Я могла бы поверить, что тебя больше нет, но тогда не стало бы и меня, а я здесь, и мое сердце бьется, значит где-то бьется и твоё. Пока есть я, есть и ты.
(с) Марианна Мокану
Он любит, когда я в красном. Нет, он любит, когда я одета только в его горящий взгляд и обжигающие прикосновения, но если все же выбирает для меня одежду, то это неизменно красный цвет. Цвет крови и одержимости, цвет нашей сумасшедшей любви. Я никогда не представляла ее иного цвета, она всегда пахла кровью, болью и дикой необратимостью. Даже спустя пятнадцать лет нашего брака она не изменила своих агрессивных оттенков, а стала еще ярче и ядовитей.
Она не мутировала, не изменилась и не стала спокойней. Она всегда была похожа на кратер действующего вулкана, который в любую секунду мог рвануть стихийным бедствием вселенского масштаба. Ни он, ни я не умели иначе. Это наше проклятие и наш особенный кайф – любить страшно и люто, так, чтобы каждой порой чувствовать последствия и шрамы от этого сумасшествия. Прикасаться к ним кончиками пальцев и с мучительным стоном вспоминать, как каждый из них достался обоим и чего он нам стоил.
В тот день выпало много снега, он лежал ровным белым ковром на земле и искрился на ярком зимнем солнце. Я смотрела в окно и сквозь свое отражение наблюдала, как к дому подъезжают машины одна за другой. Они паркуются на внутреннем дворе в ровные ряды, и из них выходят гости во всем черном с красными цветами в руках. Резкий контраст на белом, черные и красные пятна. Они портили всю красоту пейзажа. Я вдруг поняла, что не могу посмотреть на небо, потому что эта тварь-боль внутри только и ждет, когда я начну кормить её воспоминаниями. Ждет, чтобы начать жрать меня живьем, погружая в адскую и нестерпимую агонию.
Я чувствовала, как по голой спине пробегают мурашки от холода. Нет, я не замерзла, мне просто казалось, что я вся покрылась тонким слоем инея, он проникает под кожу ледяными щупальцами, подбираясь к сердцу, а я не пускаю. Я поддерживаю в нем огонь. Маниакально разжигаю там пламя посреди мертвых сугробов и прикрываю его от ветра, чтобы ОН чувствовал, что я его жду. Бывают моменты, когда истинное значение слова «ждать» обретает иные очертания. Оно становится намного важнее, чем любить. Ждать тогда, когда другие уже не ждут, ждать вопреки здравому смыслу.
Пальцы одной руки спокойно лежали на подоконнике, а второй я перебирала бусины жемчуга на своей шее. Как четки. Если бы я имела право молиться, я бы молилась, но у меня его нет, и поэтому я смертельно воевала с холодом, оберегая свой персональный костер от угасания.
В дверь осторожно постучали, но я не отреагировала – это пришла Фэй напомнить мне, что все готово к церемонии. Они старались меня не трогать, обходили мою комнату стороной, словно я больна какой-то проказой или заразной болезнью. Весь этот жуткий месяц с тех пор, как Ник больше не выходил на связь ни с кем из нас.
– Я скоро спущусь, – сказала, не дожидаясь вопроса и провела подушечкой пальца по замерзшему стеклу, выводя первую букву его имени. Аккуратно и очень тщательно, именно так, как на нашем фамильном гербе и на его печати. Иногда я рисовала ее у него на груди кончиком пальца, а он смеялся, прижимая меня к себе. Кажется, это было только вчера и позавчера, и год назад. И вдруг стало каким-то недосягаемым и несбыточным счастьем. Стало просто воспоминанием. Я бы сейчас отдала многое только за то, чтобы вот так просто лежать у него на груди и чувствовать, как он обнимает меня за плечи.
– Хорошо. Мы ждем тебя столько, сколько нужно.
– Я скоро.
