Мила металась во сне, бормоча что-то нечленораздельное и пытаясь разорвать на себе одежду. Ее мучил жар, и даже легкая коротенькая ночная сорочка из тончайшего золотистого шелка на узких бретельках казалась раскаленной огненной лавой для измученного болезнью тела.
– Ненавижу! Я вас всех уничтожу! – закричала Мила и проснулась от собственного крика. Вскочив с постели, швырнула покрывало на пол и затравленно принялась оглядываться: – Где я? Что со мной? – В голове словно разорвалась мощная петарда. Мила сжала виски и снова закричала: – Ну хватит уже, мне же больно!
Боль немного отступила, словно смилостивилась над ней.
И вдруг отблеском внезапно сверкнувшей молнии, осветившей ночной небосвод, вспышка памяти выхватила из попытавшегося утаить сознания важный факт – фуру со слепящими фарами, мчащийся по встречной полосе мотоцикл, сильнейший удар, после которого ее выбрасывает из автомобиля и объятый пламенем после взрыва «Бентли». Дальше – темнота.
– О боже! Я же попала в аварию! А потом эта тайга. Меня же похитили!.. Или нет? Где вы? Куда все делись? Испугались! Я все равно вас найду. Я вас по судам затаскаю. Пожалеете, что на свет народились!
Превозмогая чудовищную слабость, она дотащилась до зеркала и тяжело опустилась в небольшое мягкое кресло перед изящным столиком. С трудом подняла тяжелые веки и жадно впилась в собственное отражение, затем осмотрела руки, ноги: умопомрачительной красоты маникюр и педикюр, прическа, правда, немного помятая, макияж от самых модных и дорогих стилистов – все на своих местах.
«Слава богу! Зачем же так пугать-то?! – обратилась она мысленно к неизвестности. – Это только сон. И ничего больше. Только сон. Страшный и бессмысленный, – уговаривала себя Мила. – Просто я заболела. Иногда со мной такое бывает. А то, что я помню, – всего лишь бред больного. Только бред…»
Однако реальность сновидения не давала покоя. Если сон приснился раз, то где гарантия, что не приснится вновь? Сейчас больше всего на свете она не хотела бы снова оказаться в нем. Для психики Милы это слишком экстремально. Она сжала виски и закрыла глаза, пытаясь не делать лишних движений, которые откликались в теле нестерпимой болью. Да что с ней такое происходит?
В комнату вошел Кирилл, довольный и сытый, как кот, объевшийся сметаной. Он не очень старательно изобразил заботу и любовь, приблизившись к Миле и равнодушно чмокнув воздух возле ее уха, что должно было означать поцелуй любимого.
«Словно прожили в браке не менее тридцати лет, и она мне осточертела, а у меня нет возможности развестись, – лениво размышлял Кирилл, равнодушно оглядывая Милу. – Застрелиться можно… Но лучше все-таки, да и разумнее, пристрелить ее. Как загнанную лошадь. Подумать только, эта кляча еще и сильнодействующими антидепрессантами позволяет себе баловаться. Видите ли, ее все достали! Сама же портит окружающим жизнь, и сама же на всех жалуется».
Кирилл вспомнил, как Мила горстями пила таблетки, пытаясь справиться с тяжелейшей депрессией, которая охватывала ее в последнее время все чаще. Уж он-то ни за какие коврижки не станет губить свое драгоценное здоровье. «Совсем с ума сходит от вседозволенности». Увидев, что она открыла глаза, попытался изобразить сочувствие.
– Милочка, дорогая, что-то случилось? Ты себя плохо чувствуешь, радость моя? – постарался спросить ласково, но получилось как-то уж очень фальшиво даже для его льстивого и ко всему привычного слуха.
Прибежала испуганная домработница с бокалом воды, пахнущей валерьянкой, которая у Насти всегда наготове при нервных и истерических состояниях хозяйки.
– Людмилочка Павловна, выпейте скорее, вам сразу полегчает. Все хорошо, миленькая вы наша, все хорошо. Надо только выпить валерьяночки, и все будет расчудесненько, – щебетала Настя, поднося Миле на блюдце хрустальный бокал. – Пейте-пейте. А я вам сейчас ванну приготовлю, с травками и душистыми маслами, как вы любите. И сок апельсиновый, ваш любимый, уже готов. И овсяночку на воде сварила. Тоже как вы любите.
