения Христа. Для Джинкинса крещение сводится только к процессу умирания, при этом рождения для новой жизни в любви-агапэ как будто не происходит. Джинкинс настаивает на «травматической» природе крещения как «обряда посвящения», с чем мы никак не можем согласится, поскольку подобная редукция ни с философской, ни с богословия недопустима.

С точки зрения Джинкинса, символика воды означает погружение и смерть со Христом. Однако в крещении наше старое «я» умирает для того, чтобы появилось новое «я», основанное на любви-агапэ. Это действительно погребение, постсимволическая кончина, которая связывает христиан со спасением, которое Христос совершил на кресте и в своём воскресении, т.е. победе любви-агапэ над смертью. Победа на смертью совершается ради мира, все ещё находящегося в плену и умирающем. «Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни.» (Римлянам 6:4). Крещение – это реконструкция смерти человека для греховной жизни и преодоления греховного пленения [154].

Итак, с точки зрения Джинкинса, погруженная в обряде крещения в смерть Христа, церковь наиболее ответственна и верна, когда она постигает неизбежность смерти [146]. Смерть является катализатором для церкви, чтобы она возобновляла своё участие в любви-агапэ и воскресении Христа [146].

Другой христианский теолог Маркус Паунд в его труде «Теология, психоанализ и травма» утверждает, что евхаристия означает «травмирующее присутствие вечного во времени»[174, c.163]. Паунд полагает, что таинство евхаристии свидетельствует о столкновении реальности Бога и материальной реальности. Когда христиане участвуют в вечери Господа, они принимает божественное сквозь призму обыденности, представленной под видом хлеба и вина [174]. Мы не можем согласится с тем, что именно таинство евхаристии может считаться травматическим, поскольку евхаристия позволяет нам выйти из обыденности нашей повседневной жизнью и погрузится в любовь-агапэ. Евхаристия – это единство с любовью-агапэ. Евхаристия говорит нам, что Бог не стоит в стороне и не спрятан в трансцендентном измерении за пределами наших чувств и умов. Это таинство подтверждает, что Божественная любовь-агапэ так близка к нам, как ломоть хлеб и чаша вина, которые в соответствии с христианским вероучением претворяются в истинное тело и кровь Христа. В евхаристии это неожиданное присутствие Бога является тем, что шокирует нас.

Посредством евхаристии и тела, и души христиан участвуют в едином теле Христа. В евхаристии христиане признают, что воскресение Божественной любви-агапэ – это истина, которую христиане призваны распространять в всем мире [154]. Быть единым в любви-агапэ Христа – это значит умереть вместе с ним. Участвуя в вечной тринитарной жизни, которая сама по себе неотделима от бесконечной любви-агапэ, христиане пребывают в совместном творчестве и полноте [174]. Это дополняет точку зрения, уже высказанную в отношении подлинной актуализации церкви в том смысле, что пребывая в церкви, христиане развивают в себе любви-агапэ в результате ежедневной самоотдачи. Идентичность церкви можно осознать только благодаря участию в новой жизни, в которой пребывает любовь-агапэ Бога. Евхаристическая формула «приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое» (Мтф. 26:26) – это призыв к членам церкви идентифицировать себя как участников и исполнителей любви-агапэ, а также осознавать свое призвание, смысл которого в том, чтобы страдать, умирать и воскреснуть в любви-агапэ [174].

Христиане – это люди, жизнь которых определяется смертью и воскресением Мессии, Иисуса Христа, поэтому они имеют особый образ жизни [185], для которого характерно терпеливое принятие страданий и прощающая любовь-агапэ, в том числе по отношению к тем, кто преследует церковь. Крещение и евхаристия как таинства любви-агапэ касаются главным образом не теоретических спекуляций по каким-либо абстрактным вопросам, а самоотдачи христиан и всей церкви ради истины любви-агапэ. Воды крещения открывают путь к жизни и свободе. Они символически подобна тому, как Бог вошел в адские и смертоносные воды отчуждения, чтобы одержать победу над дьявольскими силами путем любви-агапэ [154].

Таким образом, посредством таинства крещения и евхаристии церковь также одерживает победу над злом благодаря энергии любви-агапэ. Точно так же нельзя сводить евхаристию к частному делу конкретных христиан или способу подавления депрессии от условий существования в нашем мире [154]. Участие в таинствах не просто личное дело, а дело всей христианской общины.

