1
Это случилось со мной в заснеженном январском Нальчике несколько лет назад. Сложилась деловая встреча: стёршиеся с ладоней рукопожатия, стопка согласованных бумаг, канувший в небытие фуршет. С гостеприимными партнёрами была прогулка по главной улице города, выставочный зал, кафетерий, где на видном месте красовался большой рекламный плакат музыканта Димы Билана.
«А знаете, что Билан родом из нашей республики? Здесь недалеко есть селение Урвань, он жил там…» – заметил южный коллега, поймав мой взгляд.
«Нет же, он из Аушегира, – возразил другой собеседник, – это его бабушка живет в Урвани. А вообще, детство он провёл в Хасанье…»
…Знаю, помню. Названия этих посёлков, невзирая на приличное отдаление во времени (лет около сорока) вижу вполне отчётливо – на маршрутных табличках замызганных автобусов нальчикского пригородного автовокзала. Когда нам с братом было лет по семь-восемь, мама работала там уборщицей. Дело было зимой, серый халат матери, снежная слякоть перронов, грязь. В её руках оцинкованный короб для мусора, веник, и всюду пошлость мужского заигрывания: матери 29, осужденный по политической статье отец уже второй год в тюрьме «Каменка». В расположенное рядом с тюрьмой одноимённое селение ходили отсюда автобусы, и наименование маршрута в правом нижнем углу их лобовых стёкол имели особенно удручающий подтекст.
Желая отвлечь нас с братом от неприличных интерьеров действительности, мама обращала наши взгляды вверх, к модульным перекладинам кровли и верхним окнам зала ожидания. Случайно влетавшие в зал воробьи и голуби взволнованно метались в закрытом пространстве, не замечая витринных стёкол, часто о них бились. Падающих на подоконник полуживых птиц с окровавленными клювами сердобольная мать подбирала, клала в ведро и относила в привокзальный палисадник – авось выживет. После мы с братом ходили на них смотреть, и почти всегда птиц на месте не оказывалось, – улетали, либо становились жертвами хищно косящихся в нашу сторону котов.
Бригадиршей матери была матёрая уборщица Деляра, – большая, дородная, сверкающая золотом зубов и ряженная в блёсткое татарка. Её сын не то за насилие, не то разбой сидел в той же «Каменке»… – впрочем, эта ветвь памяти давно уже сухая. К счастью, ей не удалось разрастись до деревообразующей: отработав вокзальной уборщицей несколько месяцев, мать уволилась.
Чай выпит, пирожные съедены.
«Может быть, вас до вокзала проводить? Знаете, как добраться?»
«Спасибо. Знаю. В детстве мне довелось несколько лет жить в вашем городе».
«Это же интересно… расскажите?»
«Увы, но интересного здесь немного. Рассказать впечатления детства, мне едва ли удастся. Так что всего вам доброго. Спасибо за гостеприимство».
До отправления поезда оставалось несколько часов, и я решил прогуляться в курортной части города, которого не любил, и никогда уж не полюблю.
2
Зима в Нальчике особенная. Редкий для южного города снег всегда здесь необыкновенно мягок, пушист. В безветренную погоду его выпадает много и как-то разом. Словно блуждавшие вдоль кавказских вершин снежные тучи находят наконец долгожданный покой, и с тихим умиротворением опускаются на город.
Увенчанные снежными шапками высокие ели голубеют в предвечерних сумерках. Тронешь одну из лап, и с глухим шорохом на тебя осыпаются вороха сонного снега. Прохлада его и впрямь будто из снов, но летних, – как лёгкое веяние по лицу свежего ночного воздуха из приоткрытого окна.
Наискосок пересекаю большую пустынную площадь у здания республиканской администрации.
В курортной части бывшей Республиканской улицы меня вяло обгоняет троллейбус первого маршрута. Припорошенный снежной пылью дряхлый могиканин скрипит своими гнутыми рогами по обледенелым проводам. В период той нашей жизни в городе как раз строили троллейбусные линии. Помню расставленные повсюду столбы электропередачи, чуть розовые бухты медных проводов, какие-то стяжки, скрепки, поблескивающие боками на весеннем солнце новенькие троллейбусы. Смутно припоминается и моя первая поездка на одном из них. Кажется, я тогда уже знал, что в подобных случаях люди загадывают желание, и наверное, тоже что-то загадал. Вероятнее всего, это было навеянное от родителей желание поскорее продать дом и уехать из этого города.
Большинство городских улиц переименовано, и эта Республиканская, называется теперь иначе, но всё не попадается табличка с её новым названием. Однако пресловутая пивная, – огромная деревянная бочка-кафе на парковой площади, – всё та же. И то же скопление нетрезвого люда у входа. В периоды социальных потрясений жизнь некоторых зданий особенно интересна: стремительно ветшают одни, рушатся до основания другие, вырастают в модных красках стекла и бетона третьи, и посреди этого калейдоскопа, вдруг обнаруживаются совершенно не тронутые обстоятельствами и временем здания, вполне жизнеспособные и действующие по столетиями сложившимся экономическим принципам.
Пансионату «Грушевая роща», куда направляюсь, судьба назначила забвение. Сквозь поросшую буйным кустарником и мелколесьем территорию парка в сумеречном тумане едва просматривается давно остывший, полинявший стеклобетонный корпус столовой и витрины примыкающего к основному зданию танцевального зала и кинотеатра. Приваленные снегом заросли столь густы, что отыскать некогда асфальтированные тротуары, удалось лишь по ржавым опорам парковых фонарей. Пробираясь сквозь брызжущую с веток снегом чащу, слева от себя замечаю небольшой взгорок, на вершине иссохший остов какого-то дерева – груши? Да-да, вспоминаю… однажды летним вечером, в ожидании окончания ужина в столовой, мы с отцом сидели на этом взгорке. Одну за другой отец отыскивал в траве опавшие с дерева плоды, протирал исподней частью дорожной куртки, с аппетитом ел, и угощал меня. Рядом несколько пустых объемистых сумок, я стыжусь своих и отцовых запылённых одежд (приехали мы сюда на мотоцикле), наблюдая, как прогуливающиеся по тротуарам нарядные курортники осторожно косятся в нашу сторону…