Последние записи в дневнике Николаса Мокану.
Они поддерживали во мне жизнь. Каждая строчка, написанная его почерком, давала мне надежду, что он все же вернется. Тот, кто писал эти строки, должен был сдержать свое слово. Я думала, что знаю эту тетрадь наизусть. Но открывая её вновь и вновь, я находила какие-то новые штрихи, какие-то пропущенные мною тона или междустрочные признания, новые эмоции от которых душу раздирало на части, и я проживала наше прошлое уже в который раз, но теперь его глазами. Становилась им самим, пропитывалась этими противоречиями, этой горечью и его вечным одиночеством. Боль. Сколько же боли скрывается в его тьме! Он никого туда не впустил. Даже меня. Нет, не потому что не доверял, а, скорее, потому что не хотел меня в ней утопить. И сейчас, читая уже в сотый раз последние записи, я с отчаянием понимала, что он был одинок даже тогда, когда я была рядом. Одинок в своем самоедстве, в изнуряющей ненависти к своим порокам и этой самой тьме. Он любил ее и ненавидел одновременно. Он не собирался ею ни с кем делиться, и в то же время она его пожирала все больше день за днём, то выпуская на свет, то затягивая на самое дно. И словно тоненькая белая ниточка среди мрака его любовь ко мне. Та самая, хрупкая, которая, как ни странно, удерживала его на поверхности.
И меня вместе с ним. Если бы не его тетрадь, я бы сошла с ума за эти дни ожидания. Я была близка к помешательству…Хотя, кто знает, может, было бы лучше лишиться разума или умереть, чем окунуться в то жуткое пекло, которое разверзнется под нами так скоро, что я даже не могла себе представить.
{«9 ЗАПИСЬ
– Вы устраиваете охоту на людей? Вы загоняете их как животных, а потом убиваете? Это ужасно! Это бесчеловечно…Это…
Да, детка. Правильно! Браво! Наконец-то! Добро пожаловать в реальность. Неужели ты поняла, что я такое? Не прошло и пары недель? Быстро это или медленно, решать не мне и не тебе.
С наслаждением, смакуя каждое слово, ответил:
– Конечно, бесчеловечно. Ты знала, что мы не люди, и знала, чем мы питаемся. Так что истерики сейчас ни к чему, и я предупреждал тебя об этом, когда мы ехали в Лондон. Вудвроты живут по другим законам.
– Ты…ты тоже в этом участвуешь? Ты будешь охотиться на этих несчастных, которых вы обрекли на смерть?
– Да, Марианна. Я тоже буду участвовать в охоте. Более того, я должен ее выиграть. Таковы правила, таковы обычаи, не мне и не тебе их менять.
Марианна отвернулась и закрыла лицо руками. В который раз спросил себя, что мы делаем рядом с друг другом? Где она, а где я. По разные стороны баррикад, и ей никогда меня не понять. А мне на хрен не нужно, чтоб понимала. И никогда не было нужно ничье понимание. Главное, чтоб я сам себя понимал, а с этой маленькой ведьмой это становилось архитрудно. Я вдруг превращался в непроходимый квест для собственной логики.
– Я думала, ты другой…я думала…
– Что ты думала? – хищно прищурился, в очередной раз взрываясь яростью изнутри, – Я не другой. Наконец-то ты это поняла. Я – зверь, монстр. Я такой же, как они все. На моих руках столько крови, сколько ты не видела за всю свою жизнь. Мое призвание – приносить людям боль и смерть. Если ты решишь вернуться домой прямо сейчас, я прикажу отправить тебя на частном самолете. Давай, девочка, уезжай, облегчи мне жизнь.
Она молчала, ее худенькие плечи подрагивали. Плачет? Пусть плачет. Лучше для всех, если она сейчас уедет и все это кончится, не успев начаться. Слишком опасными становятся наши отношения. Отношения? Я назвал ЭТО отношениями? Во мне зарождается сумасшествие, незнакомое, мрачное, страшное. Ничего подобного я никогда раньше не испытывал. И я не хочу обрушить его на нее, я с трудом контролирую этот процесс. Как скоро все взорвется? Я не знал ответа на этот вопрос, но я чувствовал, что нас уносит. И её, и меня. Только в отличие от Марианны я прекрасно понимал, чем это закончится. Какой жуткой и безжалостной тварью я могу быть.
– Я не уеду. Не затем я здесь, чтобы испугаться и убежать. Ты прав, ты меня предупреждал. Я остаюсь. В чем заключается эта охота?
Твою ж мать! Что ж ты такая упрямая, а? Что ж ты усложняешь мне и себе жизнь? Я отошел к перилам и посмотрел на вечернее небо. Солнце, похожее на кровавый диск, медленно садилось за горизонт.
– Мы дадим им возможность сбежать. У них будет приоритет в двадцать минут. Потом по их следам отправятся охотники. Для них это будет игра на выживание. Если кто-то из них останется в живых за час охоты, он будет свободен.
Я не видел сейчас её лица, но слышал прерывистое дыхание. Наконец она тихо спросила:
– И кто-либо оставался раньше в живых?
– Нет. У них нет шансов. Никаких. Разве что, если случится чудо. Но чудес не бывает, маленькая. Так что не обольщайся. Их поймают и сожрут.
– Кто считается победителем?
– Тот, кто убьет больше всех. Каждый оставит свой знак на теле жертвы. После того, как охота будет окончена чистильщики соберут мертвецов и посчитают, кто победил.
Да, я любил участвовать в этой игре. Можно сказать, я обожал это развлечение, которое уже давно было запрещено в моем городе, в моей стране, но здесь старина Вудворт все еще соблюдал традиции. У меня зашкаливал адреналин от предвкушения, хищник готовился к самой интересной охоте. Вот только разочарование Марианны портило весь кайф. Заставляло чувствовать себя сволочью. Хотя, прекрасно знал, КАКАЯ я сволочь…но были моменты, когда мне до дикости хотелось, чтобы она этого не знала. Но отказаться я не мог. Слишком многое поставлено на кон. Как ставки, довольно высокие, как и все развлечения хищной семейки Вудворт, так и моя репутация. Уступать титул самого кровожадного вампира Братства я не собирался никому. Страх – это залог уважения. Пока Вудворты меня боятся, я могу оставаться спокойным. Пока они поджимают хвост и готовы выполнять мои условия. Страх – это истинная валюта, которая никогда не обесценится. Его легче всего продать. Заставь кого-то бояться себя, и он будет зависеть от тебя до последнего вздоха.
– Ты не можешь отказаться…да?
Тихо спросила Марианна, и в ее голосе послышалась надежда. Я закрыл глаза. Только ей удается разбудить во мне вот это проклятое чувство осознания собственного ничтожества. Впрочем, так же ей удается разбудить очень много разных чувств. Палитру. Радугу. Где мой черный рассыпается на такие яркие оттенки, от которых постепенно начинает резать глаза.
– Ты права, я не могу. Охота поднимет мой вес в Братстве. Это не просто соревнования, это борьба, понимаешь? За каждую жертву охотники будут драться.
– Драться? Кроме всего прочего, вы будете драться?
В ее голосе послышался неподдельный страх.