Конечно, не отрицая, что крещение и евхаристия включают многие другие важные смыслы христианской жизни [145], можно утверждать, что эти таинства воспроизводят и осуществляют любовь-агапэ в мире через церковь. Таинство – это средство, с помощью которого Бог спасает свой народ, т. е. христиан. Через крещение христианин переживает и усваивает страдания и смерть Иисуса Христа как начало его воскресения и победы над силами зла, это начало пути к познанию и осуществлению в жизни любви-агапэ. Участвуя в евхаристии, а также в других таинствах церкви человек обретает стремление к любви-агапэ и реальную её энергию, с помощью которой он может жить духовно и предать забвению стремление к жизни-наслаждению.

Противоположная точки зрения на жизнь и земную любовь человека представлена в философии психоанализа. В частности, Славой Жижек отмечает, что «окончательный урок психоанализа состоит в том, что человеческая жизнь никогда не бывает «просто жизнью»: люди не просто живы, они одержимы странным стремлением наслаждаться жизнью излишне, страстно привязываться к излишку» [188, p. 499]. Другими словами, человеческий субъект – это существо, одержимое земной либидоносной любовью и стремящееся к чему-то «большему» в жизни. Существует эта нефункциональная, не инструментирующая либидоносная направленность внутри человеческого субъекта, которая воплощает фундаментальную автономию, которой может обладать индивид по отношению к своей среде или природе [186]. Жизнь включает в себя избыток, который не поддается объяснению, что толкает субъекта к полному безразличию к любви к самой жизни, т. е. своего рода безумию. Название этого избытка – влечение к смерти. Это движение или сила, которая выходит за рамки биологической жизни. Часто стремление к смерти неверно истолковывается как склонность к состоянию неорганичности (или физической смерти). Стремление к физической смерти оказывается в жизни христианина стремлением к вечной жизни, поскольку его судьба часто оказывается втянутой в бесконечный цикл повторения [187].

Жижек сравнивает смерть с обычным признанием в любви. Влюбленный человек сказал бы возлюбленной: «Я не могу жить без тебя», тогда как сила влечения сказала бы: «Я лучше умру, чем буду жить без тебя» [192, p.351-352]. Обычная влюбленность остаётся на уровне естественного существования и не способна перевоплотиться в любовь-агапэ, тогда как влечение к смерти оказывается не противоположностью, а путем к достижении любви-агапэ, если это влечение направлено на Бога.

Можно предположить, что интенсивность влечения к смерти является подходящим «зеркалом» силы любви-агапэ, о чем говорится в Новом Завете. Христиане призваны прощать бесконечно (Матфея 18: 21-22), чтобы даже гонение рассматривалось христианином как поводом для чистой радости христианина. Радость возникает от полного и совершенного терпения (Иакова 1: 2-4). В ситуации гонения христиан рассматривает потерю своей жизни как приобретение Христа Иисуса (Матфея 10:39, 16:25). Апостол Павел демонстрирует, что его любовь к Евангелию выходит за рамки преследований, избиений, тюремного заключения, кораблекрушений и множества других опасностей (2 Кор. 4: 8-10, 11: 23-28). Замечательная фраза ап. Павла характеризует эту диалектику жизни и смерти в любви-агапэ «Ибо для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение». (Флп. 1: 20-27) Иисус претерпел сопротивление, стыд, страдания и даже смерть ради вечной радости христиан (Флп. 2: 5-11), свободно отдавая свою жизнь для безбожных и неправедных, что является демонстрацией божественной любви-агапэ (Рим. 5: 6-8).

Присутствие в библейский текстах силы любви-агапэ, которая, преодолевая смерть, бросает вызов заботам и ограничениям нормального существования, неоспоримо. Безусловно, без преувеличения можно утверждать, что Новый Завет призывает общество к практике, при которой физическая жизнь подчинена самоотдаче в любви-агапэ и духовному росту. Трактуя описание Жижека «влечения к смерти», можно охарактеризовать влечение к любви-агапэ как безусловную, абсолютную, неограниченную силу, демонстрирующую сострадание и доброту сверх разумных границ.

Жижек, следуя Лакану, характеризует самого Духа как движущую силу смерти, как символический порядок, утверждая, что, когда субъекты оказываются в Святом Духе, они тем самым переопределяются и, таким образом, «вступают в другую жизнь вне биологической жизни», учитывая, что Дух уничтожает всю область жизненного опыта, желаний и т. д. [188].

