Белизна была всюду. Она настойчиво проникала под закрытые веки, просачивалась сквозь кожу. Он открыл глаза. Первое, что он увидел – это пальцы его собственных ног, нелепо торчащие из-под тонкого одеяла. Повернул голову. Руки были прошиты прозрачными трубками, тянущимися к длинным треногам капельниц. Было холодно. Он попытался вспомнить, как оказался здесь. Его память была завалена обломками старых кораблей, их мачты одиноко белели вдали, отказываясь выдавать хоть крупицу правды. Он осторожно прислушался к своему телу. Боли не было. Тело затекло и отяжелело, но это было объяснимо. Неизвестно, сколько он здесь провалялся. Он приподнялся повыше, перебирая ногами по скользящей под ним простыне. Голова закружилась. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание.
Вдруг в его мозгу блеснула маленькая блестящая искра. Он ухватился за нее, осторожно подул, раздувая пламя. Воспоминания хлынули мощным потоком. Они наползали друг на друга, как плотные грозовые облака. Их было много, он барахтался в них, задыхаясь. Он вспомнил все. До мельчайших деталей. Он даже разглядел мелкие рыжие волоски на пальцах Костика, сжимающих рукоятку ножа. Он снова пережил эту боль. Он снова сжал зубы до скрипа. Он снова оказался у подножия старой винтовой лестницы. А за спиной его взвился огненный столп.
Краем сознания он отметил, что слишком тихо вокруг. Так тихо, что он слышал мерный стук своего сердца. Ни шагов в коридоре, ни голосов, ни шума улицы за окном. Он словно находился в непроницаемом вакууме. Его окружала полная, безграничная тишина.
Он выдернул из рук тонкие иглы и сел на постели. Кровь гулко стучала в висках. Под кроватью, аккуратно прислоненные друг к другу, стояли его потрепанные ботинки. Их покрывал абстрактный узор засохшей свернувшейся крови. Он поднял больничную рубашку, осмотрел свое тело, насколько мог. Над левой грудью расплылся в кривой усмешке длинный уродливый рубец. Костик старательно целился прямо в сердце. Тело охватила противная мелкая дрожь. Он попытался успокоиться, но получалось плохо. Этот урод мог убить его, зарезать, как свинью. Он помнил, как отбивался от настигающего его неумолимого холодного лезвия, как пытался поймать его мерзкие руки со скрюченными пальцами. Он помнил тупую теплую боль от первой нанесенной раны. Он помнил свое удивление, когда на светлые обои хлынул фонтан неестественно яркой крови. Его крови. И последнее, что отпечаталось в его мозгу: он отталкивает от себя своего противника и выбегает на лестничную клетку. Кто его спас? Почему Костик не смог завершить начатое? Как давно он здесь? Множество вопросов толпились у входа в его сознание, оставаясь без ответа.
Он приоткрыл дверь больничной палаты и выглянул в коридор. Пустынное пространство растянулось от края до края, упираясь в зеленую табличку с жизнерадостной надписью «Выход». Он двинулся туда. Осторожно, крадучись, словно преступник. Толкнул безликую серую дверь. От того, что она не поддалась, чуть не растянулся на пороге. Толкнул снова, уже прилагая усилия. По ту сторону двери что-то мешало. Что-то большое. Тяжелое. Неподвижное.
По коже пробежал неприятно кусающий холодок. Что это может быть? Он широко расставил ноги, прижался плечом к полотну двери, с силой надавил. Дверь нехотя повиновалась и поехала в сторону. Медленно, но верно путь освобождался. Когда проем разверзся настолько, что можно было в него пройти, он, тяжело дыша, выглянул наружу. Взгляд лихорадочно цеплялся за страшные декорации. Мужчина в белом халате лежал на спине, его руки были безвольно раскинуты в стороны, словно он хотел обнять весь мир. Хотел, но не мог. Потому что был мертв. Над ним витал легкий тошнотворный запах, насыщенный сладостью миндаля. Первым желанием Саши было захлопнуть эту чертову дверь. Но он с трудом взял себя в руки и, осторожно перешагнув через тело, выбрался за пределы больничного коридора. Судя по всему, он оказался в приемном отделении. Стойка регистратора пустовала, по полу были разбросаны бумаги и канцелярские принадлежности. Стулья, как раненые солдаты, беспорядочно валялись вокруг, беспомощно растопырив железные ноги. Битые стекла противно скрипели под ногами. Трупов больше не было, но на всякий случай он готовился к худшему. Живых людей не было тоже. Больница была пустынна и разгромлена до основания. Нужно было уходить отсюда. Чем быстрее, тем лучше. Он пересек просторный зал наискосок и снова оказался в полутемном коридоре со множеством похожих друг на друга дверей. Полуостров выхода светлел вдали белой казенной краской. Он ускорил шаг. Тоненький жалобный плач достиг его, когда он почти добрался до цели. Как будто кто-то повернул ручку приемника и неожиданно быстро настроился на неизвестную радиоволну. Теперь он не мог уйти. Если он уйдет, этот плач будет преследовать его до конца дней. Он тихонько выругался и, спотыкаясь, двинулся на звук. По обе руки от него светлыми пятнами были размазаны две глухие белоснежные двери. Одна – с красноречивой надписью «WC», а вторая – с изображением вилки и ножа. Плач доносился из-за «WC». Он бесшумно приоткрыл ее и заглянул внутрь. Грязь и хаос царили и в этом помещении. Пол усеивали черепки разбитого казенного фаянса. Стены с отбитой кафельной плиткой презрительно скалились, как рот беззубого старика. Выдранный с корнем аппарат для сушки рук сиротливо болтался на тоненьких проводах.
В углу копошилось нечто в грязно-белом халате. Видимо, это и был источник плача. Это был мужчина. Он сидел спиной к нему, сжавшись в тугой болезненный ком. Безмолвный, трясущийся, жалкий. Он весь был пропитан страхом. Страх сочился из его пор едким удушливым паром, окутывал его с ног до головы, как плотное грязное облако.
– Эй, мужик! – Саша подошел к нему ближе, дотронулся до плеча.
Он затравленно повернулся, его лицо исказилось от ужаса.
– Нет! Нет! Нет! Нет! – он отчаянно, надрывно закричал, закрыл лицо руками, замотал головой.
Саша прицелился и подхватил его под мышки, стремясь рывком поднять на ноги. Мужчина сопротивлялся и тянул его вниз. Подошвы заскользили по грязному полу, нога неловко вывернулась и он с размаху плюхнулся на жесткий ледяной кафель, больно ударившись локтем. С трудом поднялся, потирая ушибленное место.
– Мужик, ну ты… – взгляд его упал на огромный осколок зеркала, заботливо, словно специально для него заботливо оставленного висеть на стене. Правую сторону лица, от виска до ямочки на подбородке, пересекала отвратительная борозда ярко-бордового шрама. Он был резко очерченным, похожим на глубокую расселину в скале; края его наплывали над поверхностью кожи, отчего лицо казалось перекошенным в сторону, как у брошенной в костер пластмассовой куклы. Один глаз был печально опущен вниз, придавая ему вид обиженного на весь мир жалкого нелепого клоуна. Саша поднес руки к лицу, медленно, едва касаясь, провел пальцами по щеке. Ощутил чужеродную, горячую шероховатость. Она была словно впаяна глубоко внутрь. Хотелось заорать в голос. Хотелось ослепнуть и никогда больше не видеть себя таким. Браво, Костик! Он навсегда обезобразил его.