Ее сочувствующий голос вызвал дикое раздражение, и я посмотрела на еще одну машину, которая свернула к склепу и остановилась прямо у невысокой витой ограды. Интересно, сколько их приедет сегодня? Они даже не понимают, что очень скоро я их отправлю отсюда к такой-то матери.
– Ты молодец, что наконец согласилась…так правильно.
– Я не соглашалась. Вы приняли это решение без меня.
– Верное решение. Нам просто нужно через это пройти и учиться жить дальше.
Я молчала, только челюсти сжала до хруста. Жить дальше? О чем это она? Наивная. Все они наивные. Я живу только потому, что верю в то, что он вернется, иначе они бы хоронили сегодня нас обоих.
– Марианна, хочешь, я побуду с тобой? Помогу переодеться?
– Нет. Я прекрасно себя чувствую, и я уже одета.
– Но…
– Я одета и не собираюсь переодеваться.
Она тихо ушла, а я закрыла глаза, продолжая трогать горячий жемчуг слегка подрагивающими пальцами, вспоминая как он надевал его мне на шею в очередной раз, целуя завитки волос на затылке и пробегая костяшками пальцев по позвоночнику.
«Когда я вижу его на тебе, то вспоминаю, где он смотрится намного эротичней, чем на твоей шее…»
Каждая вещь могла стать в его руках предметом извращенной пытки и самого адского удовольствия. Все носило в себе память о нас, все имело свою историю. Каждая вещь в этом доме, каждая безделушка. Он умел в них вложить иной смысл для меня.
Лед снова подобрался к сердцу, сильно уколол иголками мертвого инея, и я схватилась за подоконник, чтобы не упасть от пронзительной боли, продолжая смотреть в окно. Сделала вздох, а выдохнуть не могла. Пока постепенно не успокоилась, ощущая, как огонь внутри обжег грудную клетку и ребра, заставляя снова дышать, а боль притупилась и монотонно заныла во всех уголках тела, словно притихла перед очередной атакой. Набирается сил, тварь. Хочет погасить мой огонь в следующем раунде.
Я пошла к двери, накинув меховую шаль на плечи, и, не торопясь, спустилась по ступеням, под удивленными взглядами слуг, так же одетых во все черное, как и гости. Прошла мимо завешанных зеркал и многочисленных свечей. Не знаю, когда они успели все это проделать в нашем доме. Я не давала такого распоряжения. Захотелось сдернуть эти тряпки и задуть свечи. Здесь не будет никакого траура, пока я не решу иначе.
Вышла на улицу. Морозный воздух ворвался в легкие и заставил на секунду замереть, чтобы прислушаться к себе. Я смогу. Я сильная. Он всегда это говорил, даже когда я сама в это не верила. Я не позволю им это сделать сегодня. Они не посмеют его похоронить против моей воли.
Медленно пошла в сторону склепа, где собралась толпа с венками и цветами. Когда они увидели меня, их лица удивленно вытянулись, а глаза широко распахнулись. Что такое? Думали, я выйду с опухшими глазами и такая же черная, как вы? Словно вороны, слетевшиеся на падаль поклевать и посмаковать горе королевской семьи. Посмаковать его смерть, потому что всегда ненавидели бывшую гиену, дорвавшуюся до власти. Я бы не доставила вам такого удовольствия, даже если бы считала его мертвым.
– С ума сойти, во что она вырядилась! Да она совсем спятила?
– Видно, смерть мужа так на нее повлияла.
– Ненормальная, надела на похороны вечернее платье! Красное!
– Да она просто не в себе. Такое горе.
– Подумала бы о детях. Стыд какой!
Я поравнялась с женщинами и внимательно на них посмотрела, заставив заткнуться и опустить взгляды. Я знала, о чем они думают, чувствовала этот удушливый запах страха, который они источали. Княгиня братства и жена самого Мокану научилась внушать им ужас только одним взглядом с тех самых пор, как в одиночку правила европейским кланом.