– Ты что, рехнулась на старости лет? – закричала Мила, наливаясь гневом. – Ослепла совсем: не видишь, что у меня жар?! Немедленно ко мне Николаева.
Она резко вскочила с кресла, комната поплыла куда-то в сторону. Кирилл еле успел подхватить падающую Милу, больше похожую сейчас на сломанную куклу. Положив ее на кровать, отошел в сторону, уступив место Насте с успокаивающим.
Мила больше не сопротивлялась. Безропотно отпила из бокала и, совершенно измученная, откинулась на подушку. Почему ей так плохо? Что происходит? Только бы снова не уснуть, только бы не уснуть! Откуда эта мучительная боль, головокружение, тошнота? И что это за видения, которые она помнит неясными обрывками и после которых никак не может прийти в себя?
Надо что-то делать, принять какие-то меры. Срочно! Пока она снова не уснула.
– Чего застыла? Живо ко мне врача, и чтоб немедленно явился. Немедленно! – распорядилась Мила, и Настя стремглав бросилась звонить домашнему доктору.
– Але-але, Семен Ефимович, миленький, приезжайте скорее. Людмилочке Павловне, нашей красавице, плохо, – уже через минуту громко кричала Настя в трубку из другой комнаты, чтобы хозяйка могла услышать и оценить, как же добросовестно та печется о ее здоровье. – Жар у них. Да-да, мы ждем с нетерпением… Да-да, Семен Ефимович, непременно поставим градусник и холодный компресс на лоб до вашего приезда… Да-да, Семен Ефимович, машину я за вами высылаю.
Мила всегда считала себя здоровой, крепкой и выносливой. Она никогда не обращала внимания на недомогания и была убеждена в том, что если их игнорировать, то они пройдут сами. Самоуверенно полагая, что знает больше врачей, признавала только две крайности, два естественных для нее состояния – либо она абсолютно здорова и чувствует себя превосходно, либо находится на грани истощения.
Именно на грани морального и физического истощения она сейчас и пребывала. Но ее прежние болезни объяснялись бессонными ночами и работой над новыми интересными программами, которые требовали колоссальных затрат энергии. И все это на фоне совершенно диких диет, когда она позволяла себе за день лишь одно яблоко. Или совсем ничего не ела несколько дней, только пила воду. Всецело увлеченная интересным проектом, Мила и сама ходила голодная, и других, кто на нее работал, почти морила голодом. Мало кто выдерживал рядом с ней.
Теперь же Мила никак не могла понять причины источника нездоровья. Откуда эта слабость, боль в каждой клеточке тела? Что происходит? Ее бросало то в жар, то в холод, а в голове царил туман. Если она спала и видела кошмарный сон о том, что видит сон и никак не может проснуться, то почему вместе со сном не ушло плохое самочувствие? Почему ей плохо так же, как в самом сне?
Вот сейчас приедет Николаев и все расставит по своим местам: расшифрует сон, разберется с действительностью, а болезнь вылечит.
– Киска моя, тебе плохо? Чем я могу помочь? Только скажи, и я для тебя сделаю все, – хлопотал рядом Кирилл, укрывая Милу и участливо заглядывая в глаза.
– Не смей меня так называть! Пошел вон! – закричала Мила и зажмурилась, пытаясь унять нервный озноб, не позволяющий сосредоточиться и собрать расплывающиеся мысли во что-то единое целое и объяснимое, так как больше всего на свете ее пугала неопределенность.
Кирилл отошел от кровати, не очень старательно изображая на лице обиду, затем выскользнул из комнаты, радуясь, что так легко отделался. Мила прогнала и Настю, навязывающуюся с градусником.
Как же они ей оба осточертели! От сладких показушных улыбок сводило скулы, а сюсюканье порождало такую злобу, что хотелось убить их обоих. Но лучше совсем вышвырнуть из своей жизни, избавиться от греха подальше – и дело с концом. Жизнь не должна топтаться на месте. Все течет, меняется и развивается. Если каким-то отношениям пришел конец, то необходимо рвать их, не жалея, и начинать новые…