Странное дело, но стоило авто тронуться, как я успокоилась. То есть адреналин по-прежнему бурлил в крови, толкая на безумства, но я поверила: все у меня получится.
Надо только немножко отвлечь сукина сына. Самую малость. И для этого вовсе не обязательно разговаривать, тем более что в салоне звучала музыка – не снобский джаз, как можно было ожидать, а «Io primo di te» Эроса Рамазотти.
Еще один томный взмах ресниц, приглашающая улыбка, скользнувшая по подолу ладонь – и больше намеков ему не потребовалось. Он притянул меня к себе, пока всего лишь за плечи. Его касания по-прежнему обжигали и разгоняли сердце до совершенно бешеного темпа, а может быть, так действовала музыка – ничего не могу с собой поделать, всегда так реагирую на роскошные мужские голоса. Я имею в виду, на музыку…
И на великолепные мужские руки, сейчас обнимающие меня, неспешно ласкающие лопатки. И горячие мужские губы, подбирающиеся по плечу к чувствительному местечку в основании шеи…
Я застонала от удовольствия и провела ладонью по его груди, запустила пальцы под пиджак, расстегнула пуговку рубашки – и добралась до кожи.
Его сердце билось так же быстро, как мое. И дышал он уже неглубоко и часто.
Хорошо. Все его внимание – на мне, на дорогу он даже и не смотрит. Очень хорошо.
Я сама потянулась к его губам, слегка прикусила нижнюю, и, прикрыв глаза, позволила ему поцеловать меня так, как хотелось ему. Жадно. Глубоко. Сладко. Ох же черт, о чем я думаю?..
О чем, о чем! Надо еще потянуть время. Хотя бы минут десять. И желательно не позволить ему за эти десять минут меня трахнуть.
Потянуть время у меня получилось. А заодно убедиться в том, что его поцелуи действуют на меня даже сильнее, чем музыка, и что я уже забыла, почему мне не стоит трахнуть его прямо в машине. Может, можно? Хочется же так, что бедра сводит!
Он словно услышал. Скользнул ладонью по моей груди, по животу – вниз, к кромке юбки. И, прервав поцелуй, эту самую юбку на мне поднял. Огладил бедро, задержавшись на кружевной резинке чулок. Медленно, чертовски медленно!
Я со стоном откинулась на спинку, позволяя ему рассматривать и ласкать себя. Нежно. Неторопливо. Наслаждаясь каждым мгновением, как последним.
Права была сицилийская мафия, адреналин круче любой наркоты! Я, конечно, ничего серьезнее травки и не нюхала, мне целостность мозгов важнее всяких глупостей. Но вполне готова была поверить на слово…
От прикосновений чертова лорда мысли разбегались, а я горела и готова была… да на что угодно готова была, чтобы только кончить! А у сукина сына сделалось такое вдохновенное лицо, словно он не меня рассматривал, а Джоконду, причем на стене собственной гостиной.
– Ирвин, – нетерпеливо простонала я и погладила набухший член, готовый вот-вот прорвать штаны.
Я впервые назвала его по имени. Зря назвала. Не нужна мне эта близость! Богатый сноб и есть богатый сноб!
Но отреагировал он правильно. Глаза затуманились, а пальцы скользнули мне в трусики. Алые, в цвет платья, кружевные и насквозь мокрые.
Он ласкал меня молча, сосредоточенно и ни на миг не закрывая глаз. Словно смотреть на меня ему нравилось больше всего на свете. Извращенец чертов… ох… еще, пожалуйста!..
Я кончила под его рукой. С дрожью, низким гортанным стоном и сжав бедрами его пальцы. Чертов сукин сын отлично умеет обращаться с женщинами. Наверняка на его счету не один десяток разбитых сердец. Но моего среди них не будет!
Он так и продолжал смотреть на меня совершенно непроницаемым взглядом. Вынув пальцы, поднес их ко рту, лизнул, шало улыбнулся… и я не знаю, каким усилием воли мне удалось не забыть, зачем я здесь. И что времени осталось не так уж много.
Кинув взгляд за окно машины, я обругала себя дурой безмозглой. Мы почти выехали за город! Еще минута-другая, и сукин сын поймет, что здесь что-то не так. Лишь бы в окно не посмотрел!
Я потянулась к его руке, огладила запястье и коснулась губами пальцев, слизнула с них солено-терпкую влагу, и позволила ему впиться в мои губы, прижать меня к себе.
Не прерывая поцелуя, я нетерпеливо потянула пиджак с его плеч.
– Сними это, – потребовала хриплым страстным шепотом. Даже играть не пришлось, черт бы его подрал. – Хочу… – и я коснулась пальцами его шеи над воротничком рубашки, все еще застегнутой на все пуговицы.
