Роман Кнуров появился на свет 1 мая 2025 года в щербинском роддоме – как бы в Москве, хоть и в Новой.
Ну, эти подробности он узнал чуть позже, а тогда, в первые секунды появления на свет, Рома видел лишь бедра матери – теплые, нежно-бархатистые на ощупь, трепетавшие в отчаянном усилии.
Большие руки врача приняли его тельце, шлепнули по попе, и Кнуров издал свой первый крик. Жизнь удалась!
Он помнил все – и потное, изнемогшее, но счастливое лицо матери, лежавшей среди смятых простыней, и доброго, усталого доктора Стогова, и то, как сияла акушерка Елена Михайловна, словно сама родила…
Что мог Роман понимать в первый час своего земного существования? Да ничего.
Он слышал слова, произносимые докторским басом и высоким звонким голосом матери, но не разумел это смешение звуков – раскатистых, шипящих, зудящих, переливчатых, – лишь улавливал скрытую в них любовь и заботу.
Потом Ромку запеленали, мама протянула к нему руки, и пищавший сверток передали роженице. Кнуров хорошо помнит мягкое, обволакивавшее тепло маминого тела, и большую тугую грудь, набрякший сосок и вкус молока.
Он чмокал, насыщаясь, елозил ладошками по упругой выпуклости, а его головенку ласково гладила женская рука, вздрагивавшая от слабости…
Эти первые часы бытия, складывавшиеся в дни, врезались в память Роману, как письмена на скрижали. Кнурову было хорошо и абсолютно спокойно, тревоги попросту отсутствовали в его крошечном мирке.
Как будто теплое, уютное море плескалось вокруг, мелкое – не утонешь, и никогда над ним не задувал ветерок беспокойства…
Прошло несколько дней, и у Ромы появился второй родной человек – «папа», «Эдуард Кнуров», «отец ребенка».
Это был огромный, красивый человек. Он громко смеялся, ласково называл маму «хомяком», и все просил подержать «хомячонка». «Светлана» – такое имя было у «родительницы» – светилась радостью и доверяла «Эдуарду Кнурову» свое сокровище.
Кнуров был суетлив и неуклюж. Его сильные руки обнимали сына, прижимали к себе, боясь выронить, а лицо выражало растерянность и смущение, даже смятение от встречи с дитем.
Папа забрал маму с «наследником» из дома родильного в дом родной, сам отнес Ромку в детскую и уложил в кроватку. Жизнь потекла тихо и мирно, раз и навсегда заведенным порядком – скучная, однообразная, семейная.
Отец вечно пропадал на работе, а мама все время была очень занята – готовила кашку для «Ромки-хомки», стирала, гуляла с коляской, наводила чистоту. Кнуров-старший всё порывался помочь с уборкой, но Светлана вежливо гнала его из детской. Генералить ей было не в тягость – мама то и дело напевала веселенький мотивчик или просто улыбалась, разгибала натруженную спину – и смеялась, вызывая ответное агуканье из кроватки.
Но иногда женщина печалилась. Маленький Роман чутьем увязывал периоды маминой грусти с теми днями, когда отсутствовал папа. Потом отец все-таки приходил.
Светлана радовалась, сразу делаясь веселой и оживленной.
Однажды мама произнесла то, что хотела сказать давно, но всё не решалась: «Ты женишься на мне?..»
В этом вопросе смешалась и мольба, и легкое кокетство, и страх отказа, и тревога, и очень глубоко скрытое недовольство.
Женщина спросила мужчину – и испугалась сама.
Однако Кнуров-старший не рассердился. Он пригорюнился.
«Король не властен над своей судьбою, Светочка, – сказал отец, криво усмехаясь. – Эдуард VIII-й отрекся от престола, чтобы вступить в брак с любимой женщиной, но ему было проще… Сколько мне лет, по-твоему?»
«Лет?.. – мама подняла плечи, выражая недоумение. – Причем тут это? Ну-у… Двадцать три… Что? Больше? Двадцать четыре?»
«Мне сорок пять, Светочка, – тихо проговорил Кнуров. – Я был генетически модифицирован в утробе матери. В пренатальный период – так это, вроде, называется… После той генной операции была еще биотрансформация, уже в подростковом возрасте – и я перестал быть нормалом. Или гуманом – ходит по НИИ и такое слово… Мое тело останется молодым еще лет двадцать, как минимум, а потом у меня впереди будет еще годков восемьдесят активной зрелости…»
«Это… неправда? – испуганно-растерянно проговорила Светлана. – Ведь евгеника запрещена!»
«А это не евгеника была, – хмыкнул Эдуард невесело. – Бюджетные расходы программы «Имаго» вбивались в графу «Борьба с генетическими заболеваниями»… О чем ты! На секретные проекты тогда тратили миллиарды – и в Америке, и в Европе! СССР опять догонял… И перегнал».
Не найдя стула, мама присела на игрушечного пони. Лошадка пискнула.
«А я, значит, нормалка… – пробормотала Светлана, проводя ладонями по щекам, словно омывая лицо. – Гуманка… Мне отпущено еще лет десять, самое большее, после чего я увяну. Правильно… Зачем тебе старуха?..»