– Да, до полного поражения противника.
Марианна подошла ближе, теперь я чувствовал ее запах слишком отчетливо, голова предательски закружилась. Последнее время рядом с ней я с трудом держал себя в руках. Напряжение начинало достигать точки невозврата, когда я могу послать все к чертям собачьим и выпустить Зверя.
– Тебе будет угрожать опасность? Тебя могут убить?
Я вздрогнул. Мне не послышалось? Она волнуется за меня?
Я резко обернулся и увидел, как Марианна прижала руки к груди и с отчаяньем смотрит на меня, ожидая ответа. Никогда в этой гребаной вечной жизни за меня никто не боялся. Боялись меня, боялась того, что я могу сделать, но никто не переживал за маньяка, который мог легко пустить вам кишки и с упоением намотать их на ладонь, глядя, как вы корчитесь от боли. Кому придет в голову жалеть психа и социопата? Нет, это не была та мерзкая жалость, за которую я мог бы убить. Это был страх. В её глазах страх за меня! Неужели за пятьсот лет кому – то не безразлично, сдохну ли я или буду жить? Внутри что-то сжалось. Такая резкая мгновенная боль. Я даже не понял, что это. Потом, спустя время пойму, что лед трескается болезненно, и в каждую трещину ядом затекает одержимость, потому что я готов был поверить…Ей. Поверить, что не играет и не притворяется. Не умеет пока. Не научилась. Искренняя. Настоящая. Моя!
– Да, могут, – эгоистичным восторгом по саднящим, обнажившимся в трещинах льда участкам сердца от вспышки отчаяния в сиреневых омутах, – Такого почти никогда не случается, но риск есть, и каждый из хищников об этом знает.
Вдруг Марианна схватила меня за руки и прошептала, глядя в глаза:
– Тогда пообещай мне, что ты победишь.
Мне показалось, что мое сердце перестало биться и я задыхаюсь. Нервная дрожь в кончиках пальцев. Не она ли оплакивала судьбу добычи несколько минут назад? Да, пока не знала, чем это грозит мне?!
– Тогда я буду вынужден убить больше, чем все остальные, – так же тихо, но безжалостно ответил я. Давай, детка, проснись! Ужаснись! Беги! Сейчас! Разочаруйся!
А она крепче сжала мои пальцы, и я задрожал, ощущая, как постепенно меня охватывает чувство дикого восторга. От неверия в триумфальное поражение равнодушного ублюдка, который подыхал именно в эту секунду внутри меня, он истекал кровью, а я прислушивался к его агонии и не понимал, что попался на крюк, насадился сам. Острие вошло под ребра, слева, пробило остатки льда и мягко вошло в сердце. Намертво. Я в капкане.
– Главное, чтобы ты вернулся живым. Пообещай мне…
Контрольный в голову, чтоб наверняка.
Марианна сжала мои пальцы на удивление сильно. Теперь она молила меня убивать, так же страстно, как до этого ужасалась подобной вероятности.
– Обещаю, – первое обещание ей, приговор Зверю, который скорчился в клетке, – ты не обязана присутствовать на охоте. Ты можешь ждать меня здесь.
Марианна отрицательно качнула головой.
– Я пойду с тобой и буду за тебя молиться.
Кому молиться, девочка? Тому, кого я проклял? Кому молиться и за кого? Преисподняя содрогнется от истерического хохота, когда твои молитвы достигнут границ Ада и Рая.
– Я пойду с тобой, можно?
Перехватил ее запястье и пристально посмотрел ей в глаза. Глотками…не воздух, а кипяток. Ты чувствуешь, как воняет горелой шерстью?
– Ты уверена? Это зрелище не для тебя, возможно, ты увидишь, какой я монстр и кем являюсь на самом деле. Ты возненавидишь меня.
Она не моргала, смотрела, а мне казалось, я увяз, запутался. Вот оно – мое персональное дно, я всегда представлял его себе черным болотом, трясиной или адским огнем, а оно, оказывается, кристально-чистого сиреневого цвета. И я начинаю поджариваться, потому что я хочу верить, что мне не кажется.
– Я знаю, кто ты. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой. И я никогда, слышишь, никогда не смогу тебя возненавидеть.
Я даже не представлял, насколько скоро мне станет страшно, да, мать вашу, страшно, что именно она может меня возненавидеть. Теперь, Марианна касалась моего лица другой ладонью, и мне невыносимо захотелось ее поцеловать. Смять эти наивные пухлые губы своими губами, кусать их до крови, показать ей, какой я зверь, кого она пытается жалеть. Чтобы разочаровать, чтобы сбежала, чтобы, мать ее, очнулась. Но вместо этого я сказал то, чего не ожидал от себя совершенно:
– Я убью их быстро, они не будут мучиться, и я не буду пить их кровь.
Она с благодарностью посмотрела на меня и улыбнулась сквозь слезы.
– Ради меня? – какой простой и вместе с тем невероятно сложный вопрос. Да, ради неё.
– Ради тебя.
Все черти Преисподней насмехаются надо мной в эту секунду. И я, как идиот, не могу решить, чего я хочу больше – избавиться от неё, пока не поздно, или пойти на хрен ко дну и потащить её за собой.
Сука! Наотмашь по лицу, так, чтоб прикрылась руками и заскулила от боли, а она вытирает разбитые губы и вешается снова на шею. Нет ничего омерзительней, чем женщина, которая тебе осточертела и все еще пытается заполучить тебя любыми способами. А тебе в ней уже ничего не интересно, у тебя не стоит на нее. Даже воспоминания, как ты трахал ее всеми мыслимыми и немыслимыми, и как кончал на неё, в неё…везде, где хотел, вызывают отвращение и желание сходить в душ и заодно почистить зубы.
Я смотрел на Мари, которая распласталась у моих ног, обхватывая руками мои колени и чувствовал, как внутри поднимается волна жалости и омерзения.
Хочется одновременно и раздавить, и в тот же момент она такая жалкая, ничтожная. Я слишком люблю сильных противников.
Оттолкнул ногой и вышел из комнаты…Вслед за другой. Не хотел сейчас копаться в себе, анализировать, что-то понимать. Я хотел найти и успокоить, просто посмотреть в глаза и убедиться, что ОНА смогла справиться с тем, что услышала и увидела. Маленькая девочка, которая всего лишь пару часов назад самоотверженно спасала жизнь убийце и отдавала ему свою кровь, даже не понимая, насколько рискует и ради кого.
Марианна забежала в кабинет Вудворта и заперла за собой дверь.
Я усмехнулся – наивная. Какие двери могут удержать меня? Снесу к такой-то матери! Но я дам ей шанс пребывать в иллюзии, что она может спрятаться от меня. Ненадолго, насколько мне хватит терпения.
– Марианна! Открой! Слышишь? Открой мне немедленно, не то я разнесу эти двери в щепки!
Она не отвечала. Представил себе, как плачет, закрыв лицо руками, и содрогнулся. Блядь! Реакция на ее боль чудовищно непропорциональна.
