В первый раз попав в рубку, я даже не пытаюсь подойти к пульту, с которого можно вызвать журнал. Во-первых, папа говорил, что выживают осторожные, во-вторых, я не одна. Алекс, тоже сдавший сертификат обслуживания, находится рядом, поэтому мне приходится за ним следить одним глазком. Несмотря на то, что парни за тот случай извинились, доверять я им не спешу. Очень уж страшными они оказались.
Сегодня мне нужно обслужить входной контур. Он находится в стене прямо у самого входа. Освещается только место моей и Алекса работы, остальная часть рубки только таинственно блестит огоньками. Я должна опустится коленями на подозрительно напоминающие учебные сенсоры железные полоски, открыть нажатием окошко обслуживания, помеченное желтым треугольником, и приступить к работе. К очень нудной работе – выдернуть гладкий зеленый цилиндр, протереть его, аккуратно вставить на место. Если ошибусь или сделаю что-то не то, буду немедленно наказана, о чем Мозг говорит на инструктаже. Смогу ли я после этого ходить… Не хочу проверять, потому работаю очень внимательно.
Сбоку доносится треск разряда и сдавленный крик Алекса. Ого, какой сильный… Я от такого, наверное, в обморок уплыву. Руки начинают дрожать, поэтому убираю их от цилиндров, стараясь успокоиться. Чем-то мы схожи с мартышками из старого фильма, тех воспитывали вовремя нажимать рычаг. Зажигалась зеленая лампочка – мартышки получали банан, загоралась красная – удар током. Как и мы сейчас…
Мозг не считает нас разумными существами, это хорошо заметно, потому что стимуляция исключительно болевая. Уже недели две прошло, наверное, а нас именно что дрессируют. И мысли сейчас не возникает нарушить правила. Даже обычные наказания становятся вдвое более болезненными, отчего страх преследует постоянно. Боли никто не любит, я не исключение.
Пульт с журналом, скорей всего, будет мне доступен не очень скоро, но я не спешу. Поспешать нужно медленно, так мама говорила, потому я не спешу, хоть и хочется бросится к нему, но нужно хорошенько продумать мотив включения. Ибо Мозг, конечно, бдит, но есть у него и свои нюансы. Он не следит за каждым нашим шагом, ведь он не человек, а реагирует только на триггеры. Вот, чтобы обойти эти триггеры, надо хорошенько подумать.
Я заканчиваю обслуживание, закрыв панель, при этом рефлекторно сжимаюсь, потому что сейчас Мозг оценивает мою работу. Но боли не следует, видимо, я все сделала правильно, а вот Алексу опять не везет: слышится треск разряда, глухой звук упавшего тела, затем в рубку входит робот – видимо, чтобы унести упавшего парня. Кажется, их бьют намного сильнее, чем нас, поэтому они так быстро успокоились…
– Задача выполнена удовлетворительно, – сообщает мне Мозг. – Можете проследовать в столовую.
– Благодарю, – киваю я, медленно, цепляясь за стенку, поднимаясь с онемевших колен.
Ходить, конечно, тяжело после такого – ноги от неудобной позы мало что устали, да еще и постоянное ожидание боли ни к чему хорошему не приводит. Но идти надо, а то пожалею. Оставаться голодной в мои планы не входит: отсчет времени приема пищи начался с момента подачи команды, потому нужно поторопиться. Торопиться сложно, но я все равно успеваю.
Все-таки какая-то очень жесткая дрессировка, как будто Мозгу кто-то армейскую программу включил. Вот все эти принципы: «боль – лучший стимул», «солдат скучать не должен» и «думают за вас командиры», о которых в книгах написано, очень похоже на то, что у нас сейчас происходит. То есть Мозг решил максимально занять нас, превратив в какое-то стадо… Хотя вряд ли он это понимает, машина все же не человек.
Я вхожу в столовую почти бегом, насколько это возможно. Моя порция уже наверняка остыла, но я все равно набрасываюсь на жидкую белковую кашу, буквально всосав ее за минуту. Схватив хлеб в руку, чуть расслабляюсь – теперь не отберут. Взглянув на таймер, узнаю, что мне осталось что-то около семи минут на еду, поэтому прячу хлеб в карман платья, а сама занимаюсь всем, что вижу – эрзац-овощами с кусочками эрзац-мяса.
– Если создать пару с парнем, то наказания ослабевают вдвое, но прилетает сразу обоим, – слышу я тонкий голосок какой-то девчонки.