Однако между психоаналитической формулировкой побуждения и христианской целью искупления божественной любовью-агапэ имеются существенные различия. Фрейдистское влечение к смерти не имеет цели, к которой можно стремиться; это чистое повторяющееся проявление самой потери [191], раскрывающее свою цель в неоднократной неспособности достичь своей цели [188]. Жижек предлагает телеологию, которая абсолютно антитеологична и антиаскетична в том смысле, что духовный рост и факт веры в этом случае невозможны. Этого нельзя сказать о Новом Завете, который убеждает верующих «завершить духовный подвиг» (2 Тим. 4: 7), посредством чего работа Бога в душах и сердцах верующих будет завершена (Филиппийцам 1: 6). Кроме того, влечение к смерти часто рассматривается как бесконечный цикл вины и боли [191]; само слово «jouissance» (которое, помимо прочего, описывает «удовольствие» от влечения) само по себе означает боль в удовольствии или удовольствие от боли. Мы никогда не сможем полностью получить jouissance [189]. Вечная жизнь, описанная в Библии, с другой стороны, касается личных отношений с Богом, который предлагает надежду, радость и мир в вечности (Иоанна 17: 3, Римлянам 15:13), обещая конец боли, скорбей и смерти в будущем (Откровение 21: 1-4, 1 Коринфянам 15: 55-57).

Как для философии Жижека, так и для христианской философии, «ценность» или «правильность» действий христиан не может быть определена посредством ссылки на внешние нормы или законы. Для христиан важнейшим законом является внутренний закон, т. е. закон любви-агапэ. Чаще всего верность одной из внешних норм влечёт за собой нарушение христианских культурных стандартов. Верность христианским этическим установкам может вызвать насмешки и негативную отношение других людей (1 Коринфянам 1:23). И точно также, как спасающийся человек в смысле Нового Завета определяется как «рожденный свыше» (Иоанна 3: 3-8). Такой человек способен на конечный акт, который может описывается как уничтожение себя, своей самости и последующее перерождение в любви-агапэ [190].

Итак, анализ диалектики жизни для Бога и смерти для себя в любви-агапэ, выступающей одновременно началом, средством и целью участия христианина в таинствах церкви, характеризует сакраментологический аспект любви-агапэ.

1.3. Любовь агапэ как психологическая и лингвистическая категория

Проблема любви-агапэ рассматривалась в ряде работ отечественных исследователей, к которым относятся Рубинштейн С.Л. [Рубинштейн 1973], Рюриков Ю.Б. [Рюриков 1984, Рюриков 1990], А.Н. Чанышев [Чанышев 1990], В.В. Бычков [Бычков 1990], Г.Я. Стрельцова [Стрельцова 1990], Pavenkov O.V, 2012 [Pavenkov 2012], Pavenkov O.V, Rubtcova M.V [Pavenkov, Rubtcova, 2016a,b], Pavenkov O.V., Shmelev I.M., Rubtcova M.V [Pavenkov, Shmelev, Rubtcova 2016, Pavenkov, Shmelev, 2016, Pavenkov, Shmelev, 2017, Shmelev, Rubtcova, 2017]

В отечественной гуманитарной традиции любовь – это специфическая духовная связь, обладающая качеством личностной онтологичности. Любовь проникает в глубины человеческой личности, где обладает относительно самостоятельным бытием, независящим от воли и сознания человека. Любовь вносит изменения в жизненное бытие личности, которое преображается и становится целостным. Субъект агапэ любит вне зависимости от того, любит или не любит его другой субъект. Альтруист любит другого человека в любом случае, даже если не получает взамен любовь, внимание и даже если в ответ на любовь его ненавидят. Любовь может проявлять себя в ситуации не-любви, в ситуации ненависти и зла. Любовь не зависит от конкретной ситуации. Любовь не обязывает человека поступать определенным образом, но освобождает его от некорректных форм поведения и неправильного образа жизни.