– На этот фарс можно было прийти и вовсе голой, – отчеканила я и пошла вперед к гробу, укрытому бордовым бархатом. По мере того, как я приближалась, напряжение усиливалось. Я видела лица отца, сестры, брата и детей, которые приехали вместе со мной, пока Ник, как всегда, занимался делами клана в Лондоне. Зиму мы обычно проводили здесь.
Дети смотрели на меня со слезами на глазах. Они так же боялись, как и те суки, которые посмели обсуждать мое платье. Только их страх был иного рода. Они боялись не меня, а за меня. Когда теряешь одного из родителей, появляется дикий, неконтролируемый ужас потерять и второго. У меня так было, когда погибла моя мать. Каждый день боялась потом, что точно так же может уйти и отец.
Я поравнялась с гробом, на котором витиеватыми буквами был выбит герб нашего клана с инициалами моего мужа. На крышке стоял портрет Ника с красно-черной лентой в углу.
Лед вцепился в сердце, заставив пошатнуться, и я увидела, как отец дернулся, чтобы поддержать меня, но тут же выпрямила спину и осмотрела их всех яростным взглядом.
– Я пришла сюда не для того, чтобы участвовать в этом спектакле, а для того, чтобы сказать, что никаких похорон не будет. Расходитесь все.
– Милая, мы же уже все решили и обсудили. Ты согласилась, – голос короля прозвучал очень тихо, а мне показалось, он выстрелил у меня в висках, и я резко обернулась к отцу.
– Я не соглашалась и никогда на это не соглашусь. Не смейте его хоронить! Я не признаю этой смерти, не признаю ни одной вашей идиотской бумажки. Он жив!
Смахнула портрет Ника в яму и ударила кулаком по крышке гроба.
– Здесь не его тело. Здесь нечто иное и я никогда не признаю этот прах прахом своего мужа, пока не получу достаточно доказательств. Он жив. Ясно?! Не смейте даже произносить вслух, что он умер.
– Месяц, Марианна, – тихо сказала Крис.
– Да пусть даже год! Пока я чувствую, что он жив, никаких похорон не будет!
– Мама, – голос Сэми казался таким же ледяным, как те иглы с лезвиями, которые резали меня изнутри, а я игнорировала каждый из порезов и продолжала отчаянно греть свое омертвевшее тело у того единственного огонька надежды, который не угасал в моем сердце, – мама, но я его не чувствую. Ками не чувствует. Ты же знаешь, что это означает…мы все…мы все это знаем.
Он говорил, а по щекам катились слезы, и я его за это ненавидела. Его, Ками, и Ярика. Ненавидела Крис и Фэй. Всех их, кто пытались меня убедить, что Ника больше нет.
– Ну и что. Это ничего не значит. Его чувствую я! Как вы не понимаете?! Я бы знала, что он мертв. Вы всё решили сами, пока я приходила в себя, пока не могла дать вам ответов на ваши вопросы.
– Мамочка, – Камилла сделала шаг ко мне, а я сдернула бархат с гроба и тоже швырнула его в яму. Обернулась к притихшим гостям. Многие из них явно смаковали разразившийся скандал или безумие княгини Мокану, как это называли мои близкие. Я видела, как горят их глаза, и уже представляла заголовки завтрашних газет.
«Вдова Николаса Мокану не дает похоронить тело мужа больше месяца!»
– Уходите! Похороны окончены! В следующий раз дождитесь приглашения от меня, прежде чем явиться сюда. И цветы свои забирайте!
Я схватила венок из красных роз и швырнула его в толпу.
– Забирайте эти проклятые цветы, потому что они ему не нужны. Он не любит их. Он ненавидит венки. Он ненавидит все эти дурацкие церемонии. Если бы он и правда погиб, никого бы из вас здесь не было.