Вот эта информация разбивает мои логические построения. Получается, Мозгу зачем-то нужно, чтобы мы разбились на пары? Но это означает прицел на оплодотворение, а мы сами еще дети, что мы будем делать с детьми? К тому же мать с ребенком первое время нетрудоспо… Вот оно! Мать с ребенком нетрудоспособна, значит, по правилам озвученным, они бесполезны и подлежат уничтожению. От этой мысли меня бросает сначала в жар, а потом в холод. Такого коварства и жестокости от Мозга я все-таки не ожидала.
А вдруг я ошибаюсь? Ну, например, пары нужны для круговой поруки. Девочка будет бояться сделать что-то не так, а мальчик себя виноватым почувствует, если их будут бить вместе. Может такое быть? Вполне может, потому что думать о том, что Мозг способен уничтожать матерей и малышей, мне не хочется. Нужно будет посмотреть на практике, кто-то да будет первым, если вдруг исчезнет, тогда все станет понятно. Особенно, если убьют всю пару, оформив это как перевод на «семейный» уровень, сейчас отсутствующий.
Как-то, кажется, я сама себя запугала. Я порывисто поднимаюсь, лишь краем глаза заметив оценивающий взгляд какого-то парня, и выхожу из столовой. Мне нужно к библиотечному терминалу, чтобы выяснить кое-что о нашем Мозге. Конкретно – абсолютные запреты. Должны же быть запреты, которые он не может обойти? Не могли не включить их, значит, надо только узнать, какие конкретно имеются, и только потом делать выводы. А то разогналась, уже и дрожу вся от пережитого ужаса.
Кстати, девочке той, Лике, в туалет ходить больно, насколько я слышала, только что это значит, я не знаю, да никто не знает, нет у нас врачей. Может, во время наказания что-то повредили? От этого факта становится во много раз страшнее, потому что получается, что мы для Мозга вряд ли имеем хоть какой-то приоритет. Именно поэтому я и спешу к библиотечному терминалу.
Нужно срочно узнать, что можно сделать, потому что ощущать себя бесправной букашкой мне совсем не нравится, а подпускать к себе парней, даже если услышанное и правда, тоже страшно. Поэтому…
***
Как-то странно на меня посматривает тот парень из столовой, не нравится мне это. Так-то он довольно красивый, конечно, есть на чем взгляд остановить, но я его просто боюсь – мало ли что в голову может прийти парню? Они мне все уже показали в тот, первый день, и легко это не забудется, поэтому буду держаться от него подальше, мало ли что.
Вернемся к терминалу. Матерей и детей Мозг убить не может, у него прописана абсолютная защита, если верить справочной информации. Значит… А что это значит? Перелистываю страницы, и тут до меня доходит: разумность! У него прописано, что живущие парами имеют доказанную разумность, а разумность остальных не определена. Значит, получается, Мозг нас не приговорил, а работает над развитием колонии и появлением гарантированно разумных особей?
С одной стороны, бред, конечно, но с другой – машина же, кто его знает, что у него колесиках крутится. Но покапримем за рабочую версию, то есть именно уничтожать нас не в его интересах, значит, можно выдохнуть и посмотреть, как обосновать запрос журнала событий.
Так, это не то, это тоже, стоп! Журнал событий запрашивается в случае инспекции, проверки работоспособности пульта, а также в рамках исторических исследований. Все, что произошло более месяца назад, уже исторические события? Получается, я сама себе проблему придумала. Так глупо я себя давно не чувствовала, это правда. Но пора двигаться в свою каюту, вон и Машка идет в окружении девчонок.
– Привет, – улыбаюсь я им, с интересом оглядывая построение. – Что случилось?
– Парни себя странно ведут, – отвечает мне «командирша». – Слишком вежливо, это подозрительно.
– Это они, наверное, пару хотят создать, – хмыкаю я, на что девчонки останавливаются, ошарашенно глядя на меня.
Я же рассказываю об услышанном в столовой, да и вычитанном в терминале. О том, что парам достается меньше, а болевой импульс у парней намного сильнее, чем у нас. Наверное, это потому, что у них одежда покрывает все тело, а не как у нас. Но факта это не меняет. В интересах парней создать пару, чтобы просто было не так больно, вот и вся загадка.
Двигаясь вместе со всей толпой, я рассказываю свои выводы, на что Машка кивает. Судя по всему, она осознает их логичность. Нужно только взглянуть в терминале, что такое пара, какие у нее права и обязанности, потому что, раз и парни принялись предпринимать какие-то шаги в этом направлении, получается, не в уничтожении дело.
