Франция, июнь 1839 года. Лето в этом году выдалось пасмурным и дождливым. Дороги, ведущие к старинному городу Жазема, оказались практически полностью размыты, тем самым, временно отрезав путь к дальним, труднодоступным окраинам большого города. Из-за постоянной влажности, в домах стало очень сыро и холодно. Выстиранная одежда плохо сохла и имела неприятный, затхлый запах, делая для хозяек и без того нелюбимую стирку, еще более неприятным занятием. Постоянно бушующие холодные ветра, как будто бы специально нагоняли со всех сторон тяжелые, хмурые тучи на многострадальные окрестности Жаземы. Плюс ко всему, многотысячные полчища гнуса, не давали покоя местным жителям ни днем, ни ночью, безжалостно кусая и залетая в глаза и уши.
В восточных окрестностях старинного города Жазема, в маленьком, старом домике у реки Жази, жила большая, бедная семья из семи человек. Отца семейства звали Климент. Когда-то был крепкий, коренастый мужчина, он всю жизнь проработал на полях. Ему приходилось и сено покосить, и пшеницу сеять и коров пасти. Ни от какой работы никогда не отказывался, брался за все, что ему предложат и все для того, чтобы прокормить свою семью. Но в последнее время работать ему стало намного тяжелее. К своим пятидесяти пяти годам, здоровья у Климента совсем не осталось. Суставы начали сильно болеть и отекать, да и желудок стал беспокоить. Его горячо любимая жена Жизель, искренне любила Климента и всегда старалась облегчить его страдания, делая примочки из целебных трав и прикладывая их на воспаленные места. В свои пятьдесят лет, она выглядела очень хорошо. Ее длинные волосы, все также, как в молодости оставались густыми и имели темно каштановый оттенок. Ее правильные черты лица, часто притягивали внимание противоположного пола. Климент же всегда любовался ее глазами. В них он видел огромную любовь, ум и доброту. Жизель помимо ведения хозяйства, подрабатывала тем, что стирала постельное белье, которое ей приносили соседи. В семье было пятеро детей. Четыре сына погодки и младшая дочь. Первый сын Жак, второй Николас, третий Морис, четвертый Джори и дочка Жаклин, которой вот-вот, только исполнилось семнадцать лет. Из маленькой, симпатичной непоседы, Жаклин выросла красивой, скромной, умной девушкой, за которой безуспешно пытались ухаживать ох и немало парней. Но все же, один из поклонников сумел найти путь к ее сердцу. Его звали Жерар. Высокий, атлетического телосложения, с бездонными голубыми глазами и слегка вьющимися темно коричневыми волосами, он выглядел очень даже симпатичным. Жаклин не сразу ответила на его красивые, настойчивые ухаживания. Но Жерар впервые за свои двадцать лет очень сильно влюбился и уже не мог жить, не видя каждый день свою Жаклин. Девушка ощущала его любовь и в ее сердце проснулось ответное чувство. Теперь влюбленные с нетерпением ждали вечерних встреч, чтобы, освободившись от дневных забот, наслаждаться совместными прогулками и долгими разговорами под луной. Шло время. Жерар работал помощником повара в местной забегаловке за небольшую плату. Жаклин же дома помогала по хозяйству. С раннего утра подоив козу и корову, она кормила кур и собирала свежие яйца, из которых готовили завтрак для всей семьи. Ее братья занимались рыболовством. Они брали большую лодку напрокат и отдавали за нее ровно половину от улова.
Шло время. День сменялся ночью, месяц плыл за месяцем и настала осень. Большая семья все также еле перебивалась. Из-за патологической нехватки денег, у братьев было всего три пары осенних ботинок, вместо четырех. Родители выбивались из последних сил, чтобы хоть как-то прокормить семью. Мать Жизель часто тихо плакала по ночам, от безысходности. У Климента разрывалось сердце, когда он слышал ее плачь. И вот, однажды, ранним утром, когда Климент шел на подработку, вскопать огород, его окликнул мимо проезжающий в дормезе богатый незнакомец. Не понимая, что богатею понадобилось от него, Климент подошел поближе. "Может какую работу предложит", подумал он.
– Доброго утра месье – поклонился Климент, держа в руках потрепанную шапку.
Невысокого роста толстопуз, брезгливым взглядом окинул бедолагу. Слегка придвинувшись к краю дверцы, он спросил