– Марианна. Всё, что ты услышала…Всё было совсем не так. Мари…она ревнует, она, – похотливая, озабоченная, недотраханная сучка…, – знала, что ты всё слышишь, а я потерял бдительность от слабости. Марианна! Открой! Я хочу всё тебе объяснить!
Твою ж мать! К чёрту двери!
Я легко спрыгнул с подоконника в комнату. Сидит на полу, прислонилась спиной к стене, не смотрит на меня. Дьявол! Почему каждый раз в ее присутствии я теряю этот гребаный контроль, этот панцирь, эти маски, с которыми легко и привычно. Голый до мяса и до костей.
– Для меня не существует запертых дверей, Марианна. Ты выслушаешь меня.
Отвернулась, подбородок дрожит:
– Уходи. Я не хочу сейчас ничего слышать, просто уйди.
– Не уйду, пока ты не дашь мне всё объяснить.
Подняла голову и посмотрела на меня:
– Просто ответь, ты спал с моей матерью? Просто скажи, спал или нет?
Всегда предпочитал спрятаться за ложью… А сейчас не смог. Я много чего с ней не могу. Не выходит. Словно она меняет меня, незаметно для меня же самого, а Марианна вскочила с пола и попыталась открыть дверь, чтобы снова сбежать. Иногда молчание красноречивей любых слов. Моё было кричащим и слишком откровенным, чтобы она не поняла. Умная девочка, слишком умная для её возраста.
В секунду оказался возле нее и резко развернул к себе, обхватил лицо ладонями, не давая отвернуться. Да! Смотри мне в глаза, маленькая. Давай, иди ко дну вместе со мной. В этом раунде можешь рассчитывать, что я не дам захлебнуться.
– Да, у нас был секс. Ничего не значащий, одноразовый секс. Слышишь? Ни сейчас, ни тогда это не имело никакого значения. Хоть я и не должен перед тобой оправдываться.
– Как вы могли? Как вы оба могли так предать моего отца! Это низко!
Бледное лицо исказилось от боли, она ударила меня по груди раскрытыми ладонями, пытаясь оттолкнуть. Мне хотелось, чтоб ударила сильнее, расцарапала мне кожу, причинила боль, только не плакала и не смотрела, как на ничтожество.
– Всё было не так! Верь мне, Марианна! Мы не обманывали Влада. Когда между нами произошло…то, что произошло, все считали Влада мертвым. Мы похоронили его. Это не было изменой. Твоя мать никогда и никого не любила так, как его. Мы не были любовниками. Точнее, не в прямом смысле этого слова.
– Но вы переспали! Это отвратительно. Господи, меня сейчас стошнит.
Она увернулась от моих рук, отшатнулась, как от прокаженного, и мною овладела ярость. Еще один глоток разочарования, малыш? Горько? Сколько ты еще сделаешь глотков, прежде чем начнешь меня ненавидеть, понимая, какой я ублюдок? Или мне удалось так быстро? Со второго глотка и полностью?
– Я никогда не понимала, почему вас с отцом разделяет такая пропасть. Теперь я знаю, насколько он прав. Уходи. Я прошу тебя, дай мне побыть одной. Пожалуйста, просто уйди. Как же это все грязно! Низко! Подло! Оставь меня! УХОДИ!
Вот так, маленькая! Наконец-то спали розовые очки. Да, я – грязь, и тебе не место здесь, рядом со мной. Только грязью я почувствовал себя сам и впервые не испытал от этого никакого морального удовольствия. Оставил её. Пусть упивается своим разочарованием и переваривает, кто я и какой.»
«10 ЗАПИСЬ.
Я искал ее гребаных три часа и озверел. Они мне казались вечностью. Никогда раньше я не ревновал. Я вообще не знал, что это такое. Мне было насрать, с кем мои любовницы спали до меня и после меня, я вообще мог отыметь их не один или поделиться ими с кем-то и наблюдать со стороны. Но когда, бл**ь, представил себе, как Вудворт прикасается к Марианне, у меня перед глазами вспыхнула кровавая пелена, и я услышал, как лопаются нервные окончания от бешенства. И это было началом…
Самый первый шаг в мое безумие. Стоит только один раз почувствовать яд, как он уже отравляет все внутри, разъедает, как кислотой. Я ступил за эту грань, где ревность станет управлять мною, и я не смогу ее контролировать. Тогда еще Марианна не была моей, но я интуитивно почувствовал, что каждый шаг к ней приведет меня в ту бездну, где я превращусь в психопата, повернутого до такой степени, что буду ревновать даже к одежде, даже к каплям дождя, ко всему, что может касаться её тела. К мыслям не обо мне, взглядам не на меня. Чёрт возьми, я – больной, конченый ублюдок, но я уже не мог повернуть назад.
Почувствовал её по запаху и шел, как зверь, четко по следу. Меня раздирало изнутри желание порвать здесь всем глотки. Пока только желание, позже я буду их драть, не отказывая Зверю ни в чем.
Растолкал извивающихся в диком танце смертных, которые шарахались от меня в суеверном ужасе, инстинктивно чувствуя опасность. Сканируя помещение, заметил Марианну, стиснул челюсти.
Она скрылась за дверью, ведущей к лестнице и туалету. Пошел следом за ней. Ударом ноги распахнул дверь и застыл. Она смотрела на бешено совокупляющуюся у стены парочку расширенными от удивления и любопытства глазами.
Как же соблазнительна эта невинность, которая плавится под первыми бесстыдными мыслями и желаниями. Её заворожил секс, а меня – она сама и эта реакция, от которой по моему телу прошла дрожь возбуждения. О чем она думает в эту секунду, приоткрыв чувственный рот, не понимая, насколько эротично выглядит сейчас сама? На секунду представил, как прижимаю Марианну к стене и, развернув к себе спиной, сдернув обтягивающие штаны до коленей, остервенело вдалбливаюсь в её тело. В ушах загудел рев персонального цунами, кровь воспламенилась, закипела, свело скулы и скрутило внутренности от бешеного желания сделать это немедленно.
Посмотрел на её тонкую руку с бокалом и бл**ь… представил, как эти пальчики обхватят мой член. Ярость и возбуждение – самый адский коктейль.
Поднесла бокал к губам, и я выхватил его, разбил о стену. Она вскрикнула от удивления и неожиданности, повернулась ко мне. Глаза блестят – слегка пьяная от мартини, а я смотрю на её губы и снова в глаза. Знала бы, что я хочу с ней сейчас сделать, кричала бы от ужаса. Ложь. Не кричала бы. Или кричала очень громко, надрывно, но далеко не от ужаса. Как любой мужчина, который далеко не раз соблазнял женщин и видел их реакцию, а точнее, намеренно ее получал, раздражая их воображение до невыносимости, пробуждая желание, я понимал, что она меня хочет. И кричать тоже хочет…подо мной. Только я этого не позволю ни ей, ни себе.
– Какого дьявола ты здесь делаешь?! Это место не для тебя!
Я отобрал у нее сигарету, смял пальцами, не обращая внимание на ожоги, и швырнул на пол. Затем оттащил парня от стонущей шлюшки и злобно зарычал:
– Пошли вон! Совсем осатанели! Трахайтесь дома!
– Эй ты! Озверел?! Я тебе сейчас морду разукрашу!