В случае рассмотрения любви-агапэ не как философской категории, а как психологического понятия мы неизбежно столкнемся с существенной разницей в интерпретациях любви в психологии и лингвистике. Разница в ракурса рассмотрения является весьма существенной, что осложняется проведением подобного исследования, которое не может быть сугубо лингвистическим или сугубо психологическим, а призвано совмещать методологический инструментарий и подходы (в самом широком смысле этого слова) обеих наук. Если психология делает акцент на любви как переживании, то для лингвистики имеет большое значение соотношением словарных сем с семами в ответах конкретных людей, позволяющее выявить уровень осознанности данного понятия. Выявленные противоречия в трактовках любви, могут и не быть противоречиями, а лишь подчеркивать те или иные аспекты многообразного феномена любви.

В понятии любви также существуют составляющи или формы. Для обозначения любви греческий язык более богат, чем русский язык и содержит, как минимум, четыре основных термина, а именно такие формы любви, как эрос, филия, сторге и агапэ . Они отображают в любви различные смысловые аспекты. Данные формы любви были подробно рассмотрены в монографии Павенкова О.В. «Эволюция концепта любви в философской антропологии: от восточной патристики к русской религиозной философии» [Павенков 2014]

Важность осознания переживаний любви является также важным с точки зрения психологии вопросом. Однако необходимо заметить, что часто личность не может правильно интерпретировать свои собственные переживания и даже не ставит вопрос о том, какую из форм любви, о которых шла речь выше, он испытывает: агапэ, эрос, сторге или филио. Развитие человека как личности предполагает развитие в нем осознанности любви как ценности. Данная осознанность предполагает умение отличать одну форму любви от другой в системе собственных переживаний.

Проблема исследования состоит в том, что как психология любви, так и лингвистическое направление в изучении любви являются одними из малоразработанных разделов психологии и лингвистики. Несмотря на то, что любовь является основой благополучного существования и развития отношений в семье, обществе и государстве, данная тематика в течение долгого времени была табуирована и в советской, и в западной науке. Это было отчасти связано с тем, что исследование любви-агапэ методами классической психологии не позволяет выявить сущности любви. Жесткое разделение на субъект и объект любви, характерное, например, для бихевиоризма с его принципом «стимул-реакция» затрудняет познание смысла данного феномена. Любовь не рассматривалась как «достойный» для серьезной науки предмет изучения. Однако в связи с произошедшим в последнее десятилетие переходом отечественной психологии к постклассической методологии, возможности психолингвистического исследования любви-агапэ значительно увеличились. В рамках постклассической методологии (А.Н.Леонтьев [Леонтьев, 1971], А.Г.Асмолов [Асмолов, 2007] акцент делается на смысловых факторах переживаний, что позволяет расширить методологический потенциал исследования любви-агапэ как переживания. Наше исследование направлено на то, чтобы сократить разрыв между психологической и лингвистической интерпретациями многообразного феномена любви и показать возможность и эффективность её междисциплинарного изучения.

Цель исследования – выявить уровень осознания ценности «любовь-агапэ» как критерия нравственной компетентности молодых ученых. Анализ степени нравственной компетентности возможен через определение степени осознания любви-агапэ.

Задачи исследования:

выявить основные семы словарной дефиниции «любовь-агапэ»;

провести анкетирование и интервьюирования молодых учёных и выявить основные семы в ответах респондентов;

выявить уровень осознанности ценности, сопоставив семы в словарях с семами в ответах молодых ученых;

выявить соответствие интерпретации ценности любви-агапэ респондентов словарному толкованию.

Для выявления общего и различного в уровнях осознанности ценности любви-агапэ было проведено анкетирование и интервьюирование молодых ученых-аспирантов двух ведущих вузов страны: СПбГУ и НИУ ВШЭ (филиал в г. Санкт-Петербург). Были выбраны факультеты психологии и социологии, институты философии и истории СПбГУ и Санкт-Петербургская школа гуманитарных наук и искусств, а также Санкт-Петербургская школа социальных наук и востоковедения НИУ ВШЭ (филиал в г.Санкт-Петербург). Выборка составляет 110 молодых учёных из СПбГУ и НИУ ВШЭ. Подбор молодых учёных осуществлялся по следующим критериям:

образование респондента (как минимум законченное высшее образование уровня магистратуры);

занимаемая должность, которая должна быть связана с научной деятельностью (приглашенный преподаватель, научный сотрудник, стажер-исследователь);

Обучение в аспирантуре или наличие научной степени (аспирант, кандидат наук, доктор наук)

возраст респондента – от 18 до 35 лет.