«И меня бы здесь тоже не было…»
Отец схватил меня за плечи, стараясь развернуть к себе. Я слышала, как разрыдалась Ками, и лед вдруг охватил все мое тело, впился в сердце так сильно, что огонь на мгновение погас, и я хрипло застонала от невыносимой боли. Такой ослепительной, что у меня потемнело перед глазами, и я начала оседать в сильных руках Влада, цепляясь за его плечи, стараясь устоять.
– Девочка моя, держись.
И ярость по венам и новая вспышка пламени ожогами в груди.
– Я держусь. Это вы все сломались. Торопитесь его похоронить? Искать надо, а не закапывать. К черту церемонию! Ее сегодня не будет. Или хороните меня там. Вместе с ним. Если вы считаете, что он мертв, то и я мертва. Так же, как и он. Закопайте меня в этой же могиле. Можете?
Я смотрела глаза отцу и видела, как в них блестят слезы. Он считает, что я сошла с ума. Так же, как и все здесь.
– Не…не смейте, – мой голос начал срываться, то появляться, то пропадать.
Отец рывком прижал меня к себе, накрывая ладонью мою голову, слегка поглаживая. Я слышала, как сильно бьется его сердце и как тяжело он дышит.
– Хорошо…хорошо. Мы отложим церемонию. Отложим еще на пару дней, недель, месяцев. Хочешь, мы вообще не будем его хоронить. Так тебе будет легче?
Я чувствовала, как боль разъедает внутренности, течет кислотой по венам, дикая агония, от которой захотелось заорать или перерезать себе горло. Я прижала руку к груди, ощущая в ушах собственное сердцебиение.
«Слышишь, как оно бьется, Ник? Для тебя. Оно перестанет биться, когда остановится твое. В ту же секунду оно замолчит навсегда».
Оно ведь бьется…оно бы не билось, если бы он погиб. Ведь правда не билось бы?! Ник, где ты черт тебя раздери! Пожалуйста, дай мне силы верить своему сердцу. Почему тебя так долго нет?
– Да… я так хочу. – почти беззвучно. Отец скорее прочел по губам, чем услышал. Его лицо исказилось от боли за меня, а мне захотелось крикнуть, чтобы не смел меня жалеть. Я пока не хочу соболезнований. Не сегодня и не в этот раз.
Ками бросилась ко мне в объятия, но я отстранилась от нее, глядя в сиреневые глаза, вытирая слезы большими пальцами.
– Не смей его оплакивать. – едва слышно, – Он вернется. Слышишь? Он вернется домой. Посмотри на меня. Ты мне веришь?
Она отрицательно качнула головой и снова крепко обняла меня, а Сэми опустил взгляд, сжимая Ярослава за плечи. Тот изо всех сил старался не расплакаться. Гости начали расходиться, а мы так и стояли у гроба в полной тишине. Я разжала руки Ками, освобождаясь от ее объятий, и медленно пошла в дом. Я должна побыть одна. Без их рыданий и без их сочувствия. Без их боли. Потому что тогда я позволю себе утонуть в своей, а я не готова отдать себя этой твари на съедение.
– Это нормально. Это неприятие. Так бывает. Не нужно на нее давить. Она смирится рано или поздно. Дайте ей время. Нужно постоянно быть рядом с ней.
– Ее неприятие затянулось на месяц. Прах пролежал три недели без захоронения. Это неправильно, – Крис говорила тихо, но я все равно её прекрасно слышала, – она должна признать его смерть, иначе мы все сойдем с ума вместе с ней. Я не могу больше видеть её такой.
– Мне страшно, – послышался голос Ярика, и у меня сжалось сердце. Я обернулась к детям.
– Страшно будет тогда, когда я в это поверю, а пока что никому из вас нечего бояться. Я в полном порядке. Идемте в дом здесь очень холодно.
***
– Я хочу, чтобы вы провели повторную проверку.
– В пепле нашли его ДНК, Марианна. Ни через полгода, ни через год результаты не станут иными.