Я повернулся к парню, мгновенно меняя облик, давая увидеть вспыхнувшие радужки и вырвавшиеся из десен клыки. Да, мразь, бойся и скажи спасибо, что мне сейчас не до тебя… Парень в ужасе попятился назад, а девка закричала, одернула юбку и побежала вверх по лестнице.
Я снял пиджак и набросил Марианне на плечи, стараясь не смотреть на глубокое декольте, в котором так хорошо были видны полушария груди без нижнего белья:
– Прикройся!
– Иди к чёрту! Я достаточно взрослая, и ты не будешь мне указывать, как будто имеешь на это право!
Не имею. Пока что не имею. Даже больше – не хочу иметь. И хочу! Дико хочу, и внутри стихийное бедствие уже с первыми жертвами – будто не просто имею, а она вся моя. Я резко притянул Марианну к себе и демонстративно, презрительно принюхался:
– От тебя несет алкоголем и сигаретами. С каких пор ты куришь?
– С сегодняшнего дня. А вообще…не твое дело!
Она вырвалась, хотела пройти мимо меня вверх по лестнице, но я снова дернул её за локоть.
– Мы уезжаем отсюда!
– И не подумаю. Мне здесь нравится.
Невыносимо хотелось сбить с неё спесь, наброситься на её рот, кусая, насилуя, врываясь языком, чтоб начала задыхаться, но я заставил себя успокоиться и грубо потащил девчонку за собой, не обращая внимание на сопротивление.
– Оставь ее, Николас. Девушка развлекается!
Майкл преградил нам дорогу. В тонких пальцах Вудворта дымилась сигара. Пускает дым в мою сторону, а я по зрачкам вижу – он под кайфом, под красным порошком. Обдолбанный ублюдок, который, наверняка, собирался хорошо провести время с Марианной. И лишился бы яиц, члена, а потом и жизни. Я бы с удовольствием провел эту экзекуцию уже сейчас только за то, что посмел увезти и иметь какие-то планы на эту ночь. Вообще иметь какие-то планы на НЕЁ.
– Уйди с дороги, Майки, Марианна уезжает отсюда со мной. Сейчас!
– Она хочет остаться, – упрямо возразил Майкл, и его глаза тоже загорелись фосфором. Да! Давай! Разозли меня, и я загрызу тебя прямо здесь! И мне по хер на твоего папочку.
– А я сказал, она не останется в этом вонючем месте! Уйди с дороги Майкл, с тобой я потом поговорю!
– Отчего же? Можно и сейчас.
Всё случилось за одно мгновение, я схватил парня за шею и одной рукой резко поставил на колени. Другой удерживал яростно сопротивляющуюся Марианну, которая что-то возмущенно кричала. Я не слышал и не слушал её. Она могла хоть арии распевать, мне было насрать. Майкл закашлялся, его глаза округлились от удивления и боли, когда мои когти сжали его кадык, разрывая горло.
– Еще секунда – и я порву тебе глотку, достану кадык и выдеру язык, а потом сожру. Я не брезгливый, тебе ли не знать?! Не зли меня, Майки. Не сейчас!
Резко отпустил парня, вытер пальцы о его рубашку, забрал у него сигару и, демонстративно затянувшись, выпустил дым в его разъярённое лицо.
– Не лезь в это, понял?! Я буду решать, когда, с кем и куда она пойдет!
– Марианна – не твоя собственность. Ты даже ей не родственник! – Майкл потрогал горло, на котором быстро затягивались рваные раны от моих когтей.
Я усмехнулся и, подняв Марианну одной рукой за талию, понёс к выходу из бара. Дискуссия окончена. На сегодня, Вудворт. Но мы её продолжим, и что-то мне подсказывает – очень скоро продолжим.
Затолкал Марианну в машину, в который раз стараясь не смотреть на грудь в вырезе туники, когда пристегивал её ремнем безопасности. Девчонка отвернулась к окну. Злится. Знала бы, насколько зол я, то, скорее, боялась бы. В таком бешенстве я не пребывал уже очень давно, потому что никто и ничто не могло вывести меня эмоции чертовую тучу лет.
– Зачем без меня поехала? – спросил, разгоняя автомобиль до сумасшедшей скорости. Всё ещё чувствуя, как от ревности и подозрений выкручивает кости и хочется вытрясти у неё истинную причину. Например, то, что ей нравится проклятый Вудворт. Никогда не стоит задавать вопросы, на которые не хочешь получить честные ответы, а я задавал, потому что, помимо садиста, во мне жил и мазохист, а он хотел в очередной раз получить оплеуху, чтобы убедиться, насколько всегда был прав, запрещая себе верить во что-то.
– Поехала и всё! Не хочу с тобой разговаривать.
– Ты понимаешь, что это место не для тебя? Ты видела, что там творится?
Марианна открыла окно и подставила лицо ледяному ветру:
– Не тебе заниматься нравоучениями. Не лезь в мою жизнь, не пытайся мною командовать, особенно теперь.
Я резко затормозил, и Марианна чуть не ударилась головой о приборную панель, но я грубо опрокинул её на спинку сидения.
– Давай, раз и навсегда расставим всё по местам. Сейчас и прямо здесь. Когда ты, Марианна, упросила меня взять тебя с собой, ты пообещала не действовать мне на нервы и быть послушной девочкой, мать твою! Это было наше условие!
Марианна презрительно фыркнула, и желание сжать её тонкую шею пальцами стало еще навязчивей:
– Тогда я не знала, что ты спал с моей матерью. Теперь ты для меня не авторитет.
Девушка нагло достала сигарету из кармана куртки и повернулась ко мне:
– Зажигалки не найдется?
Я резко отобрал сигарету и, смяв, выбросил в окно.
– Ты забыла, что ты не куришь.
– Курю, пью и сплю с кем попало!
Крикнула мне в лицо и попыталась открыть дверцу машины. Я демонстративно щелкнул задвижкой на дверце, блокируя все выходы. Спит с кем попало? Например? Я хотел бы узнать имя этого смертника, чтобы похоронить его живьём у неё на глазах.
– Похоже на правду! И как? Майкл следующий? – отрава снова потекла по венам, подкармливая зверя, который уже рвал и метал внутри меня.
– Ни с кем я не сплю, если хочешь знать, я ещё девс…ещё никогда. Да иди ты к черту! Я ухожу, поеду на такси. Выпусти меня немедленно!
Я увидел, как зарделись её щёки и почувствовал странное идиотское удовлетворение. Подтвердила мои догадки. И сама же этого испугалась. Проклятые времена, где девушки стыдятся своей невинности и гордятся распутством. Малолетние шлюхи, которые выглядят старше и искушённей тридцатилетних. Они бесплатно раздвинут ноги и отсосут вам за бокалом виски под столом. Марианна подёргала ручку двери, но безуспешно. Всё, маленькая, добегалась. Теперь уже поздно куда-то убегать.
– Ты не выйдешь из машины, пока я не разрешу. Мы поговорим обо мне и Лине прямо сейчас и здесь. Расставим все точки и забудем об этом, ясно?!