Для получения данных об уровне осознанности и нравственной компетентности молодых учёных авторами и их помощниками было проведено 110 фокусированных полуструктурированных интервью с каждым из молодых ученых, попавшим в выборку. Средняя продолжительность интервью – 40 минут. Проведенные фокусированные интервью дали информацию о духовном поиске, личном духовном опыте и отношению молодых учёных к асоциальным типам поведения.

Психолингвистическое исследование проводилось в несколько этапов.

Этап 1. Лексикографический анализ понятия любви-агапэ в западных и российских словарях

На первом лингвистическом этапе исследования проводился лексикографический анализ понятия любви-агапэ. Мы сконцентрировались на выявления главных сем нравственного понятия «любовь-агапэ». Лексикографический анализ данного понятия использовался по причине многозначности данного понятия, с одной стороны, и высокой информативности словарей – с другой. Для выявления сем, характерных для понятия любви-агапэ, применялся компонентный анализ словарных определений данного термина.

Большое разнообразие ценностей и смыслов существует в любви. Мы проанализировали объяснения концепции любви в разных словарях, чтобы раскрыть эти значения.

Мы основываемся, в частности, на словарном определении любви из словаря-лексикона византийской образованности Свида (Σουΐδας) [Suda On Line, 2014] В данном словаре эрос трактуется многозначно на основе античной философской традиции. Однако термин «ἄγάπη» употребляется в данном словаре лишь в связи со словами ап. Павла: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится» (1Кор.13:4) [Suda On Line, 2014]

Греко-английский лексикон Лиддена Х.Г. и Скотта Р.А. дает менее подробную трактовку любви как эрос и выделяет лишь два значения этого термина: «ἔρος» – acc. ἔρου, dat. ἔρω: I. поэтическая форма эроса: – любовь, желание…II. Эрос, бог любви.» [Liddell, Scott, 1996: 691]

Термин «ἄγάπη» кроме обычной трактовки получает в этом словаре и необычные коннотации. Любовь как агапэ понимается не только по вертикальной линии отношений между Богом и человеком, но и как семейная любовь: «ἄγάπ-η, любовь Lxx Je. 2.2, Ca. 2.7, al… любовь мужа и жены, Sch. Ptol. Tetr. 52. 2. любовь Бога к человеку и человека к Богу. Lxx Wi. 3.9, Aristeas 229… II. Любовь- вечеря любви , 2 Ep. Pet. 2.13, Ep.Jud. 12. III. Милостыня, благотворительность…IV. звание Изиды». [Liddell, Scott, 1996: 6]

Наиболее полная трактовка термина «ἄγάπη» дана в греческом лексиконе Софокла Е.А.. В нем содержится восемь значений понятия любви как агапэ: «ἄγάπη, 1. любовь, благотворительность.

2. Любовь, сексуальное отношение, равна «ἔρος» .

3. Любовь, возлюбленная женщина, любовница

4. Любовь как звание человека

5. Благотворительность, милостыня

6. Приветствие, лобызание, святое лобызание

7. Дружба, хорошее взаимопонимание, альянс между двумя нациями.

8. Агапэ, вечеря любви в древней Церкви». [Sophocles, 1900: 62-63]

В соответствии с вышеприведенными словарными определениями особенностями любви-агапэ является разумность и жертвенность. Чувственная сфера при этом почти не затрагивается. Любовь-агапэ характеризует не только разум пребывающего в Абсолюте человека, который видит в Нем высшую ценность, но и его волю, что связано с добровольным выбором объекта любви. Нарушение свободы при этом не происходит. Любовь-агапэ является универсальной любовью. В результате личных отношений любви-филио складывается любовь-агапэ, которая включает в себя полное сотрудничество и единство двух личностей.

В толковых словарях русского языка не происходит выделения форм любви. Поэтому дефиниция любви-агапэ в них не содержится. Среди толковых словарей русского языка наиболее полное понимание понятия любви содержится в новом объяснительном словаре синонимов русского языка: «Один из самых фундаментальных концептов – любовь, т. е. положительное чувство-отношение, которое рассматривается как главная созидательная сила жизни. Из возможных, часто взаимоисключающих друг друга образов любви, представленных в языковых клише, пословицах и поговорках, художественной прозе и поэзии, центральным является образ идеальной любви. Идеальная любовь мыслится в русском языке как исключительно сильное и глубокое чувство, во многом необъяснимое и драматическое, испытываемое однажды в жизни по отношению к единственному человеку другого пола и сопровождаемое уверенностью субъекта, что в мире нет другого человека, который любил бы его предмет с такой же силой, как любит он сам, связанное с наличием физической близости или стремлением к ней и обычно взаимное, поднятое над бытом и способное дать человеку ощущение счастья».[Апресян 2000: 180]

