ПРЕДИСЛОВИЕ
Владимир Буев появился в литературных салонах Москвы несколько лет назад – посещал презентации, творческие вечера, круглые столы. Он работает в сфере предпринимательства и финансов, поэзией ранее не интересовался, но внезапно, слушая стихи современных поэтов, ощутил в себе потребность откликаться на их произведения собственными стихами.
Сам он называет свои тексты пародиями, но это скорее рефлексия на чужие стихи. И она вполне оправдана. Топливо, которое приводит в движение механизм создания нового стихотворения, есть ни что иное, как поэтическая энергия. И Владимир Буев, являясь своего рода творческим индикатором, своими откликами на отдельного автора безошибочно указывает – в этом источнике она есть.
Современное литературное сообщество сегодня испытывает большой кризис – авторы лишены читательского внимания, рецензий на свои книги, критических и литературоведческих замечаний. И потому такие активные читатели, как Владимир Буев, сегодня на вес золота. За несколько лет пристального внимания к современной поэзии Владимир Буев опубликовал свои подборки в «Литературной газете», «Литературной России», газете «Истоки», журналах «Вторник», «ЛитеRRа Nova», «Камертон», на электронных порталах «Articulationproject.net» и «Textura.club», в альманахах «Vita» и «Ликбез». А откликов на любимых поэтов хватило на полноценный сборник. Эта книга – своего рода эксперимент, новая форма рефлексии нелитературного человека на литературное произведение.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Мне в детстве было многое дано:
тетрадь, фломастер, твердая подушка,
большая спальня, низкое окно,
донецкий воздух, угольная стружка.
Когда на подоконнике сидишь,
то терриконы сказочней и ближе.
Мне нравилась базальтовая тишь
и мертвый флюгер на соседней крыше.
А за полночь, сквозь шорох ковыля,
сквозь марево компрессорного воя,
подслушивать, как вертится Земля,
вращая шестеренками забоя.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Я необычной девочкой росла:
укладываясь к ночи средь подушек,
я втихаря с собой всегда брала
все типы угля в качестве игрушек.
Тетрадь, фломастер – как у всех детей,
но антрацит и кокс милей зверушек.
Во снах про террикон мне пел Орфей,
под утро пробуждалась я средь стружек.
Глаза открою – и к окну бегом
(не к зеркалу и даже не умыться!)
Шахтёрский с детства жил во мне геном.
…Мне и теперь компрессор ночью снится.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Москву от верха и до низа
набил рекламой Дед Мороз,
и кажется, что мир пронизан
жужжанием волшебных ос.
На площадях торговых полок
игрушки выстроились в ряд.
О, рощи пластиковых елок!
О, стаи плюшевых зверят!
Мы знаем, знаем, счастье рядом,
всяк к поздравлениям готов,
неси, Мороз, в мешке нарядном
здоровье, деньги и любовь!
Гирляндою электроемкой
прибрав квартиру до небес,
мы будем снова пить под елкой
и, словно дети, ждать чудес.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Зима в Москве, но не крестьянин
тут торжествует – быть беде!
Был Дед Мороз то ль филигранен,
то ль совершенно обалдел.
Что приволок с собой из дали
под новый год нам Дед Мороз?
Таких ли мы подарков ждали,
Как рои диких страшных ос?
Они жужжат, Москву пронзая.
Заполонили всё подряд:
И пластик ёлок облепляя,
и стаи плюшевых зверят.
Мешок уж пуст. А где же бабки?
А где любовь? Здоровье где?
Все – врассыпную без оглядки:
кусают осы. Быть беде!
Да Дед Мороз ли это, люди?
Иль засланный извне шпион?
Мы все так грезили о чуде,
а город тучей жал спалён!
Здоровья нет – теперь лечиться
(яд впрыснут в человечью кровь),
С остатком денег распроститься
и веру потерять в любовь.
Не Дед Мороз, а Клаус Санта!
Не избежит и он потерь:
электроёмкою гирляндой
огреем, если стукнет в дверь.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Темнота уже близка,
звёзд за ободом несметно —
ночь в стакане молока
наступает незаметно,
а вверху под потолком
свет струится бледнолицый —
это ангел в молоко
добавляет мед с корицей
и мешает на весу
разнородные частицы,
быстро, словно колесу
больше не остановиться;
темнота неглубока,
и теперь уж на исходе
ночь в стакане молока
на ореховом комоде.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Ночь покапала в стакан
и сгустила краски жизни,
сыпанула звёзд в экран:
вид небес безукоризнен.