Рвано выдохнув мне в губы, он принялся стаскивать с себя пиджак. Я ему помогала… или мешала… главное, он совершенно забыл обо всем, что не касается секса. Ох уж эти мужчины!
Пока он выпутывался из рукавов, а это чертовски неудобно делать даже в довольно просторном «Бентли», особенно с ростом под два метра, я быстро залезла в сумочку.
О, выражение его лица, когда он избавился от пиджака и потянулся ко мне, стоило… дорогого стоило. Мильон баксов, не меньше.
– А теперь медленно и печально застегни наручники, красавчик, – наручники я держала левой рукой, так как в правой была «Беретта». Тридцать второй калибр, самое то для дамской сумочки.
– Не стоит так шутить, детка, – и куда только делась его галантность? Глаза заледенели, в голосе прорезалась сталь. Даже не сталь, а оружейный плутоний. Полтонны.
– Сидеть, – я тоже умею «ледяной» тон. – Двинешься ко мне хоть на сантиметр, выстрелю.
– Какая смелая дет… – не договорив фразу, он попытался на меня броситься. Я опередила его на полсекунды. Пуля прошла в паре сантиметров от его плеча и застряла в спинке сиденья. Он отшатнулся. – Твою мать! Сумасшедшая сука!..
Побледнев, он бросил взгляд на шофера за стеклом: тот никак не мог пропустить звук выстрела. Однако стекло не опустилось, скорость и направление поездки не изменились. И никто даже не думал звонить в полицию.
– Твою мать, – повторил мистер Совершенство, с которого слегка слетел его снобский лоск.
– А теперь наручники, красавчик. Или думаешь, что я промахнулась? – я улыбнулась одними губами. – В твоих интересах их поймать.
Сукин сын сжал губы, но наручники поймал. Впрочем, что там было ловить – уж бросить их ему на колени с полуметра я могу и левой рукой.
Он снова глянул на шофера, но уже не с надеждой, а с нескрываемой ненавистью. Пейзаж за окном машины он тоже разглядел. Трудно перепутать одноэтажные предместья с Манхэттеном.
– Это была очень плохая идея, детка, – это уже мне.
– Пофиг, – я выразительно повела дулом пистолета, направив его на самую ценную часть мужского организма. Все еще стоящую, кстати. Извращенец. – У тебя три секунды, красавчик. На четвертой – стреляю.
– Сучка.
– Два.
– Твою… – щелкнул первый браслет, и тут же второй. – Твою мать. Ты ж понимаешь, детка, что ты – труп?
– Я понимаю, что ты – оптимист, красавчик. Кстати, на курсах от ФБР тебе не объясняли, что в случае похищения не следует злить психов? Ты же умный, красавчик, и понимаешь, что у тебя все шансы стать трупом гораздо раньше меня. Или евнухом, если я прямо сейчас на тебя обижусь за неподобающее обращение.
– Сколько? – В его глазах все равно было обещание смерти, причем медленной и мучительной.
– Вот так уже лучше, – я ему подмигнула, не опуская «Беретту». – Не торопись, мы почти приехали.
– Давай покончим с этим быстрее. Сколько?
– Пятнадцать миллионов.
– Почему не сто? – от его сарказма мухи бы на лету дохли, будь тут мухи.
– Можно сто, – согласилась я.
– Если возьмешь распиской, то запросто, – сукин сын ухмылялся так, что мне отчаянно захотелось ему врезать.
– В наше нелегкое время расписки не в цене. Но ты можешь перевести все сто миллионов на счет благотворительного фонда. Гринпис, знаешь?
– Гринпис?.. – Сукин сын завис.
– Ага. Ты вообще знаешь, что синие киты почти вымерли? Если не спасти их в ближайшие год-два, то и спасать будет некого.
– Сумасшедшая.
– Ай-ай-ай, ты не хочешь сотрудничать, – я снова повела стволом «Беретты». – Или ты не хочешь спаси синих китов? У тебя вообще совесть есть?
– Нет.
– Оно и заметно. Ну так что, закончим дело по-быстрому? Я, между прочим, даже не ужинала.
– Закончим, детка, разумеется. Я перевожу пятьдесят штук твоим синим китам, и продолжим с того же места, где остановились. Мой смарт в кармане пиджака, будь любезна, подай.
Я рассмеялась. Не слишком увлекаясь, а то знаю я этих сукиных детей, только моргни – и никакие наручники его не остановят. Вон, как профессионально заговаривает зубы.
– Ты начинаешь мне нравиться, красавчик. Непрошибаемая наглость.
– Ты мне тоже, детка, – он выразительно покосился на свой стояк.
– Пятнадцать миллионов, милорд, и ни пенсом меньше.