В Астрахани кабардинский князь пребывал в отличном настроении – от царя ему последовало полное одобрение и награда, выданы неограниченные полномочия и цель всего их грандиозного «предприятия» – поход в Хиву – ныне была близка как никогда. Оптимизма прибавляли и благоприятные известия: еще в Москве Черкасский встретился с одним из своих агентов, которые – может помните – еще на заре всей этой затеи были посланы в Хиву и Бухару. Вернувшимся агентом был астраханский житель Тебей по прозвищу Китая (судя по прозвищу – кипчак), оказавшийся прирожденным шпионом. Тебей побывал в Хиве, Бухаре, Самарканде и Балхе, добыл толковые сведения о связях бухарцев с Индией (в частности, совершенно правильно донес, что путь из Бухары в Индию идет через земли воинственного народа «ауган»). Но, самое главное, этот Тебей Китаев, как его называли русские, выяснил, что в горах близ Самарканда добывают золото, более того – сумел пробраться на этот прииск и добыть образцы золотоносного песка. Позже Тебей разузнал об еще одном прииске, начал искать подходы к нему, но здесь уже «засветился», был схвачен бухарцами и брошен в зиндан за то, как сам объяснял, «будто я езжу осматривать их места». Из земляной ямы его вытащил влиятельный родственник, и Китаев решил не испытывать судьбу, и пустился в обратный путь. Однако при возвращении он обнаружил еще одно интересное место, где добывали «голубой камень лажбар (лазурит), из которого краску делают» и опять ухитрился попасть на рудник и добыть образцы.
Подтвержденные сведения о том, что золото в Средней Азии добывают гораздо ближе Яркенда, были настолько важными, что Бекович направил агента прямиком к Петру Первому, который тогда находился в Померании, присовокупив настоятельную просьбу о награде агенту. И заодно запросил царя – остается ли яркендское золото, с которого, собственно, все и началось, по-прежнему актуальной задачей для экспедиции. Петр лично расспросил удачливого разведчика («Речи расспросные Тебея прозванием Китая» дошли до наших дней) и ответил Бековичу: «Что же до посылки ко Иркети, и буде вам можно будет – то пошли, буде же нельзя – оставить мочно».
Расторопного агента Бекович собирался взять с собой в экспедицию в Хиву, резонно полагая, что проверенный человек, к тому же владеющий не только русским, но и всеми азиатскими языками будет там более чем кстати. Но увы – не случилось. Летом Китаев неожиданно умер, о чем Бекович и сообщал императору: «Которой астраханской житель Китаев к нашему величеству послан был с пробами золота и краскою, оной умре, о чем немало сожалел, понеже зело надобен был в ваших делах с нами быть».
Это была первая, но не последняя неприятность.
Вообще, создается впечатление, что прибывшее примерно тогда же странное, мягко говоря, письмо Петра о «струсах и казеариусах» оказалось каким-то страшным вирусом безумия. Экспедиция, бывшая до сих пор едва ли не образцом разумного и успешного выполнения высочайших поручений, пошла вразнос. Понеслась, как легковушка с пьяным водителем, утопившим на разбитой деревенской дороге педаль газа в пол. Все начали вести себя странно, делать откровенные глупости, собачиться из-за пустяков и, невзирая ни на какие советы и уговоры, упрямо гнать дело к фиаско.
Войско для похода собралось в Астрахани только к началу осени. В распоряжении Бековича оказалось три полка пехоты общей численностью в три с половиной тысячи человек: один полк собрали в Астраханской губернии, два других пришли из Казани и Азова. Основу кавалерии составили казаки – полторы тысячи яицких под командой атамана Бородина и полтысячи гребенских атамана Басманова. Казачьи сотни были усилены драгунским полком майора Франкенберга, набранным из пленных шведов. Точнее, как замечал еще историк Миллер, франкенберговские драгуны были даже не шведами, а немцами, навербованными королем Карлом в силезских землях. И если природным шведам, захваченным под Полтавой, полагалось хоть какое-то содержание, то немцы-наемники не получали ничего. Поэтому они с превеликой охотой завербовались на казенный кошт в поход в неведомую приличным европейским людям Бухарию.