Стоит глянуть в потолок:
чу! там чёртик! так тревожно!
Только б он не уволок
молоко моё, безбожник!
Лапы в чёрных волосах
так и тянутся к стакану.
Что случилось?.. Чёрт – в слезах!
Он голодный? Или… пьяный?
Не успев взойти, заря
не спасла продукт коровий:
на комоде… пузыря
нет – ушёл дурман из крови.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Строительство стеной обнесено,
у входа клен раскинулся, дряхлея,
посмотрит сторож в темное окно —
и вспомнит Канта или Галилея.
Он по ночам, как водится, не спит,
за ухо треплет рыжего котенка,
и слушает, как дом – растущий кит —
поет во сне пронзительно и тонко.
Он держит пистолет за рукоять,
ведь он один из сотен миллионов
постиг искусство – честно охранять
поющие дома микрорайонов.
Потухли звезды, ночь умерщвлена.
Охранник видит: цвета солидола
плывет над крышей полная луна,
и выпадает свет из-под подола.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Он прежде, видно, лекции читал
То ль в ПТУ, то ль в важном местном вузе.
Про Канта, правда, вряд ли что-то знал,
Но что слыхал – так точно! Он не лузер.
Раз рядом клён, то есть и Галилей.
Коль клён одрях, без Канта – как без духа.
А впрочем, в этой стройке нет милей
Котёнка… после трёпки с рваным ухом.
Гнетут воспоминания о том,
Как в местных вузах провели реформу:
«Философов» отправили гуртом
Послушать песни строек в униформе.
Теперь и кит, и котик под рукой.
И стройку, и страну спасти возможно.
Вот и Луна – она-то здесь на кой?
С неё подол «философу» снять сложно.
И сторож, притомившись сторожить,
Одновременно думая о Канте,
Мечтает в этом доме сам пожить,
Как человек, поддавшись пропаганде.
Земля зарёй уже навещена —
Цвет солидола станет ночи пухом.
И здорово, что ночь умерщвлена,
А вовсе не котёнок с рваным ухом.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Невзрачный район, как помарка,
побелкой исправлен давно,
здесь пахнет вином и зажаркой
от послевоенных домов.
Здесь ветер гуляет по крышам,
чуть слышно гудят провода,
и в каждом строении рыжем
из крана выходит вода.
Живут здесь легко и без веры,
не парятся по мелочам,
но месседжи в высшие сферы
пытаются слать по ночам.
Ночная верхушка поселка
украшена теплой луной,
стоит новогодняя елка
на детской площадке одной.
Вода здесь выходит из крана
и в снег превращается, чтоб,
идущие из ресторана,
волхвы увидали сугроб,
площадку, скамейку, качели,
столбы, ледяное белье,
звезду на рождественской ели
и свет непрерывный ее.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Трущобы окраин рабочих
навряд ли побелка спасёт.
Дурманами тут заморочить
любого способен помёт.
Романтикой прёт не по-детски
из каменной щели любой.
Вот раут готовится светский,
но сорваны краны с водой.
Не жизнь, а малина. С чего бы
Царю челобитные бить?
Трущобы у них как трущобы.
Зачем же начальство дразнить?
Пусть смотрят себе в поднебесье
на дико кривящийся диск.
В предновогоднем замесе
лишь ель – мировой моды писк.
Поморщатся высшие сферы,
Прочтя в челобитных нытьё:
«Пускай поедают эклеры,
коль хлеба лишились! Хамьё!
Без дела царя беспокоят
в последний декабрьский денёк.
Пусть детскую горку построят,
скамейку, качели, мосток».
И свет на окраины свыше
(с начальственных морд) не пришёл.
Луна прогулялась по крышам —
и то для трущоб хорошо.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Все, переболевшие ковидом,
начинают верить в чудеса,
пандемию выдумал Овидий,
чтоб уединиться и писать.
Снег сегодня чист, как на картине,
даже под приступками аптек,
я вчера была на карантине,
но теперь свободный человек.
По земле все так же ходят люди
с полными пакетами и без,
стоит ли заботиться о чуде,
если воздух соткан из чудес.
Романист с улыбкой Эйс Вентуры
на витрине блещет красотой,
мне ж милей киты литературы —
Достоевский, Чехов и Толстой.
