Готовя американское издание «Исповеди Говарда У. Кэмпбелла-младшего», я имел дело с рукописью, в которой не просто излагались или извращались события. Кэмпбелл был писателем, а не только человеком, обвинявшимся в тягчайших преступлениях, и одно время считался неплохим драматургом. А раз он являлся писателем, то одни лишь законы искусства могли заставить его лгать и не видеть в этом ничего дурного. Сочинительство пьес должно еще больше насторожить читателя, потому что нет более искусного лжеца, чем человек, который искажает жизнь и страсти других людей, давая им гротескное изображение на сцене.
Теперь, когда я начал говорить о лжи, рискну пофантазировать и о той лжи, которая нацелена на создание художественного эффекта. В театре, например, и, возможно, в исповеди Кэмпбелла она становится – в высшем смысле – наиболее притягательной формой правды.
Конечно, со мной как с редактором можно не соглашаться. Полемика не в моем вкусе. Просто в меру своих сил я старался точно передать исповедь Кэмпбелла.
Что до моей правки, то она практически отсутствует. Кое-где я исправил ошибки в правописании, убрал несколько восклицательных знаков и внес курсив.
Я также изменил некоторые имена, чтобы избавить от смущения и неловкости еще живущих и ни в чем не повинных людей. Так, имена Бернарда Б. О’Хара, Гарольда Дж. Спэрроу и доктора Абрахама Эпштейна вымышлены. Также выдуман личный номер Спэрроу и название, какое я дал в тексте отделению Американского легиона[2], не существует и отделение Френсиса Х. Донована в бруклинском Американском легионе.
Мою скрупулезность можно лишь однажды подвергнуть сомнению. Это касается Главы 22, в которой Кэмпбелл цитирует три свои стихотворения на английском и немецком языках. В рукописи английские варианты абсолютно понятны. Что касается немецких, то Кэмпбелл воспроизвел их по памяти, и они до такой степени пестрят переделками, что невероятно трудны для чтения. Кэмпбелл больше гордился своими сочинениями на немецком языке и довольно равнодушно относился к тем, что написаны на английском. Пытаясь оправдать эту гордость, он снова и снова переписывал немецкие варианты – они его не удовлетворяли.
Желая приблизиться к исходному немецкому варианту, я решил проделать тщательную работу по его воссозданию. Выполнила это ювелирное задание, собрав, так сказать, вазу из осколков, миссис Теодор Роули из Котуита, штат Массачусетс, блестящий лингвист и сама уважаемая поэтесса.
Значительные сокращения я сделал только в двух местах. В главе 39 убрал кое-что по требованию издательского юриста. В оригинале у Кэмпбелла один из Железных гвардейцев[3] из организации «Белые сыновья американской конституции» кричит немцу: «Я больше американец, чем ты! Мой отец придумал “День гражданина”!» По утверждению свидетелей, подобное заявление действительно было сделано, но без особых оснований. Юрист полагал, что воспроизведение в тексте этого выкрика может оскорбить тех, кто действительно придумал «День гражданина».
Кстати, в той же самой главе Кэмпбелл, по словам очевидцев, предельно точно передает сказанное. Все сходятся на том, что предсмертные слова Рези Нот воспроизведены верно.
Еще одно сокращение я сделал в главе 23, которая в оригинале порнографична. Я счел бы за честь привести главу полностью, если бы сам Кэмпбелл не попросил прямо в тексте редактора о некой ее кастрации.
Название записок принадлежит Кэмпбеллу, оно взято из монолога Мефистофеля в «Фаусте» Гёте, который в переводе звучит следующим образом:
«А я – лишь части часть, которая была
В начале всей той Тьмы, что свет произвела,
Надменный свет, что спорить стал с рожденья
С могучей ночью, Матерью творенья.
Но все ж ему не дорасти до нас!
Что б он ни породил, все это каждый раз
Неразделимо связано с телами,
Произошло от тел, прекрасно лишь в телах,
В границах тел должно всегда остаться,
И, право, кажется, недолго дожидаться –
Он сам развалится с телами в тлен и прах»[4].
Посвящение тоже принадлежит Кэмпбеллу. Вот что он писал о нем в главе, от которой впоследствии отказался:
«Еще не зная, какой окончательно будет моя книга, я посвятил ее Мата Хари. В интересах шпионажа она торговала своим телом, нечто подобное делал и я.
Теперь, когда часть книги написана, я предпочел бы посвятить ее личности менее экзотической, не ставшей мифом, более современной, а не героиней немого кино.
Я посвятил бы ее человеку знакомому – мужчине или женщине, – известному своими злыми, безнравственными поступками, который, однако, считал бы при этом: «Настоящий я, добрый, сотворенный на небесах, глубоко запрятан внутри».
У меня перед глазами много подобных примеров, я мог бы перечислить их с быстротой песен-скороговорок Гилберта и Салливана[5], однако ни один не подходит больше моего.
Тогда позвольте мне оказать себе честь и перепосвятить эту книгу Говарду У. Кэмпбеллу-младшему, человеку, который слишком явно сеял зло и слишком тайно – добро, что в его время было преступлением.