Морская команда насчитывала более 200 человек, но профессиональных моряков было мало, две трети матросов составляли новобранцы из солдатских детей, возглавляемые четырьмя офицерами и штурманом Брандом. Штурман, кстати, несмотря на свою фамилию, был не немцем, а природным калмыком, служившим в молодости у голландского купца, у которого и позаимствовал фамилию. Наконец, в войске Бековича было и несколько добровольцев из астраханских дворян, среди которых выделялся близостью к начальству уже знакомый нам князь Салманов. Старый перс, похоже, решил – если уж пошел фарт, почему бы не поставить на счастливый номер еще раз.
Казалось бы, Бекович, наученный горьким опытом первой экспедиции, должен был понимать всю опасность выхода в Каспийское море осенью, но упрямый кабардинец, оставив кавалерию в Астрахани дожидаться его возвращения, объявил отплытие. В конце сентября свежепостроенная флотилия из 69 судов вышла в море, возглавляемая флагманской шнявой «Петр», на которой находился князь Черкасский. В начале октября они достигли мыса Тюк-Караган, где к экспедиции уже привычно присоединился Ходжа Нефес. И здесь последовала первая неожиданность – князь повелел строить на знаменитом месте торга с туркменами крепость, названную им «Святой Петр». Гарнизоном в ней оставался казанский полк под командой подполковника Хрущева. Люди начали роптать – торговать на этом мысу было еще можно, но вот жить – весьма проблематично. Тюк-Караган представляет собой огромную песчаную косу, практически лишенную растительности. Главная проблема была с водой – вода в выкопанных колодцах уже через сутки становилась соленой и горькой, поэтому рыть колодцы приходилось едва не через сутки, отчего люди быстро выбивались из сил. Но Бекович никаких возражений слушать не стал, и приказ свой подтвердил.
От мыса Тюк-Караган Бекович отправил два посольства. В Хиву сухим путем по проторенному туркменами караванному пути пошли астраханские дворяне Иван Воронин и некий Алексей по прозвищу «Святой». Им было вручено письмо к Кулун-баю, визирю и военному министру хана, а главной задачей поставлено наладить добрые отношения с хивинцами с одной стороны, и сообщать Бековичу обо всех важных событиях в Хиве – с другой. В Бухару же был отправлен подпоручик Давыдов, но он, чтобы сократить расстояние, должен был отправиться туда не из туркменских земель, а из персидского города Астрабад. Доставить его туда морем Бекович велел поручику Кожину.
Дело в том, что отношения Кожина и Бековича, мягко говоря, не заладились. Они сцепились еще после аудиенции у Петра, когда Бекович отказался отдать Кожину написанные императором «инструкции к действиям» поручика. Дальше взаимная неприязнь только усиливалась, и сейчас Бекович был рад случаю избавиться от своего зама.
Кожин с Давыдовым отчалили, а через пару дней и флотилия двинулась дальше, оставив Хрущева с солдатами обустраиваться на гиблом берегу. Но караван судов, пройдя немногим более ста верст, сделал неожиданную остановку в заливе Бехтир-лиман. Здесь Бекович повелел заложить вторую крепость, которую назвал уже своим именем – Александр-Бай. И если укрепление на Тюк-Карагане еще можно было объяснить необходимостью контролировать караванную дорогу на Хиву, то значения второй крепости не понимал уже никто. Впрочем, это место было и более здоровым, и хорошо укрепленным, поэтому там оставили всего лишь три роты Риддеровского полка во главе с оставшимся безымянным майором. Наконец, в начале ноября флотилия прибыла к главной цели – Красноводскому заливу, где, как считал Бекович, и впадала раньше в Каспий Аму-Дарья. На этом третьем переходе экспедиции не повезло – она угодила в сильный шторм и половину кораблей «погодою морскою разнесло и выметало по берегам на персидский кряж и на трухменской».
В Красноводском заливе князь закладывает третью, главную крепость и оставляет в ней всех оставшихся людей. Во главе сводной команды из двух неполных полков стал полковник фон дер Вейде. Место опять было выбрано чрезвычайно неудачно, там не было не то что деревьев и травы, но даже нормального песка – только перетертые прибоем ракушки. И с водой было как бы не хуже – «малым отменна от морской, и пески от моря потоплые и вонь непомерная, где не можна никакому существу человеческому жить». Фон дер Вейде пытался образумить Бековича, протестовал и даже отказывался принять командование, но получил только резкую отповедь: «Делай-де то, что велят, ты-де оставляешься на пробу». К протестам вскоре присоединился и вернувшийся из Астрабада Кожин, сообщивший, что бухарская миссия провалилась – астрабадский хан пропустить через свои земли Давыдова отказался, потому как не имеет прав на подобные действия без прямого указания шаха. Но Бекович заткнул и поручика, заявив, что «воду пресную и лес сыскать можете и после меня». Сам же Бекович, спланировав постройку крепости, собрался возвращаться в Астрахань.
