Наш дом какое-то время жил своей жизнью, без нас. И его веранду облюбовала пара ласточек. Потом приехала я. Птицы были крайне недовольны, воспринимали меня как нахалку, припёршуюся без всякого приглашения, и совершенно лишнюю фигуру в их личном раю. Они укоризненно смотрели, шикали-чивкали на меня издалека. Близкого соседства со мной вообще не выносили – заполошно улетали. Короче, крайне не одобряли наличие меня в этом месте.
Меня же очень умиляли ласточки. Но наблюдать за ними я могла только из окна, прячась за занавеской.
Пара была явно молодой. Гнездо они свили, на мой взгляд, кое-как – но что с них взять, юнцы! Птенцов у них ещё не было, но самочка, видимо, вот-вот собиралась снести первое яйцо. При внешней похожести птиц мне как-то сразу было ясно: вот самочка, вот самец. У каждого из них было своё любимое место отдыха. А что бы не набраться сил перед трудностями: высиживанием птенцов, а потом их выкармливанием? Так вот, самочка любила сидеть на одной определённой лопасти вентилятора, который приделан к потолку нашей веранды. А самец вроде рядышком, но не сильно, – через одну лопасть. Самочка хохлилась, видимо, ей нездоровилось, как любой беременной женщине. Самец чистил пёрышки и следил за территорией: любое подозрительное шевеление – он тревожно, коротко чивкал, и семейство дружно срывалось с места.
И вот один раз я наблюдала такую картину: самец почистил пёрышки, огляделся кругом – как хорошо! – душа у него развернулась, и он запел (дислокация была любимая – лопасти вентилятора, через одну); потом в его изящной головке (прямо-таки зримо для меня) пронеслась мысль: «Какой я молодец, всё у нас путём, дом – полная чаша, пою так замечательно, молодец и есть!»; и он, не переставая петь, в таком приподнятом настроении перелетел на лопасть к самочке; самочка, похожая на барышню 20-х годов, повернула изящную головку, словно из-за плеча посмотрела, окатила его презрительным взглядом и подумала: «Уж дети скоро будут, а мой-то дурень всё никак не остепенится!» и перелетела в гнездо (в которое она вообще-то днём только в крайних случаях залетала). Бедный самец осёкся на полуноте. Милый ромбик его клювика на секунду так и остался открытым. Он был так трогателен! Как ребёнок, которому Дед Мороз забыл принести подарок. Так хотелось сочувственно похлопать его по плечу, то есть по крылу, и сказать: «Не расстраивайся, друг! Все они, бабы, стервы…»