Зорич смотрел, как я наливаю себе виски и подношу огонек к сигаре. От сильной затяжки мутнеет перед глазами. Лицо ищейки расплывается на фоне огня в камине. Мне кажется, или он осунулся за эти дни и впервые забыл побриться? Его пальцы слегка подрагивают, и он нервно курит сигары моего мужа, стараясь не смотреть мне в глаза.
– Это ничего не значит. – сказала я и плеснула ему еще виски в бокал, проследила взглядом, как он залпом выпил. Винит себя. Винит за то, что не был рядом с ним. Пусть винит. Я тоже не могу себе простить, что уехала. Если бы я осталась хотя бы еще на день, он был бы сейчас здесь рядом со мной.
– Это результаты проведенной идентификации, Марианна. Она точна как швейцарские часы, если не еще точнее.
Ответил глухо и отошел к окну, открыл форточку выпуская дым на улицу. Я вдруг подумала о том, что впервые вижу, чтобы Зорич курил.
– Мне плевать на вашу идентификацию. Я не чувствую, что он мертв.
– Вы просто не хотите в это верить. Мы искали тело и нашли. Нужно предать его земле.
– Зато вы все поверили и, вместо того чтобы искать дальше, вы пытаетесь убедить меня в его смерти.
– Где искать, милая? Где? Мы нашли и место смерти, и пепел. Нашли все следы и улики. Мы ищем только убийцу. Я перевернул весь Лондон. Если бы он был жив, мы бы уже нашли хотя бы какие-то следы. Он бы вышел с нами на связь, в конце концов!
Обернулась к отцу и почувствовала, как хочется заорать в бессильной ярости, но голос почти пропал, и я могла только сипло хрипеть.
– Ищите убийцу. А я буду искать его. И не смейте без меня никого хоронить! Уж точно не под именем моего мужа, пока я вам не дам своего согласия.
Я осушила бокал и с грохотом поставила на стол, а потом вышла из кабинета и пошла к себе.
Оставшись одна, разделась догола и надела его рубашку, уселась в кресло и снова налила себе виски. Как и все эти нескончаемые дни после того, как мне сообщили о смерти Ника, я беспощадно пила его коллекционный виски и курила терпкие и до невыносимости крепкие сигары, сидя за его ноутбуком.
Представляла себе, как он пришел бы в ярость, увидев меня за этим занятием, и отобрал бы сигару, выплеснул виски в окно. Нет, не из-за заботы о здоровье, а именно потому что в понимании Ника его женщина не должна курить и пить что-то крепче шампанского или мартини. Чертов консерватор, которого бесят даже чрезмерно короткие юбки и слишком открытые декольте. Хотя иногда он сам затягивался сигарой, и я могла наклониться чтобы забрать затяжку прямо из его рта…это было настолько интимно и эротично – курить вместе с ним после того, как дым скользил внутри его тела и потом попадал в мое.
Были мгновения, когда отчаяние сводило с ума настолько, что я начинала тихо скулить, ломая ногти о столешницу, и выдирать клочьями пряди волос. В эти секунды мне хотелось сдохнуть. Я падала на пол и, стоя на четвереньках, тяжело дыша, пыталась встать на ноги и не могла. У меня болело все тело. Оно превращалось в развороченную рану мясом наружу, и я истекала кровью, рыдала кровавыми слезами, пока снова не ощущала, как внутри трепещет то самое пламя, как продолжает биться мое сердце…
Я помнила, что значит потерять его по-настоящему. Когда-то я видела, как он умирает. Пусть каким-то дьявольским образом все изменилось, но моя память с маниакальной настойчивостью воспроизводила картинку его смерти, заставляя стонать в агонии боли, но в то же время давая мне убедиться, что тогда мои ощущения были иными. Я стала мертвой. Мгновенно. Сейчас я была более чем жива, и я ощущала, что он где-то дышит со мной одним воздухом, иначе я бы уже задохнулась. Только почему не дает о себе знать? Почему исчез с поля зрения всех ищеек? Почему не звонит мне? Что с тобой произошло, любимый? Пожалуйста, свяжись со мной…докажи мне, что я не обезумела.