Закупила гору витаминов
и давай о будущем мечтать —
постарею, сяду у камина,
буду Карамазовых читать.
Три большие пламенные птицы
в облаках над городом кружат.
Выпить чаю? Сдохнуть? Удавиться?
Продержаться. Выстоять. Дышать.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Борются за первенство гиганты
(римские поэты-силачи)
не за то, чтоб в рифме стать талантом,
а чтоб людям порчу отмочить.
И Овидий, и Проперций с Галлом,
и Тибулл с Катуллом, и Лукан
разносили с видом разудалым
вирус, словно смерч и ураган.
Кто-то передал из них искусство,
дар, способность, гений, наконец,
той переболевшей в хлам, в капусту,
что взвалила бремени венец.
Той, кто понаевшись витаминов,
той, кто о грядущем став мечтать,
села, не стесняясь, у камина
«Братьев Карамазовых» писать.
Мир с войной и чудный сад вишнёвый
тоже непременно выдаст в свет
женщина, чьи щёчки в цвет пунцовый
выкрасил (в мороз) цветов букет.
Жизнь не только подвигом богата,
место чуду тоже в мире есть!
Змей Горыныч небеса просватал —
тоже римских щелкопёров месть.
Кто из римлян в рифме именитей,
Кто из них победой заблистал,
не в курсах, но версия – Овидий
в пандемию гениев создал.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Из фляги выпивши за здравие,
в своих шахтерках неизменных,
устало шаркая по гравию,
идут рабочие со смены.
Они идут, черны и дюжинны,
бросая касками зарницы —
их дома ждут, готовя ужины,
бухгалтерши и продавщицы.
Ложится справа поле пыльное,
а слева балка слюдяная,
и небо грубое, двужильное,
светлеет, звезды пеленая.
Шахтер – основа мироздания.
И террикон, как черепаха,
застыл в режиме ожидания
за остановкой Красный Пахарь.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Минули времена мятежные
Сто лет назад. И вдруг сегодня
Идут шахтёры. Неизбежное
Опять в России стало модно?
В их лицах кроется решительность.
Трезвы, хоть хряпнули за здравие.
И придаёт им убедительность
Шуршанье под ногами гравия.
Шагают в ногу, как товарищи,
И смело, укрепляясь духом.
Неужто новые пожарища,
А в государстве – заваруха?
А дома ждут их благоверные
И дети: мал, мала да меньше.
Ужель условия прескверные?
Несчастных косит голод женщин?
В глаза красоты бьют природные:
То балки, то поля тучнеют,
То небеса неоднородные —
Ночные звёзды днём наглеют.
Секрета нет: не в революцию
Идут шахтёры напрямик.
Не за поправки в Конституцию —
Шахтёры валят на пикник.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Ночи стали темными и длинными,
солнце опустилось за паром,
воздух, переполненный дельфинами,
отдает водой и серебром.
Папоротник светится сквозь толщу
из-за тучи видимый на треть —
нужно быть внимательней и проще,
чтобы звезды в небе рассмотреть.
Чем светлей, тем делается ближе
запах бузины и чабреца,
лирика галактиками движет
и не останавливается.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Всё за два смешалось полугодия,
словно в дом Облонских я зашла:
папоротник – лета плодородие,
но его зимой я обрела.
В курсе я, что длинными бывают
только ночи тёмные зимой,
папоротник летом прорастает,
если он, конечно, плод земной.
Но поэты могут быть и проще,
в звёзды углубляясь допоздна.
Там любое время маломощно:
Грядка, дядька, Киев, бузина…
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Легко, грациозно, спокойно
скользила вода по реке,
вдали проседали постройки,
звезда куковала в руке.
Луна задевала деревья,
хрусталь на пригорок лила,
и сыпались, как ожерелья,
в траву километры тепла.
На взгорке, похожем на пиццу,
туманы рождали тоску,
а я все стояла и птицу
держала поближе к виску.
Но вдруг изменилась картина —
садовый осот почернел,
и стала прибрежная тина
похожа на длинных червей.
Морозы с железной сноровкой
в пространство метали ножи,
на шею легла, как веревка,
зима – горловина души.
Буран разыгрался, некстати,
дорожные звуки глуша,
и снег, словно мертвый предатель,
повсюду лежал и лежал.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Сама себе я кормщик умный,
И на челне плыву одна.
Вокруг скользит туман бесшумный
Вода красотами полна.
Звезда в руке кукует млечно
(Подарок Млечного пути).