В толковом словаре русского языка Д.Н. Ушакова выделяется лишь два смысловых блока в понятии любви: «(1) любовь как чувство привязанности, основанное либо на общности интересов, идеалов, на готовности отдать свои силы общему делу (л. к родине), либо на взаимном расположении, симпатии, близости (братская л., л. к людям), либо на инстинкте (материнская л.). Эти семантические филиации оформлены как оттенки значения; (2) любовь как чувство, основанное на половом влечении; отношения двух лиц, взаимно связанных этим чувством (несчастная, счастливая любовь, неразделенная любовь, платоническая любовь, чувственная любовь, пылать любовью, страдать от любви)» [Ушаков 1938: 35].

Трактовка с выделением самоотвержденности как качества любви характерна для толкового словарь русского языка Ожегова С.И.: «(1) чувство самоотверженной и глубокой привязанности, сердечного влечения… Здесь как мы видим, объединены любовь дружеская и любовь чувственная; и (2) склонность, пристрастие к чему-н. (л. к музыке, к искусству)». [Скляревская 2013: 108]

Среди русскоязычных словарей, где присутствует дефиниция любви-агапэ необходимо выделить философский словарь Конт-Спонвиля А. Любовь-агапэ трактуется в данном словаре как« любовь, которая все отдаёт и ничего не ждёт взамен ни ответной любви, ни даже надежды на ответную любовь. Это чистая любовь, то есть любовь в чистом виде. Она основывается не на ценности предмета любви (в отличие от Eros’a), но сама придаёт ему ценность. Агапэ это любовь к своему предмету не потому, что он хорош; он становится хорошим потому, что становится предметом этой любви. Она не связана субъективной радостью (в отличие от Philia), но сама создаёт радость. Агапэ – это любовь к своему предмету не потому, что ей радостно; ей радостно потому, что есть предмет любви. Вот почему агапэ– универсальная и бескорыстная любовь, любовь, свободная от «эго» и эгоизма». [Конт-Спонвиль 2012: 24]

Таким образом, основными семами понятия любви-агапэ являются чувства жертвенности, самоотверженности, чистоты, милосердия, веры, разумности. Обязательное присутствие данных качеств в любви-агапэ формирует уникальное сочетание, отличающее любовь-агапэ от других форм любви.

Этап 2. Анкетирование и интервьюирование молодых ученых.

В связи с тем, что термин «агапэ» был знаком не всем молодым ученым, в анкете он был заменен на более близкий по смыслу и наиболее часто встречающийся в словарях термин «жертвенная любовь». Суть жертвенности в любви состоит в том, что любящий совершает дела любви, не ожидая ничего взамен.

На втором этапе проводилось анкетирование молодых учёных по двум вопросам.

1. Что Вы понимаете под словом «любовь-агапэ» (жертвенная любовь)?

2. Опишите ситуацию, когда Вы испытывали жертвенную любовь по отношению к Другому?

Ответ на вопрос 1 позволяет выявить осознанности жертвенной любви, а ответ на вопрос 2 позволяет определить степень нравственной компетентности молодых ученых.

Степень нравственной осознанности молодого ученого мы трактуем как соответствие между объяснением любви, данным молодым ученым, и толкованием, содержащемся в словарном определении данного понятия. Степень нравственной компетентности молодого ученого – это соответствие оценки молодым ученым конкретного поступка нравственному понятию любви-агапэ.

Этап 3. Полуструктурированные интервью с респондентами

На третьем этапе в дополнения к анкетированию были проведены полуструктурированные интервью с респондентами.

Молодые учёные подчерчивают аморальность распространённой системы ценностей, в которой любовь-агапэ подменяется ценностью денег: "Люди начинают переводить на деньги вещи, которые в принципе не продаются: жертвенная любовь, крепкая дружба, участие… К сожалению, преподается антинравственное воспитание, приоритет – это деньги".