Она медленно повернулась ко мне, и тонкая лямка туники сползла с алебастрового плеча, обнажая грудь еще больше. Невольно замер, видя, как ткань зацепилась за острую вершинку соска. Во рту выделилась слюна от дикого желания прикусить его зубами.
Сглотнул и заставил себя отвести взгляд, поднять выше, к её лицу. Скользнув по линии острого подбородка, к губам и наконец-то опять в глаза, в огромные сиреневые омуты, обрамленные густыми, длинными ресницами
– Я никогда, – откашлялся, – слышишь, никогда не предавал брата, но не стану лгать – хотелось периодически вырвать ему сердце. Мне нравилась Лина, очень нравилась, а я слишком её уважал, чтобы просто затащить в постель. Всё случилось само собой, она была в отчаянии. Мы все считали Влада мертвым, я лично задвигал крышку его гроба в склепе. Один раз. Я и Лина. Всего лишь один раз, который ничего для неё не значил, кроме отчаянной попытки цепляться за жизнь и не сгореть от горя.
– Зато этот раз многое значило для тебя
. Выпалила Марианна и посмотрела на меня затуманенным взглядом. После выпитого мартини её глаза блестели, зрачки расширились. Пышные волосы падали ей на лицо. И я представил себе, как впиваюсь в них пальцами, наматывая на руку, как сжимаю эту тонкую шею пальцами, перекрывая кислород в момент, когда она будет кончать подо мной. Бля**ь!
– Значило. Много лет назад. Сейчас – просто воспоминание. У всех нас есть моменты, о которых мы сожалеем.
Мне хотелось прямо сейчас терзать её губы своими, кусать до крови, вдалбливаться языком в мякоть рта. Никогда не терял контроль, а сейчас с трудом удерживал его и чувствовал, как проклятое самообладание начинает трещать по швам, отдаваясь острой болью в паху.
– А ты сожалеешь? – спросило очень тихо, но меня это слегка отрезвило.
Никогда не сожалел ни об одном сексе в своей жизни, а сейчас обязан солгать. Она хочет это услышать, для неё это очень важно, намного важнее, чем для меня.
– Да, я очень жалею, что все это стало между мной и твоим отцом на долгие годы. Но всё в прошлом. Лина любит Влада, а я живу своей жизнью. Считай, что всё это случилось до того, как она познакомилась с твоим отцом. Каждый имеет право на прошлое.
– А ты? Для тебя это в прошлом?
– И притом уже давно.
Её черты смягчились, хотя она по-прежнему казалась взволнованной. Немного пьяная от спиртного, чтобы реагировать нормально. Чувствую, как начинает снова раскаляться воздух вокруг нас, буквально слышу треск статики.
– Я отвезу тебя домой, по-моему, ты перебрала лишнего. Тебе плохо? Ты очень бледная. Майкл, ублюдок, завтра задницу ему надеру. Он к тебе приставал?
От одной мысли об этом руки сжались в кулаки.
– Нет. Просто пригласил развеяться.
– В стриптиз-баре…Хорошее предложение, – ярость снова стремительно нарастала.
– Если бы ты позвал меня на край света, я бы пошла с тобой, – тихо прошептала она, подалась вперед и неожиданно коснулась моей щеки прохладными пальцами.
Провела по скуле, а потом по моим ресницам. Именно по ресницам, а меня шибануло током. Это была самая эротичная ласка за всю мою жизнь, а Марианна напряженно вглядывается в мое лицо, словно ожидая, что я оттолкну, и я просто замер. Никогда и никто не ласкал меня так. Провела пальчиками по моим губам, и я дернулся, как от удара хлыстом. Она смотрит мне в глаза, и я не знаю, что она ищет в них. Там пусто, там вселенский холод и махровый цинизм.
– Не надо, – перехватил её руку за запястье, – Я отвезу тебя домой. Тебе уже давно пора спать. Давай, сделаем вид, что я этого не слышал. Не играй во взрослые игры.
Но я уже и сам понимал, что никаких игр и не было никогда. Это реальность с самой первой секунды, и она может стать смертельно опасной для неё.
Марианна высвободила руку и обхватила моё лицо ладонями.
– У тебя невыносимые глаза, – прошептала, и я понял, что алкоголь заставляет её быть откровенной, но остановить не мог, а точнее, не хотел, – я смотрю в них и исчезаю. Я тону в твоих глазах. Ты же видишь, как я тону?
О, НЕТ! Это я, бл**ь, тону!
Перевела взгляд на мои губы:
– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
Такая наивная и вместе с тем бесстыдная просьба. Когда в последний раз я прикасался к девственнице? Сто, двести лет назад? Я уже не помнил. Тело отозвалось мучительной болью желания, до рези в паху. Острого, требовательного. Меня скрутило от бешеной внутренней борьбы. Если позволю себе сорваться, то сегодня она уже не будет девственницей.
– Марианна, ты выпила лишнего, ты устала. Поговорим, когда ты протрезвеешь. Давай, малышка, будь хорошей девочкой.
В этот момент она ударила меня по груди.
– Я не девочка! Я не малышка! Когда ты это поймешь, наконец?! Не притворяйся, что ты ничего не видишь, всё ты понял. Давно понял. Скажи мне правду. Скажи, что я тебе не нравлюсь. Скажи, что я серая мышь, что я не красивая. Что по сравнению с моей матерью я – полное ничтожество. Давай. Ты же смелый, ты сильный, ты ничего не боишься. Скажи, что ты меня не хочешь.
Я молчал, а она продолжала бить меня по груди. Что я мог ей сказать? «Я хочу тебя, хочу до одури, как помешанный и озабоченный малолетний недомерок с постоянным стояком в твоем присутствии»? Марианна вдруг закрыла лицо руками и отвернулась к окну:
– Ненавижу! Ненавижу! – так отчаянно и разочаровано, что я сам не понял, как резко привлек её к себе.
– Дурочка. Маленькая, глупая дурочка. Ты – красавица. Ты – чудо. Ты – ангел. И ещё ты сегодня обещала, что никогда не сможешь меня возненавидеть.
– Я не хочу быть ангелом, – прорыдала Марианна, – я хочу быть твоей, слышишь? Я просто хочу быть твоей.
Стиснул челюсти, стараясь успокоиться. «Хочу быть твоей…твоей…твоей». Мне никто и никогда такого не говорил. Чаще всего – «Хочу, чтобы ты был моим».
– Ты сама не понимаешь, что говоришь. Это пройдет. Это юношеская увлечённость. Гормоны. Переходный возраст. Поверь, всё пройдёт.
Я укачивал её, мысленно стараясь отвлечься, абстрагироваться, но она вдруг оттолкнула меня:
– Я не ребёнок! Не ребёнок. Я знаю, чего хочу. А ты?! Тебе всё равно. Даже если я буду с кем-то другим. С Майклом, например, ты даже не заметишь. А знаешь, это хорошая идея! – прокричала сквозь слезы, – Почему бы не позволить ему? Он хотя бы не видит во мне малышку!