И с верой я пою беспечно,
Природным внемля ассорти.
Хрусталь на берег льётся щедро —
То света лунного пучки.
Жара струится кубометром,
Из пицц колдуя бугорки.
С небес был подан знак девице:
Не надо, мол, впадать в тоску —
Звезда в ладони стала птицей.
Я поднесла ее к виску.
Но что случилось? Красоту
Измял с налёта вихорь шумный,
Мороз ударил за версту.
Мой взгляд становится безумным.
Штормило. Молния сверкала.
На берег швырнуло меня.
Но тут не холмики, а скалы.
Не скалы, а сама броня!
Какая разница: одна ли
Или с пловцами на челне
Плыла бы я в чужие дали
В своё далёкое турне?
Какая разница: себе ли
Я гимны пела на корме
Иль рядом спутники сидели,
В Сибирь готовясь и к тюрьме.
Конец похож: сырую ризу
Сушу одна я под скалой.
И плещет с гор, спускаясь книзу
Мороз и воздух ледяной.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Глинтвейна горячего мне бы,
повсюду крепчает мороз —
дорога от дома до неба,
увы, не из розовых роз.
В фейсбуке воюют, наверно,
сторонники разных систем,
а я человек постмодерна,
не верю ни этим, ни тем.
Когда-нибудь грянет суббота,
часам начинаю отсчет —
давай, дядя Ваня, работать
покуда мы живы еще.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Друг Чехов, пиши пьесы снова.
Я новых имён подскажу!
Уверена, что «Дядя Вова»
Крутому даст старт тиражу.
Куда ж все, мне равные, делись?
Их души на свете ином.
Эпохи абсурдов приелись —
Обман между явью и сном.
Глинтвейна Антону накапать
В цветочных из роз номерах.
А выпивши, пьеску состряпать
На пару. Конечно, в стихах.
Мечтаю лишь с теми общаться,
Кому я смогу доверять.
Но некем теперь вдохновляться,
И некого вдохновлять.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Мой быт прекрасен: лампа, маховик,
перчатки, нос поломанной точильни,
короткой батареи змеевик,
две крышки, мясорубка, холодильник.
Я наблюдатель: круг сковороды
очерчивает темные пределы,
идет из крана линия воды,
стоят в сушилке чашки пустотелы,
три вилки, параллельные черте
стола, символизируют беспечность,
две брошенные крышки на плите,
сливаясь, образуют бесконечность.
Пишу об этом из таких низин,
что ниже только черви и соседи,
стоянка, продуктовый магазин,
поребрики, столбы, электросети.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Мой быт прекрасен: снизу мне стучат
Соседи из котла (в глубинах ада).
Я знаю, что им хуже: маловат
Котёл. Ну, а в моём гнезде – отрада.
Со мною холодильник, змеевик,
Точильня вкупе с музой из Парнаса.
Две крышки и какой-то маховик,
Который машет крыльями Пегаса.
Да и других вещей невпроворот:
Перчатки, мясорубка, сковородка.
Крылатый конь берёт их в оборот,
А муза лихо шлёт в санобработку.
В санобработке тон всем задают
Машинка моечная и стиралка.
Три вилки обижаются, орут:
– Нас вымоют? Для нас воды не жалко?
А снизу снова постучали мне.
Не лампу зажигаю, а лампаду.
Хотела посидеть я при луне,
А мне из днища напустили ада.
Коль есть такие, кто попал в котёл,
Такие, кто меня несчастней даже,
То классно! Символический глагол
О радостях души моей расскажет.
Пусть не увидят из своих низин
Все эти черви, крысы и соседи,
стоянку, продуктовый магазин,
поребриков, столбов, электросетей.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Циклон, недобрая подушка,
плывет по небу, как паром,
еще немного и старушку
студент ударит топором.
Россия – снежная держава,
печальных мыслей колыбель,
как говорил Акутагава,
свободен – чухай в Коктебель.
Синдром земного постояльца —
боль, затаенная внутри —
крепись, держи себя за яйца,
не верь, не бойся, не ори.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
В России море баб, чьи руки
коней ловили на скаку.
В огонь избушек в жутких муках
их ноги шли чрез «не могу».
Но чтобы бабы били бабок?
Да чтобы острым топором?
О небо! День сегодня зябок —
циклон на небе, как паром!
И чтобы бабы яйца жали
себе, а не мужьям своим?