«Да причем тут это! – страдающим голосом сказал отец. – Я бы таскал для тебя тайком сыворотку из биореактора, да я бы… Господи, Светочка, ну, не могу я сказать тебе всего, пойми меня! Тут политика, Свет, понимаешь? Все очень сложно, опасно, грязно! Думаешь, я просто так пропадаю неделями, гуляю, не появляясь? Да мне хотя бы на день вырваться к вам трудно, так трудно, что… Никто и не знает, что вы у меня есть! Семеечка моя…»
«А Ромка? – прервала мама папины излияния. – Он кто? Нормал? Или… этот… юбер?»[1]
«Полукровка!» – ласково улыбнулся отец.
Больше мама не касалась темы замужества, но стала задумчивей…
…Пришло время, и Ромка пополз. Встал на четвереньки, изображая толстую смешную ящерицу. Заковылял на своих двоих. А папа поселил в коттедже няню. Тетю Машу. Доктора биологических наук.
Няня подменяла маму, укладывала малыша спать, рассказывала сказки на ночь – и снимала показания датчиков…
На четвертом году у «Ромки-хомки», как и у всех, сформировались девяносто процентов связей в мозге, и «тетя Мася» покинула их дом. Было много горьких слез и сладких поцелуев, страстных обещаний писать, не забывать и навещать…
А когда сыну стукнуло пять лет, папа подарил ему большую «игрушку» – невысокого, встрепанного мальчишку с лицом простым, грубоватым – и застывшим, как маска.
«Ой, кто это?» – испугалась мама.
«Это УР, – успокаивая ее, сказал отец. – Универсальный робот-андроид со встроенным псевдомозгом. Искусственный интеллект второго поколения!»
«Ох, да он же кучу денег стоит! – запричитала Светлана. – Вон, соседи робота-уборщика в кредит взяли, третий год расплатиться не могут!»
Папа мог и надуться на мамины попреки, как уже случалось, но в тот раз он наметил улыбку – немного, правда, жалкую – и серьезным тоном сказал:
«Не жадничай… Привет, Урчик!»
Кибер, стоявший неподвижно, сразу ожил, а его лицо дрогнуло, обретая выражение – включились мимические псевдомышцы.
«Привет, Эдик, – заговорил он обычным, хотя и монотонным голосом. – Техсостояние – отличное. Подзарядку прошел. Все системы работают штатно. Жду дальнейших указаний».
«Продолжай выполнять заданную программу».
«Приказ понял».
«А… для чего он?» – робко поинтересовалась Светлана.
«Ну-у… Будет играть с Ромкой, нянчиться с ним по ночам, и…»
«И?..»
«Еще он телохранитель».
Вот когда прозвучал сигнал тревоги – почти не замеченный, он звякнул первым звоночком…
…Шло время. Роману исполнилось семь, и его зачислили в Щербинскую экспериментальную школу. Туда отбирали детей со скрытыми метапсихическими способностями, а таких гавриков и гавриц в последнее время стало подозрительно много.
Мама была рада. Она очень гордилась, что ее «сыночка» будет ходить в «престижное учебное заведение».
Ромкин учитель, Алексей Петрович Воронин, ей тоже понравился. Это был взрослый мужчина, спокойный и уверенный в себе, сильный и добрый.
В «Щербинке» училось пятьдесят шесть детей, пятьдесят шесть юберов – чад ненаглядных от генно-модифицированных мужчин и женщин. Противники вмешательства в «божий промысел» дразнили таких ребятишек «ГМО». Бывало, что им не давали играть с другими, «нормальными» девчонками и мальчишками, гоняли, не пускали на спортплощадки.
Порой обида доводила до слез, и Рома с надрывом спрашивал маму: «Ну, почему я не как все? Что со мною не так?», а родительница сама хлюпала в ответ…
…Учиться Кнурову-младшему было интересно, но все равно, больше учебных дней Роман любил выходные – на субботу и воскресенье они с папой уезжали на джипе куда-нибудь в лес. Оба Кнуровых, большой и малый, загорали, купались, ловили рыбу. Иногда они брали с собой маму, и тогда получался настоящий пикник.
А когда Роман заканчивал десятый класс, папа женился на маме. Он был очень оживлен в день свадьбы – шутил, смеялся, танцевал, увлеченно повторяя: «Заживем, как люди!»
Роман радостно вопил: «Горько!» – и родители целовались, долго-долго не размыкая губ. Вечером папа подхватил счастливую маму на руки, и понес наверх, в спальню.
Кнуров-сын снисходительно проводил глазами «молодоженов», представляя, как сейчас полетят во все стороны туфли, пиджак, платье и всякие галантерейные изделия… Первая брачная ночь!
Он и сам лег чрезвычайно возбужденным. Нет, его не мучили эротические видения, просто завтра у него начиналась новая, безумно интересная жизнь – настоящая, как у всех!
Батя признал его своим сыном официально, и сведения о «Романе Эдуардовиче Кнурове, выпускнике Щербинской школы» слились в Рунет, осели в Центральном государственном информатории… Красота!
А на второй день пришли убийцы.