Первые дни я ждала его звонка, отказываясь вообще верить в то, что нам сообщили. Потом я ждала, когда прах привезут из Лондона вместе с результатами экспертизы. Его привезли, но я все равно не верила. Мой разум отказывался принимать смерть Ника, и я не знала это: мое помешательство, или я и в самом деле чувствую, что он жив.
Обхватила колени руками и закрыла глаза. Где же ты, Ник? Умоляю, покажи мне, где тебя искать. Ты чувствуешь, как я начинаю замерзать? Ты ощущаешь, как пытается погаснуть наш огонь?
По щекам покатились слезы, и я вдруг услышала, как пришло оповещение на электронную почту. Мейл для важных писем от главы ищеек клана в Европе. Я посмотрела адрес отправителя – Шейн Валаску. Он обычно сообщал Нику о нарушениях маскарада в пределах Лондона и окрестностей. Пометка двумя красными галочками возвещала о срочности вопроса. Что бы ни произошло, я княгиня европейского клана и обязана вести дела Ника, пока он не вернется.
Я открыла письмо и пробежалась по нему затуманенным взглядом.
«Поступило несколько десятков сообщений из полиции о полностью обескровленных телах. В Лондоне и окрестностях орудует серийный убийца. Полиция не может выйти на след опасного маньяка. Тела жертв находят в самых разных местах. Нет связи между пострадавшими, нет определенного пола, возраста и рода занятий. Все убийства происходят ночью, ближе к утру. Так же поступили около десятка сообщений об исчезновениях мужчин и женщин преимущественно в северной области города.
Это выдержка из полицейской сводки, госпожа Мокану. Мы считали, что в Лондоне орудует новорожденный, и пытались изловить его своими силами, но он слишком умен и опытен. А еще смертельно голоден. Так может вести себя вампир, когда ему требуется кровь для регенерации. Мы должны объявить готовность номер один и мобилизовать все силы на поимку преступника, иначе нам станет довольно проблематично сдерживать СМИ, и в расследование вмешаются охотники, а затем и Нейтралитет. Мы начнем операцию по масштабному поиску убийцы, если вы прикажете».
Я несколько секунд смотрела на мейл, а потом взяла сотовый и набрала номер Шейна. Он ответил моментально.
– Примите мои…
– К делу. Как давно начались убийства?
– Почти месяц назад. В ночь на первый понедельник января было убито около десяти человек. Первые трупы нашли на городской свалке. Потом в течение всего месяца их находили в самых разных местах.
– Почему вы решили, что это все же не новорожденный вампир?
– Потому что с жертвами извращенно играли, прежде чем убить. Новички на это не способны.
– Что это значит?
– Это значит, что он наслаждался процессом убийства, госпожа. Ему была нужна не только кровь, но и их страдания. Так поступают не новорожденные, а те, кто уже давно вкусили вкус смерти, и конвульсии жертвы перестали приносить кайф. У некоторых вампиров есть особое развлечение – играться с едой, прежде чем выпить ее до суха. Почти все жертвы имели до десятка укусов по всему периметру тела, и в ранах не было яда, вызывающего чувство эйфории и анестезии. Они мучительно умирали и прекрасно понимали, что с ними происходит. Психопат просто жрал их живьем и растягивал удовольствие.
– Понятно. Объявляйте готовность номер один. Поставьте охотников и Нейтралитет в известность сами, чтобы избежать их вопросов в дальнейшем и заручиться их помощью, если потребуется.
– Есть еще кое-что…
– Что?
– Мы пока не уверены, что это дело рук одного и того же убийцы, но мы так же в последние несколько дней нашли тела вампиров. Обескровленные тела. Вы понимаете, что это значит, да?