И меня сорвало. Мгновенно снесло все тормоза. Словно полетел под откос. Контроль к чертям собачьим. Вдребезги. Набросился на её рот и застонал. Невыносимо вкусно, аж скулы свело, и язык коснулся её языка, помедлил и ворвался в рот, лаская нёбо, дёсны, переплетаясь с её в диком танце сумасшествия. Отвечает несмело, задыхается, а меня раздирает от этой робости, наглею и зверею. Ещё. Глоток. Я же смогу остановиться? Мне мало. Ничтожно мало. Впиваясь пальцами в её затылок, привлекая к себе ещё ближе, задыхаясь и глотая её дыхание. Момент просветления, как всполох молнии. Попытка удержать контроль, поймать за ускользающий изодранный шлейф… и мимо. Сквозь дрожащие пальцы. Проклятье!
– Нельзя. Пойми, тебя нельзя быть со мной.
Но она уже меня не слышала. Голые эмоции. Ослепительные. Голод в чистом виде, только он способен настолько свести с ума. Она целовала меня сама, цепляясь за мои плечи, впиваясь в волосы, кусая мои губы, и я дрожал, как в лихорадке. Бл**ь. Кто кого соблазняет? Пытаясь оторваться, отстранить. Сейчас. Остановиться. Если позволю зверю сорваться, будет поздно для нас обоих.
– Ты будешь жалеть, – обхватил её лицо руками, – ты будешь об этом жалеть и проклинать меня.
– Никогда. Никогда я не пожалею ни об одном твоём прикосновении.
Задыхается, смотрит мне в глаза пьяным взглядом, и меня трясёт от возбуждения.
– Дурочка, какая же ты дурочка…
Не смог не целовать её губы, вытирая пальцами слезы, стараясь не напасть, снова не погрузиться в голодное безумие. Пока она меня слышит, и я сам себя слышу. Последние жалкие попытки.
– Я тебя уничтожу…Зачем?! Я превращу твою жизнь в ад…
– Мне всё равно. Я хочу быть с тобой. Пусть недолго. Пусть мимолетно…Не отталкивай меня…Прошу тебя…не отталкивай!
Шёпот, и её голос срывается, Марианна тянет меня к себе за воротник рубашки, ищет мои губы.
– Ты сошла с ума, а я вместе с тобой, – шепчу в ответ, лихорадочно лаская её скулы, губы, щеки. Красивая. До боли. До слепоты.
– Я сошла с ума, когда впервые тебя увидела.
Впивается пальцами в мои волосы и, всхлипнув, снова целует, а я уже мысленно слышу её стоны, крики, и меня ломает с треском, с оглушительным звоном в ушах, и закипевшая кровь плавит вены, разум. Врываюсь в её рот языком, с рычанием притягивая к себе снова. Никогда ещё не терял голову от поцелуя, а сейчас унесло. Словно я уже в ней. Словно занимаюсь с ней самым диким сексом и близок к развязке. Прижимается грудью к моей груди, и я чувствую её напряжённые соски через рубашку и её тунику. Хочу взять их в рот. Терзать, ласкать. Долго. Сводит скулы и печёт дёсны. Зверь рвётся наружу, обрывая звенья цепи. Кольцо за кольцом. От каждого касания губами, от каждого вздоха я слышу лязг стали и утробное рычание. Сильнее сжал её спину, вдавливая в себя. Я могу взять Марианну здесь и сейчас. Она готова для меня, запах её возбуждения взрывает мне мозг похлеще запаха крови.
Но где-то там, в уголках сознания, еще трепыхается рассудок. Слишком банально и унизительно для этой чистой девочки лишиться девственности на обочине дороги. Она заслуживает большего. Не меня! Да, будь я трижды проклят, не меня! Резко отстранился, удерживая её на расстоянии.
– Малыш, давай немножко успокоимся, хорошо? Я требую передышку, не то ты сведёшь меня с ума.
– Может быть, я хочу этого. Хочу свести тебя с ума. Ты же меня сводишь.
Я давно уже обезумел, девочка. Ты даже не представляешь, насколько. И я с трудом сдерживаю этого психопата в смирительной рубашке, а он смеётся мне в лицо и раздирает на себе одежду с кусками мяса. Я не продержусь настолько долго, маленькая. Не доверяй мне. Смотрел ей в глаза и скрежетал зубами, перевёл взгляд на пухлые, истерзанные губы и со стоном впился в них снова. Руки сами скользнули к вырезу туники под тонкую материю и сжали её груди. Застонать слишком мало, мне хотелось заорать или взвыть от наслаждения. Острые соски упёрлись в ладони, и я услышал, как она снова всхлипнула, провел по твердым вершинкам большими пальцами, врываясь языком в её рот, глубоко, жадно. Мешая ей думать, стирая собственные мысли в ничто. Перехватила мои запястья. Трепещет. Испугалась? Я замер и посмотрел ей в глаза, чувствуя, как задыхаюсь, и слыша её сумасшедшее сердцебиение:
– Тебе неприятно? Тебе не нравится?
– Мне нравится…Мне так нравиться, что я схожу с ума. Прикоснись ко мне ещё, у тебя такие нежные пальцы.
Такого я не слышал. Никогда. Меня не называли нежным, скорее, наоборот, порывистым и грубым, жадным и ломающим любое сопротивление. Я сжал её сосок, глядя в глаза и, увидев, как они закатываются в изнеможении, чуть не кончил. Немного помедлил и сжал сильнее, отпустил, потер раскрытыми ладонями, давая ей возможность распробовать ласку. Глаза Марианны полностью закрылись, на нежной коже выступили мурашки, и мне захотелось по каждой из них пройтись кончиком языка, вырывая из неё стоны и вздохи.
– Что со мной? Что ты со мной делаешь? Я с ума схожу! Я сейчас умру…
Хриплый шепот, срывающийся и жалобный. Твою ж мать! Каждый нерв завибрировал, член разрывало от боли и напряжения. Я больше не мог сдерживаться. Резко отстранился от неё, вышел из машины. Охренеть! Я на грани. Я, бл**ь, в миллиметре от точки невозврата, а мы оба одеты. Я даже не видел её голой.
Наклонился и, зачерпнув снега, протер лицо. Немного охладиться, иначе я за себя не отвечаю.
– Я что-то сделала не так?
Обернулся и шумно выдохнул. Стоит позади меня растрепанная, взволнованная и растерянная. В сиреневых глазах разочарование, будь я проклят, куда я влез? На хрена? Когда и взять, и отвергнуть – равносильная смертельная агония. Захотелось зарычать от бессилия.
– Всё так. Все прекрасно. Ты чудо. Просто я…Дьявол, я не железный…Давай сделаем передышку, малыш.
Попросил её уже в сотый раз и самому хотелось над собой истерически хохотать. Я бегу от девственницы, как чёрт от ладана. Мокану, это новый опыт, наслаждайся сексуальным разнообразием.
– Я все испортила, да? Я не должна была ничего говорить.
Такая несчастная, не понимающая, что происходит. Считает, что с ней что-то не так. Всё так, малыш. Это я. Во мне идет ядерная война, апокалипсис. Добра и Зла.
Я заставил себя усмехнуться и привлечь её к себе, стараясь отстраниться мысленно, не думать о её теле и о собственном бешеном возбуждении.