Молодые учёные при описании любви-агапэ указывают такие семы, как «жертвенность» и «самоотверженность». При этом они добавляют такую сему, как «объединение», то есть способность объединять людей: "Объединяют… дружба, любовь, честность, вера". Для многих респондентов любовь – это объединяющая ценность, являющаяся общей у респондента и его окружения и объединяющая его с другими людьми.

«Все те же самые ценности, которые в религии, в философских трактатах, они, так или иначе, заключены в слова, но смысл один и тот же – это любовь, понимание, не насилие». Любовь трактуется здесь как способность с пониманием относится к Другому и не ущемлять его свободную волю. Часть респондентов подчёркивают разницу сем понятий «дружба» и «жертвенная любовь»: «Дружбу можно завоевать, а жертвенную любовь не завоюешь, то есть либо она есть, либо её нет. А дружбу можно и завоевать, но она в то же время является автономной". Ряд респондентов рассматривают любовь-агапэ как высшую духовную ценность: «Конечно, любовь, как высшее духовное чувство, наверное, для меня является самой главной ценностью…. Жертвенная любовь выступает как смысл жизни. Мне кажется, без жертвенной любви к близким людям, непонятно вообще, зачем человек существует… Любовь, наверно, рассматривает не только как любовь к женщине, а как… человеколюбие».

Жертвенная любовь понимается частью респондентов как противоположность прагматизма. "Жертвенная любовь есть… антипод некоего прагматизма."

Жертвенная любовь выступает как действие, приносящее радость другим людям и не приносящее материального вознаграждения. "При жертвенной любви люди стремятся сделать так, чтобы хорошо было другим других и не стремятся при этом к получению выгоды…" Далее респондент приводит пример из своей жизни, когда он участвовал в организации выставки химического факультета СПбГУ. "Раз мы ничего не получили в финансовом плане, значит это был жертвенная любовь, значит мне это нравится".

Жертвенная любовь основывается на моральных принципах. "Можно конечно себя спрограммировать, что будет какой-либо результат. Но учесть все явно невозможно… А жертвенная любовь базируется не на прагматизме, не на том, как на уровне разума ты воспринимаешь ситуацию, а на моральных, этических… установках."

Человеческая доброта является основой жертвенной любви. "Для меня основой жертвенной любви является, конечно, доброта". Важным альтруистическим качеством является самопожертвование. "Люди, являющиеся альтруистами – это люди, которые готовы жертвовать и собой и работать не на свое благо, а на благо другого человека. Основой этого является, прежде всего, доброта и открытость их сердца для других людей".

Жертвенная любовь предполагает образ жизни, в котором нет тщеславия, нет "показухи". "Некоторые люди не кичатся тем, что имеют жертвенную любовь и не говорят об этом во всеуслышание. Любовь – это их внутренний мир, это их обычное поведение . Они проявляют любовь из добрых побуждений, потому что их так воспитали".

Жертвенное поведение начинается с изменения системы ценностных ориентаций и образа жизни. Изменения в "образе жизни – это первый шаг к жертвенной любви. Мне сложно себе представить человека верующего, который непозволительно себя ведёт. Мне кажется, он не может быть верующим".

Жертвенная любовь иррациональна, т.е. субъект жертвенной любви никогда не прибегает к рациональному осмыслению своих поступков. Жертвенная любовь действует в любом случае, не смотря ни на какие побочные факторы в соответствии с ценностью, которая, выступая в виде ценностной ориентации, указывает, что и как надо делать. Например: "И: А, скажи тогда, пожалуйста,.. в каком случае ты станешь помогать человеку, который находится в какой-нибудь безвыходной ситуации или лежит без сознания на улице? Р: Мне кажется это в любом случае нужно помочь, по крайне мере, попытаться узнать что с человеком, практически это в любом случае надо".

Жертвенная любовь формируется при соотнесении своих мотивов поведения с Абсолютной волей. "Если ты веришь в нравственность, в любовь, как ты можешь не верить в Бога… А для меня как социального работника это очень важный аспект работы, потому что я работаю непосредственно с детьми, я передаю, рассказываю им, что такое хорошо, что такое плохо. Если я не буду нравственной, если у меня не будет духовного стержня, то, как я буду работать с детьми, что я дам новому поколению? Какое оно вырастет?"

