– Восемьдесят восемь!
– Восемьдесят восемь, брат.
Вальтер, в обычной жизни: Илья, вскинул сжатый кулак от сердца и вправо. Я ответил тем же. И почувствовал укол совести, увидев в глазах мальчишки неприкрытое обожание. Холдо! Почти как Хэндо, герой культового «Romper Stomper». Самый старший, самый крутой, самый-самый. Настоящий лидер, харизматическая личность…
Расчетливая сволочь, притворяющаяся другом.
Мы пожали запястья – по традиции вайт-пауэров. Стукнулись грудь в грудь. Вальтер – парень здоровый, мышцы накачал так, что чуть рубаху не рвут, ростом же намного выше меня. Но – преклоняется. Вирус какой-то, что ли?
– Это пиво? – спрашивает Вальтер, склоняясь над ящиком.
– Теплое?
– Ага.
– Тогда не пиво. Теплое – это моча. Пиво должно быть холодным.
– Понял, – догадливый Вальтер утаскивает ящик на кухню, поближе к холодильнику.
В комнате включают магнитофон. Юношеский голос с закосом под рычание солистов хэви-металл-групп завывает:
Чёрный труп на столе. Пульс, дыхание – на нуле!!
Как при жизни пахнет он… Ниггер! Гиббон!!!
– Выключите это дерьмо! – не выдерживаю я. – Вовчик! Геббельс, твою мать!!
Нож вычерчивает раны на теле мёртвой обезь…
Заткнулся. Уже хорошо.
Снимаю ботинки, прохожу в комнату.
– Зиг хайль, майн фюрер! – дурашливо салютует Вовчик-Геббельс. Природа обделила парня ростом, но зато добавила энергии. Бьет через край, из ушей выплескивается. Гвоздь в заднице у всего коллектива. Как он вообще в скины угодил? Черт его знает. – Чем мой фюрер недоволен?
– Восемьдесят, Вовчик. Еще раз включишь это дерьмо, руки оторву. Что хоть такое?
– Вайт хоррор, идеологически выдержанная группа, альбом «Прирожденный скинхэд», год девяносто девятый, – преданно излагает Вовчик. Шут гороховый. – Моя любимая песня «Железногорск-2000»! Иду с ножом в кармане, – начинает Вовчик исполнять на манер рэпа с соответствующими движениями рук. – С повязкой на руке, жиды поют по-русски с Кобзоном во главе…
– Геббельс, заткнись, будь другом. Даже идеологически выдержанное дерьмо все равно остается дерьмом. Мне что, в вас еще музыкальный вкус воспитывать? Лучше бы ромперов поставил. Или марш мертвых наци…
– Это не актуально.
– Зато концептуально, – огрызаюсь я.
– Еврейские словечки? Ха-ха. Скино-масоны? Как ты это называешь? Больные слова? Актуально, концептуально, номинальный, перфекционизм, адекватность, интерлюдия…
– И сейчас так называю. Так что, заткнись, Геббельс, пока какой-нибудь заговор с твоим участием не раскрыли. Совершенно случайно, конечно. А показания…
– А показания мы из него выбьем! – радостно провозглашают за моей спиной. И по плечу меня: хлоп! Ой-е, крепкая у Дениса рука. – Восемьдесят восемь, Холдо. Зиг хайль, наш любимый еврей! – это уже Вовчику.
Денис по прозвищу Казак отслужил два года во внутренних войсках, где лишился почти всех зубов. Воевал. Чечня, Ичкерия. В Грозный въезжали на бэ-тэ-эре, врубив «Rammstein» на полную громкость через внешние динамики… Люто ненавидит чеченцев и вообще всю кавказскую диаспору. Хотя, как ни странно, зубы ему выбили свои же сослуживцы. Человек бесстрашный и в драке незаменимый. Единственные, кого Денис боится – это стоматологи…
Второй год зубы вставить не может.
Вовчик показал Казаку жест, именуемый «отруби по локоть».
– Ах, ты!! – Денис прыгнул вперед…
– Холдо, привет! – появляется на шум борьбы Маша-Гелла. Здоровенная деваха, с бритой головой, по-мужски оплывшим лицом, и в черной футболке. В руке – гитара. – Стильный цвет, – говорит она, озирая мою розовую рубашку, широкие штаны на подтяжках и темно-серое пальто без рукавов. – И вообще: прикид классный. Прямо выходной костюм. Че сегодня, праздник какой?
– Да. Позже объясню.
– Хр-рр. А-а! – поворачиваемся и дружно созерцаем единство и борьбу противоположностей: рослый Денис ухватил Вовчика за щиколотку и поднял вниз головой, а Геббельс в ответ кусает противника куда-то в район колена. Соответственно, Казак пытается спасти ногу и скачет по комнате. После каждого прыг-скок голова Вовчика оказывается в опасной близости от пола…
– Как ваше ничего? – спрашивает Маша, зевая.
– Спасибо, Гелла. Все хорошо. Как твои Диаблы Ту?
– Ох, бля! Сорри, Холдо, я ненарошно, – спохватывается она. – Застряла на пятом уровне… демоны проклятые. Лезут и лезут, ниггеры какие-то, чест слово…
– Гелла, а…
– Голову мыть будете?
Холдо решил, что уж на этот вопрос он ответит сам – без помощи Другого:
– Да.
– Проходите, пожалуйста, – сказала девушка. Холдо последовал за ней к белой раковине, краем глаза наблюдая отражение собственной фигуры в зеркалах. Среднего роста, темные волосы до плеч, плотного сложения…
Седоватый мужчина, над шевелюрой которого колдовали руки полненькой парикмахерши, скосил на него глаза, тут же отвел. Выглядел седоватый расслабленным и неопасным, но Холдо насторожился. Почему-то здесь избегали смотреть прямо, предпочитая вот так – искоса и с прищуром. Надеюсь, подумал Холдо, я выгляжу…
«Адекватным». Он поморщился.
Чужое слово. Больное слово.
– Садитесь, пожалуйста, – заговорила девушка. – Откиньте голову, – перед глазами Холдо оказался белый потолок. – Вода не слишком горячая? Сделать похолоднее?
– Да.
Другой знал много больных слов. Все они были чужими для Холдо, от каждого шло фальшивое, лихорадочное, липкое тепло – они не грели, а лишь туманили мысли, словно плохо очищенное виски. За такими слова легко прятаться, подумал Холдо, стоит только…