– Носферату все на месте, не поступало сообщений о побегах из зоны?
– Не поступало. Я связывался и с Зебом, и с Рино. Там все в порядке. Мы думаем, что это один и тот же вампир. Такие же рваные раны, отсутствие яда и вырванные сердца. Но здесь уже преимущественно женщины.
– Нужно быть полным психом, чтобы нарушать наши законы настолько явно и нагло. Это, по меньшей мере, странно. Нужно немедленно уведомить Нейтралитет.
– Дайте нам один день. Если мы его не найдем, то сообщим и тем, и другим.
– Хорошо. Действуйте и докладывайте мне.
– Да, госпожа. Простите, что побеспокоил в такой день.
Он явно собирался отключиться, а я вдруг неожиданно для себя спросила:
– Шейн, это же вы обнаружили прах моего мужа?
– Я … да.
– Где вы его нашли?
– На заброшенном оружейном складе за чертой города.
– Анализы ДНК получили тоже вы?
– Конечно. Я переслал копию и оригинал вместе с останками вашему отцу.
– И насколько процентов совпало ДНК?
– На девяносто девять и девять процентов, госпожа. Мне очень…
– Что включают в себя эти девяносто девять и девять процентов?
– Мы проверяем уцелевшие частицы, иногда это довольно проблематично, так как к нашему появлению пепел может развеяться или его кто-то тронет. Но мы собрали все до крупинки, мы понимали, насколько это важно.
– И сколько этого самого пепла вы нашли для того, чтобы провести идентификацию?
– Достаточно. Нам хватает даже наперстка, чтобы получить точную информацию.
– Скажите мне, Шейн, если отрезать вампиру руку или ногу и сжечь на солнце, сколько примерно пепла может остаться? На наперсток хватит?
– Эээээ…да. Вполне.
– То есть, теоретически, это могут быть не останки вампира, а, например, его истлевшие конечности?
– Да…но там было намного больше наперстка, а так же кольцо, да и камеры зафиксировали, как на склад въехала машина вашего мужа. Как он поднимался на крышу, и то, что он оттуда не вышел. По времени все совпадает. Прошло больше трех суток, прежде чем мы его нашли. Тело разложилось, сгнило и истлело, это все, что от него осталось.
– От чего умер вампир, прах которого вы нашли?
– Исследование остальных частиц пепла показали, что ему вырвали сердце и искромсали тело на куски. Об этом говорят характерные молекулы распада тканей и время полного разложения. Мы отправили остальной прах в несколько лабораторий для подтверждения причин смерти. Так мы поступаем, если есть подозрение, что останки принадлежат членам королевской семьи.
Мое собственное сердце судорожно дернулось, и я закрыла глаза, стараясь выровнять дыхание.
– У нас не возникло никаких сомнений. Будь эти сомнения, мы бы искали его дальше. Мне очень жаль, госпожа Мокану. К сожалению, это правда – ваш муж мертв.
Отключила звонок и снова почувствовала, как сползаю на пол с кресла. Я не кричала, только тихо завыла, прислонившись лбом к холодному мрамору пола, сдирая ногти до мяса, прокусывая губы, чтобы не орать на весь дом и не напугать детей. Отец не говорил мне этих подробностей…он пожалел меня. Даже не показал заключение, потому что не хотел, чтобы я все это прочла.
Я легла на бок, подтянув колени к груди, чувствуя, как течет по подбородку кровь из прокушенных губ. Боль стала настолько сильной, что мне казалось, я горю живьем, с меня слезает кожа, только пламя не горячее, а мертвенно холодное, словно жидкий азот. От меня отваливаются куски плоти, я утопаю в собственной крови и могу только хрипеть одно слово – «неееет». Беззвучно и непонятно, потому что мне кажется, я разучилась говорить. Взгляд застыл на рассыпавшемся по полу жемчуге. Я смотрела на круглые бусины и чувствовала, как медленно бьется мое сердце. Позволила льду опутывать мое тело и убивать меня…больше нет смысла бороться. И нет сил.