– Ты ничего не испортила. Просто я не смогу долго держать себя в руках.
– Я не понимаю…
Бл****ь, ну как объяснить девственнице, что я сейчас взорвусь, что я кончу если снова прикоснусь к ней, что у меня все планки срывает от возбуждения?!
– Я просто очень сильно возбужден. Мне нужно успокоиться, хорошо? Давай, я отвезу тебя домой.
– Ты на меня злишься… Всё еще злишься за то, что я поехала с Майклом. Или…или ты жалеешь, да? Жалеешь, что целовал меня? Я всё поняла. Я навязалась, ты пожалел.
Глупая, упрямая девчонка. Дёрнул её к себе за вырез туники и хрипло прорычал в её приоткрытый рот, сопротивляясь бешеному желанию снова наброситься на него:
– Ты возбудила меня, как животное. Дьявол, Марианна, ты понимаешь, что я хочу тебя? Я мужчина, а не мальчик из твоей школы, с которым можно тискаться на заднем сидении автомобиля. Я привык завершать начатое самым привычным способом. С тобой я не могу этого сделать. Не здесь и не сейчас.
Она слегка побледнела. Еще один глоток горечи, малыш? Да. Взрослые мужчины привыкли трахать юных девочек, которые сладко стонут от их поцелуев, пахнут влажностью, трахать и кончать не ментально или от петтинга, а в их юные тела или пухлые ротики. Мне сказать тебе это, девочка, чтоб ты немного остыла, отрезвела?
– Я тоже хочу тебя…Так хочу, что мне больно и, кажется, я умру…С этим можно что-то сделать? Или я тоже должна умыться снегом? Это помогает?
Дрожит и смотрит на меня, задыхаясь. Я уже не трогаю, а она трепещет, словно от моего взгляда, в котором, скорей всего, прочла все мои пошлые мысли. Так искренне и так бесстыдно умоляет взглядом, и я в который раз сорвался, впился в её рот поцелуем, проталкивая язык в сладкую мякоть, сплетая с её языком. Сильно. Настолько сильно, что сам ощутил это давление голодного рта на её мягкие губы. Подтолкнул Марианну к машине, усаживая на переднее сиденье, откидывая его назад. Хочу забрать её боль пальцами, языком, довести до крика облегчения, сожрать этот крик с извращенным удовольствием, истязая себя самого.
– Вот что помогает лучше всего.
Скользнул рукой под тунику. Быстро, по животу за пояс тесных брюк, рванув его на себя. Не давая секунды на размышление, пальцами под резинку кружевных трусиков. Коснулся лобка и стиснул челюсти, а она вдруг сжала мою руку за запястье. Посмотрел в испуганные сиреневые глаза. Боится. Напряжена до предела. Едва касаясь губами её губ, прошептал:
– Расслабься, малыш. Я только хочу приласкать тебя. Пожалуйста. Тебе будет хорошо. Я обещаю.
Я просил…я мог бы сейчас умолять, потому что стало жизненно необходимо ощутить её плоть под пальцами. И я не хотел отобрать насильно. Надавить. Хотел, чтобы она раскрылась для меня, чтобы доверилась мне, и в этот момент понял, что, когда она мне доверяет, я сам начинаю себе верить. И сколько таких моментов впереди, не связанных с сексом…Моментов, где я выживал только на одной её вере в меня и больше ни на чём…Выживал там, где веры не было бы даже у святых апостолов.
Позволила проникнуть моим пальцам дальше и снова сжала колени. Прижался поцелуем к её шее, скользя по скуле к мочке уха, слегка кусая, давая ей время расслабиться, сходя с ума от запаха кожи. Вернулся к губам и провёл по ним кончиком языка:
– Позволь, моя хорошая, моя девочка, позволь мне…
Пальцы осторожно коснулись горячей расплавленной плоти. Теперь мне казалось, что я сам задыхаюсь. Я не привык к нежности, не привык быть осторожным, мне никогда это не было нужно…а сейчас, касаясь ее кончиками пальцев, внимательно наблюдая за выражением раскрасневшегося лица, я понимал, что не смогу ласкать её сегодня иначе. Коснулся клитора, слегка надавливая, и она вскрикнула, резко поднялась, а я снова опрокинул её на спину, успокаивая поцелуями в губы, шею, шепча какие-то невероятные слова, о существовании которых не подозревал сам до этого момента. Я ускорял движения пальцев, стараясь сдержаться от невыносимого желания скользнуть ими внутрь и почувствовать, какая она мокрая и тесная, но я лишь дразнил её у самого входа, снова и снова возвращаясь к пульсирующему клитору, играя то медленно, то быстро, и вдруг Марианна распахнула глаза:
– Нет… не надо…, – умоляла так жалобно, но сейчас её слова значили совсем другое – это призыв не прекращать. Страх перед наслаждением, которое накрывало мою девочку, и я это чувствовал – приближение ее оргазма, по изменившемуся запаху, по учащенному пульсу, по дико бьющемуся сердцу, по тому, как сильно увлажнились мои пальцы. Она подрагивала, покрываясь капельками пота, тогда как по моей спине он уже тёк градом. С трудом сдержал триумфальный рык, когда стройные ноги распахнулись шире. Погоня за наслаждением убивает последние капли стыда, и даже самый невинный ангел утопает в бесконтрольной похоти. Я ловил её стоны, вздохи, усиливая трение, застыв в миллиметре от её рта, чтобы сожрать тот крик, который оглушил нас обоих, когда она выгнулась дугой и сжала коленями мою руку. Не прекращая ласку, я с рычанием скользнул пальцем в судорожно сокращающееся лоно и сам застонал, прижимаясь лбом к её лбу. Такая тесная, кипяток и влажность. Да, маленькая, сжимай меня сильнее, кричи, извивайся, если бы ты знала, какая ты в этот момент. Проклятье, как же я хочу тебя! Собирать каждую судорогу, скользя внутри и сатанея от желания взять по-настоящему, утолить собственную боль. Но не здесь и не сейчас…а может быть, и никогда.
Марианна открыла глаза пьяные. Потрясенный взгляд и дрожащие губы.
Улыбнулся, чувствуя, как захлестывает самодовольная радость от понимания, что это был её первый оргазм…Для меня. Мой. Я боялся пошевелиться, чтобы самому не заорать от возбуждения.
– Я люблю тебя.
А это было мое первое «я люблю тебя» за всю жизнь. Первое «я люблю тебя», подаренное мне. Искреннее, потрясенное, усталое и такое несмело-нежное. За всю бессмертную жизнь ублюдка, который сам никогда не произносил этих слов, не надеялся и даже не хотел никогда их услышать.
Посмотрел ей в глаза и вдруг понял, что я сдохну, если Марианна мне их не скажет хотя бы еще раз.»»
«11 ЗАПИСЬ
Тогда я еще не знал, что её слова, скорее, были эхом того, что я чувствовал сам.
Я узнал это спустя несколько дней, когда впервые понял, что мог её потерять.