Скоро будет сигнал к ужину, поэтому двигаться стоит все-таки к столовой. После ужина у каждого свое расписание, но обычно это время свободно и отдается на самоподготовку, потому что утром сначала обучение, а затем работа до самого обеда. У меня же, судя по индивидуальному расписанию, – и после обеда, зато сейчас можно будет просто отдохнуть. Вызвать изображения семьи на экран и поплакать в свое удовольствие.
Громкий зуммер заставляет ускорить шаг. Вот, кажется, только что был обед, затем я встала к терминалу, читая и разыскивая информацию, не заметив при этом, сколько времени прошло – больше четырех часов. Как-то незаметно время летит, даже не ощущаю иногда. Интересно, почему еще совсем недавно время тянулось, а теперь воспринимается совершенно иначе?
Ужин от обеда по вкусовым особенностям не отличается. Что каша безвкусная, что хлеб, который я сгребаю с тарелки, чтобы съесть его попозже, когда захочется, а мне захочется обязательно. Единственная радость – какая-то сладость. Коричневая очень сладкая жижа в креманке, которую можно есть долго, но долго никто не даст, значит, нужно съесть быстро.
Серый коридор едва освещен. Это не потому, что Мозг экономит, а просто вечернее освещение – полумрак, в обычное время создающий ощущение уюта, а сейчас страха. Прячущиеся в тенях жуткие чудовища будоражат возбужденный мозг, выдавая кажущееся за действительное. Хотя я знаю, что никаких чудовищ у нас, кроме парней, нет, но неприятное ощущение сохраняется. Страшно мне… И, судя по всему, не только мне.
Вот и дверь, в которую мы всей толпой и вваливаемся. Внутри уже сидят наши девчонки, собравшиеся компактной кучкой. Они что-то горячо обсуждают, впрочем, я знаю, что именно, мы о том же говорили совсем недавно. Машка присоединяется к общей дискуссии, а я просто тихо ухожу в свою маленькую каюту, мою крепость…
Капсула для сна, в том числе и гибернационного, стоит открытой. Я выскальзываю из платья, повесив его на автоочистку, предварительно вынув из кармане хлеб, и делаю шаг к двери санитарных удобств. Хочется принять душ, смывая с себя страх. Я не одета, но здесь некому на меня смотреть, да и просто так войти никто не сможет.
После душа смотрю вокруг… Круглое глухое окно-экран, имитирующий звезды космоса. Рядом с ним рамка с изображениями лиц мамы, папы и брата. Черные тона каюты, отчего она кажется больше, но какой-то очень мрачной, – впрочем, я привыкла. Ни столов, ни стульев тут, разумеется, нет. Их просто некуда деть – едва-едва капсула помещается. В нее я и укладываюсь, чтобы просто посидеть и посмотреть на лица моих родных, о гибели которых я думать не хочу. А о чем я хочу думать?
Я вспоминаю мамочку, папочку, братика, на которого часто сердилась. Как они разговаривали, как двигались, как сердились даже, – и слезы, конечно же, не заставляют себя долго ждать. Я плачу по очень близким, родным людям, оставившим меня совсем одной среди не самого приятного окружения. И Машка, хоть и утихла, но стерва та еще, парни тоже будто звери себя повели, поэтому доверять им совсем нельзя. А кому мне тут доверять?
Я вспоминаю детство, при этом плачу, но без надрыва, и так, кажется, засыпаю, потому что оказываюсь у папы на руках. Он прижимает меня к себе, улыбаясь, и я улыбаюсь ему в ответ.
– Помни, что бы ни случилось, мы все равно рядом, – говорит мне папочка. – Мы всегда рядом, даже если очень далеко, понимаешь?
– Да, папочка, – киваю я ему, а он продолжает меня гладить, рассказывая о том, какая я хорошая девочка.
Меня обнимает и мамочка, говоря о том, что верить надо всегда и нельзя отчаиваться. И я обещаю ей не отчаиваться и дальше быть очень хорошей, чтобы она мной могла гордиться.
Я помню этот разговор. Мне было двенадцать, Мозг переводил меня в индивидуальную каюту, а я очень не хотела расставаться с мамочкой и папочкой. Вот тогда мне папа все это и объяснил. Говорил он тогда, а пригодилось сейчас. Я очень-очень постараюсь быть хорошей девочкой!