На столе завибрировал сотовый. Он жужжал и жужжал, пока не сполз на пол и не упал возле меня. Голубой экран дисплея мигал в темноте, а я не могла пошевелить даже пальцем, чтобы его взять. Все же заставила себя протянуть руку и подтянуть к себе смартфон, посмотреть затуманенным взглядом на дисплей и громко судорожно втянуть воздух, увидев имя на экране. Схватить окровавленными пальцами и едва слышно прохрипеть:
– Ник?!
На том конце связи ничего не ответили. А потом звонок отключился. Я вскочила с пола, размазывая слезы и набрала номер еще раз. Руки так тряслись, что сотовый несколько раз выскользнул и упал на пол. Мне не ответили. Теперь номер находился вне зоны доступа. Я тут же набрала Зорича. От волнения не могла сказать ни слова. Меня буквально подбрасывало на полу.
– Да, Марианна.
– Мне только что поступил звонок с номера Ника. Отследи, откуда он был сделан. – я не говорила, я по-прежнему хрипела, как и всегда, от сильного волнения у меня начинал пропадать голос.
– Отслежу. Минут через пять перезвоню и дам вам ответ.
Положила сотовый рядом с собой на пол и принялась собирать рассыпавшиеся жемчужины в ладонь. Такие холодные, как огромные хлопья снега.
«– Пообещай мне… Пообещай, что я уйду первая. Пообещай, что сделаешь это для меня! Я не хочу оставаться одна…
– Обещаю, малыш…Обещаю… Только подожди, хорошо? Дай побыть с тобой еще немного…потом…позже».
Закрыла глаза и словно почувствовала, как его ледяные руки обнимают меня изо всех сил. Вот почему лед ассоциируется у меня со смертью…каждый раз, когда я боюсь его потерять, мне становится так же холодно, как в том проклятом лесу, где мы замерзали заживо вдвоем и где он пообещал мне, что я уйду первая. Он всегда держал свое слово. Он не мог меня оставить.
Завибрировал сотовый, и я тут же нажала на прием звонка. Ответить не смогла – голос пропал окончательно.
– Звонок поступил из окрестностей Лондона. Мы пытаемся определить точные координаты, но видимо там, откуда пошел сигнал, очень плохая связь. Скорей всего, это лесная местность в пригороде, но мы пока не уверены.
«– Закрой глаза, любимая.
– Нет, я хочу смотреть на тебя…хочу, чтобы ты остался в моих глазах. Хочу, чтобы навечно остался в них. Прости меня…прости за это, но я буду с тобой…ты меня почувствуешь. Обещаю.
– Я заберу тебя туда, где мы будем счастливы.
– Только не отпускай меня, держи крепче. Не разжимай рук.
– Не отпущу. Никогда. Клянусь. Буду держать до последнего вздоха. Моего вздоха».
И я буду держать. Это он позвонил мне. Почувствовал, что я не выдерживаю и ломаюсь. Мой мужчина всегда меня чувствовал, даже если был за тысячи километров от меня. В груди все болезненно заполыхало, начали плавиться ребра, и снова быстрее забилось сердце. Лед с хрустом ломался вместе с обрывками плоти, я начала гореть, как в лихорадке.
– Я вылетаю в Лондон, Серафим. Приготовь наш частный самолет.
– Зачем в Лондон?
– Это он мне звонил, и я найду его. Ты можешь поехать со мной, а можешь сидеть здесь и продолжать его оплакивать, – в сотовом не раздавалось ни звука, – вылей виски в окно, Зорич, и забери меня в аэропорт. Хватит скорбеть. Он жив. Я это чувствую. Ты мне веришь?
Еще несколько секунд тишины, а потом звон разбитого стекла, и чуть севший голос ищейки:
– Я выезжаю к вам. Собирайтесь.