Точнее, я потерял, видел, как застывает отражение в сиреневых глазах, там, где плескается мое собственное дыхание, чувствовал, как Марианна оседает в моих руках, как между моими пальцами сочится её кровь. Посреди глухой тишины и проклятой толпы, которую я обводил обезумевшим взглядом. Я слышал рёв и не мог понять, что он принадлежит мне. Это я ору, как ненормальный, от отчаяния и бессилия. Девочка приняла стрелу, предназначенную мне, и проклятое дежавю лишило меня рассудка.
Я помню, как её хотели у меня отобрать, как пытались убедить, что нельзя ничем помочь, что я должен смириться. Вряд ли я тогда вообще что-то понимал. Я скалился и рычал, как дикий зверь, готовый порвать любого, кто посмеет приблизиться к ней. Тогда, спустя пятьсот лет после самой жуткой потери в моей жизни, я снова был беззащитен перед проклятой сукой-смертью. Я – её олицетворение, мразь и моральный урод, который считал чужую жизнь чем-то вроде существования скота или продуктов питания в холодильнике со сроком годности до семи десятков лет. Я вдруг понял, что чужая жизнь может быть бесценной. Нет. Не для того, кто её лишился, а для тех, кто должен жить дальше с этой потерей.
Потом Фэй дала мне надежду, жалкую, зыбкую, и я прыгал с бесчувственной Марианной по веткам, к самым макушкам елей, чтобы попытаться вернуть моё персональное солнце, без которого тьма начала казаться не просто невыносимой, а необратимой. Она подступала ко мне, и я чувствовал, как воняет этот смрад мрака без единого луча света.
Помню, как трещала моя обгоревшая плоть, как лопались на ней волдыри, а я держал свою самую драгоценную ношу и улыбался, сумасшедший, не чувствующий боли, полудохлый и поджаренный почти до костей, потому что слышал, как снова начало биться её сердце. Вот когда я понял, что люблю её.
Точнее, я понял, что это даже не любовь – это ненормальная зависимость от каждого её вздоха, взмаха ресниц, пульсации крови, голоса. От всего, что являлось ею и делало меня её рабом. Да! Я мог никогда и никому в этом не признаться, даже Марианне, но я стал им. Жалким, оборванным, извечно голодным рабом, стоящим перед ней на коленях и питающимся только тем, что она есть в моей жизни. И это не романтика, я слишком далек от розовых соплей, обещаний, трагизма. Это приговор. Не только мне, но и ей. Прежде всего, ей, потому что, будучи рабом, я так же стал и хозяином, она принадлежала мне. С той секунды как позволила поверить в её чувства.
Кто-то может сказать со стороны, что я наивный осел, который уверовал в любовь наивной маленькой девочки. Да, идиот. Я не отрицаю, но кому от этого легче? Уж точно не мне и точно не ей. Она подписала себе билет в один конец. На этой цепи и в этой клетке мы теперь вдвоем. На равных ли? Никогда не знал ответа и не узнаю. Да и к черту ответы! Это не имеет никакого значения, потому что я больше не отдам её никому и никогда не отпущу.
Я открыл глаза, встретился с её взглядом и понял, что это конец. Я проиграл окончательно и бесповоротно. Не только она принадлежала мне, но и я принадлежал ей. Сколько бы раз потом ни говорил, ни орал, ни отрицал этого факта, но я принадлежал Марианне. Если мне когда-нибудь вскроют грудную клетку, то ужаснуться тому, что мое сердце покрыто корявыми шрамами со следами букв её имени. И я больше не сдерживался. Я взял то, что считал своим. Её девственность, её любовь, жизнь, душу. Забрал жадно, алчно, как голодный, одичавший без ласки зверь, который набрасывается на свою добычу и, скалясь, рычит, когда хоть кто-то приближается к ней. Теперь я знал, что способен за нее убивать. Раньше я убивал врагов, или для того чтобы насытиться, а сейчас я могу убить лишь за то, что кто-то не так на неё посмотрел.
А потом опять потерял её, и убийца вырвался на волю окончательно. Никогда еще я не был настолько близок к полному безумию, точнее, я не думал, что есть нечто более ужасное, чем потерять Марианну. Я грыз Вудвортов клыками, пил и раздирал плоть, по куску, на ленточки под дикие вопли, утопая в крови. Всех их по очереди сожрал, иссушил, предварительно подвергнув таким пыткам, которые не выдержит ни один смертный. Я сжигал их внутренности вербой и наслаждался ужасной агонией, я вырывал им глаза и языки, отрезал уши и заливал раны всё той же вербой, чтобы они не затягивались. Потом, когда нашли тела, я с ухмылкой психопата смотрел, как чистильщики блюют, глядя на то, что осталось от венценосных аристократов. Блюют бессмертные. Те, кто привык подчищать местность после самых жутких убийств, они ужаснулись тому, что вампир сделал с Вудвортами. Я истязал их пять дней. Час за часом, минута за минутой, вытаскивая все подробности отвратительной сделки с одним из демонов. Потом я их прикончил, сожалея, что не могу поиздеваться еще несколько дней, что они сдохли слишком рано. Ужасала ли меня собственная жестокость? Нисколько. Я в ней купался. Она мне напомнила тот день, а точнее, ночь, когда я вспарывал животы своим насильникам и хохотал, слизывая их кровь с пальцев, будучи еще человеком. Мне стало наплевать на отца, на Влада. Я одичал за несколько дней настолько, что теперь вообще мало напоминал человека. Не прятал сущность ни на секунду. Насильно вернул Влада в мир бессмертных, отвратил от себя отца и Фэй. Как же быстро я умел наживать себе врагов, только потому что больше не чувствовал её рядом. Оказывается, смысл жизни может замыкаться на одном существе и превращать тебя в безумца. Да, я уже тогда знал, что моя любовь к Марианне больная. Страшнее ненависти. Мне самому было жутко от осознания, насколько я одержим ею.
Я хотел сдохнуть. Найти Аонэса, убить тварь и сдохнуть, потому что суд Нейтралов никогда не выпустит вампира-каннибала на волю. Я теперь опасен для общества. Силен и опасен. Словно серийный маньяк у смертных, примерно такой же ублюдочной мразью я стал для своих. Они меня боялись. Липко и панически. Я смотрел на них на заседании суда и видел отчаянный ужас вперемешку с ненавистью. Конечно, ведь для них я был тем, кто усеял трупами дорогу до самого Рима, нарушил все законы, пропитался насквозь порошком и выжил.
А я боялся того, что меня не казнят и теперь я каждую секунду буду слышать её голос, чувствовать запах и медленно поджариваться день за днём. Мне не нужно было ни помилование, ни поблажки.
Когда потерял Анну, я выдержал, а сейчас знал, что не смогу. Я, бл**ь, не мог больше терять. Не мог ни с чем пытаться ужиться, ни с чем смириться.
Но как же быстро желание сдохнуть может вдруг заменить сумасшедшее желание жить, потому что увидел Марианну. Пришла. Спасенная какими-то силами Ада или Рая. Пришла. Чтобы вытащить меня из петли. Маленькая, сколько раз ты потом будешь приходить в тот момент, когда я, отсчитывая шаги костлявой в моем направлении, хохочу, как безумный, понимая, что даже эта старая тварь меня боится и не хочет забирать? Но она боялась не меня, а тебя.»}