Театр начинается с вешалки, вешалкой и заканчивается. Еще с детства, когда родители просвещали меня операми да балетами, я страшно не любил змеящиеся очереди в гардероб, которые выстраивались после окончания действа. Служенье муз не терпит суеты, но после кашляющего, чихающего и пропитанного удушающим парфюмом зала всегда хотелось выйти наружу, глотнуть свежего воздуха, а не толкаться в давке, сжимая в потной ладони номерок.
Как-то раз мы пошли с Лупеттой на премьеру «Маркизы де Сад» Мисимы, которая состоялась в одном далеко не самом известном театре. Судя по тому что зал был набит битком, тяга петербуржцев к самурайско-садистской эстетике неистребима. Меня ждало полное разочарование. Из талантливой пьесы экспрессивного японского драматурга режиссер сотворил невнятный коктейль, больше всего напоминающий скучный студенческий капустник. Похоже, у Лупетты спектакль тоже не вызвал никаких чувств, она откровенно скучала и заразительно зевала, даже забывая прикрывать ладонью рот. Вдобавок ко всему, в зале что-то случилось с кондиционерами: к концу пьесы я чувствовал себя как в сауне, нос резал нетеатральный запах зрительского пота, и я мечтал только о том, чтобы этот кошмар побыстрее закончился. К тому же от духоты у меня страшно разболелась голова.
– У этого человека больше нет души, – проговаривала старательно заученный текст актриса. – Тот, кто написал такое, не может иметь человеческую душу. Это уже нечто совсем иное. Человек, отказавшийся от своей души, запер весь мир людей в железную клетку, а сам похаживает вокруг да знай себе ключами позвякивает. И кроме него самого, нет больше ключей от этой клетки ни у кого на всем белом свете.
– Так что, сам де Сад так до конца спектакля и не появится? – шепнула мне на ухо Лупетта.
– Ты думаешь, его появление сделает эту чушь интереснее? – улыбнулся я в ответ.
В этот момент на сцене прозвучали финальные слова: «Отошли его прочь. И скажи: «Вам никогда больше не увидеться с госпожой маркизой», – и наконец-то упал занавес. В партере грянули на удивление дружные аплодисменты, я тоже для приличия немного похлопал, а затем навострил лыжи в гардероб, шепнув Лупетте: «Пойду займу очередь, чтобы потом долго не толкаться».
Я оказался в гардеробе одним из первых, и к тому времени, как Лупетта спустилась, был готов подать ей пальто. И только когда мы вышли на улицу, я заметил, что мою любовь словно подменили. Даже не взяв меня, как обычно, под руку, она шла рядом, не говоря ни слова, и на лице ее отображалось чувство, больше всего напоминающее презрение. Сначала я было подумал, что Лупетте, как и мне, стало дурно от этой духоты, но потом она соизволила прервать молчание.
– Я никогда не думала, что ты так себя поведешь, – сказала она с нескрываемым раздражением. – Актеры еще не ушли со сцены, а ты уже бежишь в гардероб. Неужели ты не чувствуешь, как это ужасно провинциально? – выделила она последнее слово. – Я не понимаю, где твоя культура, ты разве затем читал все свои умные книжки, чтобы вот так мчаться за какой-то там одеждой, пока другие зрители стоят и хлопают?
Я даже остановился. До сих пор меня упрекали в чем угодно, но только не в провинциальности.
– Но это же бездарная постановка! – безуспешно попытался я оправдаться. – Тебе самой не понравилось, я же видел. Чему тут хлопать? У меня и так голова раскалывалась от духоты, а если бы потом пришлось еще в очереди стоять, было бы совсем плохо…
– Какое имеет значение, хороший спектакль или плохой, – отрезала Лупетта. – Это же Театр, понимаешь? И здесь нельзя вести себя, как в трамвае. Если бы я даже в десять лет так себя повела, мама бы наверняка оставила меня без ужина.
На это возражений я найти уже не мог. Конечно, Лупетта была права. Своими упреками ей удалось подорвать мою самооценку. Я находил в себе множество недостатков, но ей порой удавалось делать такие неприятные открытия, о которых я сам не подозревал. Как ни странно, за это я был благодарен ей гораздо больше, чем за любые слова восхищения.
Спустя полчаса Лупетта уже напрочь забыла об обиде, с увлечением слушая мое колоритное описание биографии Кимитакэ Хираоки, писавшего под псевдонимом Зачарованный Дьяволом, с живописным отступлением на тему существенных различий между сэппуку и харакири.