И не куриные? Скрижалям
не ведом срам сей мировым!
Конечно, если жать за яйца
прекрасных дев, то ора нет!
Синдром земного постояльца:
без боли – страхам всем привет.
Пороки к нам принёс в державу
японский не городовой.
Всё жаждал оный русской славы,
как Достоевский рядовой.
Всем в Коктебель пора отчухать
и правду сущую признать,
аллегоричность всю пронюхать,
и миру мир иносказать.
Аллюзий – море в мире русском:
ведь «бабе с яйцами» родня
и та, что в пламя – как в кутузку,
и та, что тормозит коня.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Возьми меня в ладонь и вознеси,
я высоты бояться перестала.
Подай мне перелётное такси
как милостыню у вокзала.
Над головой сияет синева,
на буквы распадается курсивом.
Я много лет сдавала на права,
но получила донорскую ксиву.
Чем больше дар, тем сумка тяжелей,
а я давно несу без остановки.
Возьми меня в ладонь и пожалей,
врисуй под кожу, как татуировку.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Билет мне подари, Аэрофлот!
Я и Люфт Ганзой ввысь взлететь согласна.
Не милостей прошу – наоборот.
Я быть к подачкам не хочу причастной.
Желаю я всего лишь полетать.
Не убежать, не стать иноагентом —
Нет смысла мне такое предлагать.
Мне мутные чужды эксперименты.
Не прятала активы за кордон
(Ведь нет их у меня, давайте честно).
Лишь в том всегда я видела резон,
Что кровь отчизне отдавать уместно.
И на права я тоже ей сдала,
Во всех правах страна мне отказала.
На спину лишний груз? Вот это – да.
Тату и нар по счастью избежала.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Пыли дорожной нечистые танцы,
слева подсолнухи, справа картофель,
я позабыла название станций —
помнится шахты египетский профиль.
Помню, что воздух полынный был горек,
простыни в крошеве угольной пыли,
крышу сарая, и маленький дворик,
где мы белье по субботам сушили.
Помню подвал, и на полках – бутыли,
мусорник, старую каменоломню,
место роддома, который закрыли,
а вот причину рожденья – не помню.
Помню в окне своего кабинета
обруч копра, исполняющий сальто,
щелкали счеты, вращалась планета,
и не сходилось конечное сальдо.
Дальнее время, начало начала,
стертые знаки забытого мига,
необратимость того, что умчалось,
но отразилось в бухгалтерской книге.
Так и живу по привычке, иначе
мир не докажет свое постоянство.
Все мы наполнены космосом, значит
я говорю не в пустое пространство.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Я обо всём папу с мамой спросила.
В детстве сама я немало видала:
шахты и уголь, рабочую силу,
крышу сарая, бельё, даже сало,
мусорник, двор и бутылки горилки,
слева подсолнухи, справа картофель.
В мир же явил себя не на подстилке,
а на кушетке роддома мой профиль.
Предки мне этот роддом показали.
Внутрь на экскурсию даже сводили.
Напрочь вопрос прояснить отказали,
как и зачем они дочку родили.
Так и живу я, ответа не зная,
Мучаюсь, сидя в своём кабинете.
В мыслях об этом – туманность сплошная.
В поисках мыслью брожу по планете!
Люди в округе счастливые ходят:
Этим вопросом себя не изводят.
В детстве им предки ответ подсказали,
как и зачем они деток рожали.
В поисках знания я докопалась
Даже до старой бухгалтерской книги.
Космосом книга сия оказалась,
в ней не понять нифига, кроме фиги.
Так и осталась одна я в пространстве
(пусть не в пустом, а из множества хлама),
кто не узнал о былом хулиганстве:
как и зачем родила меня мама.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Звук непонятный, оркестровый
ползет по улице ночной,
мир на пороге катастрофы,
а мы в палатке овощной
скупаем яблоки и груши
на сотню тысяч лет вперед.
О, это звук, влетевший в уши
и перекрывший кислород.
Какие дивные фактуры
мелькают в сводке новостей,
жаль, я фанат литературы,
а не общественных страстей.
Запретный плод – такая малость —
модель познания Земли,
а сколько нам еще осталось,
не знает даже Аттали.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Про Аттали однажды я узнала.
Мне стало интересно – я прочла.
Впитав идеи, их в статью загнала1
И с личными стихами сопрягла.
А тут ещё фактуры привалило:
Из каждого земного утюга
Общественная страсть ключом забила
(Навальный с темой царского дворца).