Полученные ответы респондентов обрабатывались лексическим, статистическим методами, а также методом компонентного анализа. Итак, в выборке молодых учёных преобладали такие ответы на первый вопрос, как:

жертвенное чувство и поведение по отношению к другому человеку;

желание помочь Другому на безвозмездной, бескорыстной основе;

чувство сострадания и милосердия к Другому;

основой жертвенной любви является доброта и человеколюбие.

В результате анализа ответов 110 молодых учёных были выявлены следующие семы с указанием частоты: жертвенность – 32; милосердия – 19, вера – 8; самоотверженность – 8. В других случаях семы, которые совпали с семами словарных определения любви-агапэ, не были определены.

Общим в ответах респондентов являлось то, что любовь-агапэ для них означает, что значимость другого становится для личности выше, чем его собственная значимость для себя или что отношение к другому перестаёт нести для данной личности прагматический характер («ты мне – я тебе»), а является бескорыстным. Жертвенная любовь как отношение к другому не несёт условную целевую или смысловую установку (как в других формах любви), а влечёт как таковое («да не зачем»).

На второй вопрос «Опишите ситуацию, когда Вы испытывали жертвенную любовь по отношению к Другому?» молодые учёные дали ответы, описывающие ситуации, в которых они испытывали чувство бескорыстной, жертвенной любви.

"В моей жизни было несколько таких случаев. Не во всех случаях, к сожалению, я оказала помощь. В метро, где один человек упал не далеко от меня, я и ещё несколько человек подбежали и вызвали скорую помощь. В другой раз, мы как-то ехали к университету на электричке, в кассах брали билет, бомжу стало плохо… и все прошли мимо, и я в том числе". Часть респондентов далеко не всегда помогает Другому. Респонденты стараются помочь, если что-то произошло с близким человеком или хотя бы знакомым и в меньшей степени оказывают помощь бездомным людям. Часть молодых учёных ссылались на свой опыт общественной деятельности как опыт жертвенной любви, при этом жертвенная любовь может пониматься предельно широко как любая общественная деятельности личности по отношению к Другому. "Да, я себя считаю альтруистом. Если рассматривать тот объем работы, который мы делаем, и то, что я как председатель общественной организации стараюсь сделать для студентов, которые учатся с тобой на одном факультете, то мы делаем это не за деньги, делаем, чтобы приносить радость другим. Иногда тебя, конечно, обяжут, скажут: «Надо сделать» в лучших традициях коммунистического строя, то нужно сделать. Но я – альтруист. Жертвенная любовь – это когда ты помогаешь человеку, но тебе ничего не надо взамен". Под жертвенной любовью в данном случае понимается любое бескорыстное про-социальное поведение.

Ответы респондентов были сгруппированы по смыслу:

когда мне дали работу, предполагающую проявление жертвенной любви;

когда ты встретил человека, который нуждается в помощи;

когда близкий мне человек страдает;

когда мне хочется помочь человеку и ничего не требовать взамен.

В процессе анализа ответов молодых учёных нам удалось выявить сему любовь-агапэ, совпадающую с семой словарного определения любви-агапэ только в 32 случаях.

Полученные результаты анкетирования и интервьюирования молодых учёных г. Санкт -Петербург позволили сделать вывод, что молодые учёные дали оригинальные интерпретации, расширяющие имеющиеся представления о любви-агапэ. Кроме этого, они способны объяснить аналогичные жертвенной любви нравственные понятия, к которым относятся, например, бескорыстие, человеколюбие и доброта. У молодых учёных был установлен средний уровень осознанности любви-агапэ. При этом мы зафиксировали, что нравственная компетентность молодых учёных находится на уровне ниже среднего.

Анализ ответов учащихся на второй вопрос, предполагающий выявление способности молодых учёных соотносить акт жертвенной любви с понятием любви-агапэ, показал, что молодые учёные СПбГУ в большей степени, чем молодые учёные НИУ ВШЭ, подменяют понятие «любовь-агапэ» другими позитивными нравственными понятиями и часто оправдывают своё нежелание совершить акт жертвенной любви по отношение к Другому какими-либо препятствующими обстоятельствами. Не смотря на данные различия, в целом молодые учёные имеют чёткое понимание любви-агапэ как жертвенной любви и могут выявить соответствующие этому понятию чувства. При этом мы подчёркиваем необходимость дальнейшего развития нравственной компетентности молодых учёных и предлагаем ввести в качестве элективного курса при обучении в аспирантуре отдельный спецкурс по психологии любви-агапэ.