Вот только плыть было практически не на чем, дошедшие до Красноводска корабли были в ужасном состоянии. К тому же в ноябре берега Каспия уже начало сковывать льдом, а Бекович прекрасно помнил, как они год назад попали в ледовую ловушку, из которой едва выбрались, причем дело было куда ближе к Астрахани. Поэтому Фон дер Вейде было велено привести бригантины в порядок и патрулировать побережье в поисках людей с выброшенных на берег судов. А Бекович решил двинуться пешком – по тому самому гибельному пути, по которому год назад отказались идти яицкие казаки.
Так как Бекович с Кожиным были к тому времени уже практически «на ножах», а оставить поручика с его особым заданием в Красноводье было никак не возможно, в начале декабря Кожин с малой командой был отправлен вперед передовым отрядом. Сам Бекович с тремя офицерами и полусотней солдат выступил через несколько дней, назначив Кожину встречу в «Святом Петре», первой заложенной крепости. Остающимся он пообещал вернуться в июне-июле следующего года. Кстати, сообщению Кожина о случившемся в Астрабаде он не поверил и отправил туда выяснить все верного человека – уже знакомого нам бывшего перса, князя Михаила Салманова.
Судя по описаниям и свидетельствам, оба они – и Бекович, и Кожин были людьми тяжелого нрава – пылкими и психованными. Вспыльчивость Бековича, типичную для кавказца, отмечают многие, но и природный русак Кожин ему в этом ничуть не уступал. Посол в Персии, князь Артемий Волынский44, аттестовал его так: «Кожин этот такие безделицы и шалости делал, что описать нельзя». В общем, сложилась довольно распространенная ситуация, когда начальник и первый зам сцепляются в мертвом клинче, уступить никто не хочет, а дела идут вразнос. Но упрямства и настойчивости не занимать было ни тому, ни другому, поэтому оба холерика все-таки провели свои небольшие отряды безжизненной зимней дорогой и соединились в крепости Святого Петра. Хрущева с товарищами они нашли в бедственном, если не критическом положении – среди выбивающейся из сил команды начались болезни и 120 человек уже умерло. Но это ничего не изменило в планах Бековича – разжившись у туркмен Ходжи-Нефеса верблюдами, кабардинец берегом Каспийского моря двинулся на Астрахань, куда и прибыл в конце зимы, 20 февраля.
Как они с Кожиным не убили друг друга в дороге – один бог знает. Сразу же после возвращения, в Петербург полетели доносы, жалобы и рапорты – как от одного, так и от другого. Масла в огонь подлил и вернувшийся Салманов, сообщивший Бековичу, что по его сведениям, астрабадский хан никаких преград Давыдову не ставил. Более того – выслал навстречу дорогим гостям представительную делегацию для торжественной встречи. Но Кожин ни сам на берег не сошел, ни Давыдова не пустил. А когда обескураженные персы, прождав несколько часов, в недоумении удалились, зачем-то напал на пасшееся на берегу стадо буйволов, и, перестреляв половину, загрузил несколько туш на борт и уплыл восвояси. Бекович в письме к генеральному ревизору Василию Никитичу Зотову уже не стеснялся в выражениях: «Порутчик Кожин взбесился, не яко человек, но яко бестие» и «пакости великия делал к повреждению дел моих».
Кожин тоже в долгу не оставался и в своих доносах заявлял, что все доклады Бековича о найденном сухом русле Дарьи – чушь собачья, князь принял за устье обычные складки местности и, следовательно, никакого проку в задуманном походе не будет. Справедливости ради надо добавить, что плававший вместе с Кожиным и Давыдовым в Астрабад поручик Федор Исингилдеев, оставшийся в Красных водах и оказавшийся в числе немногих выживших, позже в своих показаниях подтверждал версию Кожина и опровергал Салманова. В общем, кто из них был прав, а кто нет – сейчас, боюсь, уже концов не найти.
Меж тем пришла весна и принесла тревожные вести.