Галактика готова развалиться
(Оркестр играет похоронный марш) —
Её спасать мне надо торопиться.
…Но вдруг передо мной встаёт торгаш.
В себя пришла и поняла: в палатке
Сама средь груш и яблок я стою.
Я замерла в одной крутой догадке:
Быть может, подложили мне свинью?
На входе – «Овощи», ни буквой больше.
А я тут кучу фруктов нагребла.
Модель земного шара ясно тоньше
(Был дома глобус – не уберегла).
В висках опять стучит: плодом запретным
Не груша, а лишь яблоко звалось.
Да! Смысл содержал в себе конкретный
Лишь образ яблока… Тут не срослось.
Литература лишь авторитетна!
И тонны груш не влезут в хилый воз
(Не существует груш новозаветных),
И Аттали для мира – не Христос…
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
В банке сказали: возьмёте монету
сильно не трите, водите легко,
там под полоскою серого цвета
вы обнаружите новый пин-код.
Вышла из банка. На детских качелях
мальчик качался, скрипели болты,
рядом в «Харчевне» чиновники ели,
терли салфетками жирные рты.
Птицы летели, собаки бежали,
дворники метлами землю скребли.
Вписаны эти мгновенья в скрижали,
или же в ливневый сток утекли?
Город как город. Сроднился с планетой.
Город-инфекция. Город-налет.
Если стереть его крупной монетой,
взгляду откроется новый пин-код.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Разбогатела я, выйдя из банка,
Выдали ломаный там мне медяк
И подсказали, что, мол, россиянка,
Грош этот не для похода в кабак:
– Эта монета с особенным свойством.
Если найдёте полоску на нём,
Трите! Однако слегка, без геройства,
А руководствуясь женским чутьём…
Тру я теперь по утрам и в обеды,
По вечерам, а порой и в ночи.
Я терпелива, я не привереда.
Не выдаётся пин-код, хоть кричи.
Может, мне ложную дали монету?
Я на деньге полосы не нашла:
Аверс и реверс похожего цвета,
Чувствую, скоро натру добела.
Серого нет… Я пойду прогуляться.
Может, вложиться монетой в обед?
По дорогим ресторанам пошляться?
Ба! Там уже мой банкир-мироед.
Я увидала его чрез окошко.
С другом-чиновником в глотку пихал
То ли гуся, то ль куриную ножку —
Жирной рукой (но не мне) помахал.
Впрочем, меня в ресторан не впустили,
Стоило только швейцару взглянуть
На медячок… Тут таких не кормили.
Да и банкир мой успел ускользнуть.
Боже, какая вокруг красотища!
Птички летают и песни поют.
Пёсики бегают, дворники рыщут,
И заодно и асфальты скребут.
Город с пин-кодом и не отвертеться.
Город-инфекция. Город-налёт.
Стоит, не жмурясь, вокруг оглядеться,
Прёт отовсюду, маячит пин-код.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
О траве и о детях
я над землею
на самом высоком
живу на каком-то
самом последнем
выше лишь балки
чердачных подпорок
пусть – маломерка
пускай без балкона
но все-таки небо
темное темное
ночью такое
что хочется плакать
хочется думать
о чем-то простом
о траве и о детях
что еще делать
когда проживаешь
на самом последнем
ВЛАДИМИР БУЕВ
Тоже о траве и о детях
время однако
пришло реноваций
сносить будут много
очень надеюсь
что новую хату
смогу получить я
мне надоело
смотреть прямо в небо
и жить без балкона
крохотна комната
негде поставить
кроватку с коляской
хочется деток
приходится думать
о травах однако
что ещё делать
когда реноваций
тебе не дождаться
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Это муж мой, он тысячу лет
меня лямкой жалеет,
надевает железный браслет
и ведёт к батарее,
это снова какой-нибудь он
восседает на муле,
он устал, он ведёт легион
электрических стульев —
бородач, воскрешённый старик,
басурман горбоносый,
я жена твоя, вот мой парик,
оторви мои косы —
это сон о прохладе ручья
тишину обнажает,
потому что я ночью ничья —
ни своя, ни чужая.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Дома у нас домостроя гнёт.
Впрочем, бывает хуже.
Муж мой садист, меня вечно бьёт.
Я всегда безоружна.
Вдруг в батарею лицом уткнёт,
вилку в розетку включит:
ток электрический сунет в рот.