Вся оставшаяся неделя до свадьбы проходит в суете и мороке: платья, примерки, стилисты, косметологи и куча рекламных постов, конечно же! Причём неизвестно, у кого больше времени отнимают все эти приготовления: у меня, или у моей светской ухоженной мамы Анастасии Сонис, которая, как мне кажется, считает, что она должна затмить собой на свадьбе невесту, точнее, меня. Если честно, мне иногда кажется, что вся её жизнь посвящена только одному: как бы вдруг не растолстеть, не состариться и не утратить любовь и интерес моего папы. А ещё мне кажется, что моему отцу жена нужна только для красивых обложек в глянце, успешных постов в соцсетях и для модной компании на светских мероприятиях, потому что я нечасто вижу, чтобы они общались друг с другом наедине. Мы вообще очень редко видим папу дома.
Мне некогда встречаться со Стасом, и я боюсь представить, что он со мной сделает в первую брачную ночь. Единственное, что немного успокаивает меня, так это непреложный факт, что после свадьбы страсти утихают, и пары перестают так безудержно заниматься сексом, как в медовый месяц. И я очень надеюсь на это, потому что торопливые потные перепихоны с моим женихом меня начинают утомлять. Точнее, я не вижу в них никакого особого смысла, кроме его удовлетворения, конечно же. В пыльной суете этих дней я совершенно забываю об анализах, которые у меня ещё раз взяли в клинике Ивана Тарасова, поэтому его звонок застаёт меня врасплох:
– Полечка, девочка, нам нужно срочно поговорить, это очень важно. Только не волнуйся раньше времени, пожалуйста, – и я, конечно же, начинаю сразу же волноваться. Я вообще не понимаю, какого чёрта врачи произносят эту дурацкую фразу! Как будто в институтах они проходят специальный курс под названием «Как заставить пациента нервничать ещё больше».
– Что-то с моими анализами? – спрашиваю я, и чувствую, как моя нижняя губа начинает предательски подрагивать.
– Ты не переживай. Просто приезжай ко мне в клинику. Прямо сейчас, – «успокаивает» меня мой доктор, и я понимаю, что теперь у меня уже подкашиваются ноги.
Минуя все эти треклятые пробки ранней осени, я почти долетаю до медицинского центра доктора Тарасова, где он ждёт меня в своём кабинете с чересчур участливым и добрым видом, отчего мне становится окончательно не по себе.
– Присаживайся, девочка, – приглашает он меня, и сразу же спрашивает: – Воды? Чаю? – и, не обращая внимания на мой отрицательный ответ, звонит по своему телефону: – Принесите воды, пожалуйста, с газом. Потом несколько секунд разглаживает свои папки на столе, и, словно решившись, наконец, продолжает: – Полина, в прошлый раз мне не понравились твои анализы крови, и я отправил тебя на повторную сдачу, – он вздыхает, делает передышку, и выпаливает: – По всем признакам у тебя острый лейкоз крови. Но я до сих пор сомневаюсь в правильности этого анализа, потому что показатели слишком высоки для этой стадии и твоего общего самочувствия, поэтому нам надо будет обследоваться более тщательно…
– Подождите, – бормочу я онемевшими губами, которые словно обкололи лидокаином. – Что значит лейкоз?
– Рак крови, – поясняет мне доктор Тарасов, и я чувствую, как слезы двумя обжигающими дорожками бегут по моим щекам. – Подожди плакать, – старается меня успокоить дядя Ваня, и пытается меня напоить водой, которую только что занесли к нему в кабинет: – Выпей, успокойся, я же говорю, это всё ещё неточно.
– Неточно? – лёгкая тень надежды касается моего сознания. – Скажите, дядя Ваня, а как часто врачи ошибаются? Как часто анализы врут?
– Ну, – тянет Иван Тарасов, – в принципе, с этим анализом часто бывает путаница.
– А в вашей клинике уже были подобные ошибки? – осеняет меня внезапная догадка.
– В моей клинике – ни разу, мы работаем только с самыми проверенными диагностическими центрами и только со швейцарским оборудованием, – с гордостью отвечает доктор Тарасов, но спохватывается, увидев мои полные слёз глаза. – Полин, не переживай ты так раньше времени! Я позвал тебя специально одну, чтобы обсудить с тобой это наедине! – объясняет он мне. – Потому что в нашем контексте, – мямлит он, – я не имею права скрывать результаты анализов и диагнозы от второй стороны, – и я понимаю, что его сейчас беспокоит не только моё здоровье, но и возможный срыв брачной сделки, если вдруг дело не выгорит.
Если вдруг Вайсберги решат, что им подсовывают товар с гнильцой. Не чистую голубую кровь, а кровь с раком, и тут мне опять становится безумно страшно и одиноко, и я начинаю реветь уже в голос, на что сердобольный дядя Ваня, не удержавшись, зовёт в кабинет медсестру и мне делают лёгкий укол.
Я не знаю, что это за препарат, который мне вкололи, но теперь я сижу, словно обложенная со всех сторон мягкой ваткой, и словно издалека до меня доносится спокойный монотонный голос доктора Тарасова, который объясняет мне план действий:
– Поленька, пойми, сейчас всё лечится, особенно с вашими возможностями. Это раньше люди с таким диагнозом жили два месяца, ну, максимум, три, – и я отмечаю для себя, что в принципе, мне осталось жить при плохом раскладе всего три месяца, но я смотрю в окно, на ещё юную тёплую и ласковую осень, тронувшую медовыми красками верхушки деревьев, и жизнь кажется мне прекрасной. В моей голове легко и пусто, словно её накачали гелием, и мне хочется улыбаться и просто сидеть и слушать доброго доктора.